ЗЛАТОУСТ ИЗ ЗЛАТОУСТА: «ВСЯ ЖИЗНЬ – ЧУДО!»
И в наше время есть люди, способные менять эпоху, наделяя ее новыми смыслами. Поэт и драматург Константин Васильевич Скворцов – один из них. Сегодня его исторические драмы идут в российских театрах, а многие стихи стали народными песнями. Как, например, знаменитая «Матушка пела», которую можно услышать в самом разном исполнении – от Максима Трошина до Иосифа Кобзона.
13 апреля писателю исполнилось 80 лет. Он поделился с «Православной Беседой» остросюжетными событиями своей жизни и творческим опытом, а также рассказал, почему он радуется, когда не пишет что-то ново, о тайне пирожка, завернутого в газету…
Константин Васильевич, ваше детство прошло в Златоусте, небольшом городке Челябинской области. Каким он вам запомнился? Рассказывал ли кто тогда, в Советское время, о покровителе города, святом Иоанне Златоусте?
В Златоуст мы эвакуировались во время Великой Отечественной войны, когда мне было три года. Мама рассказывает, что собирались быстро, взяли с собой один лишь чугунок. Нас преследовали немцы, и на долгие сборы времени просто не оставалось. Церкви в Златоусте тогда не было, на голом месте построили завод, который производил оружие. В семье о вере со мной никто не говорил, всякое упоминание о православии грозило трудностями, потерей карьеры. Даже иконы дома у нас не было. О своем дедушке я мало что знал. Бабушка развелась с ним, когда он сказал: «Выбирай, либо я, либо партия».
Так мы и жили. Я учился в школе, а там нам рассказывали, что «златоустье» – это златые уста, наш самый большой самородок, золото, которое рядом. И лишь намного позже, когда я уже написал несколько пьес, то узнал, что город назван в честь святого Иоанна Златоуста. Тульские купцы приехали в эти места, построили завод и основали город, а назвали его в честь своей семейной иконы. Это было настоящим потрясением. Словно пелена спала! Столько жил, учился – и ничего такого не слышал. Тогда я написал пьесу: «Иоанн Златоуст. Крестный путь Святителя». После этого в поселке Красная горка святому Иоанну Златоусту поставили памятник, чуть ли не единственный в мире.
А не возникало трудностей, когда вы писали на такие темы? Ведь в Советское время сюжеты, связанные с православием и житиями святых, мягко говоря, не приветствовались….
Сейчас мы можем открыто писать про Бога и про все, что хочешь. Воспевай духовность, православные ценности, обращайся к житиям святых. В мое время все это было запрещено. Когда я написал пьесу «Смутное время», меня вызвали из Челябинска, где я тогда жил, в Москву. На секретариате Союза писателей стали эту пьесу обсуждать, и вот один лауреат Ленинской премии (не хочу называть имя известного поэта) говорит: «Гениальная пьеса! Но! Религиозный момент нужно убрать». Как возможно из «Смутного времени» убрать религиозный момент?! У меня сохранилась стенограмма этого обсуждения. Говорили про пьесы и высокие слова. Чуть позже отрывки из моих пьес опубликовали в «Литературной газете», а меня избрали секретарем союза писателей СССР – так я стал самым молодым секретарем. Вообще, в Союзе писателей очень сильно удивились, что я написал двенадцать пьес в стихах. Все думали, что такого жанра уже давно не существует…
Действительно, это очень редкий жанр! Как же вы его открыли для себя?
Когда я учился в Челябинском институте механизации и электрификации сельского хозяйства на II курсе/ приходит ко мне сосед по общежитию Вася Бледных и приносит мне книгу, четырнадцатый том из собраний сочинений Гегеля – «Лекции по эстетики». В 19 лет он уже всю ее прочитал, представляете?
– Читай, Костя, – говорит, – где про драматургию он пишет, здесь все для тебя.
– Как для меня?!
– Гегель пишет, что в 20 веке эта ниша будет свободна, потому что драматическая поэзия – самый сложный жанр, не все поэты дозревают. Поэтому, прямо сейчас и начинай писать.
Я отвечаю:
– Да ты что, Вася? Курсовую нужно готовить…
– Курсовую я за тебя сделаю, а ты прямо сейчас начинай с драматической поэзии.
Так Вася учился за себя и за меня, стал настоящим советским академиком, потом ректором одного университета.
А стихотворения вы, наверное, писали с детства?
Стихи я писал с самого детства, но какие-то подражательные. А тут, по окончании института, поехал работать в Тулу на завод инженером. И вдруг вижу – на зеленом поле пасутся маралы. Много я видел в жизни красоты! Какие удивительные горы и закаты в Златоусте! Но тульская картина подействовала на меня особенно сильно. Что-то произошло, изменилось, я ощутил творческую энергию. Когда приехал в Тулу, открыл тетрадочку и сразу стал писать по-новому, профессионально. Постепенно стала выстраиваться и драматургия, свои приемы и художественный язык.
Что вдохновляет вас на написание той или иной пьесы? Например, у вас есть пьеса про святого Георгия Победоносца. Интересно, как появился замысел?
Как-то раз я был в Ливане, а в Бейруте – главный храм посвящен святому Георгию Победоносцу. И мне мой друг, президент русско-палестинского общества, Симон Сакр говорит:
– Напиши пьесу, мы здесь играть ее будем. Я отвечаю:
– Симон, я чувствую пьесу, но не знаю, о чем. Как-то еще не сообразил.
И где-то через полгода я шел по улице, смотрю – бабушка стоит, пирожками торгует. Стало ее жалко, думаю: надо купить пирожок. Хоть я сытый был, а купил, съел, а газету, в которую тот был завернут, бросил в урну. И вот пока она летела, каким-то боковым зрением я успел заметить, что на странице изображено какой-то дядька с копьем. Что такое? И в голове такой щелчок. Осмотрелся, вроде рядом никого нет; скорее газету из урны вытащил и читаю, местный священник пишет: «У нас храм святого Георгия Победоносца, он все свои чудеса совершал в Ливане». К тому моменту я уже был эмоционально наполнен. Пошел в Ленинскую библиотеку (Российскую государственную библиотеку, - прим. А.Ч.), исследую каталоги – и ни одного произведения, посвященного этому святому, нет. Представляете? С 16 века никто не написал! Так я и приступил к работе над пьесой. Позже ее поставили в Озерском уральском театре.
Другой раз думаю: «Пора над чем-то новым работать…». А мимо проходил писатель Сергей Котькало, и под нос себе: «Надо Константина Великого писать». Вот ведь все не случайно! Как говорила Анна Ахматова: «О если бы вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда…» Так и есть. Котькало буркнул, даже и не заметил, когда и как. А я пришел домой, сел и…
Написали новую пьесу.
Не сразу, но написал. Примерно год нужен, чтобы написать пьесу в стихах. Двенадцать строчек в день – большая удача. Нужно иметь свою философию, свой язык… Затем написал еще «Юлиана Отступника», и получилась тетралогия «Сим победиши». Конечно, вне православия я бы не смог все эти темы осмылить. При этом понимаю: если бы с детства читал все важнейшие церковные книги, то был бы сейчас совсем другим человеком. В моей библиотеке есть все 24 тома сочинений Иоанна Златоуста. В них можно найти ответы буквально на все современные вопросы!
Сегодня почти все ваши пьесы идут в современных театрах, а стихи становятся народными. О таких достижениях многие литераторы могут только тихонько мечтать... Как вы относитесь к славе?
Спокойно. До сих пор краснею, когда меня называют писателем. На съезде 1985 года мое творчество сравнивали с «национальной галактикой» Шолохова. Громко звучит! Ладно, хоть я и с юмором отношусь. Но все-таки, когда в юности тебе говорят такие вещи, надо иметь крепкую психику. Настоящих художников не так много. Многие только слова перемалывают, и думают, что это искусство. На самом деле, это очень трудный путь. Нация в сто миллионов может дать… ну от силы пятнадцать писателей. Но если ты выбрал такой путь, то будь готов, что могут не ставить и не печатать. Судьба! Если можешь не писать – лучше не пиши. Я, например, когда не пишу – то радуюсь.
А когда пишете?
А когда пишу – не замечаю. Это такое состояние…как дышать. Или умру сейчас или нужно сесть и что-то написать. Но ведь никто не задумывается: чтобы издать одну книжку – нужно уничтожить примерно пять гектаров леса. А там в лесу ручейки были, зайчики бегали, птички летали. Книжка стоит этого или нет? Поэтому писатели больше ущерба природе наносят, чем пожары.
Случались ли в вашей жизни чудеса?
Вся жизнь – это чудо! То, что я родился и живу. Еще удивляют меня разные совпадения. Разворачиваю в 1958 году журнал «Огонек», и там написано, что в Москве, в Новых Черемушках, сейчас строят пятиэтажные дома-хрущевки, и будут в этих домах жить писатели, космонавты, ученые. Туалет с ванной сейчас там в одной комнате, но уже близки времена, когда будут в раздельных. Словом, мечта советских людей – это Новые Черемушки. У меня был друг – Революционный мир, Ревмиром мы его называли. Я говорю:
– Ревмир, через тридцать лет я буду писателем и буду жить в Новых Черемушках. Нарисуй мне кабинет.
Он рисует и какое-то странное окно нарисовал. Спрашиваю:
– Что это такое?
– Это эркер.
– Какой эркер?
– Ну, ты же сказал, через 30 лет? Хрущевские дома на 20 лет. Их снесут и на этом месте построят дома с эркером. Потом стал кабинет рисовать, картины, люстры, что-то там еще…
Прошло 30 лет. Я приехал в Москву. Конечно, всю эту историю забыл. Мне, секретарю СССР, квартира чуть ли не через политбюро утверждалась. И вот дают квартиру в новом доме в Новых Черемушках. Переехал, стал разбирать книги и вдруг вылетает какая-то странная бумага – вырезка из журнала, а также рисунок. Открываю, смотрю картину. Один в один. Даже эркер нарисован.
Вы были знакомы с архимандритом Петром (Афанасьевом), профессором, выдающимся дирижером, основателем известного в мире камерного хора «Благозвонница». Расскажите, каким он вам запомнился?
Не будучи со мною знакомым лично, архимандрит Пётр прочитал мою тетралогию «Сим победиши!». Написал восторженное письмо в патриархию и пригласил меня и моего друга писателя Владимира Крупина к себе на чай. Беседа была долгой, неспешной, наполненной чувством любви и тревоги за судьбу нашего языка и театрального искусства. Кто бы знал, что всего через несколько недель архимандрита Петра не станет...Что в тот момент он был уже тяжело болен. Улыбаясь, он говорил о силе молитвы, помогающей преодолеть любые испытания.
Константин Васильевич, а вы помните тот момент, когда стали ходить в храм, молиться?
В Златоусте мы жили в новом районе, построенном во время войны. Церкви не было. Для того, чтобы с этого района попасть в наш старый город, где была церковь, нужно было целый день идти пешком, никакого транспорта не было. Я вообще боялся в церковь заходить, возникало чувство необъяснимого страха… Тоже пришлось, кстати, перебарывать.
Пожалуй, к православию я больше пришел через свои книги, пьесы. У меня там даже в сонетах написано: «Чем ближе к зрелости, тем ближе к Богу».
Наверное, вы чувствуете поддержку от своих святых героев? Обращаетесь ли к ним в быту, в каких-то сложных ситуациях?
Стихи писать проще: сам за себя отвечаешь. В пьесах необходимо в любого героя вкладывать и собственное чувство переживание. Как бы ты ни изучал тему, какой материал ни брал из архивов – материал останется мертвым. Действует только то, что пережил сам, либо твой близкий человек, либо твой друг на твоих глазах. Если кто-то умирал, рождался, возвышался, предавал – и все это прошло через мою кровь, то получится написать. Все герои моих пьес – святые люди. Но исток замысла все равно личный, я сам, пытающийся приобщиться к их духовному миру и сознанию. Если личного нет – никто не поможет. Получается такое сотворчество, совместный процесс. А вот за стол специально никогда не садился – с мыслью «Вот, сейчас что-нибудь напишу…» Такого не было. Пишется незаметно. Как дышишь, так и пишешь.
Потом на свое произведение начинаешь смотреть со стороны. Когда живешь в маленьком городе, ты – первый поэт лестничной площадки, первый поэт дома, района, города, а потом поедешь куда-нибудь, по музеям пройдешь и понимаешь: какой же ты маленький, просто ничтожество последнее. При соприкосновении с большим искусством, начинаешь ощущать свою мелкоту. Но проходит время, забывается. Садишься и пишешь пьесу «Царь Александр». Но ведь при этом ты не царь, так чего же ты за него говоришь? Да, здесь необходима некоторая дерзость, творческая потребность. Постепенно из тонких нитей художественных образов возникает что-то осязаемое…
Вы рассказываете, что наделяете своими эмоциями героев. Но ведь для этого сколько нужно прочувствовать, сколько пережить...
Конечно, что-то пережить необходимо. Мое детство пришлось на военные и послевоенные годы, совершенно голодные. Помню, мы ели очистки от картошки. А матушка все пела. Пела, это при том, что отца посадили. В войну он должен был работать на заводе Златоуста, но, когда немцы подошли к родной Туле, все бросил, взял оружие и пошел в народные ополчение. Три-четыре месяца воевал, пока немцы не отступили. Затем вернулся на завод. Его посадили за дезертирство с трудового фронта. И мама, чтобы нас прокормить, пошла работать в столовую. Когда отец пришел из тюрьмы, он увидел крошки на столе. Сначала сгреб крошки, а потом с нами стал здороваться.
Вообще, происшествий было очень много! Как-то раз пошел с одним парнем на Обь. Расстались возле ручья, договорились встретиться через несколько часов. «Ты в эту строну, я в ту». Потом я прыгнул через этот ручей… корочка оказалась тонкой, дальше тина. И раз – я уже по пояс, а потом глубже и глубже… Ружье вытащил – уже только руки над водой видны, с головой ухожу – и «Бах! Бах! Бах!» вверх. Прибежал мой товарищ и вытащил. Таких случаев было – жуть! Но Бог бережет.
В шесть лет мне уже охотничье ручье подарили, а в восемь я ходил в Тайгу стрелять. Самостоятельно все умел заряжать. Как-то раз приходит ко мне одноклассник и просит щелкнуть капсюлем, пустым патроном. Я говорю: «Бери». Он так в лоб мне прицелился…Я сижу, потом вдруг говорю: «Стой, не стреляй, я вычитал, что если выстрельнуть по абажуру, то кисточка всколыхнется». Он: «Ну, давай». Бах!!! А там вот такая дыра в потолке! Оказался патрон заряженным. Представляете? Бабушка на кухне аж со стула упала.
Все эти моменты эмоционально переживаешь, они накапливаются. Ничего ведь нового нет со времен Гомера. Это техника развивается, а человек один и тот же. В Библии и в поэмах Гомера есть абсолютно все. В творчестве нужно ориентироваться на вершины, иначе – жить не интересно.
А какие у Вас еще любимые писатели?
Пушкин и Лермонтов. Когда-то увлекался Платоновым и Буниным. Но одного назвать не могу… Близок мне мир Шолохова, а также рассказ Хемингуэя «Человек и море». Античные трагики, Софокл и Еврипид, дают ощущение широты, космоса и безграничности человеческого существования. У нас обычно бывает: от и до. А у них – полная раскрепощенность и космический объем, соединенный с глубиной мышления. Очень важные современные идеи излает в своих трудах Иван Ильин. Так-то я больше рос на природе. Природа дает все. Стоишь и думаешь: «Вот кусочек земли, рядом яблоня, груша, слива, елка, дуб, береза… Как такое возможно? Из одной крохотной семечки – разные деревья».
В ваших пьесах присутствует мощный исторический пласт. Все-равно ведь нужно работать в архивах, чтобы представлять реалии того времени?
В творчестве тоже бывают чудеса. Как-то так получилось, что в пьесе «Алена Арзамасская» я не использовал ни одного слова, появившегося после 17 века. Например, нельзя было в той пьесе написать «рисковать», потому что еще не было такого слова – его намного позже, лишь в 1812 году французы принесли.
Работая над пьесой про создание атомной бомбы, я изучил Эпштейна, Перми, прочитал научные трактаты. Потом все это забыл. Но из всего этого объема я взял только такие моменты, которые, что называется, «переворачивают сердце». А все остальное – случайное, ушло. Так комета летит, и, пока она достигнет земли, все лишнее обгорает.
Вы выступали на одной сцене с Анной Ахматовой. Расскажите подробнее?
От Анна Андреевны я получил один важный урок. Как-то раз она сказала, что поэт должен знать свои стихи наизусть. Если он сам не спасается своими стихами, как молитвой, то кому такие стихи нужны? Это правило подтверждается: все классики, с кем я выступал – не только у нас, по всему миру – читают по памяти.
Сколько надо помнить! Ведь творческие вечера обычно длятся не меньше двух часов…
Однажды приезжаю в город Троицк, вижу огромную афишу. Громадными буквами написано: «Встреча со Скворцовым, ТОЛЬКО О ЛЮБВИ». Ну, о любви так о любви. Стал внутренне готовиться. Затем выхожу на сцену, полный зал, и сидят… одни дети! Никто до пола ногами не достает! «Только о любви…» И ведь не уйдешь уже, правда? Не скажешь: «Ой, извините». Начинаю срочно перестраиваться, вспоминать другие стихи. Вышел мокрый. Детей не обманешь… Надо, чтобы они рты разевали, удивлялись. Проще выступать даже перед уголовниками. Кстати, последние годы еще на Северном флоте, на атомных кораблях выступал. Радостное ощущение остается. Россия возрождается. Хорошие, настоящие мужики стоят на обороне, на страже.
Как на ваш взгляд, нужна ли писателю такая обратная реакция от читателей? Или все-таки он может творить в своем личном пространстве – для себя и неведомого читателя из будущего?
Какой-то поэт может слышать себя сам, ему не обязательна обратная реакция. Но чаще всего нужен отклик и со стороны. Это служит своего рода камертоном, чтобы не уйти в литературу ради литературы, в игру. Для того, чтобы не сбиться с чего-то самого главного, с народной волны. Как-то раз выступал в одной глухой деревне, в клубе крыша течет. Старушки сидят в галошах, слушают мои стихи. И вот одна встала и ушла. Я думаю: «Ой, надо же… Такая хорошая бабушка. А не понравилось ей что-то». Проходит минут пятнадцать. Она возвращается с тряпочкой. Поднимается на сцену и дает мне три картофелины. Горячие!
– Возьми, милок, – говорит, – больше у меня ничего нет.
А еще был такой случай. На премьере пьесы «Ущелье крылатых коней» в Златоусте, когда Государь Александр произнес свой монолог царь говорит:
Я думал, мы талантами так нищи,
Что вынужденно по Европе ищем
Учителей. А надо ли их слушать?
Они научат делу нас, но душу
Погубят нам…О чем я беспокоюсь:
Россия не земля, Россия – Совесть.
И как же нам, впадая в забытьё
Корней своих, не замутить её!
На этих словах фронтовик с орденами поднимается на сцену и начинает обнимать царя. Весь зал встает, минут десять рукоплещет! В середине действия! Именно так, на мой взгляд, должны взаимодействовать жизнь и творчество...
Биографическая справка:
Константин Васильевич Скворцов
Русский писатель, поэт, драматург, член Союза писателей России с 1969 года, общественный деятель. Живет в Москве. В 1941 году семья Скворцовых была эвакуирована на Южный Урал, в город Златоуст, где в 1956 году будущий поэт-драматург окончил среднюю школу N 27.
В 1961 году окончил Челябинский агроинженерный университет (бывший ЧИМЭСХ) по специальности «инженер-механик», а в 1975 году – Высшие литературные курсы при литературном институте им. М. Горького.
В 1961—1962 гг. работал механиком совхоза «Красных партизан» Байхаакского района Тувинской АССР, а с 1962 года по 1969 механиком седьмого цеха Челябинского трубопрокатного завода. Успешно заявил о себе как изобретатель: один из авторов нового метода ремонта ванн для оцинкования труб; многоканатной подъемной установки, заявленной Магнитогорским горно-металлургическим институтом им. Г. И. Носова (1981 г.), и др.
С 1975 по 1986 год он избирался ответственным секретарём Челябинской областной писательской организации Союза писателей России, а с 1986 по 1992 год — секретарём правления Союза писателей СССР.
С 1976 года по настоящее время – секретарь Правления Союза писателей России. Первые поэтические сборники (стихи, поэмы, драмы) вышли в Южно-Уральском книжном издательстве: «На четырех ветрах» (1966), «Лунная река» (1968 г.), «Стихи. Поэмы» (1970 г.); «Ущелье крылатых коней», «Отечество мы не меняем» (1975 г.); «Алена Арзамасская» (1978 г., с иллюстрациями народного художника России Л.Н. Головницкого). Премьера первого из спектаклей, поставленного по драматическим произведения Скворцова, состоялась 23 марта 1972 года в Челябинском ТЮЗе — «Ущелье крылатых коней» (реж. Тенгиз. Махарадзе, главный герой — основоположник златоустовской гравюры на стали И. Н. Бушуев). В том же году в Челябинском драматическом театре им. 10-летия Октября (ныне златоустовский театр «Омнибус») реж. Александром Иноземцевым была поставлена пьеса «Отечество мы не меняем», позже включённая в репертуары Магнитогорского драм. театра им. А. С. Пушкина (реж. Николай Шуров) и Челябинского театра драмы им. С. Цвиллинга (ныне Чел. академич. театр драмы им. Н. Ю. Орлова, режиссёр Наум Орлов).
Скворцов становится самым заметным в российской драматургии автором стихотворных пьес. Уже в первых работах Скворцова определились его идейно-тематические постулаты. Среди героев произведений – ученые, художники, просветители, правители, люди, оставившие заметный след в истории России. Большинство пьес отражают важнейшие события отечественной истории, критика отмечает в них «высокое чувство историзма и патриотизма».
Спецкурсы по драматической поэзии Скворцова читаются в некоторых университетах мира (Польша, Лодзь), его произведения переведены на иностранные языки (английский немецкий, сербский, арабский и др.). Поэтические строки Скворцова начертаны на Щите и Мече Победы, изготовленных Златоустовскими мастерами в 1995 году (Москва. Центр. музей Великой Отечественной войны на Поклонной горе):
Россияне! Не уроним чести
И плечом к плечу сомкнёмся впредь.
Выстоять дано нам только вместе,
Порознь – только умереть!
Секретариатом правления Союза писателей России литераторам Урала ежегодно вручается премия К.Скворцова (энциклопедия «Челябинская область»).
Анастасия Чернова
Опубликовано: А. Чернова. Златоуст из Златоуста: «Вся жизнь – чудо!» – Беседа с русским писателем Константином Скворцовым. // Православная беседа. Духовно – просветительский журнал. – 2019. – № 3. – С. 74 – 81.