За работу, товарищи!

Игорь Ткачук


      

   


«…Каждый человек все равно знает то, что другие не знают, и это кому-то да интересно».  В.Н. Крупин. «Как только, так сразу». Повесть. 1992 г.











ЗА РАБОТУ, ТОВАРИЩИ!





МОСКВА
2016







СОДЕРЖАНИЕ
Здравствуй, Кубань!
Крымский консервный
Механический цех
Коллектив
Цеховая «кузница кадров»
Цех коммунистического труда
Спортсмены  механического
Захватывающая работа следователя
Поступление в университет не состоялось 
Приезд Вити Левина
Вторая попытка. Студент РГУ.


Я приехал в Крымск в конце июля 1958 года после неудачной попытки поступить в Киевское танковое училище. Раздумья о выборе дальнейшего пути были непродолжительными. Учиться в гражданском ВУЗе желания не было. Достойной альтернативой карьере офицера считал получение настоящей мужской профессии. Например, станочника по металлу или водителя – дальнобойщика. Обеим этим специальностям обучали на консервном комбинате. После предварительных переговоров с руководством механического цеха комбината выбор остановился на специальности токаря.   
Однако начало производственного ученичества неожиданно застопорилось из-за проблем с отсутствием паспорта. Белогородка, в которой я перешагнул 16-ти летний рубеж (возраст получения этого документа), относилась к так называемой непаспортизированной местности. В связи с этим ни я, ни кто-либо из моих сверстников паспортов не получали.  В качестве удостоверения личности при выезде в другие регионы взрослые односельчане пользовались справками сельсовета или колхоза, школьники – свидетельством о рождении.
В паспортном столе г. Крымска выдать документ отказались якобы из-за того, что  не могут проверить его возможную выдачу мне на Украине. Это было бессовестным крючкотворством, поскольку после многодневных мытарств выяснилось, что такая проверка выполняется очень просто. Факт вручения паспорта фиксируется отметкой «паспорт выдан» в свидетельстве о рождении. В моем документе такой отметки не было.
На очередном витке посещений паспортного присутствия чинуши, очевидно поняв, что хватили лишку, согласились выдать документ, но лишь после представления им трудовой книжки. Такой зигзаг чиновной мысли удивил не только меня, но и работников отдела кадров комбината, которые совершенно справедливо отказывались принимать меня без паспорта. Челночные переходы от «стола» к отделу кадров  становились привычными. Кадровики на мои обещания принести паспорт после выдачи трудовой книжки не поддавались. Надо сказать, что  для каждой встречи с паспортистами приходилось занимать очередь в 5 утра, а затем проводить 4 часа в ожидании  начала работы этой конторы с ее нелепыми требованиями. Положение казалось безвыходным, однако ситуация разрешилась неожиданным образом.
Кто-то дал мне совет обратиться за помощью к  Павлу Михайловичу Сазонову жильцу третьего подъезда нашего дома, который, оказывается, был районным прокурором.  Этого доброжелательного по виду человека с внешностью бухгалтера я знал  в лицо. Здоровался с ним в парке,   не подозревая о его должности. Выслушав во время вечерней прогулки рассказ о моих злоключениях, он обещал помочь.
На следующий день паспорт был выдан без каких-либо условий. Как и положено, соответствующая отметка об этом была сделана в свидетельстве о рождении. 
Крымский консервный
18 августа 1958 года я стал учеником токаря в механическом цехе Крымского консервного комбината им. А.И. Микояна. Комбинат в ту пору был градообразующим предприятием и представлял собой уникальную систему, объединявшую несколько смежных промышленных производств. Он  замыкал на себя многочисленных поставщиков сырья из нескольких районов края. Имел собственную жилищную и социально-культурную сферы. 
Построенный в 1930 году с проектной мощностью 65 млн. условных банок  консервов в год, он был полностью разрушен фашистами. Однако уже в 1950 году он выпускал до 80 млн. условных банок. В 80-е годы прошлого столетия  объем выпущенной продукции доходил до 200 млн. условных банок в год . О каждом выпущенном миллионе оповещал победный заводской гудок. На этом предприятии работало около трех тысяч человек.   Широкий ассортимент продукции комбината был хорошо известен, имел отличную репутацию и пользовался большим спросом в СССР и за рубежом. В ассортименте первенствовали томатный сок, томат-паста и кетчуп, зеленый горошек мозговых сортов, кукуруза  молочной спелости, яблочное и сливовое повидло, борщевые заправки (которые превращались в кубанский борщ при добавлении кипятка), говяжья и свиная тушёнка, мясо птицы. Все недостижимого, по теперешним временам, качества и по весьма умеренным ценам. Кроме обычных консервов для широкого потребителя, выпускалась продукция по заказу сухопутных армейских частей и подводников (борщи в жестяных банках емкостью 3 литра, блинчики с мясом блоками по 30 (или 50?) штук), продукты детского питания. Овощи, фрукты, ягоды и кулинарные полуфабрикаты подвергались глубокой заморозке (- 38 С° с последующим хранением при температуре -18 С°). Выполнялись спецзаказы: пищевые концентраты в тубах для космонавтов, клубника глубокой заморозки для Кремля. Заказчик этих партий не раскрывался, поэтому они имели статус экспериментальных. Об их подлинном назначении я узнавал от мамы задним числом.   
Комбинат имел собственные мощности по производству жестяных банок с литографией и различного вида крышек для стеклянной тары. Немалые потребности производства и жилищного фонда в воде полностью обеспечивались независимой от горводоканала системой мощных артезианских скважин полукилометровой глубины. На территории действовали грузовые подвесные дороги. Готовая продукция отправлялась на станцию по собственной железнодорожной ветке. Для этой цели использовался принадлежавший комбинату паровоз серии ОВ – «Овечка». В России их производство началось в 1890 году, на 5 лет ранее Австрии, Бельгии и Германии. Выпускался этот локомотив на 12 заводах. Этот паровик воевал в составе бронепоездов  в гражданскую и Великую отечественную. При мне «Овечку» сменил промышленный паровоз серии 9 П, машинистом которого работал мой будущий приятель Слава Борисов.   
До 2002 года силуэт комбината и две трубы котельного цеха высотой 50 и 75 метров были без труда узнаваемыми элементами герба Крымска . Поселок Комбината включал в себя среднюю школу № 25, просторный клуб с библиотекой, киноконцертным и спортивным залами, кружками детского и юношеского творчества (в том числе известный своими успехами  на краевом и республиканском уровнях  кружок авиационного моделирования), стадион, два парка, украшенных многоцветными клумбами и гипсовыми скульптурами по сюжетам греческой мифологии, летний кинотеатр и площадку для танцев. По вечерам на танцплощадке, а зимой в спортзале клуба 3 раза в неделю, играл самодеятельный духовой оркестр, под управлением отставного военного капельмейстера Максимыча (из первого жилдома). Стиляга Боря Альберт (тоже наш сосед), ярый сторонник и проповедник джаза, обладатель подпольных  записей музыки,  выполненных «на ребрышках» (на использованных рентгеновских снимках), в музыкальных спорах с Максимычем именовал этот оркестр «пневматическим».
В буфетах заводской столовой и клуба, а также в «Голубом Дунае» (дощатом киоске традиционной окраски) поблизости от танцплощадки продавалась продукция райпищекомбината – бутылки газированной воды на натуральном вишневом сиропе, мороженое и известное отличным качеством на весь край пиво. Тут же по цене пива предлагалось сухое вино окрестных колхозов, которое почему-то наливалось в пивные кружки из эмалированных металлических чайников. Кстати, такое же вино продавалось на разлив и навынос в каждом из колхозных павильонов, шеренги которых занимали бОльшую часть территории центрального рынка.  Правда, тут вместо пивных кружек предлагались стеклянные пол-литровые банки. 
 Большой популярностью в районе, крае и за его пределами пользовался казачий танцевальный ансамбль, созданный при клубе комбината под руководством Комусиди (имени не помню, впоследствии хореограф Краснодарского театра оперетты). Вершиной достижений этого коллектива был диплом за успешное выступление на ВДНХ в Москве.
Правда, к 1958 году социально-культурная сфера комбината прошла пик своего развития и увядала на глазах под удушающим эффектом бестолковых хрущевских реформ, основное содержание которых сводилось к урезанию финансирования.
Поселок комбината состоял из пяти 3-х этажных жилых домов (жилдомов). Впоследствии к ним добавились 3 пятиэтажных дома. Кроме того, у предприятия были общежития за пределами поселка. Первый жилдом (дом №1),  был спроектирован и построен для американских специалистов, участвовавших в строительстве предприятия в 30-х годах. Проект был также американским. Каждый из 6-ти подъездов  54-х квартирного дома  выглядел отдельным уютным блоком-уступом на 9 квартир. Во время немецкой оккупации в доме располагался госпиталь. Мы с мамой жили в двухкомнатной квартире на 3-м этаже 1-го подъезда. В 1958 году дом был газифицирован. До этого времени печи топились дровами, хранившимися в сараях. Вода и канализация были подведены изначально, однако ванные отсутствовали (туалет один на две квартиры, в трехкомнатных квартирах, располагавшихся по левой стороне каждого подъезда, туалет был отдельный).  Фасад дома выходил в заводской парк. Путь от жилья к воротам комбината занимал не более 10 минут.
Война прошлась по Крымску бомбовыми и артиллерийскими ударами. Город (в то время станица) был важным опорным пунктом так называемой «Голубой линии» - рубежей обороны немецких войск на краснодарско-таманском направлении (январь-февраль 1943 года).  За его освобождение шли ожесточенные бои 56-я Армия А.А. Гречко и 4-я Воздушная армия. С 31 марта по 15 июля 1943 года в прорыве укреплений участвовала 10-я стрелковая дивизия внутренних войск НКВД СССР. В небе  сражалась дивизия трижды Героя Советского Союза А.И. Покрышкина. Тут проходил боевой путь эскадрильи дважды Героя Советского Союза Виталия Ивановича Попкова по прозвищу Маэстро, ставшего прототипом главного героя фильма «В бой идут одни старики». По ночам немцев бомбил 46 Гвардейский авиационный полк «ночных ведьм», известных нам по станице Ассиновской. Эти девчата также послужили первообразами героинь фильма об идущих в бой «стариках».
Ко времени моего приезда Крымск в основном избавился от разрушений. Был восстановлен комбинат и заводской клуб, приведены в порядок жилой фонд и автомобильные дороги.
На этих стройках зарабатывали право на возвращение в Vaterland немецкие военнопленные Крымского отделения Краснодарского лагеря НКВД СССР №148, которое вплоть до лета 1950 года располагалось в ту пору в двухэтажном здании СШ № 25. Под школу же использовались квартиры 2-го жилдома комбината. Старшим переводчиком  лагеря № 148 (его отделения тянулись от Краснодара до Сочи) был Николай Федорович Лосев. После возвращения пленных в Германию он уволился с тяготившей его службы в органах НКВД, остался в Крымске и работал преподавателем немецкого и английского языков в СШ № 25. Кроме того, во время периодических приездов специалистов-монтажников из ФРГ (они устанавливали оборудование в отделении литографии по жести) по просьбе руководства комбината выполнял обязанности переводчика с немецкого, работал с англоговорящими стажерами из Ирака, а также переводил с немецкого и английского языков техническую литературу по закупленному комбинатом оборудованию.   
Я познакомился и подружился с ним после матчевой встречи по боксу с командой Новороссийска летом 1959 года, на которой он довольно несдержанно за меня болел. Крутые повороты судьбы  37-летнего (в то время) Николая Федоровича заслуживают отдельного описания. Их краткий перечень выглядел так. Довоенный железнодорожный техникум. Работа диспетчером на станции. Начало войны рядовым в пехоте, ранение, госпиталь. Ускоренный курс Института военных переводчиков. Стажировка в лагерях немецких пленных. Двукратное десантирование  с воздуха за линию фронта в составе разведывательно-диверсионных групп. В 1945 году участие в качестве переводчика на Потсдамской конференции. Служба в системе лагерей для немецких военнопленных сначала в Германии, затем на Кубани. Заочный факультет иностранных языков Краснодарского «педа» (курс военного Института права преподавания не давал).

Вступительный экзамен по немецкому языку в Краснодарском Вузе  состоял из чтения,  перевода текста (со словарем) и беседы на немецком с членами комиссии на заданную тему в объеме средней школы. Любопытно, что в итоге испытаний знания и языковые способности Николая Федоровича были оценены приемной комиссией на «трояк». Далее, по ходу учебы, он с удивлением обнаружил, что навыками устного и письменного общения на этом языке с горем пополам обладает лишь один из преподавателей факультета. Остальные были специалистами по суффиксам и приставкам. Вероятно, как бывает в подобных случаях, недобрую роль в оценке знаний сыграло подсознательное желание экзаменаторов поставить не по рангу бойкого абитуриента на отведенное ему регламентом место. В развитие темы скажу, в 1960-м я слышал от одного из немецких шеф-монтажников, постояльцев комнаты приезжих из второго подъезда нашего дома, что Николай "Фердович"  говорит по-немецки «луче, чем немец». По окончании института Николай Федорович получил право преподавать не только  немецкий, но и английский языки.    
К слову, припоминается другое проявление экзаменационной предвзятости. Оно произошло в конце 70-х годов на кафедре иностранных языков Высшей школы КГБ СССР во время очередного экзамена, на право получать 10% -ю надбавку к окладу за знание английского языка. В этот раз заносчивые экзаменаторы оценили на «трояк»  языковые навыки одного из сотрудников Первого главного управления КГБ СССР, бывшего разведчика-нелегала, в свое время успешно действовавшего в Лондоне под видом чистопородного англичанина. О последнем обстоятельстве экзаменаторы не знали. Причиной занижения оценки до уровня, который лишал экзаменуемого права на получение надбавки, стал некий спор по теме экзамена между бывшим нелегалом и членами комиссии. В тот раз амбиции сыграли с экзаменаторами злую шутку. Для них скандал завершился оргвыводами.
Однажды, в начале знакомства, Николай Федорович рассказал мне о неожиданном прогнозе будущих отношений между СССР и США, предсказанном ему пленным немцем. Накануне возвращения Ганса (или Фрица) в Германию Н.Ф. в шутку предложил ему повременить с отъездом до окончания работ на строительных объектах края. На что Ганс/ Фриц в сердцах ответил: «Это пусть делают для вас пленные американцы!».
От Николая Федоровича я впервые услышал о широко распространенном во время Войны иносказании «боец Пятого Украинского фронта». Скрытая суть высказывания заключалась в том, что украинских фронтов,  было всего четыре. Пятый, согласно фольклору тех лет, «держал оборону» в Ташкенте. К его участникам относили лиц мужского пола, уклонившихся различными способами от призыва на военную службу.
Возвращаясь к рассказу о Николае Федоровиче, хочу сказать,   что этот интересный в общении, отлично развитый физически и совершенно непохожий на школьного учителя человек, помог мне, когда это потребовалось, добиться заметных успехов  в изучении английского языка.
Во время нашей последней с ним встречи, в начале 70-х, Николай Федорович работал диспетчером в Новороссийском морском торговом порту, где знание английского языка оказалось весьма востребованным. Правда, и немецкий, порой, оказывался не без пользы. Такое случилось буквально накануне нашей встречи. Милиция задержала пьяного ФРГ-эшного матроса-дебошира. В качестве переводчика пригласили дежурного диспетчера, получающего надбавку к окладу за знание немецкого, но реально владеющего им через пень-колоду.  Разговор с немцем не получался. Дебошир корчил рожи, издавал неприличные звуки, пародировал произношение диспетчера и отказывался понимать вопросы. На требование назвать имя «пояснял жестами, что его зовут Хуан». Николая Федоровича пригласили из дому.
«Он, как фашист, назвал меня русской свиньей, - пояснил мне Николай Федорович,- а я, как десантник, дал ему оплеуху. Получилось убедительно. Мелькнуло, что придется отвечать, но не сожалел. Милиция обмерла: международный скандал! А Фриц принял, как полагается, и заговорил бойко. Претензий не высказывал». 
 Окрестности Крымска
За городом видимые следы войны сохранялись примерно до конца 70-х годов. Ближайшие окрестности  были изрыты окопами. В прилегающих лесах то и дело встречались проволочные заграждения, деревянные ящики и металлические «чемоданы» на замках-защелках с минометными минами и снарядами различных калибров. На брустверах окопов легко отыскивались винтовочные и автоматные патроны. Иногда в невскрытых цинках. Однажды, уже осенью  1962 года, мои друзья, ученики 10 класса,  нашли на лесном склоне у поселка Саук-Дере (7 км. от Крымска) небольшой склад гранат Ф-1. Они показали эту находку на месте ее обнаружения во время моего приезда на каникулы. Без меня они развлекались подкладыванием найденных гранат в разведенный в окопе костер.  Периодически гибли и получали тяжелые ранения от взрывов боеприпасов не в меру любознательные подростки (в том числе мои приятели), в полях подрывались на минах сельхозмашины.
Желание воссоздать в представлении картины недавнего прошлого тянуло меня на места бывших боев в окрестностях Крымска, станицы Неберджаевской  и поселка Саук-Дере. Там я провел немало свободного времени.
Механический цех 
Несмотря на то, что цех имел статус вспомогательной единицы, он был  на самом деле заводом в миниатюре.  Его основной задачей являлся ремонт заводского оборудования. Однако в ряде случаев по заказу технологических подразделений в нем придумывались, проектировались и изготавливались уникальные машины и агрегаты: мялки для промышленной переработки помидоров, плунжерные насосы высокого давления, насосы для артезианских скважин, подъемно-транспортные сооружения (подвесные дороги) и т.д., за которые не брались профильные машиностроительные предприятия. По моим наблюдениям, эти сложные работы выполнялись во многом благодаря энтузиазму начальника цеха А.М. Сысоевой и азарту изобретательных мастеров-умельцев, в пику машиностроителям, которые сетовали на нерентабельность заказов, неоправданные затраты усилий и времени, необходимых для проектирования и согласования документации. Мой последующий опыт позволяет утверждать, что только на проектирование некоторых машин, придуманных и изготовленных в цеху за два-три месяца, у высоколобых конструкторских бюро ушло бы не менее года. 
Накануне моего прихода в цех началось поэтапное выполнение объемных работ по изготовлению деталей для газификации жилого фонда Комбината. Позже часть этого заказа выпала и на мою долю. Мы делали соединительные муфты, гайки, футорки и, наконец,  спроектированные в цехе газовые вентили с вращательно-поступательным движением штока.
Все детали запорного устройства, начиная с корпуса  вентиля и заканчивая штоком с рукояткой «бабочкой»,   изготавливались из стального проката различного профиля без какой-либо предварительной обработки вроде отливки или поковки.  Вентиль был спроектирован по принципу надежной простоты. Роль клапана выполнял непосредственно наконечник штока (шпинделя), притертый к конусному отверстию внутри корпуса запорного устройства.  Это позволило сократить количество деталей и избежать использования резины или других «посторонних» материалов для прямого и обратного уплотнения задвижки.
Повышенного внимания и хорошей реакции токаря требовал процесс нарезания резцом в упор внутренней газовой (трубной) резьбы в трех отверстиях корпуса. Ныне это без усилий делается на станках с автоматическим реверсом. Нам же требовалось вручную останавливать движение резца в канавке на расстоянии нескольких (точно не помню) миллиметров от глухой стенки. Преждевременная остановка режущего инструмента приводила к браку нарезки. Выход же за пределы канавки заканчивался поломкой приспособления. 
Собранный вентиль проверялся на герметичность сжатым воздухом. По какой причине эти устройства не были заказаны профильным предприятиям, сейчас остается лишь догадываться. Возможно, их поставки не были предусмотрены Госснабом. А может быть, закупка выходила за пределы сметных затрат  комбината.
Так или иначе, вентили оказались удобными в работе и обслуживании, надежными и чрезвычайно долговечными. До сих пор, спустя 57 лет,  они находятся в отличном рабочем состоянии. Два из них и сейчас используются по назначению в квартире моей мамы. Для сравнения: гарантия на ныне имеющиеся в продаже газовые вентили, дается  сроком на  2 года.   
Для решения производственных задач цех располагал парком токарных, фрезерных, строгальных, сверлильных и шлифовальных станков. Имелись специализированные кузнечный, литейный, сварочный участки, а также отделения термической обработки металла, контрольно-измерительных приборов и автоматики (КИП).
 Был у него и собственный технологический транспорт. Цеховые умельцы изготовили для доставки материала и вывоза металлических отходов свой грузовичок – бойкого уродца размером с электрокар, с табличкой «Антилопа-Гну» вместо номера и дырчатым металлическим сидением от трактора ХТЗ-15/30 30-х годов. Колеса на литой резине достались ему от списанного электрокара, а  восстановленный двигатель от Москвича 401. Справедливости ради следует отметить, что конструкция имела некоторые недостатки. Сидение было заимствовано у трактора вместе с опорой в виде стальной пластины-рессоры, призванной смягчать толчки от езды по неровной поверхности. Для сельхозмашины с ее  скоростью от 3,5 до 7 км/ час и фиксирующейся рукояткой газа использование такого экономного амортизатора представлялось вполне разумным. Однако наше авто было гораздо подвижнее. По этой причине на неровностях сидение превращалось в удалые вертикальные качели, раскачиваясь на которых, седок непроизвольно надавливал на акселератор. Положение усугублялось и тем, что педаль последнего, вопреки здравому смыслу, имела «изнаночное» расположение и находилась не под носком, а под пяткой. Я испробовал такую езду лично. Со стороны это прерывистое движение выглядело забавно. Однако для придания ему равномерности требовались специфические навыки.      
Моим мастером-наставником стал сорокалетний Борис Александрович Ревницкий. Отличный знаток токарного дела, весьма начитанный, с широким кругозором. Встретил меня настороженно. Поскольку считал мою маму «начальством» - она руководила лабораторией комбината, опасался получить в ученики избалованного бездельника. О своих тогдашних подозрениях Б.А. рассказал мне позже. Мы оставались с ним товарищами до последних дней его жизни. Бывали друг у друга дома. Несмотря на это о прошлом Бориса Александровича мне не известно ничего. Не знаю, откуда он приехал в Крымск и где получил специальность. Ходили смутные разговоры, что после Войны он «сидел» по «политической» статье. Однако  сам он об этом никогда не упоминал и, вообще, избегал разговоров о своем  прошлом. Он был женат. Воспитывал дочь  школьницу.
Под руководством мастера я осваивал теорию по «Справочнику молодого токаря». Это было учебное пособие  московского издательства Трудрезервиздат  «для обучающихся в профессионально-технических училищах трудовых резервов и токарей, подготавливаемых непосредственно на производственных предприятиях».  Параллельно с этим перенимал практические приемы металлообработки по программе токаря-универсала на станке 1А62 (ДИП 200) производства Московского завода «Красный пролетарий» (фото на заставке).
Как дотошный наставник, Борис Александрович требовал от меня, а при случае и от других учеников (одновременно со мной обучались 5 человек) уверенного владения профессиональной терминологией. Он отличался развитым чувством юмора и мог настоять на терминологической точности даже в некоторых курьезных случаях. Участником одного из таких казусов стал В. Дерявко, по прозвищу Дыра, проходивший обучение у мастера М. Половинко.  На одежном шкафу ученика красовалось написанное хозяином имя «Володя». Какой-то шутник дополнил его словом «Дыра». Случайно обратив внимание на надписи, Б.А. сделал Володе замечание о том, что «дыра;» на языке металлистов  именуется «отверстием», а слово «дырка» в общении с токарями используют лишь малограмотные представители водостанции из числа сантехников. Затем, перечеркнув прозвище-приписку, выполнил новую надпись: «Володя Отверстие».   
Возможно, этот произошедший при мне случай подтолкнул Володю к началу игры по созданию различных стилистических фигур, в том числе с использованием профессиональных терминов. Вскоре он предложил моему мастеру продолжить процесс правки имен собственных, в частности, написать на шкафу молодого токаря Землянского  японский вариант его фамилии, которая будет звучать, как «Виктор Хата–Яма». 
В другой раз он попросил Ревницкого, как председателя цехкома профсоюза, учесть при распределении путевок в дом отдыха, что работает в составе бригады с двумя бабками – передней и задней (так называются две крупные детали токарного станка).
Со временем между Володей и мною  началась необъявленная игра  «в переводы» с  различных языков. Арбитром был Ревницкий. Из моих находок помню, что в переводе с казахского на карачаевский город «Бай-Конур» должен был именоваться «Дом-Бай». Положительную оценку мастера заслужил предложенный мною перевод с немецкого на китайский фамилии Блюхер. Он выглядел так: «Блю-Хер» - «Синь-Хуа».   
Впрочем, непринужденное общение такого рода не мешало Борису Александровичу без каких-либо поблажек выполнять программу обучения и скрупулезно проверять качество получаемых мною знаний и навыков.
Надо сказать, необходимости торопить меня с усвоением программы у него не было. Я увлекся новым миром станков и обработки металла. В сравнении убогими инструментами (стертыми напильниками и тупыми ножовочными полотнами), которыми я пользовался  на протяжении  всей предшествующей жизни, новые возможности вызывали у меня восхищение.  Мне нравились мощный гул станка, вид и запах ровно вьющейся стальной или фонтанирующей чугунной либо бронзовой стружки. Особое удовольствие вызывал процесс появления детали из куска проката или слитка.
  Я с готовностью впитывал знания о видах резьб, допусках, посадках, скорости обработки различных металлов, особенностях проходных, расточных, резьбовых и отрезных резцов и способах их заточки. Наизусть знал виды твердосплавных пластин для токарных резцов, применявшихся в различных ситуациях. Это были лучшие в мире отечественные ВК8, Т15К6, Т15К10 и другие. Сейчас их покупают в Китае. Пару лет назад я прочел интервью «главного ваучера» А. Чубайса о попытках «воссоздать» (?) их аналоги на базе «Роснано». Процесс, по словам нано-руководителя, был на пути к завершению, когда выяснилось, что ниши мирового рынка твердых сплавов уже заняты конкурентами. Вопросы: 1) Надо ли изобретать велосипед? 2) Почему «успешный менеджер» не может переплюнуть конкурентов на мировом рынке? 3) Отчего он не может организовать сбыт пластин на рынке отечественном?
Задержки с применением знаний на практике не было, поскольку сплошь и рядом виды работ менялись в течение дня по нескольку раз.  Пришлось обновить свои прежние знания в чтении чертежей. Однако в отличие от абстрактных школьных заданий, графические изображения деталей, которые следовало изготовить,  воспринимались играючи. По-новому представлялись прикладные задачи из геометрии, необходимые для выбора режима резания (определение длины окружности, помноженной на число оборотов шпинделя и вытекающей отсюда скорости продольной или поперечной подачи).
Время от времени практика тыкала меня носом в пропущенные предупреждения учебника. Например, о возможной погрешности измерений детали, нагретой в процессе резания.  Был случай со стальным валом, диаметр которого я «прослабил» на 2 сотых миллиметра, хотя по ходу работы дважды контролировал микрометром выбранную глубину резания. На какое-то мгновение этот «прокол» поставил меня в тупик. Однако затем стало понятно, что «сотки» ужались при остывании детали, которую я замерял без учета температуры. Ведь знал же о законе теплового расширения. Не сомневался, что он действует и на моем станке, но  практическое подтверждение получил в неподходящий момент.   
Впрочем, о нагревании деталей в процессе обработки периодически напоминало и другое обстоятельство.  Мои ладони от постоянного вращения в них  рукояток продольной и поперечной  подач суппорта быстро приобрели вид и твердость промасленной подошвы. По этой причине, вынимая готовую деталь из патрона, я порой не сразу обращал внимание на то, что от руки идет дым. Боль от плавящегося на коже машинного масла доходила позже. Затем некоторое время кожа ладони выглядела так, словно ее разгладили раскаленным утюгом. В начале самостоятельной работы я чуть не поплатился левым глазом за нежелание пользоваться защитными очками. Отлетевшая от патрона мелкая стружка пробила роговицу и застряла в районе зрачка. Доставали ее сначала в заводской амбулатории, а затем в районной больнице. Глаз был здорово расковырян и долго ныл.      
21 января 1959 года, сдав экзамен по теории и выполнив в отведенный срок квалификационную работу, я получил свидетельство № 671 на право «занимать должность (рабочее место) место токаря 4-го разряда». Всего разрядов в нашей тарифной сетке было 6. 
По случаю окончания учебы одна из знакомых мамы, ориентируясь на изображение плакатного рабочего-передовика, пошила мне отличный полукомбинезон с помочами и накладным карманом на груди. Обновка выгодно отличалась от казенных комбинезонов с их необъятной шириной и карикатурно короткими штанинами.
Самостоятельная работа началась с изготовления нескончаемых потоков немудреных деталей: болтов, шпилек, гаек,  валиков для цепей Галя, фланцев, звездочек, шестерен, штуцеров, ниппелей, масленок для шприцевания,   роликов подвесной дороги и т.д.
Одна из простеньких (2-го или 3-го разряда) работ этого периода на несколько десятилетий стала моим личным памятным знаком - напоминанием о днях начала токарной карьеры. Это были  20 декоративных заглушек из чугуна, предназначенных для установки на вертикальные  стойки перил моста через речку Адагум в районе 25-й школы и заводского парка со стадионом.  Вероятно, заказ комбинатского ЖКО своей примитивностью вызвал скрытое раздражение мастера цеха Селезнева. Размеры деталей были указаны на бланке наряда. «Декоративную» часть заказчик отдал на откуп моей фантазии. С его согласия я придал видимым элементам яйцевидно-коническую форму. Впоследствии эти заглушки  встречали меня на мосту по пути в парк или на стадион в течение многих лет: сначала в период работы на комбинате, затем во время приездов в отпуск. Они исчезли одновременно с мостом, парком и стадионом после спрямления излучины реки по инициативе комбинатских пакостников -«преобразователей природы». 
В числе несложных работ, которые периодически доставались почему-то именно мне, было изготовление колес тележек  для перевозки пакетов металла в жестяно-баночном цехе. Такая «стопка», скромных на вид размеров, весила 1000 кг. Тележки были четырехколесными и перемещались вручную.
Изготовлявшихся мною колеса состояли из чугунной ступицы с заходами наружной и внутренней резьбы и навинчивающихся с двух сторон дисков того же металла. Роль амортизатора играл набор «блинов» из боковин старых автомобильных покрышек, надетых на ступицу подобно кускам шашлыка. По мере затягивания дисков резиновые  блины становились единым целым и обрезались по заданному диаметру  резцом из самокала (быстрорежущей стали марки Р18), откованным в виде лезвия ножа Г-образной формы. Внутрь ступицы запрессовывались б/ушные шарикоподшипники, закрывавшиеся резьбовыми заглушками.
Очередное появление у меня описанного заказа всякий раз побуждало соседа по станку - Саню Синегрибова- задать набивший оскомину вопрос: «Ну, что? Перекурим, тачки смажем?». Иногда звучало ехидное утверждение: «Работа несложная. Ткачук справится». Саня был потомственным токарем. Он пришел в цех двумя годами раньше меня и в короткое время стал виртуозом. У него было необыкновенное (правда, не замеченное большинством окружающих, да и им самим тоже) качество –  врожденная способность работать красиво:  непринужденно, изящными, экономными движениями.  Равных ему в исполнении рутинных, по сути, действий  на началах красоты и целесообразности в цеху не было даже среди асов токарного дела. 
Из набора стандартных изречений Сани мне запомнились два афоризма. Первый - «Скорей бы утро, да на работу», ритуально произносился в начале смены. Это был лозунг с увиденного им где-то плаката. Второй принадлежал авторству самого Сани. Услышав в любом контексте слово «экскурсия», он автоматически уточнял: «В женскую баню».    
За ехидные высказывания Сани в мой адрес я рассчитывался с ним различного рода финтами на совместных тренировках заводской волейбольной команды. Уходя на действительную службу в армию, Саша подарил мне набор своих собственных инструментов, среди которых, кроме резцов, были дефицитные сверла, лерки и метчики. После демобилизации А.А. Синегрибов работал токарем на Станкостроительном заводе им. Седина в Краснодаре.  В конце 80-х стал председателем профкома этого завода и по дошедшим отзывам  был признанным заступником рабочих.   
Через какое-то время после начала самостоятельной работы мои задания усложнились. Пошли заказы на изготовление деталей 5-го разряда: гладких и ступенчатых валов, винтов и гаек с многозаходной трапецеидальной и ленточной (квадратной) резьбой, шестерен, шкивов, на обработку седел клапанов паровых вентилей большого  диаметра и т.п. Поскольку мы работали по сдельной системе, такие работы оплачивались по тарифной ставке разряда, указанного в наряде. Это было не только прибавкой к заработку, но и косвенным признанием моей повысившейся квалификации.
Правда, в некоторых случаях приходилось обращаться за советом к Б.А. Ревницкому, а если мы работали в разные смены, к другим опытным токарям.
Однажды меня поставил в тупик наряд на уменьшение диаметра абразивного круга, который не помещался в кожух заточного станка. Обточить его резцом было невозможно, поскольку круг в мгновение ока «слизал» бы любую из твердосплавных пластин. Такая же участь постигла бы даже алмаз. В учебнике ответов на возникшую проблему не было. Помог совет Б.А. Оказалось, что свойства круга поразительно меняются в зависимости от скорости его вращения. При снижении числа оборотов шпинделя до 24 в минуту, малой подаче и обильном увлажнении водой круг аккуратно обтачивался куском обычной малоуглеродистой «стали 3», закрепленным в суппорте. 
Сразу после выхода из ученичества работать, по причине нехватки станков для выпускников,  пришлось в 3 смены, которые начиналась соответственно в 8, 16 и 24 часа. Ветераны-мастера, в том числе и Б.А. Ревницкий, трудились в две смены. Вообще-то, посменная работа была «привилегией» станочников. Все другие специалисты  работали только днем. Правда достоинством работы вечером и ночью было полное отсутствие в цеху какого-либо руководства. Со временем третья смена была упразднена. С 24-х до 8-ми работали лишь дежурный токарь и фрезеровщик-строгальщик.  С 1960 года должность одного из 3-х дежурных токарей выпала на мою долю. Как говорится, спасибо за доверие. Надо сказать, что дежурство не освобождало от выполнения потока текущих заказов. Рутинная ночная работа с 24-х до 8-ми, особенно тяжелая с 2-х до 4-х, прерывалась только в случае появления неотложных задач, решать которые приходилось порой в стрессовой ситуации.
Запомнился случай разрушения клиноременного шкива на тельфере (подвесное рельсовое устройство для подъема и перемещения груза) автоклавного цеха. Новую деталь требовалось изготовить  за 40 минут, позволявшие отремонтировать подъемник до окончания стерилизации загруженной партии консервов. В случае задержки сбивался цикл последующей загрузки 8-ми автоклавов, в каждом из  которых  находилось по 4000 банок продукции. За этим сбоем неизбежно следовал затор на конвейере технологического цеха.   
Работу удалось выполнить в срок. Шпоночную канавку в готовой детали и саму шпонку сделал мой друг и напарник по смене дежурный фрезеровщик-строгальщик Женя Солоха. 
Второе памятное ЧП было отмечено внезапной находкой способа решения задачи. Примерно в 2 часа ночи в цехе появился запыхавшийся слесарь-наладчик с лопнувшей тягой пресс-автомата для штамповки крышек к стеклянным банкам. Автомат производил около 100 тысяч крышек за смену, и потери из-за каждой минуты простоя можно было посчитать без труда.
Поломанная деталь представляла собой прут длиной более 1000 мм и диаметром 16-20 мм со специальными креплениями на концах.  Для ремонта поломки требовался сварщик, который работал только в первую смену. Был, правда, «токарный» вариант восстановления детали с изготовлением соединительной муфты.  На его выполнение потребовалось бы около часа. Внезапно я вспомнил о сварке трением. Накануне этот способ видел в киножурнале «Новости дня» наш токарь Юра Музыченко. Он рассказал мне об этом, как о забавном курьезе.
Решив рискнуть, я вставил одну часть тяги в патрон, зажал другую в суппорт, включил станок на предельные 1200 оборотов и стал прижимать обломки друг к другу на ручной подаче. Эффект проявился сразу. Первоначальный скрежет обломков сменился вязкой тишиной. Торцевые поверхности детали, пройдя гамму цветов от различных оттенков красного до ярко-белого, стали единым целым. Останавливать вращение следовало предельно быстро, с минимальным остыванием детали. В противном случае стык был бы разорван снова. Пришлось тормозить станок включением обратного хода, хотя это было запрещено во избежание повышенного износа фрикциона.
В роли сварщика я выступил впервые. Работа заняла около 10 минут.  Деталь была восстановлена необычным способом, без обязательных в сварочном деле защитных добавок. По этой причине надежность сварного соединения вызывала у меня некоторые опасения.  Проверив тягу на излом, я вернул ее слесарю, пообещав в случае повторной поломки выполнить вариант с муфтой. Через несколько дней при случайной встрече с наладчиком я узнал, что тяга «работает, как новая» и в замене не нуждается.
В обеденный перерыв одного из последующих дней я по приглашению нового приятеля зашел в штамповальное отделение, которое располагалось метрах в 50 от нашего цеха. Посмотрел на остервенело стучащие по листам жести станки и искренне посочувствовал девчатам, вынужденным работать в три смены в этом отупляющем грохоте. Увидел в работе пуансоны и матрицы. Периодические заказы на изготовление этих изнашивающихся деталей выполняли из инструментальной стали ХВГ токари-асы С. Овчаров  и М. Половинко. 
 В «предбаннике» отделения было сравнительно тихо. Там трудился сортировщик, раскладывавший на  отдельные стопки пакет листов жести. Этот виртуоз действовал со сноровкой  сдающего колоду шулера. Всякий раз, взяв новый лист, он совершал волнообразное движение, ловил возникший при этом звук  и играючи метал «карту» в одну из стопок.   
Заметив мой интерес к процессу, наладчик пояснил, что листы в пакетах имеют неодинаковую толщину от 0,18 до 0,30 мм. В то время как  разница в 0,10 мм требует соответствующей переналадки пуансонов. Иначе на крышках появляются разрывы и заусенцы. Измерять каждый лист инструментом замаешься. Поэтому сортировщики научились определять толщину с точностью до десятых долей миллиметра на слух. И делают это без ошибок. Отсортированная жесть подается к станкам, настроенным на соответствующую толщину листа.      
Определенным недостатком дежурных работ был постоянный вал заказов из так называемой мелочевки – единичных деталей разнообразного характера  от изготовления мелкой шпильки до проточки седла клапана громоздкой паровой задвижки, требовавшей установки четырехкулачкового патрона и сложной центровки детали вручную. Кстати, на эту подготовительную операцию давалось 40 минут, в то время как сама проточка длилась несколько секунд. Иногда приходилось изготавливать специальную оснастку. Нормы времени на ознакомление с заданием, чертежом, подготовку рабочего места, установку и съем приспособлений и инструмента, как правило, были смехотворно малы. Вне поля зрения нормировщика оставалась проблема поиска и выбора на цеховом складе материала соответствующего вида и марки для будущих деталей. В итоге смены на рабочей тумбочке обычно лежала приличная стопка «закрытых» нарядов с жиденьким «сухим остатком» в рублях (а с 1961 года в часах), едва дотягивающим до нормы выработки. Бывали случаи, когда, несмотря на спринтерский темп, само выполнение нормы стояло под угрозой.  Свой вклад в создание нервозной обстановки вносил нормировщик Швец, «резавший расценки» в угоду экономии фонда заработной платы. Причем, несмотря на имитацию «научного» обоснования норм обработки деталей с использованием соответствующего справочника,  делал это довольно неряшливо. Время от времени в нарядах, на изготовление одинаковых деталей, выданных разным исполнителям, обнаруживалось существенное (от 30 до 50-ти процентов) несовпадение стоимости работ. При попытке «молодых» выяснить причину такого расхождения Швец использовал иезуитский «воспитательный» прием. Заявлял, что ошибся и корректировал более высокую расценку в сторону снижения.
Я не обращался к нему с просьбами о пересмотре несправедливых расценок ни разу, считая такие «челобитные» унизительными. Правда, однажды Швец увеличил первоначально отпущенное мне время на изготовление фланцев из вязкой нержавейки сразу вдвое, с 4-х до 8-ми часов. Сделал он это с подачи А.М. Сысоевой, случайно увидевшей «смерть резцам» - процесс обработки заготовок с зубчатыми, оплавившимися от элетродуговой резки, кромками и усомнившейся в правильности его расчетов. В критические моменты приходилось обращаться к мастеру цеха Н.С. Селезневу, который компенсировал возню с мелочевкой выдачей наряда на какие-либо серийные изделия. Так или иначе, с производственными заданиями я справлялся, даже перевыполнял, и, как выразился известный юморист,  был «отмечен доской». Почета. Механического цеха.
         Коллектив цеха
Администрация цеха состояла из начальника - Антонины Михайловны Сысоевой, мастера цеха Нестора Савельевича Селезнева, мастера ОТК Ивана Васильевича Георгиевского, нормировщика Швеца (имени не помню), и бухгалтера Марии, фамилию которой я забыл.
Костяк специалистов цеха начал складываться в первые послевоенные годы  под руководством бессменного начальника – А.М. Сысоевой. Специалист высокого класса в области металлообработки, вдова фронтовика, воспитывавшая дочь-школьницу, Антонина Михайловна, была душой и умелым организатором производства. Твердой рукой управляла коллективом из 115 мужчин и 7 женщин. Была награждена орденом Ленина. Пользовалась не показным уважением подчиненных за личное бескорыстие, беспристрастность в распределении работ, организацию справедливой (в рамках установленных свыше границ) оплаты труда и за внимательное отношение к бытовым проблемам работников.
Ее  месячный доход не превышал, а порой был меньше, заработной платы наших асов из числа станочников, слесарей и других специалистов. Без излишней огласки она отказалась от предложенных ей с дочерью 3-х комнат во вновь строящемся заводском коттедже, попросив присоединить одну из них к квартире многосемейного соседа. Гордилась тем, что за двадцать с лишком лет работы на комбинате ни разу не попробовала дармовых консервов. Организовывала цеховые субботники для помощи нашим рабочим в строительстве индивидуального жилья или заготовке  дров.
Одно из таких мероприятий едва не закончилось трагически. Летом 1959 года во время субботника по заготовке дров шлифовщик Вася Гузунов едва  не стал жертвой немецкой противопехотной мины-лягушки. Дело было в Шапсугском ущелье. Решив прогуляться после загрузки очередной автомашины, Вася перепрыгнул линию наполовину осыпавшихся окопов и слегка углубился в лес. Мина оказалась под его ступней буквально через несколько метров. Василий объяснил, что догадался о ней по вибрации грунта: сработал вышибной заряд. Словно в замедленном кино он упал ничком, надеясь, что шрапнель ударит поверху. Основной заряд взлетел метра на полтора, но, к счастью, не взорвался.  С пережитым стрессом Вася связывал появившиеся боли в сердце, на которые он жаловался в течение многих лет.         
Фактическим заместителем начальника по производству был мастер цеха Нестор Савельевич Селезнев, 1902 года рождения, металлист с довоенным стажем, призванный в действующую армию 1942 году из Сталинградской области и находившийся на фронте  до конца Войны. Согласно данным Министерства обороны, вклад старшего сержанта Селезнева Н.С. в обеспечение боеспособности 42-го  Отдельного полка связи 4-го Украинского фронта был отмечен медалью «За боевые заслуги» .  Доброжелательный и уравновешенный по характеру он легко и умело  решал возникавшие организационные и технические задачи. Однако внешняя невозмутимость, Нестора Савельевича не гарантировала от неожиданных взрывных проявлений его характера.  Один из таких случаев вошел в цеховой фольклор и закрепился в форме популярного иносказания. Это было продолжение какого-то производственного спора между Н.С. и механиком жестяно-баночного цеха Санько. Первая часть конфликта происходила за закрытыми дверями в кабинете А.М. Сысоевой. Вторая-публичная, между цеховой конторкой и умывальником в присутствии нескольких станочников. Последнее слово было за внезапно вспыхнувшим «Нестором». Окончание фразы звучало так: «…потому, что я металлист! А ты - проститутка!».
С того памятного дня слова «я металлист…» приобрели  в цеху статус поговорки, конечный смысл которой был известен лишь посвященным. Это обстоятельство позволяло безнаказанно вставлять эвфемизм в публичные споры с представителями других цехов.
В последний раз я встретился  с Нестором Савельевичем в заводском парке во время отпуска в 1973 году. К тому времени уже пенсионер, он в разговоре со мной почему-то использовал обращение «товарищ Ткачук».  Разговор был невеселым. Бывший мастер спокойно рассказал, что  скоро умрет из-за болезни сосудов, которые до последнего времени лечил, принимая вовнутрь скипидар. Теперь желудок употреблять народное лекарство не в состоянии, а без этого растворителя сосуды закроются окончательно. Прогнозы Нестора Савельевича о близкой кончине, к сожалению, сбылись в том же году.
А я вспомнил, что это могло случиться на много лет раньше по моему недосмотру. В тот день на ближнем к цеховой конторе станке работала закрепленная за мной ученица 11-го класса 25-й школы Людмила (фамилии не помню), проходившая школьную производственную практику. Я поручил ей резать на заготовки для болтов трехметровые прутки диаметром 16 мм. Поскольку концы материала свободно висели за пределами шпинделя и при вращении изгибались, резать их следовало на самых малых оборотах. Об этом я предупредил практикантку. Работая на соседнем станке, я увидел Нестора Савельевича, идущего к нам по центральному проходу. Одновременно заметил, как Людмила, зажав очередной пруток в патроне, почему-то «врубила» 300, а может,  500 оборотов. Я крикнул ей, чтобы она выключила станок, но было поздно.  Пруток, сделав несколько вращательных движений малой амплитуды, согнулся под прямым углом и, махнув перед лицом мастера, вдребезги разбил деревянный трап. Людмила выключила мотор. Нестор Савельевич на мгновение застыл. Затем тихо произнес: «Ну, товарищи, так работать нельзя!».  На этом инцидент был исчерпан.      
Профессиональным стержнем цеха была сравнительно небольшая группа мастеров экстра-класса со стажем 20 и более лет. К ней примыкали специалисты, проработавшие  10 – 15 лет. Примерно треть коллектива состояла из «молодых» со стажем до 10 лет  и «пацанов», сравнительно недавно завершивших производственное обучение. 
Необычную прослойку представляла группа из 7-ми бывших офицеров (5 капитанов и 2 старших лейтенантов), уволенных в запас из разных родов войск по причине хрущевского сокращения Вооруженных  Сил  СССР.  Все они начали производственное обучение одновременно со мной. Шестеро приобретали специальность слесаря, седьмой – капитан А. Лосиков, готовился стать токарем. Отвратительная суть «хрущевского» сокращения вооруженных сил, сходного с деяниями Е. Гайдара, «обнулившего» в 90-х трудовые сбережения и льготное исчисление выслуги лет или пенсионного стажа,  требует отдельного описания.
Товарищеские отношения у меня сложились с бывшим капитаном-танкистом Мишей Кашкаровым. Он неплохо играл в волейбол. Вместе с ним мы выступали за заводскую команду в Крымске и на выезде. Другим товарищем стал уволенный из органов КГБ СССР по состоянию здоровья старший лейтенант Анатолий Экимян. Он происходил из известной на комбинате рабочей династии. Анатолий, сравнительно близкий мне по возрасту, был непрочь подшутить над окружающими, в частности над известным в цеху корыстолюбцем слесарем-лекальщиком Жорой Мавромати, о котором расскажу далее. Добрые отношения с  А.Т.Экимяном у нас сохранились до его кончины. Отучившись в ВУЗе, он работал инженером в Москве. В 90-е, получая  мизерную пенсию, занялся пчеловодством и настойчиво приглашал меня стать его компаньоном по пасеке.    
Одним из офицеров был ученик слесаря капитан запаса Федор Павлович Федотов, немногословный коренастый мужчина средних лет, в прошлом пилот базировавшегося в Крымске 562 истребительного авиационного полка (ИАП).
С ним в паре мы работали на субботнике по уборке колхозных помидоров в станице Киевской (ныне сельское поселение). Иногда он обращался ко мне с просьбой изготовить кое-что для личных нужд. Помню комплект деталей закатки (ручной машинки для укупорки стеклянных банок жестяными крышками) и ось переднего колеса дорожного велосипеда. Периодически мы встречались за обеденным столом  и в уголке отдыха, где цеховой народ стучал раздражавшим А.М.Сысоеву домино и обменивался сведениями разнообразного характера. Излюбленной темой Федора Павловича была рыбалка. В цеху знали, что Федотов участник войны в Корее, кавалер ордена Ленина, однако   разговоров на авиационные темы мне не доводилось слышать от него ни разу.
В наше время, заглянув в Интернет, я обнаружил три книги,  в которых описаны воздушные бои Федора Павловича с американцами и их вассалами на Корейском полуострове. Одна из хроник воздушных сражений, составленная И. Сейдовым на основе архивных документов, воспоминаний ветеранов и западных источников,    представляет особый интерес в связи с тем, что в ней «состыкованы» данные обеих сторон военного конфликта, поименно названы пилоты проамериканской коалиции, противостоявшие нашим асам в конкретных схватках.
Из этой книги я узнал, что первый американский «Сейбр» F-86  командир звена 3-й авиационной эскадрильи 518 ИАП старший лейтенант Федор Павлович Федотов сбил 17 сентября 1952 года.
Вот что он рассказал автору хроники об этом событии: «Наша эскадрилья МИГ -15 шла над Северной Кореей на юг. В заранее оговоренной точке ведущий сделал разворот на обратный курс. Мгновением раньше я увидел, что навстречу нам примерно на нашей высоте идут «Сейбры» и предупредил об этом командира. Однако он меня не услышал из-за сильных помех в эфире. Наши два звена последовали за ведущим. Встречать «Сейбров» мне пришлось в одиночку.  Я ушел вверх,  пропустил самолеты противника, развернулся на 180 градусов и со снижением зашел им в хвост. С дистанции 150-200 м дал очередь по правому крайнему F-86, который стал разваливаться. Обломки полетели мне навстречу. От неожиданности я даже пригнул голову. Остальные «Сейбры» сделали разворот, и ушли со снижением в обратном направлении» .
2 октября 1952 года Федор Павлович сбил редкую добычу - истребитель-бомбардировщик «Метеор Мк.8» из состава 77-й аэ Королевских Австралийских ВВС.
Об этом бою он вспоминал: «Наших самолетов в воздухе не было. Я со звеном вылетел курсом на юг в свободный поиск. Через какое-то время услышал по радио командира корпуса генерала Г.А. Лобова, который сообщил, что впереди под большим прикрытием уходят «Метеоры», которых надо догнать. Вскоре увидел четыре «Метеора». Они шли ниже меня. Сверху, надо мною,  их прикрывали около 30 «Сейбров». Силы оказались очень неравными. Решение нужно было принимать моментально, пока меня не обнаружили.
Решил потерять высоту и остаться на дистанции огня. Резко положил самолет на левое крыло и вошел в вертикальное пикирование с разворотом на 90 градусов. От перегрузки потемнело в глазах, зато я оказался ниже «Метеоров» на дистанции 400-600м. С этого расстояния  дал очередь по крайнему правому из них. Он завалился на левое крыло, опрокинулся на спину и начал падать. Остальные три «Метеора» встали в левый вираж. Рой «Сейбров» стал перестраиваться. Надо было уходить. Выполнил боевой разворот, пробил  порядки истребителей и взял курс на свой аэродром. «Сейбры» упустили момент для атаки, и мы ушли от них на максимальной скорости (мы держали полный газ от взлета до посадки). Еще в воздухе генерал Лобов подтвердил по радио, что самолет противника сбит, поздравил с победой меня и летчиков звена. Мы втроем сели на свой аэродром Мяогоу. В этом бою был сбит «Метеор» с № А77-496, в кабине которого погиб английский летчик-инструктор Оливер Крукшанк, который проходил боевую стажировку в составе 77-й эскадрильи Королевских ВВС Австралии» .
5 декабря в районе аэродрома Аньдун  восемь «Сейбров» напали на взлетавшее звено МИГов. Им удалось сбить два советских самолета. Один из наших  пилотов погиб при катапультировании. Однако на обратном пути эти «охотники» встретились со звеном (к тому времени капитана)  Ф.П. Федотова, выполнявшим патрульный полет. В этом бою Федор Павлович сбил очередной «Сейбр», который пилотировал майор Эндрю Роберт Маккензи из состава Королевских ВВС Канады. Пилот попал в плен. Напарник Федотова замполит эскадрильи старший лейтенант И.А. Витько сбил еще один самолет, упавший в море .   Свой последний «Сейбр»  Ф.П. Федотов сбил 4 июня 1953 года над Аньдунем .
 
Хроники И.Сейдова в который раз подтвердили мысль  о том, что большинство по-настоящему ярких людей, с которыми мне повезло встречаться на протяжении жизни, как правило, не обладали геройской наружностью и никогда не выставляли напоказ былые заслуги. Таким был Федотов Федор Павлович, сменивший по воле реформатора Хрущева летное снаряжение аса-истребителя на халат ученика слесаря.
Поразительные мужество и навыки пилотирования проявляли соратники Федора Павловича по корейской войне. Не могу удержаться от пересказа строк И. Сейдова о невероятном владении техникой и бойцовских качествах, проявленных гвардии старшим лейтенантом Вердышем А.П.  Падая с высоты 1700 метров на  МиГ-15 с простреленным двигателем, он отказался от катапультирования и решил посадить самолет на находившийся в пределах видимости аэродром.  Пилот непостижимым образом (посмотрите на фото МиГ-15 - по возможностям планирования это топор без рукоятки) сумел удержать машину от сваливания в «штопор». Более того, уклоняясь от погнавшейся добивать его пары «Сйбров», выполнил «бочку», а на выходе из этой фигуры высшего пилотажа подбил одного из американцев.  В итоге Вердыш А.П. приземлился на аэродром, не выпуская шасси. При этом сам летчик отделался ушибом головы о прицел . 
Еще несколько слов о 562-м истребительном авиационном полку. Местные жители, работники комбината и мехцеха, в том числе, воспринимали эту воинскую часть как нечто органично свое, городское. Должность начальника отдела кадров комбината занимал бывший заместитель командира полка И.П. Пожидаев. Его подписью удостоверена моя первая (и единственная) трудовая книжка. С семьей его зятя и дочери нас с Людмилой по сей день связывает давняя дружба.
На комбинате трудились и члены семей летчиков. Помню, как во время обеденного перерыва начальник отделения КИП нашего цеха кудрявая «Раечка» (фамилию забыл), проводив взглядом качнувший над нами крыльями «МИГ», засвидетельствовала под удаляющийся рев двигателя: «Мой полетел!». 
Несколько раз на моей памяти командование полка обращалось в цех по печальной необходимости. Выполняя просьбы военных, Жора Мавромати изготавливал из нержавейки таблички и звезды на памятники разбившимся летчикам. А слесарь-ветеран Малеванный гнул и варил могильные оградки.  На так называемом старом кладбище существовала отдельная аллея погибших летчиков 562-го ИАП. 
Последняя на моей памяти авиакатастрофа произошла в апреле 1960 года. Взлетевшая «спарка» упала примерно в десяти километрах от аэродрома на холм у железнодорожного переезда Саук-Дере. Я видел там эту огромную, пахнувшую керосином воронку. 
Почему-то навсегда запомнились надписи на изготовленных Мавромати табличках: «Старший лейтенант Зубков» и «Капитан Севастьянов». Как объяснили военные, в тот трагический день Зубков «вывозил» возвратившегося из отпуска Севастьянова в первый «обкаточный» полет. Таким был установленный порядок.

Молодежь цеха
Прослойка «молодых» и «пацанов» постоянно обновлялась, пополняясь выпускниками 25-й, 60-й и других средних школ. Часть ребят, получив специальность, оставалась в цеху. Другие, заработав производственный стаж для льготного поступления, уходили на учебу в ВУЗы. 
На дежурном станке до меня последовательно работали братья Сергей и Виктор Синченко. Старший – обстоятельный и вдумчивый Сережа, отработав два года, поступил в МФТИ и впоследствии стал научным сотрудником одного из Подмосковных НИИ.  Младший – Виктор по прозвищу «Витютя», в прошлом «трудный» ученик 25-й школы и прогульщик уроков, как ни удивительно, тоже имел склонность к естественным наукам. Наши «аксакалы» уважительно вспоминали, как он запирался по вечерам в цеховой  конторке и выполнял письменные работы по математике для подруги А.М. Сысоевой, учившейся заочно в каком-то техническом ВУЗе.   
В 1958 году Виктор  поступил в Ленинградский политех, а после его окончания и прохождения соответствующих курсов стал офицером-подводником. Служил в Гаджиево. В середине 70-х он, не помышлявший до института о карьере военного, был уже капитаном первого ранга, помощником командира атомной подводной лодки. Отвечал за силовую составляющую субмарины. Скорости его продвижения по службе способствовали льготы для подводников и личные заслуги. Виктор был участником первого в СССР  подводного кругосветного плавания без всплытия, в котором  их ПЛА, прошла подо льдами Северного Полюса, и побывала у берегов Кубы. Правда, когда он в разговоре со мной специально отметил последнее обстоятельство, я бестактно спросил: «Ну, хотя бы в перископ ты ее (Кубу) видел?». Ответ был краток и правдив: «Не-а! Мы не всплывали». 
Из его рассказов о деталях подводного быта запомнились наличие в ПЛА спортивного зала, солярия  и бассейна. И еще почему-то описание процедуры ассенизации в подводном положении. Нечистоты по мере накопления сливались в специальную полиэтиленовую емкость сигарообразной формы, которая затем отправлялась в забортные глубины залпом торпедного аппарата. Использование грозного боевого устройства для столь прозаичной процедуры компенсировалось ритуалом применения «злого духа» (содержимого контейнера) для гипотетической схватки с враждебной «материей» - потенциальным противником. Действо имело сходство с учебной торпедной атакой. Правда, тут после приказа «товсь» звучала непредусмотренная корабельным уставом чеканная фраза командира: «По акулам американского империализма… говном, - и лишь затем следовало  долгожданное,- пли!».  Раздававшаяся по громкой связи команда на выстрел служила одним из дополнительных элементов психологической разгрузки коллектива.  Заодно опровергалось расхожее представление о том, что «из говна пулю не слепишь». Команда проникалась  сознанием того, что в случае необходимости из упомянутой субстанции можно изготовить не только пресловутую пулю, но и целую торпеду,  встреча с которой вряд обрадует самого оголтелого империалиста.          
По иронии судьбы самый старший из братьев Синченко – Жора, выпускник суворовского, а затем среднего и высшего военных училищ, старательно, без взысканий, тянувший служебную лямку более 25-ти лет, окончил военную карьеру майором.    
Варвара Тимофеевна Синченко, мама Жоры, Сережи и Виктора воспитывала ребят одна. Ее муж-кадровый офицер, погиб на фронте. Варвара Тимофеевна - поразительной доброты человек и признанный кулинар, была близкой подругой моей мамы и научила ее печь замечательные пироги. Ее рецепты  перешли по наследству нашим детям. 
Широкие возможности дает теперешний Интернет. Сеть хранит сведения не только о героях моего повествования, но и о негодяях, которые терроризировали их семьи во время оккупации Крымска.
В январе 1943 года некто Котомцев И.Ф., дважды судимый уголовник,  служащий «Зондеркоманды СС-10-А», угрожая расстрелом, понуждал мать моего друга Жени Солохи  - Ольгу Ивановну, идти на сборный пункт для отправки на принудительные работы в Германию. В это время Ольга Ивановна, 1903 года рождения, дом которой заняли фашисты, жила в землянке с пятью малышами – своими Женей и Аллой и тремя братьями Синченко, выдавая всю команду за собственных детей. Более молодая Варвара Тимофеевна пряталась от угона  на хуторе. Наличие малышни и возраст Ольги Ивановны Котомцева не смущали. Когда он стал тащить ее на сборный пункт насильно, она потеряла сознание. По словам Жоры Синченко (ему было 10 лет), каратель оставил затею со словами: «Нарожала щенят, сука старая. Подыхай с ними». Как выяснилось позже, этот персонаж в те же дни участвовал в повешении 16-ти крымчан.   
После освобождения станицы Крымской Ольга Ивановна и Варвара Тимофеевна с детьми уехали из-за продолжавшихся немецких обстрелов  к родственникам в Краснодар. Там,  в июле 1943 года они случайно увидели Котомцева на одной из площадей. Он не первый день висел в одном ряду с 6-ю другими служащими зондеркоманды, казненными по приговору военного трибунала. Сергей Синченко, по воспоминаниям Варвары Тимофеевны, сказал: «Вон висит тот дядька. А ты, Женя (Солоха), отвернись. Не смотри».
Информационные массивы Интернета дают полный перечень черных дел Котомцева и других краснодарских душегубов,  содержат приговор по делу и даже кинокадры их казни  .   
Руководство комбината, заинтересованное  в подготовке смены будущих инженеров-консервщиков, поощряло желающих учиться в профильном ВУЗе. На проходной комбината и в заводской многотиражке «Консервщик» размещались объявления, приглашавшие рабочих и служащих поступать вне конкурса на дневное и заочное отделения Краснодарского института пищевой промышленности (ныне политех) и в аспирантуру. Очники получали заводскую стипендию в размере 50 рублей (средняя зарплата рабочего комбината в то время составляла 70 руб.). Аспирантам платили по 100 рублей.  В этом ВУЗе прошли обучение многие заводчане и в том числе несколько человек из нашего цеха. На моей памяти деканом факультета этого института стал главный инженер Крымского комбината Рубайло (имени и отчества не помню). В начале 70-х несколько молодых заводских инженеров – выпускников Краснодарского пищевого, перешли в качестве специалистов–консервщиков на суда Новороссийского Управления рыболовного флота. В их числе был наш сосед по квартире Виталий Невзоров, периодически уходивший в шестимесячное плаванье и возвращавшийся с массой впечатлений о зарубежных портах, с экзотическими подарками и приличным заработком. Его однокурсник и близкий друг Володя (Владимир Николаевич) Щербак уйти с комбината не рискнул. Тем не менее, карьерный путь Владимира оказался более крутым, чем у Виталия. Бывший наш сосед ушел на пенсию с неизвестной мне должности в Новороссийском Управлении рыболовного флота. В. Щербак - бригадир овощного цеха комбината в 1961-м, по окончании учебы в институте 1966-м двинулся по ступенькам карьерной лестницы на комбинате. Прошел должности механика, начальника цеха, главного инженера, в 1974 году стал директором комбината. Позже занимал должности 2-го секретаря Краснодарского крайкома КПСС, заместителя министра сельского хозяйства РСФСР. В 1999 году был назначен заместителем Председателя Правительства Российской Федерации.
В апреле 1959 года на базе комбината был создан техникум пищевой промышленности. В этом учебном заведении прошли обучение почти все работники нашего цеха. Большая часть из них относились к категории «кому за тридцать» и старше.  Среди них был мой друг фрезеровщик  Женя Солоха,  окончивший вечернее отделение техникума с «красным дипломом» в 1971 году.   
С 1964 по 1970 год преподавателем технологических дисциплин в техникуме работала моя мама, оставившая по состоянию здоровья должность заведующей лабораторией комбината.
 Некоторые из моих друзей, став классными специалистами, уехали за пределы края  и получили высшее образование на заочных и вечерних отделениях различных ВУЗов.  Проблем с поступлением на работу у них не было.
 Токаря Юру Музыченко приняли на один из заводов Гатчины в день его обращения в отдел кадров.  Окончив заочно институт, он работал на том же заводе, но уже начальником цеха. В девяностые на пару с сыном, таким же рослым (190 см.) крепышом, как и сам, подрабатывал строительством загородных домов.
 Коля Сидорин уехал в Ленинград, работал слесарем в одном из  НИИ, заочно учился в политехе. По окончании института перешел на должность научного сотрудника. Судя по сторонним отзывам, он оказался для своего исследовательского института ценной находкой по части задумок и реализации  профильных идей. У нас он работал слесарем отделения КИП, удивляя коллег и руководство цеха не только изобретательностью, но и изяществом материального воплощения замыслов.  Однажды, выполняя работу по ремонту тестера – контрольной многопатронной машины для автоматизированной отбраковки негерметичных жестяных банок, он придумал и своими руками реализовал остроумное решение по повышению чувствительности этого импортного (по-моему, английского) устройства. Новшество повысило способность улавливать потерю воздуха в банке с 0,1 см3 до 0,01 см3, вызвало горячее одобрение заказчика, и было увековечено в заводской многотиражке.
Изобретательность Коли дополнялась завидными дизайнерскими способностями, которые он блестяще реализовывал в металле. Летом 1968 года, откликнувшись на приглашение, он навестил нас с Людмилой в г. Хмельницком. В тот раз мы увидели изготовленное Колей небольшое подводное ружье собственной конструкции, замечательное по дизайну и техническим решениям. Изделие было выполнено из титана с черными эбонитовыми накладками, радовало глаз чистотой отделки, строгими линиями  и изящными изгибами. По функциональным качествам оно превосходило известные в кругу ценителей аналоги (выглядевшие жалкими жестянками), и было остроумно избавлено от ряда их типичных недостатков изделий массового производства. «Силовую часть» оружия, в отличие от резиновых жгутов ширпотребовских изделий, представлял барабан с 16-ю малокалиберными патронами, закупоренными вместо пуль эпоксидной смолой. Выстрел выталкивал находящийся в стволе гарпун с силой, позволявшей пробивать с 10-ти шагов двухсантиметровую доску. В этом я убедился в нашем служебном тире. Большим достоинством ружья была высокая синхронность работы спускового крючка и растяжек, удерживавших леску гарпуна. Она позволяла избежать спутывания капроновой нити при выстреле - характерного дефекта ружей других систем. Недостатком изделия была дальнобойность (в воде гарпун уходил далеко за пределы видимости), ограничивающая возможность его применения в водоемах с присутствием других рыбаков или купальщиков. 
Наиболее причудливой выглядит карьера моего друга Марика Глухова – Глухова Марка Петровича. Его отец, бывший начальник пожарно-сторожевой охраны комбината, умер в 1956 году. Марка и старшего брата Виктора  воспитывала мать, работавшая  секретарем в заводоуправлении.
Марик был типичным школьным шалопаем, тратившим время на чтение художественной литературы в ущерб школьной программе. В то время его любимыми авторами были Дж. Лондон, И.Ильф и Е.Петров, Дж. Джером, Э. Ремарк. Однажды я взял его, школьника, в двухдневный туристический поход  через Шапсугское ущелье в Кабардинку.  На подъемах он несколько раз просил нашу компанию идти помедленнее и временами бормотал: «Я никогда не тренировался. Я не люблю больших нагрузок. У меня вредная привычка: я курю». 
В механический он пришел учеником фрезеровщика. В его активе было восемь классов средней школы. На большее не хватило времени и усердия. Среднюю школу окончил во время срочной службы в железнодорожных войсках ВС СССР во Львове. Из армии на некоторое время вернулся в цех. И вдруг в 1967 году прислал в Хмельницкий, где я проходил службу, весточку о том, что он теперь житель Иркутска. О мотивах внезапного переселения рассказал во время очередной встречи. Суть их такова. Надоел замкнутый мирок Крымска и мелочная домашняя опека. Захотелось попробовать силы в краях, воспетых А. Пахмутовой. Сначала нацелился на Комсомольск-на- Амуре, но денег хватило только на железнодорожный билет до Иркутска.  Ни одного родственника или знакомого в городе не было, но  не сомневался, что работу  фрезеровщика и койку в общежитии найдет всегда.
 Дальнейший трудовой путь Марка кратко описан с его слов в номере Восточно-Сибирской правды от 27 сентября  2007. Зимой 1967 года вышел из поезда на иркутском вокзале и увидел объявление: «На завод имени В.В. Куйбышева требуются фрезеровщики». Так попал в 17-й цех. Жил в общежитии, несколько лет работал в три смены. Решил учиться, но не в политехе, а на юридическом. Чтобы была возможность посещать занятия на вечернем отделении, пришлось поменять рабочую специальность на слесаря-лекальщика. Окончил университет. В 27 лет стал самым молодым руководителем на заводе - начальником отдела кадров. Далее в течение двадцати лет, работал заместителем директора по кадрам. В своё время был признан лучшим начальником отдела кадров в системе Министерства тяжёлого машиностроения и награждён медалью «За трудовое отличие».
В жуткие 90-е, когда всё валилось, был разграблен заводской музей. Мне удалось спасти Красное знамя ВЦСПС, награду от Наркомата тяжёлого машиностроения за работу во время войны. Хранил знамя у себя на даче. Когда обстановка стабилизировалась, вернул его на завод, теперь оно у нас в комнате переговоров. Документ о награждении и орден Трудового Красного Знамени пропали. Осталось только письмо, подписанное М.И. Калининым.
Завод выжил, работает и развивается в новых условиях. Поставляет золото-, горно-добывающее и металлургическое и оборудование не только предприятиям России, но и в страны ближнего и дальнего зарубежья, в том числе в КНР, Монголию, Индию, Египет и Бирму.
Здесь я проработал сорок лет. С 2006 года являюсь председателем совета директоров ОАО «Производственного объединения Иркутский завод тяжелого машиностроения» .
В этой светлой канонической биографии опущена «черная полоса» формуляра, оставившая рубец в памяти Марка. О ней он рассказал мне летом 1983 года во время  путешествия (с его супругой и моими женщинами) на самодельном плоту по реке Лене  от пос. Жигалово до Усть-Кута. Подробнее об этом сплаве далее.   
Суть истории такова. Его, молодого партийца, хорошо зарекомендовавшего себя  руководителя - производственника, пригласили на должность инструктора в промышленный отдел Иркутского обкома КПСС. Марк усомнился, отпустит ли его директор завода, однако обкомовские функционеры высокомерно заявили: «К нам отпустит!». Как ни странно, директор желания обкома не учел и в переводе отказал. Тогда обиженный его произволом Марк написал заявление об увольнении. Предупреждению директора о плохих последствиях этого шага он не внял. И зря. На работу в обком его, уволившегося вопреки воле директора, не взяли.   
По словам Марка, в сердцах он сказал обкомовским деятелям, что они  «несерьезные люди» и пошел на авиационный завод, куда его неоднократно приглашали на кадровую работу. Однако там его ждал неожиданный отказ. То же самое произошло и на нескольких других предприятиях.  Позже выяснилось: это был результат упреждающих звонков директора ИЗТМ. Плюнув на административные должности, Марк решил вернуться к работе слесаря. Однако попытка бывшего начальника отдела кадров занять место рабочего воспринималась администраторами с большим подозрением. Ему отказывали, несмотря на обилие свободных мест. «Вот тут-то я впервые вздрогнул - сказал  Марк. - Мне пришлось убеждать их, что я не пьяница, не склочник, не интриган и т.п.». С большим скрипом его приняли слесарем – лекальщиком на авиационный завод.
Здесь, чтобы отвлечься от тяжелых переживаний, он с головой ушел в работу.
«Я не подумал, что создаю проблемы новым коллегам, - говорил он мне потом.- Не придавал значения тому, что перевыполняю нормы вдвое и больше. Работяги взмолились, чтобы я не губил им расценки. Пришлось сбавить обороты. Не у всех же такая мотивация. В качестве укрепляющих душу «настроев» читал Дж.Лондона».
Тут необходимо небольшое отступление. Лекальщики – это элита металлистов, изготовители самых сложных, прецизионных изделий типа матриц или эталонов. Их работа – во многих случаях акт творчества, поскольку те задания, которые им поручают, нередко требуют неординарных решений и навыков. Сейчас этих  специалистов в значительной мере (но не окончательно) заменили станки с компьютерным управлением и 3D технологии. В механическом цехе Крымского консервного комбината единственным лекальщиком был Жора Мавромати. Способ выполнения им некоторых заданий наши специалисты так и не разгадали. Он работал над ними по вечерам в опустевшей «слесарке». Заработки Жоры значительно превосходили оклады А.М. Сысоевой и  Н.С. Селезнева. Пользуясь своим исключительным положением, он сам калькулировал расценки на нестандартные задания, сообщая итоговые цифры нормировщику Швецу. Тому оставалось лишь покорно «обосновывать» расчеты.  Кстати, корыстолюбие Жоры, проявлявшееся даже в близком окружении, заметно охлаждало его отношения с коллегами. Он имел репутацию «куркуля» и был единственным из слесарей, кто, уходя с работы, снимал подвижную губку своих тисков и запирал ее в верстаке.
Правда, в деле маскировки способов выполнения отдельных работ Жору превзошел другой «куркуль» – «дед Шапошников», проживавший в  6-м подъезде нашего жилдома. Это был универсальный специалист экстра-класса в области токарного и фрезерного дела, а также ремонта всех видов металлообрабатывающих станков. Мой приятель–токарь Володя Кайнаров, сам работавший  в механическом с 1947 года, заглазно называл Шапошникова «николаевским» (царских времен) токарем. Однако, оказалось, упомянутая эпоха оставила на нравственном облике умельца стойкие «родимые пятна капитализма» (заимствовано у К. Маркса) в виде корыстолюбия и использования нечестных конкурентных приемов. Наиболее ярким их проявлением стал случай с так называемым «американским» фрезерным станком. Марки этой машины в цеху никто не знал. Судя по надписи на станине, он был изготовлен в г. Цинцинати (США), а на комбинат попал по репарации из Германии. Станок был весьма удобным для обработки деталей небольших и средних размеров,  в том числе различных видов звездочек и шестерен. Однако «колеса» с дуговыми зубьями на нем мог изготавливать только «Дед». Никто, кроме него, не мог рассчитать подбор сменных шестерен гитары подач в сочетании со скоростью движения ходового винта. Секретами расчетов Шапошников ни с кем не делился, несмотря на укоризненные замечания А.М. Сысоевой. За указанные работы он, не стесняясь, «ломил» со Швеца баснословные расценки. 
Антонина Михайловна неоднократно подначивала молодых фрезеровщиков, в первую очередь умельца Ивана Золотарева, за неспособность раскрыть «тайну  Шапошникова». Напоминала, что формулы подбора сменных колес и уравнения кинематической цепи для определения величины подачи содержатся в прикрепленной к станине табличке. Однако все произведенные по ним расчеты И.Г. Золотарева получались ошибочными. Завершающие зубья неизменно «наезжали» друг на друга.  Более предприимчивый Гриша Самарский пытался  выведать секрет «Деда» лестью и подкупом. Поил его пивом и вином в заводской столовой и «Голубом Дунае». Шапошников обещал «научить», но слова не выполнил, даже уходя на пенсию. Позже стало понятно, почему.
Въедливый И.Г. Золотарев, исследуя станок, обнаружил, что Шапошников, ремонтируя в свое время червячную передачу, умышленно изменил шаг винта и маточной гайки. Это  сделало зафиксированные на скрижалях станка формулы и уравнения бесполезными для расчетов. «Дед» же вносил в данные соответствующие поправки, значения которых держал в тайне.
Однако обратимся к Жоре. По оценке Марика, Мавромати был специалистом экстра-класса. Не могу судить, достиг ли мой друг Марк Петрович таких же высот, работая в Иркутске (сам он сравнения избегал), но по итогам одного из профессиональных конкурсов лекальщиков в рамках Министерства тяжелого машиностроения СССР он занял первое место. Марик  изготовил вручную металлический куб высокой чистоты обработки с идеально правильными сторонами и гранями (что само по себе очень непросто). Изюмина же заключалась в том, что куб этот состоял из множества незаметных невооруженному глазу кубиков меньших размеров, «слипшихся» в результате межмолекулярного взаимодействия настолько плотно, что для их разделения требовались нешуточные усилия. Такой эффект был достигнут за счет высочайшей чистоты обработки поверхности, позволяющей приблизить молекулы противоположных сторон друг к другу на необходимое для слипания расстояние. Как победителя, Марика приглашали работать на один из ведущих заводов отрасли в Ленинград, однако покидать Иркутск он отказался.
В отличие от Г. Мавромати Марик был весьма щепетилен в денежных делах. Его супруга Галя жаловалась, что он категорически отказывался от дополнительных заработков «на стороне», даже в те времена, когда они были бы весьма кстати. В качестве примера она рассказала о таком случае. Марик с детства носил очки нестандартной ширины, оправы которых в продаже встречались очень редко. Став лекальщиком, он решил задачу приобретения дефицита просто: изготавливал оправу из пластмассы своими руками. Со стеклами в мастерских проблем не было. Технологию окраски плексигласа ему «продал» зэк  из колонии, изготавливавшей для ИЗТМ тару. Ноу-хау обошлось Марику в пачку индийского чая. Мне он раскрыл секрет производства бесплатно. Плекс варился в растворе йода или зеленки различных концентраций и на выходе приобретал коричневый или зеленый цвет потребных оттенков. Изделия Марика отличались строгим изяществом
Когда Марик впервые принес нестандартную оправу для вставки стекол в мастерскую по изготовлению очков, тамошний специалист чрезвычайно заинтересовался источником ее приобретения. Узнав правду, стал горячо упрашивать умельца наладить изготовление этих эксклюзивных изделий на продажу. Обещал приличный доход. Давил на сочувствие к нуждающимся. Не помогло. Вернуться на должность начальника отдела кадров ИЗТМ Марка попросил новый директор предприятия. Это произошло через полтора года. К тому времени прежний директор был на пенсии.
Пережив вместе с заводом тяжелейшие 90-е годы, Марик активно участвовал в возрождении ИЗТМ. В 2004 году по его инициативе был воссоздан музей боевой и трудовой славы предприятия. Возвращены на аллею памяти скульптуры В.В. Куйбышева и С.М. Кирова (разбитый и утопленный вандалами  в реке бюст И.В. Сталина отыскать его не удалось).
О неприятии Мариком распространившихся в новых условиях идей  наживы и накопления материальных ценностей красноречиво свидетельствуют следующие строки Годового отчета ОАО «ПО «ИЗТМ», утвержденного в 2014 году.
«Глухов Марк Петрович, председатель Совета директоров. 
Доля участия в уставном капитале эмитента: нет;
Доля, принадлежащая указанному лицу обыкновенных акций эмитента: нет
Доля, принадлежащая указанному лицу обыкновенных акций эмитента, в которые могут быть конвертированы принадлежащие данному лицу ценные бумаги: нет…».
Должность Председателя совета директоров ИЗТМ Глухов Марк Петрович занимал до последнего дня своей жизни. Он умер 13 сентября 2015 года.   
Часть друзей, с которыми мне довелось осваивать профессию токаря, осталась в Крымске.
Один из них токарь Женя (Евгений Семенович) Голов, игрок заводской футбольной команды, мастер веселых выходок и исполнитель песен под гитару. «Подруга семиструнная» сопровождала его на выездных матчах и, по нынешним представлениям, использовалась в качестве инструмента психологической разгрузки команды. Иногда по причине широкой натуры Евгения Семеновича  его музыкальные номера выходили за пределы узкого круга спортсменов.
Один из таких случаев произошел летом 1959 года в Ереване. В этом городе, имеющем свой консервный завод, проходило первенство футбольных команд Добровольного спортивного общества «Труд». Наши ребята разместилась в одной из городских гостиниц. По окончании соревнований, вечером накануне отъезда,  игроки расслаблялись пением под гитару, употребляя легкие (и не очень) напитки. Среди них оказался печальный армянин из числа временных постояльцев. Прослушав в исполнении Жени песню-покаяние «Помнишь, мама моя…», этот подвыпивший мужчина рассказал о причине своей душевной горечи. Оказывается, он был вынужден расстаться с женой в результате интриг ее родственников, но теперь  приехал уговаривать свою бывшую половину вернуться. Сейчас он понял, что размягчить ее сердце перед решительным объяснением  должно исполнение песни «про маму и девчонку». Петь предполагалось под балконом экс-супруги. Реализовать задумку следовало в тот же вечер. Шутливое обсуждение такой возможности друзьями по команде перемежалось очередными тостами и в конце-концов закончилось решением ехать к нужному адресу на такси. 
Кроме покинутого мужа и Жени, в экспедицию  направились два ассистента из числа игроков команды – А. Синченко и М. Пахоян. На случай агрессивной реакции родственников или соседей бывшей жены машину предусмотрительно оставили в «шаговой доступности». Время начала серенады близилось к полуночи, и значительная часть окон трехэтажного дома была темна. Однако при звуках «вечерней песни» бо;льшая их часть осветилась. Некоторые жильцы, выйдя на балконы, узнали страдальца, по лицу которого текли слезы. Послышался голос: «Это ты, Тёмик? Хорошо придумал, молодец!».
Неосвещенным осталось лишь окно той, кому посвящалось музыкальное произведение. Причину неудачи объяснил другой сосед: «Ануш уехала в Абовян. Приходи  завтра, Тёмик! И друзей бери!».  С балконов просили продолжить исполнение, но команда, посчитав миссию завершенной, вернулась на базу. Окончание истории Тёмика и Ануш осталось неизвестным.
Незатейливые и доброжелательные розыгрыши Жени время от времени пополняли копилку цехового и заводского фольклора. Однажды во время обеденного перерыва вечерней смены мы с ним слегка подшутили над дежурным пожарной охраны. Собственно мое участие заключалось в составлении сценария. Исполнителем был Женя. Я для этого не годился по причине излишней смешливости. Мысль о розыгрыше возникла случайно. Мы отдыхали на скамейке во внутреннем дворике цеха. За нашими спинами на подоконнике станочного отделения пылился телефон внутризаводской связи. Мне никогда не доводилось видеть, чтобы по нему кто-либо разговаривал. Руководство цеха пользовалось телефоном конторки. Рабочим же звонить было некому. Выполняя задумку, Евгений Семенович протянул руку за переплет с отсутствующей четвертью стекла, вытащил наружу трубку аппарата и попросил девушку из коммутатора дать ему «пожарку». В ответ на прозвучавшее «алё!» он представился работником водостанции. После этого сообщил, что планируется временное перекрытие воды и попросил проверить, достаточны ли ее запасы в цистернах пожарных машин на случай ЧП. Немедленный положительный ответ его не удовлетворил. Он попросил абонента лично убедиться в достоверности сведений. Через некоторое время из трубки послышался голос: «Водостанция! Алё! Е вода, е!». После чего Женя с нажимом произнес: «Ну, тогда мойте ноги и ложитесь спать». Затем вернул на место трубку, от контакта с которой на ухе остался жирный мазок пыли, металлизированной окалиной чугуна.
Впоследствии мы узнали, что шутка вызвала умеренное веселье в «пожарке» и ходила по дежурным сменам этого подразделения несколько дней. В цеху она приобрела статус поговорки. В наше время я обнаружил текст про воду и мытье ног перед сном в народном фразеологическом словаре, появившемся, правда, через несколько десятилетий после этого незначительного события. Какой удар со стороны народной фразеологии! А мы-то считали … Впрочем, новизна шутки была не в содержании текста, а в его адресности.
Ну, ладно. Отвергая возможные подозрения в склонности Евгения Семеновича к заимствованию сюжетов, расскажу еще об одном розыгрыше. Уборщицей цеха была сухонькая доброжелательная старушка Мария Романовна, которую все именовали просто Романовной. Тихая и незаметная, она временами умудрялась вгонять в стресс токарей и других станочников. Это происходило в моменты, когда, зайдя в тыл станка, уборщица по простоте душевной бросала подобранный обрезок болванки в металлический поддон. Работа на автоматической подаче в значительной мере контролировалась на слух. Убаюканный ровным гулом механизмов токарь или фрезеровщик, подскакивал от внезапного грохота, как ужаленный, лихорадочно определяя причину и размеры катастрофы. Такие случаи, несмотря на высказывавшиеся Романовне упреки, повторялись периодически, и привыкнуть к ним было невозможно.
Вершиной проказ Романовны был случай, когда она с размаху прислонила металлическую жаровню к кожуху электросилового щита, располагавшегося напротив цеховой конторы. Блеснувшая вспышка дополнилась грохотом, сопоставимым с выстрелом РПГ у незащищенного уха. Щит просматривался только с центрального прохода, с места расположения моего станка. Обернувшись на взрыв, я увидел Романовну, мелькнувшую серой (цвет халата) тенью в сторону женского душа. Остальной народ причины происшествия не понял. Выскочивший из конторки Нестор Савельевич остановился в недоумении. Умолкли станки. «Полетели» все находившиеся в работе резцы (остановка на стружке означает однозначный «кирдык» режущей пластине).  Раздались бестактные возгласы в адрес электриков. Делиться своими наблюдениями по поводу причины происшествия я ни с кем не стал.      
Кроме описанных шалостей, за Романовной числился и другой грешок. Она была активным переносчиком новостей. Зная об этом, Женя по секрету рассказал своей подруге (они без преувеличения очень приязненно относились друг к другу, Евгений Семенович периодически подкармливал ее говяжьей тушёнкой от заказчиков: от свиной у нее болела печень) о том, что накануне в ведре пассажирки городского автобуса была обнаружена голова. Надо сказать, что подтекстом «новости» было трагическое событие, произошедшее накануне. В воскресенье днем после обильного дождя в речке Адагумке всплыли части  расчлененного тела женщины. Я случайно увидел, как их доставали при большом скоплении народа у пешеходного моста в районе 25-й школы. Голову несчастной найти не удалось. По завершении рассказа Женя предупредил Романовну, что новость  является тайной следствия и предупредил о недопустимости ее разглашения. Уборщица понимающе согласилась.  Однако минут через 10 из цеховой конторки к станку Жени быстрыми шагами подошла  бухгалтер Мария. Дальнейший диалог  я наблюдал с некоторым недоумением, так как начало истории мне не было известно.
-Женька! Это правда, что голову в автобусе нашли?– вопрошала Мария.
-Нашли, - отвечал Евгений Семенович.- В ведре была.
-Человеческую?! – усиливая эмоциональный накал, ужаснулась Мария.
-Кто сказал, человеческую? Я такого не говорил. От селедки голова была, - сказал Женя, уклоняясь от нешутливого замаха Марии.
О дружеских отношениях между Романовной и Женей свидетельствовали постоянные диалоги, в ходе которых старушка с готовностью солдата-первогодка отвечала на каверзные вопросы моего друга в духе викторины «Что? Где? Когда?».
  -Романовна, - вопрошал Женя. - Если я, токарь, вступлю в брак с фрезеровщицей, кем будут наши дети?
Задумавшись на мгновение, Романовна отвечала: «Шлиховщиками».
Вершиной фольклорного творчества Жени было умение превратить в анекдот события повседневной жизни, обсуждавшиеся на цеховых посиделках во время обеденных перерывов.
Один из таких случаев мои бывшие коллеги - металлисты вспоминают до сих пор.
В тот день народ походя перемывал косточки бригадиру жестяно-баночного цеха «У»., соблазнившему новенькую работницу,девчонку шестнадцати лет по фамилии Муха. О своей победе на любовном фронте пятидесятилетний «У». не преминул сообщить друзьям. Правда, радость донжуана была недолгой. Победитель был «награжден» сифилисом, и до обнаружения этого значимого факта успел поделиться негодной болезнью с собственной женой, без того страдавшей набором хронических болячек. 
Другой темой был спор о технической смекалке представителей разных национальностей. С одной стороны, вспоминали случаи удивительной изобретательности заводских слесарей и станочников. С другой, недоумевали, зачем для монтажа линии литографии по жести приглашают специалистов из ФРГ.   
-У наших ребят соображаловки не хватает, что ли?   
-О чем разговор? - вмешался Женя.
Русские могут и смонтировать и вмонтировать что угодно и куда угодно. Немцам и англичанам такое не снилось, ни в старину, ни теперь.
Вот в «раньшие времена» Левша  блоху подковал.
Верно говорю? 
А сейчас «У». покруче завернул. С блохой возиться не стал - муху трахнул. А вы только и знаете : "Линия,линия - монтаж, монтаж".
Во время службы в армии Женя переквалифицировался в сварщика и работал по этой специальности в механическом цехе комбината до последнего дня своей жизни. В конце 80-х - начале 90-х в числе  лучших специалистов  края, он был рекомендован на работу в Алжир. Там, в северо-африканской стране, он течение года варил стыки труб на газопроводе, зарабатывая средства на ремонт родительского дома. Однако по возвращении в Союз получить заработанное оказалось не так просто. «Внешэкономбанк», в котором был открыт в валюте зарплатный счет, оказался фактическим банкротом. У подъезда этой кредитной организации околачивалась толпа жаждущих получить свои кровно заработанные. Какой-то клерк составлял на неопределенное будущее список очередников-получателей. Вертелись жучки, предлагавшие ускорить получение вкладов за треть или половину суммы. Их охранял держиморда в милицейской форме с погонами майора. По счастливой случайности выцарапать так необходимые семье друга деньги помог мой бывший сослуживец И.А. Щербаков, к тому времени работавший в каком-то аналитическом подразделении ВЭБа.
Кроме обязанностей на комбинате, Женя, добрая душа, безотказно выполнял все виды сварочных работ в хозяйствах земляков. По оценке Марика Глухова, он был сварщиком от бога и варил даже то, в теории вроде бы соединить невозможно. Виртуозно ремонтировал автомобильные кузова и другие детали.
В какой-то момент его сманили на станцию техобслуживания автомобилей. Однако через некоторое время он, несмотря на приличные тамошние заработки, вернулся на комбинат.  В разговоре со мной объяснил свое решение просто: «Они берут с людей несправедливые деньги. Мне там работать стыдно». От побочных доходов он не отказывался. И когда его Света намекала на весьма скромную оплату таких трудов, объяснял: «Мы рассчитываемся по совести».
Помнится, в начале нашей совместной токарной карьеры свое сдержанное отношение к деньгам Женя продемонстрировал весьма неожиданным способом в день одной из получек. Отойдя от окошечка инструменталки, через которое выдавались деньги, он развернул сотенную купюру (до реформы 1961 года она была значительно больше «хрущевской»), положил ее на пол и, подмигнув стоящему в очереди  «куркулю» Жоре Мавромати, вытер о дензнак подошвы. Правда, завершив это театральное действо, сотенную он все-таки возвратил в карман.   
Шальных денег у него никогда не было и от возможности облегчить нагрузку на семейный бюджет за счет продававшихся со скидкой в заводском киоске субпродуктов или некондиционных (из-за мятых жестяных банок) консервов он не стеснялся.  Признаком скупости такие приобретения он не считал. Однажды я увидел его с внушительным ворохом так называемой грудинки, притороченной к велосипеду, на котором он ездил на работу. На самом деле это были кости говядины (или свинины) после обвалки туш. Их можно было купить в заводском киоске. На костях оставалось немного мяса, срезать которое  обвальщикам было недосуг в погоне за выполнением норм выработки. Мы с мамой  тоже время от времени покупали «грудинку», но не в таком количестве. Заметив на моем лице удивление размахом приобретения, Женя  выдал один из афоризмов, ныне учтенный в словарях кропотливыми собирателями народной мудрости: «Глазам стыдно, а душа радуется». 
В 1998 году во время отпуска я увидел на его подворье бычка, которого он выкармливал для пополнения семейного бюджета. Игривый теленок очень понравился нашей внучке Асе.
Женя вырастил отличного сына Виталия, который после школы стал одним из лучших в Крымске специалистов  по ремонту автомобильных двигателей. Отслужив в армии, Виталий окончил милицейский ВУЗ, успешно работал на оперативных должностях, а в 2014 году стал начальником районной полиции. Меня он по старой памяти именует дядей Игорем.
В дополнение ко многим особенным качествам Женя обладал удивительной способностью к дрессировке кошек. Семья Головых жила в реконструированном собственными руками домике покойных родителей Жени, впоследствии разрушенном наводнением 2012 года. На их подворье всегда было несколько хвостатых особей.  Говорят, что эти существа почти не поддаются дрессировке. У Жени это было не так. Складывалось впечатление, что его котята понимают человеческий язык. Когда кто-то из них  не желал выполнять прыжок на грудь хозяина с отмеренных двух-трех  метров и, облегчая себе задачу, пытался незаметно сократить расстояние, Женя выговаривал ему, как напроказившему школьнику. Котенок послушно возвращался на исходный рубеж и отчаянно прыгал оттуда на пределе своих возможностей. Правда, отучить воспитанников цепляться когтями за грудь не удавалось. Были у котят и другие коронные номера. Наградой им служили плотва и красноперка, собственноручно выловленные Женей в Адагуме.   
Ловлю себя на мысли, что в воспоминаниях Женя выглядит подозрительно безупречным праведником. Конечно, это не так. Я помню его довольно хулиганистым любителем подрывов гранат и мин, не отказывавшимся принять участие в групповой или одиночной драке с представителями «слободки», «скалы» или «центра». Однако это осталось в юности. В зрелые годы он мог прилично выпить за компанию. В борьбе с «зеленым змием» ему сильно мешали доброхоты из числа заказчиков. Чего в нем не было никогда – это корыстолюбия и нарушения правил неписанного кодекса чести, вынесенных из послевоенного уличного детства.   
Динамику его семейного достатка можно было отследить по личным транспортным средствам. В середине 60-х – мотоцикл «Ява», в 70- «Запорожец». Последнее приобретение в начале 80-х -  ВАЗ-2105 «Жигули», «пятёрка».   
 Женя говорил мне, что не представляет себя без сварочного участка, запаха расплавленного металла и удовольствия от качественно выполненного шва. Он умер на рабочем месте, присев отдохнуть, 3 сентября 2003 года во время моего приезда в Крымск. Внушительную колонну провожающих его на кладбище составляли не только родные,  друзья и сослуживцы, но и просто горожане, знавшие Женю как человека открытой души и безотказного мастера золотые руки.
Солоха Евгений Андреевич, крымчанин в пятом поколении, наследник одного из ста сорока солдат Крымского пехотного полка, проходивших службу в Верхне-Адагумском укреплении со времени его постройки в 1858 году, а затем по их желанию приписанных к Кубанскому казачеству.    
Женя пришел в цех в 1959 году, после получения аттестата зрелости. Мы познакомились с ним годом ранее в спортзале комбината. Он неплохо играл в волейбол и баскетбол за 25-ю школу. Входил в основной состав сборной команды Крымского района по ручному мячу пять раз подряд выигрывавшей Первенство краевого Совета ДСО «Урожай» по этому виду спорта.
Пройдя курс ученичества, получил квалификацию фрезеровщика-строгальщика 4 разряда.  С 1960 года в паре с ним мы работали дежурными станочниками.  В мае 1960 года администрация  и цехком буквально вытолкали нас в двенадцатидневный отпуск по двум «горящим» путевкам в геленджикский дома отдыха «Приморье».  Ничего привлекательного там для нас не было. Дешевизна навязанного отдыха (по 80 руб. с носа при среднем заработке 700 руб.), на что напирал предцехкома Б.А. Ревницкий, не оправдывала скуку курортного времяпрепровождения. Купаться было рановато. Желающие играть в волейбол и баскетбол среди отдыхающих «Приморья» отсутствовали. По вечерам нас развлекал песнями под баян массовик-затейник из местных греков. Его коронным номером были куплеты на тему меркантилизма местных обольстительниц (фонетика соблюдена):
«Ай, па;лавина сахар - па;лавина мёд, па;лавина любит- па;лавина вирёт».
Лирико-иронические строфы перемежалось припевом, который оканчивался телеграфной просьбой с юга: «Милый мой, скучаю, вишли восемьсот!». На танцплощадке дома отдыха кружились пары категории «40+».
 Геленджик представлял собой захолустье с преобладанием греческого населения. Большинство домов отдыха действовало лишь в теплое время года. Отпускники размещались в дощатых летних строениях. На этом населенном пункте заканчивалась асфальтированная дорога со стороны Новороссийска. Далее в направлении Сочи шло гравийное шоссе.
Показы фильмов в соседствовавшем с «Приморьем» летнем кинотеатре несколько раз за сеанс прерывались зычными «флотскими» возгласами типа «Капитан «Ромашки», на выход!». Название судна в каждом объявлении было новым. Мы с Женей недоумевали по поводу местонахождения столь многочисленного  флота. В бухте, за исключением колхозного сейнера, не было ни одной заметной посудины. В конце концов, я обнаружил одну из «Ромашек» у пляжных мостков. Известное по выкрикам название украшало обыкновенную прогулочную лодку. Ситуацию с «капитанским» статусом ее собственника нам пояснил один из местных жителей. «Мы, греки, все капитаны, - улыбнулся он.- Особенно для отдыхающих!».   
Одним из наших развлечений в «Приморье» на первом этапе стал почти ежедневный подъем на Адербиевский перевал высотой 650 метров. Мы выходили сразу после завтрака и успевали вернуться к обеду. Дорога была мне знакома с мая 1959 года, когда мы друзьями, пройдя несколько ущелий и горных массивов по маршруту Абинская – Шапсугская – Эриванская - Адербиевка, спустились в Геленджик.   
Вторая половина отдыха проходила веселее. Вода потеплела и стала пригодной для неспешного купания. Это позволило совершать заплывы на середину бухты к стоявшему на якоре сейнеру. Благо, никаких спасателей в окрестностях не было. Кроме того, мы нашли волейбольные площадки в других домах отдыха и влились в стихийные команды, игравшие «на вылет».   
Отдых навсегда пополнил наш словарный запас поговорками «мы, греки, все капитаны» и «скучаю, вишли восемьсот». 
Согласно утверждениям ряда исследователей, Геленджик (в переводе с турецкого - базар невест) с конца  XV века был местом, откуда турецкие захватчики увозили в рабство и в жены молодых красивых девушек. Это предание, помноженное на личные наблюдения, привело нас с Женей к предположению, что всех красивых девушек турки вывезли из города впрок на несколько столетий вперед. Каюсь, так это представлялось в далеком 1960 году.
Надо сказать, что город того времени мог обоснованно похвалиться мастерами портняжного и обувного искусства. Отпуск в нем обогатил меня замечательным имущественным приобретением. Совершенно случайно я заказал у портного-грека один из лучших костюмов за всю свою жизнь. Работа была выполнена за 4 или 5 дней. Материю цвета морской волны купил в магазине по рекомендации самого мастера. Свои труды портной оценил менее чем в 100 рублей (точную сумму не помню). Костюм носился много лет до рубежа неприличного истирания, однако даже напоследок он  выглядел предпочтительнее новоприобретенных одежд.
Геленджикские греки, как и другие их российские соплеменники, без сомнения, унаследовали от представителей древней Эллады широкий спектр талантов, включая способность постигать скрытую суть событий и лиц. Да только на старуху бывает поруха. В марте 1991 года на Первом Всесоюзном съезде греков в Геленджике они избрали президентом своего общества Гавриила Попова. Этот демократ начальной волны, первый мэр Москвы и титулованный советскими научными инстанциями экономист, в новые времена вдруг публично заявил о пользе взяточничества для управления экономикой. Сам он тоже кое-чем разжился в ходе компании приватизации. Воззрения и дела Г.Х Попова вкупе с его избранием  главным греком СССР побудили неизвестного автора газеты «Завтра» выразить кредо демократа-экономиста емким девизом - «Из ворюг в греки». Эти слова по сей день напоминают нам с Евгением о досадной промашке, бросившей тень на проницательность делегатов Всесоюзного съезда, в числе которых были греки города-курорта Геленджик.
По возвращении из отпуска наша совместная с Женей Солохой работа продолжилась. В памяти чаще всего всплывает начало недели ночных смен. Женя, постоянный посетитель танцев в заводском клубе, проводив подругу, появлялся в цехе за несколько минут до 24-х часов воскресенья и, переодевшись, приступал к подготовке инструмента. Его шкаф занимал место за фрезерным станком, «хобот»  которого периодически менял положение в зависимости от вида выполнявшихся работ. Каждая смена выставляла его по-своему. И вот, в последние минуты нетронутой воскресной тишины станочного отделения вдруг раздавался глухой стук, сопровождавшийся приглушенными высказываниями. Это Женя, привыкший за прошлую неделю к убранному «хоботу», разгибался с коробкой фрез и ключей и бил головой в коварно выдвинутую массивную чугунную тушу. Происшествию способствовал высокий рост моего друга. У его сменщика Мити Мотренко по причине низкорослости подобных проблем не было.
После службы в армии Женя перешел на работу в Крымское объединение «Сельхозтехника», где более 40 лет проработал испытателем ремонтировавшихся двигателей комбайнов и тракторов, очень неплохо зарабатывал до начала 90-х, а затем получил небольшую пенсию и статус инвалида 2-й группы по слуху в результате профзаболевания. Сейчас, вспоминая человеческие качества многонационального состава бригады испытателей, отмечает, что за 18 лет работы на единый наряд, в коллективе ни разу не возникало непонимания по поводу вклада каждого из работников в общую копилку.   
Летом 2014-го он согласился с моим предложением составить его генеалогическое дерево. Решению задачи способствовала прекрасная память друга. Она в какой-то мере восполняла отсутствие семейных документов и фото, «уплывших» вместе с родительским домом во время наводнения  6 июля 2012 года. Определенное подспорье в уточнении забытых дат оказали надписи на памятниках многочисленной родни Евгения Андреевича, покоящейся на местном кладбище. В целях визуализации ветвей и персон генеалогического дерева использовалась  компьютерная программа iRule. В ходе работы мне открылся  неведомый ранее пласт информации не только о родословной друга, но и о множестве интересных деталей организации службы жизненного уклада казачьего сословия.
История рода начинается с пра-прадеда по материнской линии - Егора Думцева, уроженца Курской губернии, крепостного, отданного барином в солдаты 73-го Крымского пехотного полка. В 1853- 1856 годах полк воевал в Крыму. С 1857 года местом его дислокации стало возводимое на левом берегу  реки Адагум укрепление, которое в 1862 году получило наименование станицы Крымской. По окончании срока службы «пра-пра» получил волю и был определен в казаки. В связи с переходом в новое сословие ему были предоставлены земельный надел и место для продажи произведенных продуктов. 
Далее родословная  плотно насыщена судьбами мужчин и женщин, участвовавших, как правило, не по своей воле в грандиозных исторических коллизиях. В их числе были участники гражданской войны, стоявшие друг против друга в рядах белых и  красных войск. В близкие родственные связи вплелись исполнители и жертвы красного террора, заключенные и сотрудники Гулага, раскулаченные (в том числе дважды) земледельцы,  вездесущие чекисты, офицеры Красной и Советской Армии.
Тетя Мария окончила на кошт общества казачье медицинское училище в Екатеринодаре, став по этой причине военнообязанной. Участвовала в «Ледяном походе» Корнилова в качестве мобилизованной медсестры, правда репрессиям не подвергалась.
Двоюродный дядя Петр служил по мобилизации в Таманской армии красных. Отступил вместе с «Железным потоком» под командованием Кожуха (см. одноименное произведение А. Серафимовича) в сторону Туапсе и далее, пропал без вести.
Двоюродный дядя Думцев Федор в 1921 году расстрелян ЧК у ограды винзавода  станицы Крымской за уклонение от мобилизации.
Двоюродный дядя Пронов в гражданскую войну служил в ЧК  станицы Крымской. Участвовал в поимке названного выше дезертира Федора Думцева.  Впоследствии женился на его сестре,  Думцевой Марии Федоровне, с которой прожил всю жизнь. Умер в Ташкенте.
Дядя  Квитин Николай. Бывший царский  офицер. В 30-е годы служил в системе ГУЛАГа. Был начальником отделения лагеря на Колыме. Умер в Москве. Жил в доме рядом с НИИ «Гидропроект». 
Дядя Думцев Лука (похороненный рядом с моей мамой) с 1919 года служил по мобилизации артиллеристом в Белой армии. Воевал с красными в Крыму. Эмигрировал в Турцию. Был интернирован на полуострове Галлиполи.  Бежал на шлюпке в Одессу. Трудился в Новороссийском дорожно-строительном управлении рабочим. Репрессирован в 1937 г. по обвинению в антисоветской агитации. Служба в Белой армии осталась вне поля зрения сотрудников НКВД (видимо реальные факты биографии Луки этих фальсификаторов интересовали мало). Освобожден в 1947 г., реабилитирован в 1958 г.
Дядя Тихон необычайно жадный до работы земледелец, один из немногих, кто вручную косил за день десятину (более 1 га или 10000 м2) луга или поля, был раскулачен в 1932 году и выслан на Черные земли между Ставропольем и Калмыкией. После вновь проявленного «трудового энтузиазма» отправлен в 1933 году на Урал, где остался до конца жизни. Дети и внуки вернулись в Крымск в 50-х годах (прошлого века).   
Описать все уровни родственных связей Евгения Андреевича среди коренных крымчан и их жизненные коллизии задача, ожидающая своего М.А. Шолохова. По образному выражению друга, «на это и компьютера не хватит». Можно с уверенностью сказать, что его родственниками различной степени отдаленности являются не менее двух третей коренных жителей города.
К теперешним попыткам возрождения казачества Женя относится с недоверием в основном из-за лично знакомых ему малоуважаемых персонажей, записавшихся в это обновляемое сословие. Сам он от предложения пополнить ряды казачьего общества отказался.   
Интересным фактом из дореволюционной жизни станицы Крымской являлось наличие маршрута конки, связывавшей вокзал с центральной площадью у винзавода, и общественной электростанции  неплохой рабочей мощности. В 1913 году в расчете на ее энергию планировалось заменить конку трамваем. Намеченные работы были остановлены в связи с началом Первой Мировой войны.

Цех коммунистического труда

Начальник цеха Антонина Михайловна Сысоева была коммунистом – идеалистом «с человеческим лицом». Старательно внедряя предложенные партией формы морально-нравственного совершенствования работников, не обходила вниманием сугубо бытовые проблемы подчиненных. Правда, иногда интерес к условиям их жизни выглядел избыточным. Помню возмущение Жени Солохи, оформлявшего у цехового бухгалтера справку на приобретение в рассрочку костюма в местном универмаге. Такие покупки широко пропагандировались торговлей. Взносы за них перечислялись бухгалтерией. Подписывая документ, Антонина Михайловна спросила моего друга: «А у отца такой костюм есть?».  Это был «ляп». Отношения с родителем у Жени были натянутыми. Кроме того, отец недавно ушел из семьи.
  Сподвижником Антонины Михайловны на воспитательном поприще был парторг цеховой организации Е.Т. Ильин, формально числившийся руководителем несуществующей 3-й бригады слесарей. В свое время он прошел в цеху обучение специальности слесаря, однако в этой сфере не преуспел.
Увлеченность Антонины Михайловны идеей создания образцового коллектива невольно порождала у нее готовность наделять отдельных работников несвойственными им высокими моральными и идейными качествами. Таким заблуждениям способствовала однобокая оценка хороших производственных показателей подчиненных. Порой этот подход оборачивался  обидным разочарованием.
В духе того времени наш цех боролся за звание коллектива коммунистического труда, которое со временем получил. Это почетное звание сначала было присвоено одной из двух реально существующих бригад слесарей. Гордостью Антонины Михайловны стали также ударники коммунистического труда - четыре токаря, значительно перевыполнявшие нормы выработки. Одним из них был мастер-наставник Г. Камышанов, над которым, по нашему с В. Дерявко  мнению, висела тень «шубы». В смысле «то ли он украл...».   
Возникло это представление во время выполнения заказа на полторы тысячи чугунных роликов для подвесной грузовой дороги. Работа была распределена между Камышановым, Дерявко и мною. Это была хорошая серия, без частой перенастройки станка, сулившая спокойный труд и нормальный заработок. Изготовленные детали мы складывали у своих станков, откуда их «с колес» забирали монтажники. Учет выполненной работы велся на основании наших собственных записей в индивидуальных нарядах. Это был элемент воспитания доверием. Скандал разразился при подведении итогов, когда обнаружилась нехватка 200 изделий. При «разборе полетов» Антонина Михайловна без колебаний приказала разделить недостачу между мной и Дерявко. В основе ее решения лежал вопрос-утверждение: «Вы же не скажете, что виноват Камышанов?». Мы, действительно, промолчали, хотя такая мысль у нас возникла. Прямых доказательств в то время еще не было. Обвинения в умышленной приписке нам не предъявили. Было признано, что «молодежь» ошиблась в подсчетах.  Недостающие ролики мы с В. Дерявко изготовили бесплатно. От этой истории у нас остался определенный осадок, поскольку ошибиться с таким молодецким размахом мы не могли. Кроме того, работая в одну смену на соседних станках, видели примерно равный выход деталей друг у друга. Камышанов был не из нашей смены. Позже подозрение о приписке им количества готовых изделий нам доверительно подтвердил его тогдашний ученик  Юра Музыченко.
Крах «ударника» произошел несколькими месяцами позже. В тот день «Антонина», как по-семейному называли ее в цехе, собрала наш коллектив на стыке первой и второй смен для обсуждения неприглядной ситуации. Кто-то украл из кладовой бухту троса стоимостью около сотни рублей. Обращение Антонины Михайловны  помню дословно:
«Товарищи, прошлым вечером был украден трос. Если не вернем, Варя (кладовщица, мать одиночка с окладом 60 рублей новыми) заплатит за него из своего кармана. Что будем делать?».
Возникла тягостная пауза, которую неожиданно прервал бывший детдомовец, выпускник ремесленного училища, токарь Печёнкин: «Пусть признается, кто это сделал. Если не захочет, я его сам назову».
Опять пауза и снова Печёнкин: «Камышанов, почему молчишь? Я же видел, ты его нёс!». Камышанов залепетал о своем колодце, о случившейся ошибке,   о намерении вернуть бухту и пр.
Лицо Антонины Михайловны последовательно отразило удивление, негодование и, наконец, глубокую личную обиду. С собрания расходились молча. «Ударник» рухнул. Был лишен звания, снят с отличного станка 1П611 Куйбышевского завода, временно переведен в бригаду слесарей, а затем уволился вовсе.
Печёнкин работал в цеху до середины 70-х. Его поведение на памятном собрании коллектив одобрил без громких слов.
Второй конфуз случился с А. Деменштейном, возглавлявшим бригаду слесарей коммунистического труда. Он купил при сомнительных обстоятельствах  шины, как позже выяснилось, снятые с «Москвича» главного инженера комбината Чигиринского Б. Альбертом (о нем далее) и Ко. После разоблачения похитителей был разжалован за моральную неразборчивость в рядовые слесаря.
Неприятный случай иного рода произошел с ударником коммунистического труда, токарем-асом С.Д. Овчаровым. Семен Дмитриевич, согласившийся после долгих увещеваний вступить в КПСС и принятый в нее в качестве кандидата, вдруг отказался платить  партийные взносы, заявив, что они без всякого проку уменьшают его заработок. Попытки устыдить отказника не помогли, и Семен Дмитриевич выбыл из числа кандидатов за неуплату членских взносов без уважительных причин.  Следует отметить, что, несмотря на проявленную в этом конкретном случае прижимистость, Овчаров не имел среди окружающих репутации «куркуля», жадного, скупого человека вроде Жоры Мавромати.
Вообще, представления коллектива о справедливости отношений в сфере оплаты труда на комбинате несколько расходились с официальными установками. Особенно с решениями Н.С. Хрущева,  тогдашнего первого секретаря ЦК КПСС и председателя Совета Министров СССР, стремившегося приблизить «горизонты коммунизма » путем урезания заработной платы и снижения финансирования социальной сферы.
Определенное недоумение в делах зарплатных существовало и ранее. Согласно отраслевым тарификационным справочникам изделия металлистов, трудившихся в пищевой отрасли, ценились на  1/3 дешевле, чем аналогичные детали, изготовленные работниками машиностроительных предприятий. Это объяснялось принадлежностью нашего комбината к отрасли группы «Б» (см. учебник «Политэкономия социализма»). Но ведь металл мы обрабатывали тот же, что и работники отраслей группы «А»!   
А работники технологических цехов тем более не заслуживали зарплатной дискриминации,  проводившейся по отношению к отрасли группы «Б».  Достаточно было посмотреть на девчат, выходящих из варочных отделений цехов в санпропускник. Их короткие до колен, насквозь мокрые от пота, белые комбинезоны прилипали к телам, будто купальники отдыхающих при  выходе из воды на берег. По словам мамы, температура в этих помещениях поднималась летом до 50-ти градусов. Это были  «горячие» цеха, условия работы  в которых были ничуть не лучше, чем у металлургов и других специалистов, имеющих право на льготную пенсию. По моим впечатлениям, эти молодые работницы приобретали профессиональные заболевания сердца и почек в течение одного сезона.
Женя Солоха вспоминал, как однажды во время школьной производственной практики, он вместе с работницами томатного цеха очищал от накипи изнутри варочный аппарат. После проникновения  в неостывшее устройство через узкий люк и получасового пребывания в замкнутом пространстве мой друг выбрался на свет в полуобморочном состоянии. Сердобольные девчата почему-то отпаивали его сахарным сиропом. Вторично лезть в аппарат Женя отказался, позорно сбежав к регулировщикам закаток.   
Летняя жара изматывала и нас. Плоская крыша механического была залита битумом, который в середине дня начинал стекать по водосточным трубам. Легкий охлаждающий эффект от мощных стационарных вентиляторов появлялся лишь около 4-х часов утра. Самой жаркой и тяжелой была смена с 16-ти до 24. Однако мытарства наших станочников, слесарей и даже кузнецов с литейщиками были пустяком по сравнению с парной атмосферой варочных и автоклавного отделений. 
В августе - сентябре 1958 года нас, «пацанов», направили, следуя военной терминологии,  на ликвидацию «прорыва» на сырьевой площадке. Удивительно, но этот термин ни у кого иронии не вызывал. В течение двух недель мы занимались внутризаводской перевозкой помидоров. Очередь  машин с сырьем  растянулась от заводских ворот более чем на километр. Время ожидания разгрузки вновь прибывшего транспорта доходило до 12 часов. Жалобы водителей на эту тему печатались в «Консервщике». Разгружать сырье  было просто некуда. Запрудившие территорию ящики следовало погрузить на заводскую автомашину, отвезти к бункерам гидротранспортера и высыпать овощи в так называемый «баян». Освободившееся место тут же заполняли ящики из вновь въезжавших на комбинат автомобилей. Первая наша неприятность обнаружилась сразу. Из поднятых на уровень кузова ящиков по рукам, в подмышки, обильно струился сок раздавленных помидоров. Никогда ранее я не задумывался о разъедающих свойствах и об «аромате» этой влаги. За смену каждому из нас предстояло перевалить 10 тонн груза. К концу работы (с 16 до 24-х) кисти рук потеряли чувствительность, а подмышки приобрели малиновый цвет. Утром обнаружилось, что из-за «вредительской» формы внутренней части подошвы казенных резиновых сапог (в виде узкого желоба), я не смог встать на ноги от боли в ступнях.
Когда во время работы в дневную смену я, не успевая переодеться, ходил обедать домой, соседские девчонки, встречаясь со мной у подъезда, разбегались в стороны, демонстративно зажимая носы от въевшегося в спецовку запаха прокисших помидоров.  После отработанных на «прорыве»  12 дней родной механический показался нам раем. Кстати, какой-либо дополнительной оплаты, кроме ученических, мы за нашу работу не получали.
Справедливости ради следует сказать, что уже в сезон 1959 года очереди на разгрузку помидоров были ликвидированы за счет постройки комбинатом пунктов первичной переработки сырья непосредственно на территории колхозов-поставщиков. С этого времени помидоры поступали в томатный цех в качестве пульпы. Таким же способом комбинат избавился от обмолота на своей территории зеленого горошка в ботве и  в разы сократил связанные с этим продуктом перевозки. Теперь колхозы поставляли горошек в автоцистернах в виде обмолоченных зерен.
Особого внимания заслуживал тот факт, что все оборудование указанных выше пунктов было придумано, изготовлено и смонтировано нашим цехом.
Мало привлекательного было и в работе девчат круглый год сбивавших из шпона ящики для консервов. Они работали на дебаркадере фабрикатного цеха, защищенном от непогоды всего лишь навесом. От их рабочей площадки меня отделял тротуар перед окнами механического и рельсы заводской железнодорожной ветки. Удивляясь искусству девчат вгонять гвозди в головки (торцы) ящика со стремительностью мастеров ксилофона, я, находившийся зимой в теплом и светлом помещении,  чувствовал себя белоручкой и «дезертиром трудового фронта». 
Иногда на путях между мною и девчатами появлялся комбинатский  паровоз  серии 9-П с машинистом Славой Борисовым, приезжавшим «в гости» на время погрузки  вагонов продукцией.
  В первый раз я обратил внимание на остановившийся напротив окна паровик лишь после серии настойчивых гудков, дополненных жестами  Славы:  он приглашал меня к себе. Отлучиться от станка надолго возможности  не было, однако нескольких минут хватило на то, чтобы под присмотром приятеля «порулить»  локомотивом до конца фабрикатного цеха и обратно: дать «от себя» легкими толчками регулятор поступления пара (кран машиниста), вернуть его в исходное положение, затормозить, «перебросить» реверс и проделать все в обратном порядке. От приборов управления и контроля разбегались глаза. Одних вентилей было около двадцати штук.  Как-то весной 1960 Слава привез трехлитровый баллон томатного сока, половину которого мы выпили, не выходя из паровозной будки.
Только сейчас, рассматривая пожелтевшую фотографию команды боксеров, опубликованную в  комбинатской многотиражке, я обнаружил, что в подписи под ней Слава назван «машинистом паросиловой установки». Как это понимать? За что был унижен до невнятного статуса «установки» огнедышащий, стучащий колесами и издающий предупредительные гудки «пожиратель пространства» - локомотив? С какой стати моего приятеля  лишили ореола мужественной железнодорожной профессии и призывных строк песни А. Пахмутовой  (слова С. Гребенникова и Н. Добронравова) «Зорче вдаль машинист гляди!»?
Было ли это отражением бюрократических ухищрений с целью утаить неположенный комбинату «левый паровоз» или слегка замаскированная
хохма корреспондента?
О втором варианте я подумал, вспомнив, как Коля Сидорин в ходе препирательства с оператором промышленной котельной установки из соседствовавшего с нами цеха использовал обращение «товарищ истопник». Оператор-машинист, управлявший сложным  комплексом устройств высотой с трехэтажный дом, от такого унижения потерял дар речи.
В 1961 году реформы «Персека - Хруща кукурузного» ударили по нашим заработкам сразу с трех сторон.
Во-первых, была проведена названная деноминацией (в 10 раз) денежная реформа, в реальности оказавшаяся девальвацией рубля. Большой мастер демагогии Н.С.Х. объяснял старшему поколению, что реформа будет иметь воспитательное значение, поскольку молодежь заелась до того, что никто не хочет поднять с земли найденную копейку. Теперь же, поскольку номинал монет в отличие от бумажных дензнаков не менялся, копейка «потяжелеет» в 10 раз, за ней нагнется каждый. Его словеса незамедлительно развеял рынок. Пучок зелени, стоивший ранее 30 коп., продавать  за 3 коп. не хотела ни одна бабка. С бумажными деньгами ситуация была помягче, но их покупательная способность тоже снижалась на глазах. (Интуитивная реакция рынка имела под собой разумные основания. Специалисты в области финансов, увидели, что золотое обеспечение рубля было снижено реформатором в 2,25 раза. Во столько же раз уменьшилась его покупательная способность. Сейчас эти документы доступны пользователям Интернета).
 Во-вторых, без внятных правовых оснований были драконовски понижены (по сути, девальвированы) разряды рабочих.  Все «пацаны» вместо специалистов 4-го обратились в станочников и слесарей 1-го разряда. Ветеранов тоже «опустили», но насколько, я не помню. Правда, через год планку моей (и моих сверстников) производственной квалификации подняли аж до 2-го разряда.
В-третьих, вместо прямой сдельной оплаты труда станочников и слесарей перевели на «повременку», придуманную для оценки разного рода обслуживающих работ. Суть перемен заключалась в следующем. При сдельной оплате мой заработок исчислялся в рублях за единицу продукции, которая в зависимости от квалификации, необходимой для ее изготовления, оценивалась по тарифу соответствующего разряда. Моя номинальная квалификация для заработка значения не имела. Если я выполнял работу 5-го разряда, она оплачивалась именно по нему. Теоретически ограничений  потолка заработка у меня не было. На практике он составлял 700-750 рублей (после «деноминации» 70-75руб).
  При переходе на «повременку» рабочим были установлены предельные ставки в соответствии с пониженными накануне квалификационными категориями. «Потолок» 2-го разряда составлял 55 рублей. Теперь цена деталей устанавливалась не в денежном исчислении, а в часах и минутах. Таким образом, для достижения «потолка» заработка мы должны были произвести деталей, на соответствующее количество рабочих часов месяца. Перевыполнение нормы на 10 % отмечалось небольшой премией.
Дальнейшее повышение производительности в коллективе не приветствовалось из опасения «срезания» часов нормировщиком. Об этом меня предупредил  мой бывший мастер Б.А.Ревницкий.
При всех описанных переменах степень сложности поступающих заказов оставалась прежней, на уровне 2-5 разрядов. Мой друг-правдоискатель Женя Солоха, возражая против безосновательного снижения оценки его профессионального  мастерства, систематически отказывался выполнять работы выше «присвоенного» ему 1-го разряда (ирония заключалась в том, что изделия, тарифицированные 1-м разрядом, на практике почти не встречались). Я не поддерживал его упреков руководителям цеха и комбината, понимая, что решения принимались на более высоком уровне.    
«Мудрое решение партии» обернулось немедленным снижением производительности труда. Выработка всех и каждого не превышала оговоренные 110%. Причем месячная норма часов вырабатывалась преимущественно в дневную смену. По вечерам, в отсутствие руководства, народ занялся, по тогдашнему выражению, «сельским хозяйством», т.е. выполнением заказов населения. Наибольшее распространение получили ручные машинки для закатывания крышек стеклянных банок (в зависимости от сложности модели их продавали по 2 руб.50 коп. или по 5 руб.). В магазинах этих закаток не было. Крышки, в отличие от 70-х, еще не были дефицитом. Ящики с ними стояли в неохраняемых штабелях на территории комбината. Занятия консервированием были повсеместными.   
 В числе других изделий на моей памяти изготавливались виноградные прессы, валы и ножи механических фуганков, ручные насосы для артезианских скважин и много иных нужных в хозяйстве вещей.
Я тоже изготовил две закатки, но не на продажу. Одну - из обычной стали с воронением. Она предназначалась для нас с мамой и сохранилась до сих пор. Устройство легкое в работе и надежное, правда, ныне слегка тронутое коррозией.
Вторая, классом выше, была сделана по заказу тети Жени из нержавейки с рукоятками из лакированного бука. Для облегчения усилий при закатывании эта машинка была снабжена двумя миниатюрными шарикоподшипниками, один из которых был вставлен в кронштейн, вращающийся вокруг патрона. Второй – в ролик, прижимающий  край крышки к выступу банки.
Подшипниками меня снабдил руководитель авиамодельного кружка  заводского клуба Г.Ф. Григориади (мама, постоянно сбиваясь, именовала его Гришей Гаврилиади). Это были детали списанных бензиновых моторчиков для моделей. В свою очередь, я выполнял по просьбе кружка различные токарные поделки.
Мы подружились с Григорием Федоровичем в 1959 году, несмотря на разницу в возрасте в 17 лет. Его отец – редактор существовавшей в Крымске до Войны газеты на греческом языке (с1930 по 1939 годы станица была центром Греческого района), был репрессирован в 1937 году и погиб в ГУЛАГе.   
Окончивший десятилетку Григорий Федорович (Фемистоклович), ушел на  фронт в 18 лет, воевал в составе 318-й Новороссийской горно-стрелковой дивизии. В декабре 1944 года в бою под словацким Кошице был тяжело ранен  и потерял ногу. 
Я знал, что мой новый друг пишет стихи, но это его увлечение меня не интересовало. В первую очередь нас сближало то, что он был судьей на матчевых встречах боксеров ДСО «Труд» и знатоком истории этого вида спорта. По воспоминаниям нашего токаря-аса С.Д. Овчарова, до войны Г.Ф. Григориади был разносторонним спортсменом. Играл в волейбол в одной команде с Семеном Дмитриевичем. Выигрывал соревнования по боксу и штанге. В Действующую армию они оба были призваны Крымским РВК в феврале 1942 года. Однако, в отличие от Г.Ф. Григориади,  гвардии сержант Овчаров воевал в эскадроне связи 12-й гвардейской кавалерийской Донской, Корсунской Краснознаменной, ордена Кутузова казачьей дивизии. По данным Минобороны, 28.02.1944 года он был награжден медалью «За отвагу».
Как и во многих других случаях общения с фронтовиками, ни  от С.Д. Овчарова, ни от Г.Ф. Григориади мне не доводилось слышать рассказов о Войне, и тем более об их участии в боевых действиях. Лишь однажды, по случаю, Григорий Федорович упомянул о далеко не героическом эпизоде периода отступления с Кубани. Их подразделение проходило мимо оставленной цистерны с подсолнечным маслом, которое текло на землю из открытого крана. Один из бойцов, не выдержав картины уничтожения добра, выбежал из строя и наполнил продуктом котелок. Тут же, не мешкая, он отхлебнул из емкости несколько глотков, а затем потреблял масло, макая в него хлеб. Расплата за неумеренность последовала неотвратимо. Приступы диареи были настолько частыми, что боец, казалось, пустился вприсядку.          
Именно Григорий Федорович представил меня своему товарищу любителю бокса Николаю Федоровичу Лосеву. К сожалению, я лишь сейчас узнал, что более 20-ти стихов Григория Федоровича положены на музыку песен, исполнявшихся Кубанским казачьим хором. Некоторые из них вошли в Сборник песен советских композиторов. В последний раз я встречался с Г.Ф. Григориади зимой 1966 года во время его приезда в Крымск из Темиртау.  Он читал нам с Людмилой (и нашей  двухмесячной Вере) только что написанные стихи «Мальчики», впоследствии также ставшие песней. Сегодняшний Интернет содержит обширные сведения о поэзии члена союза писателей Казахстана Григория Фемистокловича Григориади и множество воспоминаний друзей, коллег и учеников о его таланте и замечательных человеческих качествах. 
Тема закаток напомнила мне о нашем слесаре-лекальщике Жоре Мавромати. Точнее, об одном из проявлений его корыстолюбия.  Изготовление кронштейна-рукоятки и держателя ролика, а также сборка деталей в полноценную машинку требовали определенных слесарных навыков. Просчеты на любом из упомянутых этапов оборачивались браком при закатывании крышек.  Те из токарей, кто не желал рисковать  и тратить усилия на слесарную часть работ, обращались за содействием к слесарям. Кооперация оплачивалась на стихийно сложившихся половинных началах. Два набора токарных деталей дополнялись двумя комплектами слесарных и собирались  в две закатки, из которых одна доставалась токарю, а другая слесарю.
Мавромати же, в нарушение установившегося порядка, оценивал свою часть работ в три комплекта токарных деталей. Высокую цену собственной работы он объяснял ее отменным качеством, не стесняясь порочить достоинство чужой сборки. Прием, который он использовал  в этих целях, был простым и доходчивым. Жора предлагал тщательно закатать банку любой, не им собранной машинкой, а затем, обхватив ее ладонями, упирался большими пальцами в край крышки, которую без усилий снимал со стеклянной горловины. Предотвратить фиаско не могли самые свирепые (вплоть до разрушения банки) усилия оппонентов.
Разгадку феномена подсказал слесарь Миша Величенко. Оказывается, постоянная работа Жоры надфилями придала его пальцам силу и твердость, мало уступающую закаленной стали, заготовки из которой он обрабатывал вручную в течение многих лет. По этой причине закаток, способных противостоять рукам Мавромати, просто не существовало.             
В пику Жоре Величенко предложил всем, кто делает закатки не на продажу, а для личных нужд, обращаться к нему, обещая выполнить слесарную часть работы бесплатно.
Я собирал свои закатки без посторонней помощи из желания отработать слесарные навыки. Ошибок не боялся, поскольку вероятный брак можно было не спеша переделать до начала сезона консервирования.
В нынешние времена, испытав различные модификации закаток, предложенные торговыми организациями, могу сказать, что таланты покойного Г. Мавромати для компрометации многих из этих машинок не потребуются. Просто потому, что руки их изготовителей  растут  из «нижнего плечевого пояса».
 Показательно, что стремление компенсировать потери в доходах посредством шабашек не означало превращение моих старших коллег в алчных «куркулей». С большим интересом я наблюдал за нашими ветеранами, которые, несмотря на массу повседневных забот, увлеклись идеей оживления двухцилиндрового мотоцикла марки «Харли-Дэвидсон», принадлежавшего одному из сварщиков. Эту казавшуюся безнадежной задачу они решали с азартом «пацанов».  Останки мотоцикла с незапамятных пор пылились в сварочном отделении. К работам привлекались литейщики, токари, фрезеровщики, термисты и шлифовщики. В реставрации  электрооборудования участвовали специалисты из электроцеха, располагавшегося в одном здании с нами.
 Были изготовлены стаканы цилиндров, поршни, компрессионные и маслосъемные кольца, не обошлось без шестерен и перемотки генератора.   
Для колец, которые должны были в меру пружинить, литейщики отлили специальный сталистый чугун. Болванку обрабатывали на токарном станке. Затем каждое кольцо шлифовалось и разрезалось наискосок  фрезой. Это было необходимо для посадки изделия в канавку поршня. По наружной поверхности маслосъемных колец прорезались узкие сквозные желоба для стока смазки. Кольца и шестерни закаливались в термопечи. Ход работ живо обсуждался за обеденным столом во время перерывов вечерней смены. Всех деталей восстановления сейчас не вспомню. Но самое главное – все работы были выполнены бесплатно. Вознаграждением послужило чувство общей победы, возникшее при гулких звуках ожившего четырехтактного мотора.
Приобретенный опыт восстановления двигателей внутреннего сгорания
послужил некоторым участникам этой эпопеи средством вживания в лихие 90-е. Оставшиеся в цехе умельцы наладили «левое» производство дефицитных в то время поршней, поршневых гильз и колец для автомашин «Волга» и «Москвич». Детали изготавливались на высоком технологическом уровне (с соблюдением обязательной процедуры старения металла) и получили высокую оценку заказчиков из городов края.   
Для полноты картины взаимоотношений моих коллег с системой оплаты труда следует упомянуть тему «разъедания» продукции. Это явление не считалось предосудительным. На обеденном столе в вечернюю смену периодически появлялись банки тушёнки и других мясных консервов. Их поставляли  заказчики из технологических цехов. Я тушёнку не ел по причине неприятия  ее специфического вкуса. Зеленый горошек, томатный сок, повидло и другие растительные консервы во  время сезона стояли на территории комбината в неохраняемых штабелях. Их ели все желающие. Помню печальный случай с лопнувшими от заморозка трехлитровыми стеклянными баллонами томатного сока. От огромного штабеля к воротам текла широкая река красного цвета. В отличие от «разъедания» вынос консервов за пределы комбината однозначно признавали воровством не только администрация, но и сами рабочие.
Продолжая тему «разъедания», следует отметить, что с 1960 года каждый рабочий, неправомерно поедающий свиную тушёнку, встречался с укоризненным взглядом  тогдашнего руководителя государства.  Образ «персека» Хрущева отчетливо проступал из свиной морды в белом поварском колпаке, выполненной на корпусе банки методом литографии по жести.
Графические элементы этикетки были созданы неким московским художником. Заказ комбината выполнялся в столице. Придал ли художник указанное сходство умышленно или сыграл свою роль случайный штрих, не известно. Казус обнаружился, когда банки уже пошли в серию. Кто из заводчан первым уловил близость черт лидера с изображением на этикетке, история умалчивает. Однако уверенность в сходстве лика подкреплял всякий из тех, к кому обращались с вопросом на эту тему.
Директор комбината Николай Иванович Игнатушин, по словам мамы, от происшедшего был какое-то время в трансе. Некоторое успокоение ему принес философский совет главного инженера Павлова (имя и отчество, к сожалению, забыл). Этот невозмутимый гигант, в прошлом тяжелоатлет-тяжеловес (в период нахождения советских войск в Афганистане он руководил строительством тамошних консервных заводов), предложил подождать, пока кто-то из вышестоящих руководителей не заявит о персонаже, возникающем в воображении при взгляде на этикетку. Возможно, он ориентировался на идею сказки о голом короле. И был прав.
«Наверху» ничего не заметили. По крайней мере, не показали вида. Зато весь коллектив комбината (кроме секретаря парткома Губанова) был убежден как в самом сходстве, так и в его неслучайности.
Надо сказать, стремление приблизить коммунизм за счет сокращения доходов населения, откровенная глупость некоторых решений (вроде отмены ГОСТов, создания Совнархозов и разделения по производстенному признаку, т.е. удвоения числа обкомов КПСС), вздорный нрав Хрущева и его неистребимая тяга к заграничным поездкам (в этом он генетический предшественник Горбачева) стали вызывать откровенное раздражение населения. На глазах падали показатели производства и качество продукции. Обеднел рынок. Пышным цветом расцвели приписки.  О других его проказах я узнал намного позже.
В народе появилась загадка, предлагающая определить предмет иносказания:
По свету мотается, на «Х» называется. Не сеет, не пашет, только шляпой машет (фирменное телодвижение вождя на трапе самолета). 

Спортсмены  механического

Физкультурный актив нашего цеха в основном составляли волейболисты. Четверо из них, в том числе и я, входили в сборную команду комбината. Единственным представителем коллектива в футбольной команде  был Женя Голов. Штангистов и борцов классического стиля представлял наш силач - слесарь Миша Величенко. Он приехал в Крымск из хутора Павловского после окончания десятилетки. Поступил в механический учеником слесаря, жил в заводском общежитии. За два года занятий в секции штанги под руководством тренера-общественника Олега Колотилова (механика овощного цеха) превратился из рыхловатого парня с животиком-подушкой в атлета с мощной сухой мускулатурой.  Вечерние тренировки в спортзале (три раза в неделю) Миша дополнял работой с гирями во дворе цеха во    время обеденного перерыва.
Специально для этих целей литейщики изготовили два снаряда по 40 килограммов (на фото одну из этих гирь Миша держит в правой руке).
На ниве классической борьбы Миша не преуспел. Тренера в Крымске не было. Ребята некоторое время занимались самостоятельно. Соревноваться тоже было не с кем. О занятиях и выступлениях борцов у меня сохранились два ярких воспоминания.
Первое – Миша, стоя в  «борцовском мостике» с упором на затылок, упражняет шею. На его груди сидит 80-килограммовый десятиклассник Виктор Латышев (из него борец тоже не удался, зато в конце 80-х получился начальник Управления пищевой промышленности Краснодарского края).
Второе – неожиданное выступление Миши во время встречи спортивных команд комбината и нефтяников в пос. Черноморском. На этих соревнованиях состязались волейболисты, штангисты и борцы. Встречи представителей каждого вида проходили в отдельных залах (богатые нефтяники могли себе позволить спорткомплекс). По окончании волейбольного матча я с другими членами команды пошел «болеть» за наших штангистов и борцов.
Миша должен был выступить в обоих этих видах, но для  борцовского поединка не нашлось соперника равной весовой категории. Поэтому, окончив выступление на помосте, он наблюдал схватки в качестве болельщика.
Звездой нефтяников был приехавший откуда-то ловкий парень -перворазрядник. Этот средневес без труда победил нескольких наших ребят-новичков. Тут ему надо было бы остановиться. Однако, в раздевалке, подогретый уважительными оценками своих земляков, он опрометчиво заявил, что при необходимости мог бы одолеть и Мишу. Последний к тому времени уже вышел из зала.          
Узнав от доброхотов об этой хвастливой выходке, Миша вернулся обратно и предложил бахвалу подтвердить свои слова на ковре. Дополнительную схватку я видел лично. Парень на самом деле проявлял чудеса изворотливости, пока Миша не схватил его в объятия и, не меняя положения, стал сдавливать грудную клетку соперника. Сейчас, пользуясь понятиями судебной медицины, я мог бы констатировать проявившиеся у хвастуна опасные признаки асфиксии – в просторечии - удушья. Мишу остановили болельщики, заметившие кровотечение из носа и полуобморочное состояние его противника.   
Во время службы в армии Миша выполнил норму первого спортивного разряда по штанге. После демобилизации окончил заочное отделение Краснодарского института пищевой промышленности, стал специалистом  в области холодильной техники и в 80-х руководил крупным хладокомбинатом в Омске. Там с ним случайно встретился наш бывший фрезеровщик Митя Мотренко, к тому времени механик поезда-рефрижератора.
К слову, Миша был не единственным силачом в цехе. Однажды, неожиданно для меня свою скрытую мощь проявил молотобоец «дядя Коля» - Н. Николенко, никогда не занимавшийся спортом. Это был мужчина 50-лет, среднего телосложения, ростом примерно 165 см. В один из дней первой смены Н. С. Селезнев попросил четверых станочников, в число которых попал и я, перенести с цехового двора к механической ножовке ось железнодорожной колесной пары. Эта штука из углеродистой стали марки ОсВ весила 191 кг и после разрезания на «блины» использовалась в качестве каких-то заготовок. Когда мы подняли ось на плечи, мне показалось, что она «чересчур железная». В какой-то мере это объяснялось тем, что из нашей четверки я оказался самым рослым, хотя весил 63 кг. Примерно на половине пути нам случайно встретился «дядя Коля». Мельком взглянув на караван, он скомандовал: «Ну-ка, давайте ее сюда». Затем, приняв ось на плечо, без видимых усилий в одиночку отнес ее к месту назначения.      
В другой раз, в ответ на наглую выходку пасынка секретаря горсовета В. Цупа, который в умывальнике выплеснул какую-то жидкость из банки в лицо молотобойцу, он легко поднял этого «пацана» весом более 70 кг  перед собой  и без слов опустил  его задом в металлический жёлоб-раковину с мыльной водой.
В отделении КИП работала Галя Литвинова, любительница экстремальных видов спорта. Она имела разряды по мотокроссу и прыжкам с парашютом. Любители прыжков с самолета зимой изучали теорию, учились группироваться при приземлении, ухая с самодельной вышки на маты в заводском спортзале. С наступлением тепла они периодически прыгали с АН-2 на аэродроме ДОСААФ в поселке Энем под Краснодаром.
Пару раз Галя возила меня на мотоцикле в Абрау-Дюрсо. Признаюсь, ее решительный стиль вождения держал меня в скрытом напряжении. Я в то время водительских прав не имел. В июне 1960 года в одной команде с Галей мне довелось участвовать в чемпионате Краснодарского края по шоссейным велогонкам.
Инструктором физкультуры ДСО «Труд» на комбинате был Дима Кныш, недавний слесарь томатного цеха, действующий игрок футбольной команды комбината. Он же заведовал спортивным инвентарем. Возглавлял спортобщество начальник котельного цеха Александро;вский (имя, к сожалению, забыл), любитель футбола и бокса. В своем цехе он приютил в качестве слесарей пять заводских футболистов. Во избежание кривотолков  скажу, что они были реальными специалистами, а не мертвыми душами вроде бывшего председателя Таможенного комитета, а ныне депутата Госдумы В. Драганова, для которых игра в заводских командах была единственным занятием. 
В спортзале занимались волейболисты, баскетболисты, штангисты и борцы-классики. По словам Д. Кныша, до 1959 года на комбинате была довольно сильная команда боксеров. Однако к моему приезду секция распалась. Почти все ребята и тренер - общественник по разным причинам уехали из города.   
Узнав о моем увлечении боксом, Дима предложил возродить секцию. Это была авантюра, так как я сам был зеленым новичком. Но Кныш принялся убеждать меня в будущем успехе, руководствуясь принципом «лиха беда начало». Его поддержали ребята, желавшие попробовать себя в этом виде спорта. В разное время в команду пришли слесарь томатного цеха Виктор Головко, Машинист паровоза Слава Борисов, грузчик фабрикатного цеха Виктор Недобенко,  рабочие овощного цеха Гриша Москатов и Коля Горбенко. В конце концов мы начали систематические тренировки. В качестве учебно-методических пособий использовались книги В.И. Огуренкова, К. В. Градополова и А.И.Степанова. Наш инвентарь состоял из четырех пар расквашенных перчаток, пары лап и мешка. Директор клуба, сокращенный из армии капитан Пиотрович, денег на обновление снаряжения не давал, называя бокс  хулиганством. Впрочем, для авиамодельного кружка денег у него не было тоже, так как клуб нищенствовал вследствие политики хрущевской «экономии».
В воскресенье 12 апреля 1959 года состоялась наша первая матчевая встреча с боксерами Темрюка, давними соперниками крымчан. В прошлом команда Крымска не раз оказывалась победительницей таких встреч. На этот раз  было по-другому. Мы продули. Моим соперником в первом полусреднем (до 63,5 кг) был второразрядник Е. Смола, впоследствии мастер спорта СССР, первый тренер В. Сердюкова, который, в свою очередь, стал первым тренером заслуженного мастера спорта, экс-чемпиона мира среди боксеров профессионалов Дмитрия Пирога. Смола, безусловно, превосходил меня в технике и имел приличный опыт из 14-ти боев. Я не уступал ему лишь в желании победить. Евгений решил сломить меня в первом раунде, не заморачиваясь тактическими задумками. Поначалу я замешкался  под градом ударов, однако примерно на 2-й минуте напор соперника удалось остановить. Предчувствуя скорую победу, мой соперник потерял осмотрительность, и мне удалось «отвесить» ему прямой в челюсть. Он «поплыл», но удержался на ногах.  Далее бой перешел в обыкновенную «рубку», которая продолжалась до финального гонга  и очень понравилась присутствующим в зале.
Меня удивила непатриотическая реакция местных зрителей, которые встречали каждый удар, достававший их земляка, одобрительными криками.  Причина такого поведения болельщиков стала известна от одного из темрюкских боксеров, с которым мы встретились на соревнованиях в Краснодаре летом 1960 года (фамилию не называю из этических соображений). Все объяснялось высокомерием и другими неприятными качествами характера Смолы.  В темрюкской команде говорили, что Евгений  при бинтовке «для жесткости» закладывал в ладони пятаки. Ожидаемый от этой уловки эффект представлялся сомнительным, однако прием свидетельствовал о неспортивном поведении. Кроме того, для лучшего «прилипания» к телу противника он обрабатывал канифолью наружную поверхность перчаток. Последствия этого я обнаружил в понедельник 13 апреля на приписной медицинской комиссии  в райвоенкомате. Мои бока и плечи украшали красно-синие  кровоподтеки, похожие на следы пыток плоскогубцами. Правда, на лице ни одного синяка не было.  Вообще за все время занятий боксом мой лик (вероятно,  из-за особенностей кожи) не сохранял последствий ударов ни разу. Кровь из носу тоже никогда не текла, несмотря на пропущенные порой сильные удары. Лишь однажды прошедший по касательной боковой  «срезал» с переносицы участок кожи размером около 0,5 см. Это незначительное повреждение случайно зафиксировано на одной из моих фотографий. Иначе бы я о нем не вспомнил.
Члены медкомиссии (все они располагались в общей зале РВК), обнаружив боевую расцветку на «приписном» организме, дружно обругали «дикий» вид спорта и заодно меня. Единственным эскулапом, который одобрил  занятия боксом, был хирург, указавший коллегам на хорошее развитие моей мускулатуры и отсутствие жировых отложений.
Причину возникновения синяков на корпусе я в то время понять не смог. В течение последующих лет занятий боксом ни спарринги, ни соревновательные бои ничего подобного на мне не  оставляли. Кстати, Смола единственный из представителей обеих команд, кто  вышел в тот раз на ринг с лицом, покрытым густым слоем вазелина. Такое я увидел впервые.
Вернусь к бою. Я проиграл его по очкам.
 Однако впечатление от «рубки», побудило Д. Кныша оценить мои действия как «мастерство». Об этом свидетельствует заметка комбинатской многотиражки.
Запомнилось темрюкским болельщикам и выступление Славы Борисова. Он, пришел в секцию позже всех остальных и был наименее подготовленным новичком. Однако волевого настроя на победу ему было не занимать. С первого раунда Слава «понес» своего соперника по углам ринга. Но в середине второй трехминутки остановился и громогласно объявил, что продолжать бой не может по причине усталости.
В 1960 году у нас появился настоящий тренер, приехавший в Крымск пермяк Александр Георгиевич Тричев, этнический болгарин. Он начал с того, что «выбил» из директора клуба 12 пар новых перчаток.  Александр Георгиевич представлял  эпоху ушедшей в прошлое силовой манеры бокса. Возможно, это было связано с его небольшим ростом. В свои сорок с лишним он был очень вынослив и силен физически. Боксировал с шестеркой ребят, по раунду с каждым  без перерыва, нанося пулеметные очереди легких ударов.  После спаррингов «играл» с двухпудовыми гирями. На матчевых встречах сам рвался в бой. Жаль, желающих сразиться с ним не было.
Он дал нам много нового. Под его руководством я стал третьеразрядником.  Однако, тренер Ростовской-на Дону  ДЮСШ  №1 Г.И. Янов, впервые увидевший меня в спарринге в 1961 году, не смог удержаться от умиленного замечания.
-Здо;рово! - воскликнул он. – Стиль ретро!  У меня тоже первый тренер был «силовиком».         
Летом 1960-го мне пришлось принять участие в шоссейных велогонках на первенство Краснодарского края. Как официально назывались эти соревнования, я не помню, хотя были они довольно представительными. В стартах участвовали несколько девушек и парней в ранге мастеров спорта СССР. Одна из этих девушек получила травму лица в «завале» на общем старте. Пока медики  клеили  пластырь в паре метров от «пятачка» нашей команды, я втайне удивлялся необычайно мощным мышцам ее ног.
 Предыстория моего участия в гонках была такова. Хитрый Дима Кныш убедил меня взять для катания по окрестностям один из висевших в его кладовке велосипедов «Турист». Я согласился на это без особой охоты. Съездил пару раз в Новороссийск (тогда еще эти 58 км  трассы были относительно свободны от автомашин). Катался по горным ущельям.  Примерно через месяц, невинно улыбаясь, Дима сообщил, что пришел вызов на участие в соревнованиях заводской команды велосипедистов из 6 человек (три парня и девушки), в которую он включил меня с согласия администрации комбината и начальника цеха. Своего рода стимулом для нашей команды, по мнению Димы, должно было служить освобождение от работы на три дня с сохранением зарплаты. Насчет сохранения заработка он, правда, погорячился. Деньги мне платили только за реально выполненные заказы. Правда и этого мне всегда хватало.   
Пришлось ехать. Лидером команды был шофер заводской автобазы, перворазрядник по велоспорту Слава Губенко, самоучка, наделенный от природы потрясающей выносливостью. В одном из докладов на районной спортивной конференции я услышал, что норматив первого разряда Слава выполнил впервые прияв участие в официальных соревнованиях. Вместе со мной в команду включили слесаря томатного цеха Васю Боровко, с которым я ранее не был знаком.  Женскую половину команды составляли Галя Литвинова и две девчонки из других цехов, имен  и фамилий которых я сейчас вспомнить не могу.
   Соревнования проводились в пригороде Краснодара  на Ростовском шоссе. На старте я встретил знакомых боксеров из Темрюка, которых также «мобилизовали» для участия в гонках. В первый день состоялись заезды на 25 км с раздельного старта. Слава подтвердил свой 1-й разряд. Мы с Васей съездили на 3-й спортивный. Девчонки выступили вровень с нами.
На следующий день были намечены заезды на 50 км с общего старта. День начался с накладок. Одна из наших девушек не смогла ехать из-за травмы стопы. По условиям соревнований наша неполная команда с участия в гонках снималась. Несмотря на это, фанатик велоспорта Слава Губенко предложил поехать «посмотреть на старты». Поскольку заезды начинались во второй половине дня, мы, используя талоны на питание, заправились обедом из трех блюд и в благодушном настроении прикатили  на велосипедах к штабу соревнований.
Через некоторое время после приезда Слава сообщил нам «радостную» весть о том, что мужской состав команды допущен к гонкам в порядке исключения.
Этот заезд я впоследствии не раз вспоминал, как мучительный сон, с прорывающимся откуда-то издевательским рефреном «от работы на три дня…от работы на три дня…». Обед тяжким комом лежал в животе. «Дыхалка» не работала, мышцы окаменели. Вася выглядел не лучше меня. По условиям соревнований члены команды могли помогать друг другу. В частности, подразумевалось разрешение укрываться от встречного потока воздуха за спиной товарища (при раздельном старте такой прием запрещался). Это был существенный, но совершенно недостаточный для нас с Васей элемент послабления правил. Команды соперников уходили вперед. Катился ли кто-либо слабее нас, я не видел. Наблюдая плачевную ситуацию, Слава Губенко ухватился рукой за сидение велосипеда Василия и  покатил его к замыкающему движущейся впереди группы. Затем, вернувшись ко мне, повторил тот же маневр с моим участием. Таким способом мы обошли две или три группы соперников. Кое-кто из них возражал против такого вида взаимопомощи. В ответ Слава предлагал им использовать наш опыт.
Примерно на половине дистанции наступило чувство внезапного облегчения. Дыхание стало комфортным. Мы  преодолели «мертвую точку». После разворота в сторону Краснодара пошел сильный дождь. Но по сравнению с предыдущими испытаниями это было мелочью. Убедившись в нашем нормальном рабочем состоянии, Слава дал указание держать такой темп до финиша. После чего помчался в одиночку обгонять всех, кого видел впереди. Такой у него был рефлекс. Личное время Славы в данном случае значения не имело, поскольку результат засчитывался по последнему участнику команды. Занятое нами место остались мне неизвестными. Однако могу сказать, что приехали мы не последними, а где-то в середине общего потока.   
На финише бывалые ребята из Темрюка угостили меня заранее купленными лимонами. Вкуса первого цитруса я просто не ощутил. Обратив внимание на этот феномен, они скормили мне четыре или пять плодов, с интересом наблюдая за выражением моего лица. Я вспоминаю их угощение с большой благодарностью. Оно открыло мне неведомый ранее способ восстановления сил после ударной нагрузки. Позже, вызывая оторопь окружающих, я ел лимоны целиком в периоды зимних сессий и бедных витаминами студенческих весен. От съеденного плода меня всякий раз пробивал жаркий пот. Благо в университетском буфете эти лимоны были в изобилии. Возможно, такая потребность объяснялась некими неполадками в моем организме. В более поздние годы ее у меня не было даже после марафонских забегов. 
Думаю, к месту рассказать еще об одном случае, подтверждающим оставшиеся невостребованными велосипедные таланты Славы. В один из выходных дней  лета 1960 года я с друзьями ехал на поезде в Новороссийск.  На окраине города мы увидели Славу, ожидавшего с велосипедом в руках открытия шлагбаума. Вторая встреча с ним состоялась часа через два на Суджукской косе. К нашему прибытию с Новороссийского вокзала на место купания Слава был уже там и довольно давно. Мы составили ему компанию. Вскоре в нескольких шагах  от нашей компании расположилась группа велосипедистов с гоночными велосипедами. Дождавшись, когда Слава в очередной раз пойдет купаться, ребята стали расспрашивать нас о нем с большим интересом.  Из разговора выяснилось следующее. Новые соседи по пляжу серьезно занимались велоспортом в одном из краснодарских спортивных обществ. В тот день, они «катались» из Краснодара в Новороссийск. Слава «выскочил» перед ними на трассу со стороны Крымска, «как черт», и помчался на перевал. Краснодарские «профи» в гонку не включились, снисходительно решив, что незнакомец скиснет на ближайших подъемах. Однако на трассе они его больше не видели и решили, что «крестьянин» остановился в каком-то из ближайших населенных пунктов. Найдя Славу отдыхающим в конечной точке своего путешествия, спортсмены были искренне поражены его выносливостью. Предлагали ему заниматься в их клубе. Однако переехать в Краснодар Слава не мог по семейным обстоятельствам. 
Его феноменальная выносливость, несомненно, была подарком природы. Таким же стойким был младший брат Славы Николай, мастер спорта по самбо. В середине 60-х Николай учился в Ростовской мореходке и поддерживал со мной товарищеские отношения. По окончании учебы он женился на своей давней зазнобе Оле Сазоновой, старшей дочери Крымского межрайонного прокурора, и поселился в Туапсе. Мореходную карьеру завершил капитаном сухогруза дальнего плавания.            
Постепенно занятия боксом поглотили все отведенное на спорт время. Для развития выносливости мы с ребятами из секции бегали кроссы по 20 км. В качестве развлечения ходили по воскресеньям через Неберджаевское ущелье в  Новороссийск. В праздничные дни мая 1959 года прошли с двумя ночевками по маршруту Абинская Шапсугская–Эриванская-Адербиевка-Геленджик.  На волне спортивных увлечений и совместных походов я сблизился с грузчиком фабрикатного цеха Виктором Недобенко, моим будущим сотоварищем по неудачной попытке поступить на юрфак Ростовского-на-Дону Университета в 1960 году.
Виктор, мой ровесник, жил с матерью и старшей сестрой в небольшом турлучном домике, отделенном от комбинатского забора узким проулком. Его отец погиб на фронте. Сестра трудилась рабочей в каком-то из цехов комбината. Мать вела домашнее хозяйство. До прихода в секцию бокса Виктор занимался спортивной гимнастикой, выполнил норматив второго разряда. Однако 1959 году секция распалась в связи с отъездом тренера. Отголоском приобретенных ранее навыков оставались лишь лихие сальто Виктора с высокого берега  Адагумки  в районе бывшего конного двора комбината.
Виктор дружил с Мишей Величенко и напоминал фигурой несколько
уменьшенную копию нашего слесаря. Однако в отличие от невозмутимо-спокойного Миши, он то и дело обнаруживал бьющую через край энергию. Был убежденным сторонником жесткого самосовершенствования, как единственно верного  и справедливого способа построения интересной судьбы.
Много читал. Увлекался Н. Чернышевским и Дж. Лондоном. Правда, порой его приемы саморазвития граничили с самоистязанием. В апреле 1960 года он предложил мне совместные утренние купания в Адагумке, протека-ющей метрах в трехстах от нашего подъезда. В это время года река была довольно быстрой и полноводной от тающего в предгорьях снега. Поскольку простое погружение в ледяную воду казалось ему недостаточным, было решено входить в реку постепенно, заложив руки за голову: для более эффективного закаливания. Мне это показалось излишним, однако, не желая уступать в способности терпеть экзекуцию, я согласился. На второй неделе купаний Виктор заболел воспалением легких, и наши процедуры были прерваны. К моменту его выздоровления вода была уже достаточно теплой. 

Захватывающе интересная работа следователя

Мысль о поступлении на юридический факультет у меня зародилась и окрепла в процессе чтения выпусков «Следственной практики». Это периодическое издание ВНИИ криминалистики Прокуратуры Союза ССР выпускалось  в качестве пособия для прокурорско-следственных работников и, согласно надписи на титульном листе, продаже в открытой сети не подлежало. Я же систематически получал новые номера «СП»  в ходе обмена книгами со старшей дочерью районного прокурора восьмиклассницей Олей Сазоновой. Случайное знакомство с одним из этих выпусков постепенно переросло в их целенаправленное изучение, а затем породило желание стать следователем.   
Сборники были кладезем  ярких случаев профессиональных находок и решений в ходе раскрытия преступлений. Детальное изложение процесса их расследования по степени сложности перипетий и эмоционального накала не уступало лучшим образцам мировой детективной литературы. Дополнительное уважение к материалам вызывал факт их подлинной документальности. Лишь значительно позже я понял, что это были жемчужины профессионализма и везения, извлеченные из громадного потока дел заурядных, и дел нераскрытых по причине профессиональных просчетов.
Ознакомившись со списком вступительных экзаменов на юридическом факультете, я решил, что наибольшую трудность составит иностранный язык (для меня английский), к которому я всегда испытывал застарелую  неприязнь. Именно ему я решил уделить основное внимание. Русский, литература и история мне казались предметами сравнительно легкими.   
Английским я занялся осенью 1959 года. Мне здорово повезло с учебником Натальи Бонк для студентов вузов. Мама купила эту книгу во время командировки в Москву. Именно благодаря Н.А. Бонк до меня, наконец-то, дошел смысл невнятных правил и таблиц, которые приходилось зубрить по школьному учебнику грамматики.
Дополнительными разъяснениями и  постановкой произношения меня основательно просветил Николай Федорович Лосев. Он согласился помочь с условием,  что учеба пойдет всерьез, однако от денег за репетиторство отказался. Занятия отнимали у него по 15-20 минут 2 раза в неделю. Проверялась правильность выполненных упражнений и давались новые задания.  Через много лет после завершения этой совместной работы он доверительно сказал мне, что такого усердного ученика, как я, не встречал за всю свою учительскую практику.  Мой интерес к английскому возрастал по мере накопления знаний. Я читал на нем простенькие книжки. Кроме того, совершенствовал разговорные навыки в общении с молодыми инженерами из Ирака, проходившими стажировку на комбинате. Эти ребята – Джамаль и Джабар, жили во 2-м подъезде нашего дома, в комбинатской мини-гостинице. Оба хотели поскорее освоить русский язык, однако на первом этапе общения были вынуждены пользоваться английским. До того, как они начали сносно говорить по-русски, их переводчиком был Николай Федорович.
Уважительное отношение к ранее малопонятному английскому завело меня в психологическую ловушку. Я почему-то решил, что остальные предметы не потребуют таких усилий. Увы! Это была ошибка.
Конечно, я повторял историю, русский язык и литературу. Однако, не имея представления о критериях оценок и уровне требований экзаменаторов, допустил ряд элементарных просчетов. Указать на них со стороны было некому.
В июле 1960 года мы с Виктором Недобенко сдали документы в приемную комиссию Ростовского госуниверситета.. Обязательным условием для поступления на юридический факультет в то время был трудовой стаж 2 года или служба в армии. Конкурс составлял 14 человек на место.
Для подготовки к поступлению в ВУЗ мы с Виктором взяли положенный по закону отпуск без содержания, который провели в Ростове-на-Дону, занимаясь усердной зубрежкой и посещениями консультаций для абитуриентов. Я согласился с предложенным Виктором жестким распорядком. На сон мы отводили не более 6 часов. Почти все остальное время посвящали учебе. По вечерам, одуревшие от чтения и изнуряющей жары, мы гуляли по ул. Энгельса (ныне Большой Садовой) и с отвращением пили ростовскую воду, противный вкус которой не могли замаскировать и газ с сиропом. 
Ростовская вода – это больная тема с глубокими корнями. Привыкнуть к ней казалось невозможно. Особенно после артезианских источников Крымского консервного комбината.
Незабываемыми впечатлениями о ростовском водопроводе задолго до нашего приезда в этот город поделился поэт В. Маяковский.   В одном из писем, датированных 1927 годом, он сообщал:
— Ростов тоже не роза! Местный хроникёр сказал мне: «Говорят, гений и злодейство не совместимы, а у нас в Ростове они слились вместе». В переводе это значит, что у них прорвались и соединились в одно канализационные и водопроводные трубы! Можешь представить, что я делал в Ростове. Я и пил нарзан, и мылся нарзаном, и чистился — ещё и сейчас весь шиплю» .
Забегая вперед, могу свидетельствовать, что «гений и злодейство» в системе ростовского водоканала не были разделены и через 40 лет после приведенных выше строк Маяковского.  Соединение питьевой воды с канализационными стоками я наблюдал (особенно зримо с наступлением весны) до отъезда из этого красивого южного города на Украину зимой 1967 года.   
В наше время (конец 2015 года) руководители ростовского водоканала рапортуют о приемлемом качестве водоочистки, жалуясь при этом на изношенность водопроводных сетей, приводящую к «вторичному загрязнению воды», то есть к неискоренимому соединению «гения со злодейством». 
Первым экзаменом было сочинение. После него отсеялось 2/3 получивших «неуды» соискателей. Виктор и я писали на свободную тему. Оценки получили одинаковые: по «трояку». Грамматические ошибки в моем опусе отсутствовали, однако тема была признана нераскрытой. По правде, содержание работы представляло собой кудрявую белиберду.  Я почему-то считал, что решающим фактором должно было стать знание грамматики.
Сочинение Виктора понравилось экзаменатору с запомнившейся фамилией Маркуца горячим обличением мещанской психологии и искренностью в стремлении совершенствовать себя и окружающий мир. Однако хорошей оценке помешали грамматические ошибки. Об этом Маркуца сожалел, как мне показалось, совершенно непритворно.      
По трояку мы получили и на устном экзамене по русскому языку и литературе.
На экзамене по истории я не смог точно назвать дату восстания И. Болотникова. После этого, экзаменатор стала «гонять» меня по датам различных событий. Тут тоже все закончилось тройкой. Единственной отрадой стал экзамен по английскому. На нем я получил оценку «отлично». Однако мне она не помогла. Не набрав проходных баллов, я остался за бортом конкурса. Виктор получив тройки по всем четырем предметам, также не попал в число счастливчиков. 
Прощаясь с Ростовом, мы увозили с собой не только опыт экзаменационных неудач, но и впечатления о недостойных, а порой и жалких  приемах соперничества, применявшихся некоторыми нашими конкурентами. Гнусным было использование шпаргалок.  Кроме того, присутствовало вызывающее подозрение своей численностью племя  милитаризированных абитуриентов – соискателей в солдатской форме.  Тут прошу прощения у служивых, прибывших на экзамены непосредственно из воинских частей. Некоторым из них в случае неудачи предстояло вернуться обратно и продолжать службу до осеннего приказа об увольнении. Речь идет о ряженых, пребывавших в запасе по году и более, и пытавшихся вызвать сочувствие экзаменаторов предусмотрительно сохраненной в сундуках солдатской формой (правда, без погон).
Безоглядное желание отдельных персонажей выделиться из общей массы абитуриентов и заслужить одобрение представителей ВУЗа порой выглядело анекдотично. Когда на консультации по русскому языку молодая девушка-преподаватель похвалила одного «служаку» за правильный ответ, он, вскочив с места, ничуть не стесняясь присутствующих, гаркнул строевым голосом: «Отличник боевой и политической подготовки такой-то». Интересно было бы проследить дальнейший жизненный путь этого отличника-подхалима-выскочки. В тот раз мы с Виктором решили, что такие персонажи готовы ради карьеры и на более «впечатляющие» поступки. Однако в дальнейшем нам встречаться с ним не пришлось.   
 Интересными были  и представления о привычках и вкусах молодых горожан. По вечерам толпы парней и девушек методично утюжили в обоих направлениях «Брод» (местный Бродвей) – отрезок улицы Энгельса между Ворошиловским и Буденновским проспектами.  Перемещение потоков от «молока  до табака» (молочного магазина на углу Ворошиловского и табачного на углу Газетного переулка) начиналось примерно с 20 и заканчивалось в 24 часа. Участники шествия съезжались изо всех районов города. Складывались межгрупповые связи. Пересказывались новости, шли мелкая торговля и обмен. Иногда возникали потасовки. Время от времени среди гуляющих появлялись известные спортсмены – боксер Лев Мухин (серебряный олимпийский призер 1956 года в тяжелом весе), штангист Виктор Лях (чемпион СССР, рекордсмен мира - средневес) и некоторые другие. Мухина, как правило, сопровождала свита поклонников. В. Лях, недавний сержант-сверхсрочник Ростовского СКА, произведенный в младшие лейтенанты за спортивные достижения, прогуливался по «Броду» обтянутый кителем с летными петлицами, поражая окружающих разительным контрастом между шириной плеч и узостью талии. Обстоятельства  его карьерного роста в СКА мне стали известны позже от чемпиона ВС СССР по боксу Г.И. Янова, проходившего службу в этом спортивном клубе в звании старшины. Гена рассказал мне также о забавной детали в поведении Виктора. Знакомясь с заслуживающими внимания людьми, тот обычно представлялся: «Виктор Лях, чемпион СССР».
Этого известного штангиста мы с Виктором встречали каждое утро во время завтрака в малолюдном кафе-молочной на углу ул. Горького и Ворошиловского проспекта. Иногда сидели за соседними столиками. Как правило, его основным блюдом были два бифштекса и неизменная бутылка молока.  Завтракал он всегда в одиночестве.    
 Легкую  оторопь вызывала массовая приверженность завсегдатаев «Брода»  к единой форме одежды. Летом 1960-го дресс-код предписывал носить накрахмаленную (чтобы держала форму треугольника) хлопчатобумажную рубашку красного цвета (их красили в химчистках и самостоятельно) с белыми пуговицами и черные брюки с зауженными штанинами. Исключением был некий Мотя-тряпочник, ежедневно обновлявший принятую форму лично изобретенными и изготовленными деталями. Свои изделия он демонстрировал, невзирая на погоду и сезон, в течение многих лет. В последний раз я видел его перед своим отъездом из Ростова зимой 1967 года. 
В толпе этих клонов, мы с Виктором, в наших  клетчатых распашонках и светлых брюках выглядели инородным телом. Впрочем, нас это не смущало ни в тот год, ни позже.  В 1964 году знакомая студентка мединститута доброжелательно посоветовала мне «одеться, как все», чтобы не было стыдно выходить на Энгельса (Большую Садовую ул.). Поскольку совместных прогулок с ней в моих планах не было, совет  остался без внимания.   
Кстати, летом 1961 года униформа завсегдатаев «Брода» претерпела частичные изменения. Красные рубахи переменились на черные. Белые пуговицы и брюки оставались прежними.   
Другим поразительным фактом для нас стало полное безразличие ростовчан к проводившемуся республиканскому первенству по спортивной гимнастике. Соревнования проходили во дворце спорта «Трудовые резервы». Об этом сообщали многочисленные афиши. Опасаясь не пробиться на зрительские места, мы с Виктором пришли заранее. Однако трибуны, несмотря на бесплатный вход, были до обидного пустыми в течение всего периода соревнований. Известный гимнастическими традициями Ростов, воспитавший, четырехкратную олимпийскую чемпионку Людмилу Турищеву, по части взращивания болельщиков этого вида спорта оказался слабоватым.
Мы вернулись в Крымск, решив повторить попытку поступления в следующем году с учетом полученного опыта. Особой печали от неудачи на экзаменах я не испытывал, втайне рассматривая продлившееся пребывание в близком моему сердцу Крымске, как отсрочку для пополнения знаний. Возможность повторного провала мне представлялась маловероятной. Теперь правила испытаний были известны в достаточном объеме. Некоторую прежнюю неуверенность сменил спортивный азарт.  Готовиться ко «второй попытке» начал заранее, тщательно оценив объем учебного материала,  степень глубины его изучения и необходимое для этого время. Благо, экзаменационные вопросы по всем предметам публиковались в справочнике для поступающих в ВУЗы.
Памятуя допущенные «проколы» на экзамене по истории, выписал и систематизировал все даты из текста учебника. Их перечисление занимало несколько тетрадных листов и по объему намного превосходило таблицу-приложение к учебнику. К следующей весне я без труда извлекал из памяти точное время всех перечисленных событий или называл явления и факты при указании на их дату. Помню шок Юры Музыченко, помогавшего мне убедиться в надежности хронологических познаний.   «Погоняв» меня вдоль и поперек таблиц, и не обнаружив ни одного сбоя,  он почему-то произнес: «Тебе надо идти на службу в  разведку».
Для  подготовки к сочинению, не мудрствуя лукаво, я соорудил и тщательно отшлифовал заготовки по произведениям классиков литературы, представленных в школьных учебниках. Эти наработки тоже надежно осели в памяти. В отличие от свободных тем такой подход позволял «раскрывать» содержание сочинения в шаблонных рамках границ учебников, снижая роль субъективной оценки экзаменатора.
Английским я занимался в охотку. Больше для своего удовольствия. В целом вся подготовка занимала у меня не более двух часов в день. Таким образом, времени после окончания работы хватало на учебу, на спорт и на развлечения.
Осенью 1960 года моего сотоварища по провальному поступлению на юрфак Виктора Недобенко призвали в армию. Меня эта доля миновала по причине тогдашней непригодности к строевой службе. Такое решение медицинская комиссия Крымского РВК приняла еще зимой 1959 года по итогам десятидневного обследования в стационаре районной больницы. Одновременно со мной, на соседней кровати, по направлению РВК коротал время футболист районной команды Сергей Тарасян. Нас признали непригодными для военной службы в мирное время по одинаковым статьям расписания болезней кровообращения (сердечная недостаточность и гипертония). Заключение о проблемах со здоровьем меня ничуть не обрадовало. Серега принялся штурмовать военкомат с требованием отменить диагноз и направить его на службу. В конце концов, эта просьба была удовлетворена. Благополучно отслужив срочную, Сергей вернулся в Крымск, продолжал играть за районную команду. Затем тренировал подростков. Он умер от диагностированной комиссией военкомата болезни сердца через 47 лет - в 2006 году. Я же, пораскинув мозгами, решил использовать отсрочку для поступления в ВУЗ, из рядов которого был готов отлучиться на службу в любой день после сдачи вступительных экзаменов. В таком случае у меня оставалось бы гарантированное право возвращения к учебе после увольнения в запас. 
Выявленная военкоматом гипертония стала серьезно досаждать мне в конце 60-х. Очевидно, это было обусловлено генетически. Гипертоником был дедушка В.Н.Ткачук. Две сестры отца, Леся и Ната, многие годы страдали тяжелейшей гипертонией, ставшей причиной их смерти. 
По необъяснимому наитию, после малоэффективных попыток медикаментозного лечения, я пришел к оздоровительному бегу, дополняя его раунатином, препаратом растительного происхождения. А через некоторое время полностью отказался от лекарств. Подробнее об этом расскажу далее. Сейчас об итогах: в 2000-м при увольнении в запас в возрасте 59 лет я был признан годным к строевой службе без ограничений.  В ходе одной их последних диспансеризаций периода военной службы подвергся  направлению на эхокардиографию сердца по причине аномально редкого, 38 ударов в минуту, пульса. В ответ на мои замечания о ненужности этой процедуры терапевт убежденно заявила, что ситуация грозит летальным исходом в любой момент. Однако специалист ЭХО-КГ была оптимистична. По ее словам, такой мощной сердечной мышцы она не встречала за всю свою практику ни разу.  А феномен моего пульса объяснялся понятием «тренированная брадикардия».   Гипертонии не было  и в помине. 

Приезд Вити Левина

В ноябре 1960 года к нам неожиданно приехал мой двоюродный брат Виктор, сын тети Леси. В тот день я направлялся на работу во вторую смену. Виктор поднимался мне навстречу по лестнице нашего подъезда. Весь его багаж помещался в тощем портфеле. Кузен, не раскрывая причин отъезда из родного дома, попросил у моей мамы разрешения пожить с нами до следующего лета. Примерно через неделю письмо с аналогичной просьбой пришло от Леси.
Приезд Виктора внес в нашу размеренную жизнь некоторую сумятицу. Со значительными трудностями (завод останавливался на межсезонный ремонт) его удалось устроить на работу в качестве подсобника в жестяно-баночный цех комбината. Брат сильно изменился со времени нашей последней встречи в 1956 году. Стал взвинченным, вскакивал среди ночи и, сидя в постели с закрытыми глазами, произносил горячие монологи на тему футбольных  тренировок, обильно украшая их рифмованной ненормативной лексикой. Утром он ничего не помнил. Мама же отмечала, что столько брани не слышала за всю жизнь.
В его отношении к Крымску сквозило чувство легкого превосходства жителя областного города Ровно, где к тому времени обосновалась семья Левиных, над обитателями провинциального городка-станицы. Виктор Романович проходил службу в качестве главного хирурга Окружного  военного госпиталя № 442. Тетя Леся работала главным инфекционистом в областной больнице.
По ходу знакомства с нашей квартирой Виктор с легким укором отметил простоту обстановки. Удивился отсутствию ковров и холодильника. Действительно, прибор под названием «Саратов II», похожий по размерам на тумбочку, появился у нас позже. Его подарила сестра мамы тетя Таня, получившая  это устройство в качестве премии ВДНХ за новый сорт помидоров. Ковров же мама не переносила до конца дней, называя их пылесборниками.
Поинтересовавшись моими спортивными увлечениями, Виктор сообщил, что покажет, как надо боксировать по-настоящему на первой же совместной тренировке. Он, оказывается, тоже занимался боксом. Но основным увлечением по-прежнему оставался футбол.
Из жильцов нашего подъезда внимание Виктора сразу же привлек Борис Альберт, сын главного инженера комбината, умершего весной 1957 года.
Подробнее о Борисе
Это был широко известный в кругу молодежи Крымска персонаж. В школьные годы Борис достиг неплохих результатов в спорте, выигрывал стометровку на районных соревнованиях, красиво работал на турнике (я наблюдал это летом 1957-го). Правда, учебе относился наплевательски и окончил школу двумя годами позже ровесников. По наблюдениям Н.Ф. Лосева, в общении с одноклассниками Альберт выделялся высокомерием и наглостью, с учителями вел себя развязно-фамильярно. 
Кончина его отца случилась от сердечного приступа по возвращении домой со школьного педсовета, посвященного «разбору полетов» сына. Соседи отметили, что провожать родителя на кладбище Борис не пошел, заменив печальную процедуру прослушиванием пластинок.
Летом 1957 года достоянием жильцов нашего дома стала история с двухходовым телефонным розыгрышем, в процессе которого  Борис и его друзья потешились над недалекой и манерной супругой тогдашнего директора комбината М.С. Сабанского (единственной домохозяйкой из жен всех известных мне директоров). Первый звонок был сделан от имени телефонной станции. После расспросов «пани» о длине шнура к телефонному аппарату была высказана рекомендация отрезать от провода лишние 20 см и запихнуть их в ж… Второй разговор состоялся через полчаса. Телефонный собеседник, представившись участковым милиции (легендой Крымска Г. Волощуком), поинтересовался, звонили ли обиженной женщине хулиганы. Когда же та стала горячо рассказывать о деталях происшедшего, собеседник успокаивающе произнес: «Не волнуйтесь, хулиганы пойманы. Можете провод из ж… вытащить».   
Авторство Альберта и Ко в розыгрыше было раскрыто по причине несовершенства легенды, недооценки крутого нрава М.С. Сабанского и слабости воли соучастницы, дежурной телефонистки комбинатского коммутатора (АТС в то время не было). Реальные звонки были сделаны из квартиры Альбертов, располагавшейся этажом ниже  жилища Сабанских. Телефонистка же, согласно уговору, должна была сообщить потерпевшим, что неизвестные звонили из фойе клуба. Однако дежурная культурного центра факт категорически звонка отрицала. А работница коммутатора, вызванная к директору, выдала тайну под угрозой увольнения с работы.
Последствия разбирательства Борис расценил как пустячные: Марьян Станиславович Сабанский  просто перестал узнавать  его при встречах .
Весной 1958 года Боря приобрел дополнительную популярность, как герой фельетона «Белая ворона», опубликованного под чьим-то псевдонимом в районной газете «Призыв». Семья Альбертов подозревала в авторстве произведения секретаршу заводоуправления Е.И.Трощенко со второго этажа нашего подъезда, жену отставного замполита, избранного парторгом пригородного колхоза имени Ленина. Правда, прямых доказательств ее причастности к литературному творчеству не было.
Газетную вырезку мама переслала мне в Белогородку. Смачное описание поведения Бориса в клубе  перемежалось восклицаниями: «Посмотрите, как вызывающе он одет, какие развязные позы принимает у биллиардного стола, как бесцеремонно тушит сигарету в горшке с нежными цветами!» и т.п.    
Странно, но по прочтении опуса возникало впечатление, что автор втайне завидует умению Альберта красиво совмещать изысканную небрежность с хамством.  В наше время фельетон, возможно, был бы отнесен к разновидности рекламы, повысившей, популярность Бориса у поклонников, и сделавшего известным среди людей, не подозревавших о его существовании.      
Следует отметить, газетная публикация с предосудительными сведениями о представителях рода Альбертов  была не первой. 
В конце 40-х годов отец Бориса, в то время директор Херсонского консервного завода, был осужден на 25 лет лишения свободы за «хищения социалистической собственности». Прискорбному событию, по словам мамы, посвящалась статья центральной газеты «Правда». Механизм хищений был прост. Поступавшие на завод ранние помидоры уходили на рынок, где продавались по высоким ценам начала сезона. Завод же получал эти плоды по одинаково низкой государственной закупочной цене в течение всего периода их переработки. Разница между закупочной и рыночной ценой, помноженная на приличные объемы похищенного, позволяла извлекать огромные деньги. Образовавшаяся вначале поставок недостача веса «раскладывалась» на весь рабочий сезон и маскировалась официально допустимыми нормами производственных потерь. О широкой жизни расхитителей, по сообщению газеты, свидетельствовал свадебный подарок Альберта-старшего дочери секретаря райкома партии. Речь шла о новенькой автомашине «Победа». 
Из мест отдаленных отец Бориса освободился досрочно. По утверждениям сына, он был признан жертвой политических репрессий. В доказательство этого Борис показывал (мне тоже) висевшую в одной из комнат их квартиры групповую фотографию инженерно-технических работников Крымского консервного комбината. В центре снимка располагался главный обличитель сталинских репрессий Н.С. Хрущев (он приезжал в Крымск дважды). Альберт старший, как главный инженер комбината, сидел справа, плечом к плечу  с «персеком». 
Благодаря прежним накоплениям семьи и родственникам в Одессе Борис имел невиданный по тем временам в Крымске гардероб и стойкую группу поклонников обоего пола. Искать работу не спешил. Вечера проводил на танцах или в компании близкого по духу окружения.  Зимой 1960 года ездил «на танцевальный сезон» в Ленинград, где квартировал в студенческих общежитиях. Рассказывал мне о своих успехах на балах в каком-то дворце. Короче, полностью соответствовал тогдашнему статусу «стиляги». 
Правда, его репутацию в глазах ровесников несколько портило несовместимое с уличным кодексом обстоятельство. Несмотря на мужественную красоту и отличное телосложение, помноженные на  наглость и умение затевать скандалы, он без стеснения уклонялся от личного участия в спровоцированных им групповых драках, используя общепризнанные спринтерские навыки. Однажды за ним безрезультатно гнался Женя Голов.
Надо сказать, первоначальный интерес Вити Левина к Борису Альберту вскоре перерос в желание установить приятельские отношения. Однако попытки двоюродного брата сблизиться Борис почему-то отверг. Не помогала даже систематически  «проставляемая» выпивка. Причина такого неприятия для меня осталась неясной.
Дабы не отвлекаться в дальнейшем на описание деталей бурной судьбы Бориса следует отметить ее основные точки. Армия с досрочным увольнением по состоянию здоровья, лишение свободы за кражу автомобильных колес у главного инженера комбината Чигиринского, женитьба на одной из давних и терпеливых поклонниц, красивой и работящей Алле с дипломом инженера, вещи которой он даже в начале знакомства не раз проигрывал в карты (любовь зла),  переезд в Одессу. В середине 80-х он - директор одного из одесских ресторанов. Приезжал в Крымск повидаться с друзьями детства. Демонстрируя состоятельность, показывал отдыхавшему у матери Сереже Синченко толстую пачку сотенных купюр. Приглашал его в ресторан, однако предложение Бориса Сергея не заинтересовало. При упоминании о деньгах Альберта Сережа в разговоре со мной ограничился замечанием, что такой толстой пачки купюр еще ни у кого не видел. На этом интерес работника НИИ к дензнакам Бориса иссяк.  Из сообщений  Аллы подругам известно, что Борис умер в конце 80-х от болезни печени. Сама же Алла, по слухам, уехала на постоянное жительство в Германию. 
Забавно вспомнить. Одно время подражать Альберту в одежде и стиле поведения решил воспитанник авиамодельного кружка Г.Ф. Григориади, мой будущий товарищ по производственному обучению и работе в мехцехе, Саша Костенко. За модной одеждой он поехал в Москву. Купил там туфли с толстыми подошвами на пару размеров больше необходимого (свободное пространство набивалось газетой).  Заузил до предела брюки. Приобрел рубашку в яркую клетку. 
Его рассказ о демонстрации покупок москвичам и гостям столицы помню дословно:
«Иду по Горького (Тверской). Дуды (штанины) – во-о-о!!! Коры (туфли) –во-о-о!!! У народа шары; на лоб!!!».
Не исключено, что необычность видения дополнялась высоким ростом и длинными худыми ногами товарища. Из-за этой особенности его телосложения мой бывший мастер Б.А Ревницкий жаловался на навязчивое подсознательное желание именовать Сашу Журавлевым. 
В Крымске на комичность нового облика Сане мягко намекнул  Г. Ф. Григориади. Кроме того, руководитель авиамодельного кружка, кумир своих воспитанников, без всяких недомолвок посоветовал ему держаться подальше от Альберта и его друзей, которым предрек короткое и неинтересное будущее. Впоследствии Саша, со свойственной ему способностью к самоиронии, не раз с усмешкой вспоминал свои юношеские искания. При мне он стал отличным токарем, а позже  и кавалером ордена Трудового Красного Знамени.
В 1960 году парторг мехцеха Е.Т. Ильин предложил нам с Сашей вступить в КПСС. Саша был «за» и вскоре стал кандидатом. Я же, несмотря на полное согласие с идеями партии, ответил, что еще не дозрел до столь важного решения. Причиной отказа было стойкое нежелание участвовать в различного рода пустопорожних собраниях, особенно партийных.
В 1988 году Сашу Костенко избрали делегатом 19-й Всесоюзной конференции КПСС. По ходу участия в этом партийном форуме он посетил известного нам обоим бывшего бригадира томатного цеха Володю Щербака, ставшего Министром пищевой промышленности РСФСР, и  выступив в роли гоголевского кузнеца Вакулы, по наущению родной дирекции испросил для крымского комбината некие преференции. Что именно, я не помню.
Щербак, по словам Сани, отнесся к просьбе с пониманием и, более того, вскоре ее выполнил.   
В 1989 году Саша был вынужден оставить работу у станка по состоянию здоровья и перешел на должность машиниста холодильной установки.
Вернемся к Вите Левину
Отвергнутый Альбертом и его окружением, Виктор влился в секцию бокса и вошел в круг моих друзей.  Показать мне, как надо боксировать по-настоящему, у него, несмотря на превосходство в весе и росте, не получилось. Во время первого спарринга с братом тренер А.Г. Тричев попросил меня боксировать помягче. Этой рекомендации я придерживался и в дальнейшем. Однако в целом Виктор занимался успешно. Выиграл бой в матчевой встрече с боксерами из Новороссийска.  Его нервы постепенно пришли в норму, и он перестал будить нас футбольными монологами. 
В начале лета 1961 года Виктор по неведомому нам с мамой плану уехал в Одессу к тете Лизе, откуда намеревался направиться Ленинград для поступления в военное училище железнодорожных войск. В командовании этого учебного заведения у Виктора Романовича был один из его многочисленных знакомых. 
В дальнейшем Виктор не раз удивлял родных и близких поведением, круто ломающим привычный порядок жизни. В военное училище он поступать передумал. После службы в армии женился на девушке-маляре. Вместе с ней работал в одной из строительных организаций Днепропетровска. Там, выйдя однажды вечером во двор выбросить мусор, пропал без вести. Вся его одежда в момент исчезновения состояла из хлопчатобумажного спортивного костюма.
Через шесть месяцев жена получила открытку из Красноярска, где Виктор в свое время проходил срочную службу. Брат сообщал, что работает «в заводской столовой на холодных закусках». Просил выслать деньги на обратную дорогу. Однако, получив перевод, потратил его на утоление «духовной жажды» крепкими напитками. После этого в экспедицию за Виктором выехала его жена.
Вернувшись в Днепропетровск, брат от дружбы со «змием» не отказался. Прервал их отношения обширный инфаркт.
В 80-х Виктор дважды приезжал Москву, очаровав наших детей свободной речью и приятным общением. Рассказывал о строгом воспитании своих детей - двух девочек. С ностальгией вспоминал время, проведенное в Крымске.
В 90-х, вернувшись в Ровно, занялся предпринимательством, однако был дважды обманут компаньонами. Его неудачи обернулись для тети Леси потерей бывшей «генеральской» квартиры и переездом в более скромное жилье. Виктор Романович к этому времени умер. Младший брат Вити Игорь разительно отличался от него послушным характером, вежливостью и безразличным отношением к родным и близким. Окончил медицинский ВУЗ в Киеве. При поддержке начальника «лечсанупра» украинского ЦК Прилукова, мужа институтской однокурсницы тети Леси, стал главным терапевтом цековской, а затем президентской больницы. С родными по линии Ткачуков отношений никогда не поддерживал. Во время случайных встреч демонстрировал приторные родственные чувства, однако о своих настойчивых предложениях встретиться по конкретным поводам забывал навсегда сразу после расставания.   
Мне кажется, что Виктор, несмотря на непредсказуемый характер,  был гораздо ближе тете Лесе, нежели Игорь. Самым счастливым для Виктора оказался последний отрезок его жизни, всецело посвященный тренерской работе с юными футболистами ДЮСШ в Ровно. По личным впечатлениям Васи (моего дяди), для  этих ребятишек брат был предметом восхищения, поклонения.      
Он умер 9 мая 2009 года от болезни почек, находясь в одной больнице с тетей Лесей. Я узнал об этом от тети, когда позвонил ей  в палату, чтобы  поздравить с Днем Победы. Накануне смерти в телефонном разговоре Витя планировал нашу встречу в Москве. Было в дате его кончины что-то символичное. Родился в семье фронтовиков в г. Джалал-Аба;де, умер в День Победы.

Вступительные экзамены в ВУЗ. Попытка номер два.
Летом 1961 года я вновь приехал в Ростов-на-Дону впритык к началу вступительных экзаменов. С учетом опыта предшествовавшего года заблаговременный приезд для  посещения различного рода консультаций показался мне малополезным. Кроме того, не было никакого желания вести  бесприютную жизнь абитуриента в душном городе с вонючей водой.  Готовность к  встрече с экзаменаторами базировалась на четком представлении об уровне требований, намерении ответить на любые вопросы и пресловутой спортивной злости. 
Конечно, это было проявлением завышенной самооценки. Однако  она помогла поддержать боевой настрой и избавила от отнимающей силы нервозности. По вечерам я ходил в летний кинотеатр повторного фильма на серию комедий Чарли Чаплина, которых хватило на весь экзаменационный период. От непрерывного смеха по окончании киносеансов болел брюшной пресс.  Спал крепко, без сновидений.
По  результатам экзаменов набрал 19 баллов из 20-ти возможных, получив три пятерки и одну четверку (по сочинению). Проходными были 16 баллов. Из особенностей общения с экзаменаторами запомнились диалоги с преподавателем кафедры английского языка Эриксон (имени и отчества, к сожалению, не помню) и представительницей исторической науки  (фамилии не знаю).
Эриксон, увидев меня, удивленно спросила: «Разве вы не поступили в прошлом году? Я же поставила вам «отлично».  Выслушав объяснения, продолжила: «Языка за год не забыли?».
Затем предложила прочесть и перевести текст без положенного мне словаря. К счастью, незнакомым оказалось всего лишь одно ныне широко известное россиянам слово Barrel (баррель, бочка), которое я распознал по контексту. Периодически встречаясь с этой женщиной в коридорах факультета в годы учебы, я всякий раз видел приветливую улыбку доброй знакомой.
Преподавателя истории я буквально засыпал датами. Одну из них она назвала ошибочной. Возможно, мое поведение было тактически неверным, но я заспорил и продолжал «давить» на нее даже после того, как она сообщила, что ставит мне «отлично». Уж очень памятным было мне прошлогоднее фиаско с датами, из-за которых я получил «трояк».    
1 сентября 1961 года я был зачислен на юридический факультет Ростовского-на-Дону государственного университета.
   Очень жаль, что рядом со мной не было сурового романтика (не приукрашиваю) Виктора Недобенко. Он поступил в ВУЗ через два года, избрав на этот раз факультет психологии Ленинградского университета. Вот уж кто продирался «через тернии к звездам». Не набрав нужных баллов для зачисления на дневное отделение, поступил на вечернее. Для получения заветной прописки пошел в «лимитчики»:  работал бетонщиком, заливал и укладывал бетонную смесь в строительные конструкции, жил в четырехместной комнате общежития. Успешно завершил учебу. В 1985 году защитил кандидатскую диссертацию, купил кооперативную однокомнатную «хрущевку». В том же году я побывал у Виктора в гостях. Познакомился с его женой и сыном – Костиком, студентом медучилища.  Мне показалось, что за достижение намеченных целей Виктор излишне щедро расплатился своим физическим здоровьем и душевным комфортом. Может быть, мы встретились не в самое лучшее для него время. Друг  явно переживал  фазу «выжатого лимона». С тех пор мы лишь изредка перезванивались. После призыва его сына на срочную военную службу я, по просьбе Виктора, помог новоиспеченному медику занять должность фельдшера санчасти.
Позже, судя по данным Интернета,  природные силы и воля моего друга взяли верх. В настоящее время Виктор Константинович доцент Санкт-Петербургского государственного архитектурно-строительного университета, с 2012 г. действительный член Европейской академии естественных наук.   
Мой отъезд в Ростов, расставание с механическим цехом и кругом друзей нагоняли грусть. До сих пор мне кажется, что 1958-1961 были лучшими годами жизни. В течение многих последующих лет (до полного разгрома комбината) я навещал цех при первой возможности. Заряжался энергией от общения с людьми, достойно исполнявшими понятное и нужное дело.   Добрые, в том числе и дружеские, отношения сохранились у меня со многими бывшими коллегами-металлистами и их детьми по настоящее время.
В завершение производственной эпопеи хочу добавить два соображения.
Первое навеяно случайно увиденным текстом «высоколобого» автора о том, что нынешнее небывалое социальное расслоение наших граждан является логическим продолжением несправедливого распределения благ в СССР.
Опровергать этот бред на теоретической «поляне» не буду. Приведу факты из времен работы на Крымском консервном комбинате.
В 1961году оклад директора комбината Н.И. Игнатушина, нашего соседа по лестничной площадке, составлял 140 рублей. Я знаю об этом от его жены Антонины Иосифовны, сотрудницы комбинатской лаборатории.  Оклад мамы был 120 рублей.  Наши ветераны станочники зарабатывали в среднем не менее 120 рублей в месяц. Лекальщик Жора Мавромати – до 200 руб. Семья директора в составе 6 человек (трое взрослых и трое детей) жила в трехкомнатной квартире с отдельным  туалетом. Ванны не было. Точно в таких же квартирах  в разных подъездах жили несколько семей из рабочих династий и межрайонный прокурор П.Н. Сазонов (тоже  с семьей из 6 человек). 
Заработки квалифицированных рабочих на предприятиях тяжелого машиностроения, доходы шахтеров и металлургов были намного выше наших. Летом 1983 года, показывая мне цеха Иркутского завода тяжелого машиностроения, Марик Глухов спросил у токаря-карусельщика о его заработке за последний месяц. Оказалось - 850 рублей. Оклад союзного министра в то время составлял 500, а секретаря райкома КПСС – 150 рублей.   
Второе соображение о том, что информационные помои выплескивались на нас так называемыми «партнерами» даже в периоды горячего братания Н.С. Хрущева  с милой его сердцу «американщиной».
В 1961 году комбинат посетила кубинская делегация. Ознакомившись с продукцией в дегустационном зале лаборатории, гости убедительно просили маму провести их в технологический цех, изготавливавший тушёнку. Такие посещения исключались по соображениям санитарии. Работники попадали в  цех после переодевания и прохождения санитарных процедур, в том числе осмотра рук и состояния ногтей. При необходимости работница контрольного поста делала  гигиенический «маникюр».
Тем не менее, гости был  настойчивы. Наконец, один из них, отведя маму в сторону, пояснил: у них распространен слух о том, что поставляемая  на Кубу  тушёнка Крымского комбината изготавливается из человечины, а точнее, из  тел умерших стариков.      
 Пришлось опровергать бред показом содержимого заводского холодильника, а затем и всего технологического процесса.