Однажды Оля пришла домой раньше обычного. То ли она встала в тот день слишком рано утром, то ли накануне несколько ночей подряд мало спала, но она с трудом что-либо соображала и практически засыпала на ходу. Катюша, ее повзрослевшая дочь, почти уже не ребенок, но пока еще и не девушка, готовилась в это время ко сну, и босиком, в одной ночной рубашке выбежала из комнаты встречать маму, раскинув руки в объятиях и норовя запрыгнуть, ухватиться за шею и прижаться губами к маминой прохладной щеке.
С трудом оторвав от себя сияющее от восторга лицо «малютки», Оля строго пожурила ее за слишком бурное приветствие, чуть не сбившее ее с ног, но тут же потрепала рукой по русой растрепанной голове и ласково напомнила:
— Катюша, милая, ложись «спатки». Время позднее, тебе уже пора…
— Да, мамочка, уже иду… А ты посидишь со мной? Ну, пожалуйста, хоть чуть-чуть…
Оля внимательно и немного удивленно посмотрела на дочь. Катюша давно не просила ее посидеть рядом или почитать, она уже несколько лет как выросла с этого возраста, а тут вдруг ей так захотелось... Весь облик ее выражал это желание, глаза блестели и заглядывали снизу вверх на маму, руки были сложены в безмолвной молитве на груди, а губы вытянулись трубочкой и казалось уже заранее приготовились поцеловать, благодаря маму за согласие. Ей так хотелось просто прижаться и побыть рядом, что Оля не смогла отказать:
— Хорошо, но только чуть-чуть. Я очень сильно устала. И читать я не буду, просто посижу рядом в тишине, хорошо?
— Конечно мамочка, не надо читать, просто посиди со мной, а хочешь — ложись рядом со мной и полежи.
— Нет, милая. Если я лягу рядом — я мгновенно усну и уже ничто меня не поднимет.
— И не надо, так и спи до утра.
— Катюша, родная, мы с тобой так не выспимся. Поспать вместе поспим, а отдохнуть и восстановить силы полностью не сможем. Я буду мешать тебе, а ты мне. Так что ты ложись, а я просто посижу немного рядом.
Оля давно уже села на краю расстеленного дивана, а Катя все крутилась вокруг нее и никак не могла угомониться. Наконец, она улеглась, забралась под одеяло, свернулась калачиком, как кошка, и положила голову к маме на колени. Да так смешно вывернула ее при этом, чтобы иметь возможность заглянуть маме в глаза, что Оля не выдержала, и засмеялась. Как ни была она устала в тот день, как ни хотелось ей самой лечь и тут же уснуть, эта невинная и нежная привязанность дочери как будто придавала ей сил. Усталость потихоньку отходила на второй план, сердце раскрывалось и наполнялось любовью, умилением и тишиной.
Говорить не хотелось совершенно, они обе чувствовали это и молчали, только еще больше прижимаясь друг к другу. Оля уже практически совсем склонила голову к самым коленям, на которых лежала голова дочери, и облокотила ее на подлокотник дивана. Катюша блестела в темноте белками светло-серых глаз и улыбалась нежно и ласково. С улицы доносился отдаленный шум дороги, через незанавешенное окно в комнату заглядывала ущербная луна и серебрила кусочек пола. Бесшумно зашел, потягиваясь, большой белый кот и улегся прямо посреди освещенного белого квадратика. Мать и дочь все продолжали сидеть рядом неподвижно и молча, и, не отрываясь, смотрели друг на друга, как будто им уже не нужно было больше общаться словами, а достаточно было только видеть и говорить одними глазами.
— J’aime tu (фр: Я люблю тебя) — тихо и нежно произнесла Катюша, и, лукаво улыбнувшись, посмотрела на маму. Оле показалось, что это и не слова вовсе прозвучали, а само пространство вдруг наполнилось каким-то мягким, любовным движением и материализовало этот звук. Она улыбнулась в ответ и продолжала молча смотреть на дочь, как будто лаская и убаюкивая ее своим взглядом.
— Мама, а ты поняла, что я сейчас сказала? — не унималась Катюша, улыбаясь в ответ еще шире и хитро прищуривая глаза. Она знала, что мама никогда не изучала французский язык и вряд ли могла понять сказанные ею слова, но она хотела застать ее врасплох и услышать это. Оля действительно не понимала в тот момент значения произносимых дочерью слов, ни первых, ни последующих. И дело было вовсе даже не в языке… Она смотрела в глаза дочери нежно и мягко, и так внимательно, будто хотела раствориться в них. Голова ее была абсолютно пуста и ни одной мысли не отвлекало от глубокого и задумчивого созерцания. Звуки доходили до ее сознания не сразу, а спустя некоторое время, и не четко, а приглушенно и практически невнятно, как будто через плотную завесу. Но сердце ее было открыто настежь, и как минуту тому назад она не услышала, а скорее почувствовала движение пространства вместо слов, так и теперь — ей не нужно было ни переводить, ни понимать, чтобы точно знать о чем ее сейчас спрашивает дочь.
— Ты сказала: Я люблю тебя, — произнесла Оля, вряд ли еще мгновение тому назад осознающая что она сейчас ответит Кате.
— Как ты догадалась? Ты знаешь французский язык? — Катя была удивлена и немного обескуражена.
— Нет, я не знаю французского языка — медленно ответила ей Оля, пытаясь понять почему, когда она это говорила, она так точно это знала.
— А-а-а, — в свою очередь задумавшись, протянула Катюша, — наверно в такой момент можно было сказать только эти слова, да?
— Нет, милая, — мягко улыбнувшись смущению дочери, ответила Оля, — можно было сказать что угодно…
— Ну тогда как же ты догадалась, мам? Скажи…
На мгновение повисла глубокая, пронзительная тишина. Вопрос был задан — и требовал ответа. Оля не знала что сказать, но в тот момент не могло быть и места сомнению — она чувствовала, что ответ должен был прозвучать. Улыбнувшись еще шире и заглянув в любящие, светящиеся в темноте глаза дочери, она отбросила внутри себя все страхи, открыла рот, чтобы ответить, и вдруг… из самой глубины ее души, не сдерживаемое больше никакими условностями и сомнениями, само собой выразилось то, что она чувствовала всем своим существом:
— Когда слушаешь сердцем слова не нужны…
Катюша откинулась на подушку и глубоко задумалась. Прошла минута, другая, третья, а она все продолжала лежать, прислушиваясь к ночной тишине за окном, к шороху кота на полу, к глубокому и спокойному дыханию мамы, сидящей рядом, к своим мыслям и равномерному биению сердца. Глаза уже потихоньку начали слипаться, мысли то проваливались куда-то, то разбегались в разные стороны. Сон еще не овладел полностью ее телом, но уже невозможно было сосредоточить ни на чем внимание, и в этой наступившей вдруг внутренней тишине она услышала долгожданный ответ. И сомнений больше не стало:
— Да, по-другому не может и быть, — почти прошептала она, засыпая…
06.2012