Усталыми, старческими шагами, он спускался с Красной горы. Так было в каждую ночь, вернее очень ранним утром. Солнце, совершая свой вечный круговорот, еще не обозначило себя красными всполыхами, но уже отвоевывало место на небосклоне даже у самых ярких звезд.
Раннее утро застилало осенним холодным туманом речную долину. В этих местах был самый удивительный, самый живой туман. Спускаясь с крутых склонов, он, с молодым задором, устремлялся вниз не встречая препятствий на своем пути. Застилая древнюю реку, он сливался с ней в неспешном потоке, старательно огибая каждый порог, каждую запруду. Так и шли вместе рука об руку, словно белокурый юный брат и темноволосая старшая сестра. Каждый камень, каждый островок заставлял поток воды ускоряться. Ускорялся с ней и туман, кружась рука об руку в причудливых водоворотах чтобы вновь, неспешно, идти дальше с водами казалось вечной реки. Они были живыми.
А жизнь вокруг словно замерла, предвещая первые, настоящие, заморозки. Молодая березовая роща, с одной стороны долины, давно отдала земле последнюю листву, чернея верхушками. С другой стороны реки стоял на страже жизни дремучий, темный, но вечнозеленый сосновый лес. Пугая и восхищая своей непроходимостью, старостью и в чем-то даже мудростью. Так и стояли друг напротив друга. Белокурая младшая сестра и темновласый старший брат. Сестра каждую весну тянулась ввысь и одевалась в ярко - зеленый сарафан. Словно спорила со старшим братом - мол смотри какая я молодая и красивая. Но вновь, из года в год, послушно уступала старшему осеннюю дорогу.
Мой небольшой мир вечных контрастов. Темных вод древней реки и белого, каждое утро юного тумана. Темного, дремучего вечно живого соснового леса и юной белокурой березовой рощи. Неспешный вечный круговорот белого и черного. Старого и юного.
Постояв немного, дав окутать себя белой пеленой, старик продолжил путь. Вот и привычные очертания - река, знакомая с детства. Тропинка вдоль берега, протоптанная юностью. Лодка, непоколебимо удерживаемая якорями вдоль тихого течения.
Холод и туман словно пронизывали насквозь. Они проникали через широкие рукава старой куртки. Затекали по плечам на спину и, казалось, добирались до каждой давно не молодой клеточки.
- В войну, зимой на флоте, так не было зябко, сказал сам себе дед, потирая рука об руку. В такие моменты якорь, “набитый” на правой руке, в память о флотской юности, виделся еще более бледным, словно напоминая о том сколько “воды утекло” с тех пор. Как морской, так и речной.
Сев неспешно в лодку и, поставив весла в уключины, старик поплыл к другому берегу. Там, в уже уснувших на зиму зарослях кувшинок, ночью была оставлена прикормка для рыбы. Сейчас “самый клев”.
- Вот бы дожить…. Мечтательно заговорил сам с собой старый рыбак, трудными, но отточенными еще с юности движениями погружая весла в воды.
Сквозь сон, самый сладкий сон на свете, слышал я как потрескивают поленья в печке.
В доме пахло теплом. Он есть, этот запах тепла. Только уловить его можно в самом раннем детстве. Когда мы понимаем и ощущаем саму суть вещей, не затронутую сложным бытием взрослого человека. Зачастую, сложена она из мелочей - запах березовых поленьев. Мелодичное потрескивание сосновых. Звонкий, но приятный звук кочерги, открывающей дверцу топки. Все это не слышится и не видится, а именно ощущается, откладываясь в памяти на всю жизнь...
Чуть приоткрытые глаза даже не видели, скорее ощущали рядом со мною очертания деда, как только он приходил с реки. Невообразимый контраст тепла и холода. Дед, казалось, был насквозь пронизан первыми заморозками.
Старые, морщинистые руки прикасались к моим щекам. От них, до самых пяток, словно искоркой пробегали мурашки.
- Холодно, дед!, говорил я.
- Просыпайся соня, бабушка уже завтрак приготовила, произносил он с улыбкой. Глаза мои были закрыты, но я знал, что он улыбался в тот момент.
- Давай еще! И дед снова подносил ко мне ледяные руки. Знал бы он тогда, что этот холод рук, мне всего тепла дороже.
Укутавшись в одеяло, я поворачивался к печке. Там, так же с самого утра, в ожидании дедули, хозяйничала бабушка. К моему раннему пробуждению уже была готова любимая рыбка с картошкой. Да, ничего изысканного. Но как не хотелось никогда расставаться с этой румяной простотой. Никогда и ни у кого не получалась такая румяная, хрупкая, но нежная корочка на картошке. А рыбка!? Отливая, вместе с первыми лучами Солнца, золотистыми боками она вытягивала из постели любого соню, прокладывая путь своим запахом еще не проснувшимся глазам.
А потом, потом… Потом взяв небольшой велосипед мы отправлялись привычной дорогой. Она то спускалась вниз, прокладывая нам путь мимо опустевших домов, то поднималась вверх, приветствуя немногих оставшихся местных.
- Давай гудок! Привычно приветствовал меня дядя Леша. И я, с неизменной улыбкой тянул рычажок на велосипедном звонке. Дядя Леша, на сколько я верил, никогда не спал и всегда стоял на одном и том же месте на огороде. Никогда не изменяя времени и месту нашего с ним взаимного приветствия. Словно каждое утро всматривался в дорогу, ведущую с другой стороны деревни - не видно ли знакомых утренних путников.
Так мы добирались до Красной горы. Красный песок, из которой она была сложена таил в себе миллионы лет событий и перемен. Скрывал недоступные глазу тайны. Местами, выступая обрывами из-под молодых березок, он словно хотел рассказать мне все что было до. До того, как древняя река была еще молода и текла в другом направлении. До того, как могучие ледники распороли брюхо земли и образовали глубокие овраги. Но он молчал, словно насмехаясь над спором берегов - кто старше, древние сосны или юные березы. Он был старше всех. Даже моего деда, который рассказывал мне каждую прогулку к реке о том, что было давным-давно. Так давно, что в те времена он сам был маленьким мальчиком. Пережив лихолетья Гражданской войны, ходил за ручку со своим дедом. И слушал. Слушал про те времена, когда мои сказки еще были былью…
Неспешно переступая столетние камни, которыми вымощена бегущая вниз дорога с Красной горы, я держал дедушку за руку. Усталую, холодную, но все еще крепкую. И вот - перед нами долина. Любимая долина реки. Она, все еще, покрыта туманом. Довольно густым, но уже не в силах скрыть знакомые просторы. Вот, вдалеке, три сосны, сиротливо растущие посреди заливных лугов. Вот сосновый лес, на той стороне. Я беру у деда свой велосипед и пускаюсь в путь. В путь к реке.
Через пол часа, неспешно, как бы догоняя уходящий туман, поплывут первые пароходики - “Зарницы”. Они небольшие. Человек на двадцать. Капитан, привычно увидев меня с дедом на берегу, даст тихий гудок. А я, в ответ, позвоню в звонок. Потом мы сядем в лодку. И отплывем, чтобы успеть покачаться на исчезающих в берегах волнах...
Потихоньку исчезла последняя рябь. Река вернулась к своему не спешному ходу, унося остатки тумана. Утро окончательно входило в свои права. Солнце, все дальше и дальше отрываясь от горизонта, меняло, нехотя, свой цвет с красного на привычный желтый.
- Деда, дай я? И старческие руки аккуратно передавали мне весла отдавая знакомые морские команды.
Неумело опуская их в воду, я смотрел как лучи солнца блестят в утренней воде. Как после нас, уходя медленно к берегу, идут черные волны...