Под покровом вечерних мартовских сумерек 1961 года две бабушки (одной было 54, другой недавно исполнился 61 год), толкая впереди себя обычную детскую коляску какого-то невзрачно-красного цвета, довольно торопливым шагом прошли по улице Богдана Хмельницкого, свернули налево на улицу Трускавецкую и, пройдя по ней около километра, свернули направо на улицу Зеленая. Здесь в частном секторе жил один из местных священников. Младшая из бабушек по имени София Николаевна несколько дней тому назад договорилась с ним о крещении внука. Старшая бабушка Александра Георгиевна не пожелала оставаться в стороне от этого события и приняла в этом таинстве Крещения самое непосредственное участие. Причем слово «таинство» здесь следует понимать в двух значениях: как одно из семи Таинств Православной церкви (Крещение, Миропомазание, Причащение, Покаяние, Священство, Венчание и Елеосвящение) и как тайное действие бабушек, чтобы, упаси Боже, не узнали коммунисты-начальники.
В советское время, когда религия считалась «опиумом для народа», а отрицание существования Бога внушалось еще на детсадовском уровне, посещение по великим праздникам церкви могли себе безбедно позволить, в основном, люди пенсионного возраста. Остальные возрастные категории за это, казалось, безобидное времяпровождение, могли получать – и получали! – взыскания на различном уровне. Но наиболее строго советская коммунистическая власть боролась за подрастающее поколение и за бредово-атеистическую чистоту своих рядов. Поэтому посещение церкви коммунистами считалось чуть ли не преступлением. А уж крещение или венчание своих детей коммунистами в церкви считалось нарушением устава коммунистической партии и выходило за рамки приличия.
Сейчас можно с иронией относиться к такой постановке вопроса, но в те уже далёкие годы было отнюдь не до смеха, когда человека вызывали на партийное бюро и начинали «пропесочивать», как говорится, по полной программе. Виновника на первый раз ждал строгий партийный выговор, а при повторном нарушении «линии партии и правительства» можно было и партбилета лишиться, и с руководящей должности слететь, а это уже было настолько серьёзно, что серьёзней уже некуда!
Особой жёсткостью эта атеистическая политика КПСС отличалась вовсе не в самой Российской Федерации, а в западно-европейской части Советского Союза: в республиках Прибалтики, Западной Белоруссии, Западной Украине и Молдавии. Видимо, из всех имевшихся на свете способов, именно этот был выбран коммунистами для воспитания «любви к делу партии, делу Ленина…».
Бабушка София Николаевна, которую родные звали Зосей и бабушка Александра Георгиевна, которую попросту звали Шурой, не то, чтобы уж совсем были далеки от политики. Отнюдь: они ею живо интересовались, читая газеты и слушая радио. Как и все советские граждане, они, словно между молотом и наковальней, всегда находились между какими-то «можно» и «нельзя», «нужно» и «Боже упаси!». В то время люди в разговорах между собой часто переходили на шепот, чтобы что-то крамольное – мысль или слово – не было услышано гипотетическими недоброжелателями, которые, услыхав крамолу, запросто могли «написать куда следует». У взрослых людей того времени в памяти еще жили страшные и запомнившиеся на всю оставшуюся жизнь годы сталинских репрессий…
Маленький Сашка в силу своего возраста политикой не интересовался. Он просто рос. А главным «информационным окошком» в его жизни была бабушка Шура. Она будила Сашку к завтраку, помогала умываться и одеваться, гуляла с ним на улице и много всего рассказывала. Это были и детские сказки, и рассказы из собственной жизни о своих многочисленных сестрах и братьях.
Бабушка Шура, ежедневно присутствуя в Сашкиной жизни, была настолько близким и родным ему человеком, что воспринималась так же естественно, как воздух, которым дышат, и без которого окружающий мир просто не может существовать.
Даже мама, безгранично любящая Сашку своей искренней материнской любовью, не могла по значимости превзойти бабушку в Сашкином понимании родственной иерархии. Мама целый день была на работе. Иногда она успевала заходить домой на обеденный перерыв, всё время торопилась и не могла уделить Сашке столько внимания, сколько ему бы хотелось. Вечером мама приходила с работы и начинала заниматься какими-то домашними делами и ей вновь было не до Сашки.
Третьим в родственной иерархии был отец. Его Сашка видел гораздо реже, чем мать. А все дело в том, что отец был мастером по освоению нефтяных скважин. Под его руководством работали две бригады нефтяников, но из-за отдаленности мест бурения, из-за отсутствия нормальных дорог и из-за отсутствия нормального автомобильного транспорта нефтяникам приходилось работать вахтовым методом: по две недели работали, потом неделю отдыхали дома.
Появление отца после вахты наполняло квартиру новыми запахами. Это была удивительная смесь запаха табака, кирзовых сапог и пота. Нет, не того запаха пота, от которого воротит и хочется закрыть нос. Это был родной и такой долгожданный запах отца! Лицо, покрытое большой щетиной казалось испачканным. Но Сашка прекрасно знал, что вот скоро отец умоется, сядет за стол, положит перед настольным зеркалом тюбик с кремом для бритья «Флорена», стаканчик с горячей водой, бритвенный станок с неизменной бритвой «Нева», кисточку для взбивания крема в пену и начнет намыливать свои щеки…
Сашка всегда с восторгом наблюдал за этим почти священнодействием: и как отцовские щеки становились белыми, и как на их фоне выделялись смеющиеся глаза, и как неожиданным движением пенной кисточки Сашка получал лёгкий мазок по носу, и как этот, опьяняющий счастьем, запах «Флорены» присоединялся к тем другим запахам, по которым безошибочно даже с закрытыми глазами можно было найти отца среди тысячи других мужчин.
Вершиной Сашкиного счастья были прогулки с отцом, сопровождавшиеся удивительными рассказами-сказками, которые, как Сашка понял гораздо позже, отец сочинял на ходу. Эти импровизации никогда не повторялись, а их сюжеты всегда были для Сашки непредсказуемыми и поэтому бесконечно интересными, а местами смешными, наверное, оттого, что героями в них могли быть не животные, как в бабушкиных сказках, и даже не люди, а машины различных марок и назначений, слесарные инструменты, деревья, кусты – всё то, что в данный конкретный момент видел отец и что он своими остроумными рассказами очеловечивал в искрометных диалогах-импровизациях…
Бабушка Зося жила на другом конце города. У нее, кроме довольно большого огорода и картофельных грядок, разбросанных в разных местах, еще была больная мать – Сашкина прабабушка. Поэтому бабушка Зося была не столь частым гостем, как того Сашке очень хотелось. Наверное, потому она в Сашкиной родственной иерархии находилась на четвёртом месте. Зато каждое появление бабушки Зоси было настоящим праздником, во время которого именно она становилась – пусть только на час или на два – самым главным человеком в Сашкиной жизни. Возможно, это происходило еще и потому, что совпадало с крупными религиозными праздниками. Особенно запомнившимися были декабрьские появления бабушки на День святого Николая. Она обязательно приносила красивый пакет с разными конфетами, в который непременно были вложены три веточки, перевязанные красной ленточкой – так называемые символические «розги для послушания».
Пятое место в Сашкиной родственной иерархии, как бы это ни показалось странным, занимал родной брат Алик. Сколько помнил себя Сашка – столько и существовало между ним и братом какое-то непонятное противоборство. Хотя и это слово не всегда могло быть подходящим для обозначения отношений между братьями. Что такое братская любовь, Сашка не смог узнать даже до бело-седой бороды. Каких-то особо крупных конфликтов у них было немного. Зато с самого раннего детства Сашка постоянно ощущал братские подвохи, подковырки, издёвки и унижения, как в семейном кругу, так и при Сашкиных друзьях. Алику, по всей видимости, доставляло немалое удовольствие доводить младшего брата до слёз и возмущения.
Поначалу ему это удавалось сполна, так как обмануть или провести вокруг пальца брата, младшего на семь лет, было довольно просто. Алик чувствовал свое физическое превосходство и пользовался этим при малейшей возможности. Причем делал это исподтишка, чтобы не видела бабушка Шура или родители. Таким образом, та череда постоянных обид, которые наносил младшему брату старший на протяжении первых 12-13 лет Сашкиной жизни, никак не способствовала зарождению братской любви. Мало того, старший, чувствуя к себе негативное отношения младшего и совершенно позабыв о совсем еще свежих обидах, ни с того, ни с сего начинал, особенно при родителях возмущаться, мол Сашка его не любит, мол, всё лучшее отдается Сашке – и еда, и ласка и родительская любовь. Сашку, равно как и родителей с бабушкой Шурой эти заявления возмущали, потому что на самом деле никакой дискриминации ни в чем не существовало. Кроме того, Сашка донашивал всю более-менее пригодную одежду и обувь за Аликом, которому всё покупалось новое. Но Алик не унимался и время от времени подобные заявления о несправедливости повторялись.
Видимо, чтоб компенсировать эту существующую только в его понятиях несправедливость, Алик хотя бы по мелочам пытался отыгрываться на Сашке. Делал он это нагло и, можно сказать, подло в дни Рождественских и Новогодних праздников, которые должны были быть самыми светлыми праздниками в году после Дня рождения.
Во Дворце культуры проходили Новогодние утренники для детей. После далеко не всегда интересного представления Дед Мороз вручал детям подарки в красивых пакетах. Для маленьких ребят в возрасте от 3 до 6 лет это было настоящим счастьем, так как они еще верили в Деда Мороза и Снегурочку. Сашке было тогда невдомек, что все подарки, которые Дед Мороз раздает детям, оплачены заранее родителями этих детей. Но когда он с мамой или бабушкой Шурой возвращались домой, неся два подарка от деда Мороза (для Сашки и для Алика) начиналось домашнее анти-представление. Алик, быстро съев, самые лучшие шоколадные конфеты из своего подарочного пакета (остальные тщательно упрятывал, чтоб никто не смог найти), втихаря подходил к Сашке и с изрядным ехидством шептал: «Дай братику конфетку! Не будь жадиной!». Когда Сашка пробовал достать из пакета одну конфету, Алик быстро выхватывал у него весь пакет, доставал оттуда почти все самые лучшие шоколадные конфеты, оставив «долгоиграющие» карамельки и драже и, несмотря на возмущенные возгласы и слёзы Сашки, тут же у него на глазах не съедал их – сжирал, чуть не давясь, эти конфеты! Та же история повторялась почти буквально и с Рождественскими подарками бабушки Зоси. Наверное, таким образом Алик получал двойное удовольствие: и конфет нажрался, и брату досадил до слёз… Возможно он таким образом самоутверждался в своем возрастном и физическом превосходстве?
Подобного безобразия не было только в день Сашкиного рождения. При родителях и гостях Алик не осмеливался на свое обычное наглое поведение и, понимая, что всё внимание сегодня будет уделено не ему, он под различными предлогами старался выскользнуть из дому к друзьям на улицу.
Это своеобразное доминирование не могло продолжаться вечно. Однажды, когда Сашке шел тринадцатый год, для Алика произошел крупный облом. Сашка в один из дней летних каникул с тремя своими неразлучными друзьями сидели у него дома и играли в настольный футбол. Погода была дождливой и на улице делать было нечего. В самый разгар игры откуда-то пришел Алик, посмотрел, как Сашка проиграл свою игру и стал громогласно перед всеми друзьями унижать и оскорблять Сашку. Тот какое-то время пытался огрызаться, но это лишь подзадоривало Алика, несмотря на то, что Сашка несколько раз предупредил, что может пустить в ход кулаки…
Закончилось всё громким матом, свёрнутым в бараний рог Аликом, поднятым на смех Сашкиными друзьями, и тридцатью каплями «Валокардина» вприкуску с «Валидолом» для бабушки Шуры, которая даже не пыталась разнять своих любимых внуков, понимая всю свою беспомощность в данном вопросе, и лишь громко охала.
После этого Алик более недели ходил с двумя синяками на лице, не разговаривая с Сашкой. Этот случай стал переломным в отношениях двух братьев и после него – нет чуда никакого не произошло! – их отношения иногда очень медленно, а иногда и чуть быстрее всё более портились, отдаляя братьев друг от друга.
* * *
Великие церковные праздники Рождество Христово и Пасху по традиции всегда отмечали у бабушки Зоси. Дорога от дома, в котором жила Сашкина семья, до дома, где жила бабушка, была неблизкой. Сначала надо было пройти метров 600 до автобусной остановки, дождаться переполненного автобуса Борислав-Стебник и, проехав 2 остановки, выйти и, взяв курс вправо, мимо Пятой школы по дороге и тропинкам пройти еще километра полтора по самой настоящей пересеченной сельской местности, каковой был в то время район города под названием Тустановичи.
У этого мини-путешествия был и второй вариант – более комфортный, но и более редкий. Он случался тогда, когда вместе со всеми к бабушке Зосе направлялся отец. Сашке часто казалось, что отец знает всех водителей вахтовых автобусов и спец-транспорта Управления буровых работ. И наоборот: все водители этих транспортных средств, казалось, знали отца. Иногда отец, стоя вместе со своей семьей на автобусной остановке, поприветствовав взмахом руки какого-нибудь водителя «ЗиЛа» или «ГАЗа», с сожалением говорил: «Вот был бы я сейчас один – уже бы уехал. Но иногда всем везло и к остановке подруливал вахтовый автобус, едущий именно в Тустановичи. Он останавливался всего в каких-то ста пятидесяти метрах от «касарни» бабушки Зоси.
Украинское слово «касарня» произошло от искаженного русского «казарма» и означало 2-этажный многоквартирный дом со всеми удобствами… во дворе. Постройка была типовой: два подъезда по середине дома и два с торцевых сторон. В непосредственной близости от торцов находились водоразборные колонки, вода в которых была круглосуточно. С одной торцовой (бабушкиной) стороны стоял длинный сарай с множеством дверей, закрытых на навесные замки. Незнакомому человеку было не трудно с помощью смекалки и собственных глаз догадаться, что количество дверей сарая соответствует количеству квартир «касарни», а с помощью собственного носа можно было безошибочно угадать предназначение этого сарая – туалет.
Начиная с весеннего потепления, эта удивительная и весьма востребованная (за неимением альтернативы!) деревянная конструкция начинала весьма ощутимо «благоухать». Кроме того, перед непосредственным использованием своей туалетной ячейки нужно было громко потопать или постучать заранее приготовленной палкой по стенке или двери. Это не было каким-то особым видом заклинания от злых духов. Так жители отпугивали крыс!
С наступлением осеннее-зимних холодов посещение данного туалета было крайне нежелательным, поэтому жители пользовались установленными где-то рядом с выходом из квартиры ведрами с крышками, в которые дома сливали «производственные» отходы и, одевшись потеплее, выносили и сливали эти отходы в свои ячейки туалета. Сейчас, перечитывая эти строки, испытываешь некоторое недоумение пополам с брезгливостью, но современные жители городских многоэтажек даже не догадываются, что в упомянутых выше «касарнях» ничего, несмотря на 21-й век, не изменилось. Время в этих удивительных постройках середины 20-го века как будто застряло непонятно-странным образом: свет есть, современные холодильники, микроволновые печки и плазменные телевизоры – тоже. Даже воду в некоторые «касарни» умудрились подвести. Но туалетов в современном понимании этого слова, как не было, так и нет, потому что канализация к этим «касарням» никогда не подводилась. Её попросту нет. Вот и пользуются жители по-старинке выгребными ямами, которые регулярно приходится очищать.
Несмотря на некоторые существенные неудобства, в квартире бабушки Зоси всегда было тепло и уютно. Если тепло создавали две печки – одна в кухне, на которой бабушка готовила все свои замечательные кулинарные вкусности, а другая в комнате (эту печку бабушка использовала только в холодное время года для обогрева квартиры), то уют был полностью создан бабушкиными руками. Она обожала чистоту и порядок, а вся домашняя утварь у нее была настолько удобно убрана и расставлена, что любую нужную вещь можно было найти в считанные мгновения.
Кухня была большая и просторная, комната по размерам была чуть больше кухни, называлась спальней и поэтому у Сашки никогда не возникал вопрос о назначении этой комнаты.
Среди достопримечательностей, на всю жизнь запомнившихся Сашке, были иконы с изображением молодых Иисуса Христа и Богородицы, небольшой красивый театральный бинокль и ручная мельница для помола соли, перца и пряностей, в которых бабушка Зося знала толк.
Иконы с изображением молодых Иисуса Христа и Богородицы непременно удивляли Сашку. Каждый раз лики на иконах казались Сашке немного другими: то взгляд Иисуса становился более ласковым или, наоборот, более суровым, то Богородица, ласково улыбавшаяся в прошлый раз, вдруг смотрела на Сашку как-то иронично, а то и с укором. Сашка не мог внятно объяснить свои чувства к иконам и ликам на них изображенным, но какого-то благоговения или восхищения они тогда не вызывали. Спустя много лет, зайдя как-то в один из многочисленных магазинчиков в центре города Самбора, Сашка аж вздрогнул от неожиданности: с витрины на него смотрели те самые лики Иисуса и Богородицы. Только это были уменьшенные копии икон, как у бабушки Зоси. Сашка, не раздумывая, купил эти два образа и они стали непременной частью его жизни: куда бы не переезжал он, но эти образа всегда брал с собой и ставил на самом видном месте, чтоб удобно было в любой миг бросить взгляд на столь необычные изображения из далекого детства.
В детстве Сашка отличался плохим аппетитом. Бабушке Шуре, а по выходным дням и матери, стоило большого труда накормить его. Но все преображалось, когда Сашкина семья приезжала к бабушке Зосе.
Сашка, как сейчас, помнил, что, поднявшись по семи ступенькам на крыльцо, открыв половину высокой двустворчатой двери и, пройдя метров 6 по обычно тёмному коридору, он останавливался: слева была дверь в квартиру бабушки Зоси. Войдя в крохотную два на два метра прихожую, Сашкин нос уже улавливал столь знакомые, немного необычные, но от этого не менее привлекательные запахи. Открыв дверь из прихожей в кухню, на входящих обрушивался поток света и настоящий вихрь обалденных запахов от приготовленных бабушкой Зосей кушаний. У бабушки были две кулинарные книги: одна толстая на украинском языке и вторая еще толще на польском. Отлично владея рецептурой украинской и польской национальных кухонь, бабушка творила свои кулинарные шедевры и, казалось, не было никого счастливее Зоси, когда её званные гости нахваливали вкуснейшие кушанья, от которых чуть не ломился стол.
От всего этого праздничного изобилия у Сашки неизвестно куда пропадал его плохой аппетит, а вместо него появлялся почти волчий. Мать, отец и бабушка Шура только лишь удивлялись такому преображению Сашкиного аппетита. Матери было в какой-то мере даже неловко. Не зря она говорила, что Сашка ест так, будто его дома не кормят. Но дома было все слишком буднично, привычно и без этих необычно-праздничных запахов.
Уже позже Сашка немного приоткрыл для себя секреты запахов Зосиных кушаний. Они скрывались в небольших цветастых пакетиках, баночках и бутылочках с крышками-пипетками и надписью на польском и немецком языках. Всё это богатство бабушка заказывала своим знакомым, которые отправлялись к родным в Польшу, так как в местных магазинах ничего подобного не существовало. А так как поездки за границу даже в социалистические страны в то время были очень большой редкостью, то и пополнение бабушкиных кулинарных приправ происходило далеко не так часто, как того хотелось всей Сашкиной родне. Поэтому бабушка расходовала своё богатство из приправ весьма экономно и, естественно, не ежедневно.
На Рождество у бабушки появлялась еще одна достопримечательность: довольно большой комнатный цветок, росший в среднего размера глиняном горшке и очень напоминавший ёлку. К сожалению, названия этого цветка Сашка не запомнил, но в его память врезалось то, что у бабушки Зоси для этого цветка были даже миниатюрные ёлочные игрушки, которыми она украшала цветок-ёлку к Рождеству. В нарядном виде цветок оставался и в Новогодние праздники и в удивительный праздник под названием Старый Новый год.
Но к 19 января, к празднику Крещения бабушка Зося обязательно бережно снимала с ёлки все украшения и убирала до следующего декабря. Сашкина мать как-то по наивности спросила, почему бабушка так делает? Ведь Крещение – тоже великий церковный праздник! Бабушка, сразу посерьёзнев и погрустнев, тихо ответила: «В этот день 1945-го года моего единственного сына (Сашкиного отца) забрали на войну. С тех пор я не праздную Крещение, но каждый раз молю Бога, чтоб он простил мне этот грех…»
Так уж получалось, что не столь частые, как того хотелось бы, встречи с бабушкой Зосей были для Сашки праздничными. Это и не удивительно, так как они совпадали с праздниками. Но, кроме их, яркими воспоминаниями из детства были летние посещения бабушкиных огородов. Их было несколько, Сашка даже не знал сколько именно, так как в непосредственной близости от бабушкиной «касарни» находилось только два огорода, а где-то в отдалении были обычные картофельные грядки, о которых Сашка лишь смутно догадывался из разговоров взрослых.
Ближние два огорода имели разное предназначение. Один представлял собой две больших и широких картофельных грядки, в междурядьях которых рос горох, бобы и несколько разных сортов фасоли. Второй – и главный в Сашкином понимании – на первый взгляд казался не очень уж большим по площади. Он был огорожен, казалось бы, хлипким забором из ржавой колючей проволоки вперемежку со штакетником. Да и высота его была примерно полтора метра всего. Он шатался, изгибался, однако, именно эти свойства делали забор непреодолимым для соседских пацанов. Именно тут, взлелеянные руками бабушки Зоси, росли и благоухали самые разные садово-огородные растения.
По левой стороне вдоль всего забора тянулась узкая, всего в 25-30 сантиметров шириной грядочка, в которой росла земляника. По правой стороне вдоль забора располагались любимые бабушкой цветы, среди которых выделялись пионы и георгины, а также кусты крыжовника и черной смородины. В дальней части огорода тоже были кусты смородины, но на сей раз красной и белой (Сашка всегда изумлялся, почему её называют белой, если она скорее светло-желтая). В середине огорода располагались грядки с несколькими сортами клубники, помидорами, огурцами.
Сашка с раннего детства любил бродить по бабушкиному огороду, не особенно размышляя над тем, сколько труда и времени бабушка Зося посвящала всей этой прелести. Иногда он рвался хоть чем-то помочь бабушке: что-то вскопать, подрыхлить или полить, но каждый раз натыкался на отказ. Видимо, Зося, не желая каких-то глупых соседских пересудов, каждый раз отвечала Сашке, что он, мол, сделает не то и не так, как она привыкла и что работать на огороде ей в удовольствие, а не в напряг. Да и на самом деле бабушка Зося, будучи на пенсии и имея свои огороды рядом с «касарней», могла в любое удобное для нее время заниматься своим хозяйством.
А чтоб Сашка или кто-нибудь из других родственников или соседей, придя к бабушке Зосе и не застав её дома, не ушел, не солоно хлебавши, у бабушки в дверь был вколочен малозаметный гвоздик, на который бабушка нанизывала записку: «Я в огороде» или «Ушла в магазин, буду в 11:00» или другую подобную записку с точной информацией. А так, как бабушкины маршруты из дому не отличалась слишком большим количеством вариантов, то и записки с этими вариантами бабушка предпочитала не писать заново каждый раз. Она нанизывала их на похожий гвоздик, но уже с внутренней стороны двери, снимая в нужный момент подходящую записку и прикрепляя её к внешней стороне двери.
Все эти воспоминания хорошо сохранились в Сашкиной памяти, видимо, потому, что не являлись рядовыми и будничными событиями.
* * *
В отличие от воспоминаний о бабушке Зосе, воспоминания о бабушке Шуре не были столь яркими, несмотря на то, что Шура была значительной и очень весомой частью Сашкиного не только детства, но и юношества.
Еще в своем дошкольном возрасте Сашка любил за завтраком, а иногда и за обедом слушать рассказы бабушки Шуры и её нелегком детстве, о девяти её братьях и сёстрах, у каждого из которых была своя интересная жизненная история. Некоторые рассказы так нравились Сашке, что он время от времени просил бабушку рассказать их снова. И бабушка повторяла, иногда добавляя какие-то подробности. Эти рассказы не только помогали Сашке лучше узнать своих родственников, которых он знал тогда только по старым, не всегда высокого качества фотографиям, находившихся в бабушкином фотоальбоме с твердой черного цвета обложкой. Эти рассказы также помогали бабушке накормить своего привередливого к еде внука.
Тяжелое детство, огромная семья, в которой чуть ли не каждый год происходило прибавление очередного брата или сестры, отец (Сашкин прадед), владеющий портной артелью с несколькими наемными рабочими, мать (Сашкина прабабушка), ведущая домашнее хозяйство и воспитывающая постоянно растущее количество детей – всё это бабушка вспоминала без радости, но и без какой-либо обиды на судьбу.
Будучи самой старшей из детей, окончив только три класса церковно-приходской школы, Шуре в 13 лет пришлось устраиваться на работу на льнокомбинат «Тульма». Несмотря на молодой организм, уставала очень. Да и не удивительно, ведь рабочий день тогда длился по 12 часов. Но её зарплата была неплохим подспорьем для семьи.
В трудные и голодные годы гражданской войны Шура вместе с такими же бедолагами ездили на поезде в Вологодскую губернию за продуктами. Там почему-то люди жили богаче и у них можно было что-то купить, а что-то выменять на продукты питания. Говорить «ездили на поезде» – это слишком громко сказано. Поезда были редким явлением, приходили до безобразия переполненными и втиснуться внутрь иногда не было решительно никакой возможности. Поэтому приходилось дожидаться, когда поезд трогался и еще не успевал набрать скорость и на ходу взбираться на тесные и узкие площадки между вагонами, а то и просто стоять на вагонных буферах несколько часов, стараясь крепко держаться за различные скобы и выступы, чтоб не сорваться под колеса вагона. А ведь это всё двигалось в рваном ритме, лязгало и грохотало, да еще и ветер, залетавший между вагонами, пытался сорвать с головы теплый шерстяной платок, предназначенный для обмена на что-нибудь съедобное.
После гражданской войны, когда, казалось бы, всё должно пойти на лад, особого улучшения в жизни бабушкиной семьи не произошло. Отцу пришлось закрыть частную артель и устроиться на государственную службу, доход от которой не мог по-настоящему содержать постоянно растущую семью. Мать так и оставалась домохозяйкой. Поэтому Шура и следующая за ней по возрасту сестра Анна работали на «Тульме», а после работы помогали матери по домашнему хозяйству. На личное счастье времени практически не оставалось.
Выход замуж за Павла Васильева получился у бабушки не столько по любви, сколько по случайности в надежде на улучшение материального положения, поэтому не было ничего удивительного в том, что их брак вскоре распался. Павел завел себе любовницу и с ней укатил на какую-то Всесоюзную стройку, где его следы вскоре затерялись окончательно. У Шуры от этого брака осталась дочь Нина – будущая Сашкина мать.
Лишь восемь лет спустя Шура познакомилась со своим вторым мужем. Он был вдовцом с тремя детьми, но занимал хорошую и высокооплачиваемую по тем временам должность директора лесопильных заводов. Не известно как бы сложилась судьба этой новоиспечённой семьи, если бы не дети. Познакомившись, они настолько сдружились, что не нуждались ни в какой притирке, о чем больше всего беспокоились взрослые. Так и стали жить да поживать в поселке Константиновском, что совсем недалеко от Тутаева и всей Тутаевской родни.
Лихолетье Великой Отечественной войны бабушкина семья переживала мужественно, не испытывая дискомфорта от того жизненного минимума, в котором находились. Те несколько довоенных лет относительного душевного спокойствия и материального достатка, конечно, остались теплыми воспоминаниями. Но война вернула всё на свои места: бабушка никогда не жила счастливо и богато, поэтому военный аскетизм никак не повлиял на её восприятие действительности. Она просто вновь вернулась к тому, что имела до второго замужества. Её муж Алексей Иванович Волков был мобилизован на войну в 1942 году, воевал полтора года, был ранен и признан негодным к воинской службе. Вернувшись домой, он уже больше не занимал таких руководящих должностей, как до войны, но главное, что семья вновь была вместе.
В июне 1945 года дочь Шуры Нина окончила среднюю школу, но так как для продолжения учебы нужно было уезжать куда-то далеко от дома, на семейном совете решили, что Нина пока пойдет работать лаборантом на нефтеперерабатывающий завод им. Менделеева, что в поселке Константиновском, а через год, получив льготу для поступающих, попробует поехать учиться куда-нибудь.
Так как завод им. Менделеева имел непосредственное отношение к нефтяной промышленности, то и свою молодежь он направлял на учебу именно в профильные институты и техникумы. В понятиях бабушки Шуры, имевшей всего-то три класса образования, диплом техникума был вполне приличным образованием, а институт – чем-то уж очень высоким и недостижимым. Да и находились ближайшие институты по линии нефтяной промышленности очень далеко, конкурсы при поступлении в них были огромными потому и казались бабушке недостижимыми. «Лучше синица в руке, чем журавль в небе» – одна из любимых бабушкиных поговорок.
Вот и поехала дочка Нина в июне 1946 года за «синицей» в город Дрогобыч, тогда еще областной центр на Западной Украине и стала студенткой нефтяного техникума, в котором давали общежитие, хорошую стипендию и продовольственные пайки. Днем училась, а вечером, с наступлением темноты сидела вместе с однокурсницами, трясясь от страха и от ближних или дальних перестрелок и взрывов. Это в мирное время продолжалась подпольная и поставленная советским правительством вне закона война бойцов организации украинских националистов (так называемых бандеровцев) с войсками НКВД, пытавшихся прекратить деятельность этой организации.
Нина вспоминала, как, идя по улицам от общежития в техникум, не ежедневно, но довольно часто можно было увидеть свежеопаленные огнем и посечённые пулями стены красивых домов, которые еще вчера были целыми и невредимыми. Жить было страшно и трудно.
Сашка, повзрослев, всегда с уважением относился к людям, жившим в те страшные голодные и холодные времена, пережившим войну, разруху, потерю родственников и сохранившим не только человеческое достоинство, но и веру в добро, в поддержку близких и счастье, которое должно было непременно наступить.
Однако именно в Сашкины годы взросления и юности случились его первые настоящие жизненные утраты.
Сначала в сентябре 1976 года возрасте 69 лет умерла бабушка Зося. А спустя 4 года на 81 году умерла и бабушка Шура. И если смерть бабушки Шуры была вполне ожидаемым и логическим завершением её длинной и весьма болезненной в последнее десятилетие жизни, то первый инфаркт бабушки Зоси был для всей родни громом средь ясного неба. Но бабушка поправилась, вновь стала ходить на свой любимый огород, однако второй инфаркт, настигший её через три месяца не оставил никаких шансов…
А жизнь неслась своим чередом и боль осознания двух тяжеленных утрат Сашкиной жизни постепенно затихала. Однако светлые образы бабушек, излучавших искреннюю любовь и тепло, продолжали жить где-то параллельно с Сашкой, где-то хоть и незримо, но совсем рядом.
Даже находясь в зрелом возрасте и будучи сам дважды дедушкой, Сашка частенько обращался к каким-то особенно полюбившимся оборотам речи, присказкам, пословицам, услышанным в своем детстве от бабушек.
И чем старше он становился, тем больше поражался той истинно народной мудрости своих любимых и незабвенных бабушки Шуры и бабушки Зоси.