Первая школа

 
 Сашка шел по Школьной улице, никуда не торопясь. Из за “хрущевки”, окрашенной в какой-то невнятный цвет, выглянула желто-белая Первая школа. “Видимо, недавно делали ремонт”, – подумал Сашка. Нет в Бориславе школы более красивой,  чем Первая. И не потому, что так считал сам Сашка, не потому, что он в ней учился 8 лет, а потому, что само здание было чрезвычайно оригинальным, расположенном на небольшом пригорке, что придавало всему зданию какую-то особую величественность.
 Двор школы, разделенный на спортивные площадки, было знаком Сашке  еще до того, как он пришел сюда первоклассником. В этой школе учился его брат и на какие-то торжественные праздники, которые происходили во дворе, маленького Сашку  приводила мама. Что это были за праздники, Сашка уже не помнил, но в памяти всплывало большое количество людей и еще мама почему-то не позволяла громко разговаривать.
 Сашка поднялся на несколько ступенек, которые шли к центральному входу школы, остановился, и еще раз, уже с небольшой высоты, взглянул на школьный двор.
 Тут, слева от центральной аллеи, 1 сентября 1967 Сашка, одетый в новенькую школьную форму, мог бы запросто затеряться среди моря народа. Но мама дала ему руку и сказала, чтобы он держался крепче и они зашли в школу. Шум... какие-то высокие дяди, тети... ноги... спины, за которыми ничего не видно. Вдруг вокруг на разные голоса зазвучало: “Все выходят во двор и выстраиваются на линейку”. Шум сразу усилился, шарканье ног стало таким громким, что Сашке  стало страшно.
Но самое страшное стало тогда, когда сквозь довольно узкую для такой толпы дверь надо было выйти во двор. Толкнули с одной стороны, с другой, кто-то локтем больно задел Сашке  по щеке. Можно было бы и заплакать по-детски, но сейчас было не до этого: Сашке  хотелось как можно скорее выбраться во двор и он изо всех сил старался не отпускать мамину руку. Наконец прошли дверь, потом широкие красивые лестницы вниз и вышли на большой школьный двор. Опять со всех сторон послышалось: “выстраиваемся на линейку!”. Теперь, вырвавшись из толпы, Сашка поймал себя на мысли: “Как можно строиться на линейку?” Ему хотелось спросить об этом маму, но она оживленно разговаривала с какой-то женщиной и Сашка не решался перебивать старших. Он очень ясно представил себе деревянную линейку брата, на которой что-то было написано и карандашами и чернилами, от чего та линейка имела не очень привлекательный вид. Он даже представил, что эта линейка могла бы быть чистой и в два раза больше. Но как это можно строиться на линейку – того Сашка не понимал.
 Где-то среди толпы мелькнули и снова спрятались знакомые фигуры Сашкиных друзей Толика и Ромки, которых тоже “на линейку” вели их мамы. Скоро оказалось, что линейка – это не просто большая толпа народа, которая стоит, как попало, а это тогда, когда та толпа выстраивается на прямоугольной спортивной площадке по всем её четырем сторонам. Внутри, окруженные со всех сторон, стояли какие-то важные люди. Они по очереди что-то говорили, стараясь делать это громко, чтобы перекричать шум, но, казалось, их никто не слушал.
 Когда мама подвела его к какой-то группе детей, так же хорошо одетых в новенькие школьные формы и сказала, что это его класс, и сама она не может находиться здесь, а будет стоять сзади, Сашка на мгновение растерялся, потом обернулся, ища маму. Широко раскрытыми глазами Сашка не сразу нашел такое милое его сердцу лицо, что-то хотел крикнуть, но тут его кто-то уверенно взял за руку и поставил куда-то во второй ряд между какими-то незнакомыми мальчишками и девчонками. Где-то в голове на секунду мелькнула мысль о том, что хорошо бы удрать отсюда. Но куда? Впереди стоят какие-то уважаемые люди, от вида которых делалось страшно, а позади непробиваемой стеной стояли старшеклассники.
 Какое-то время Сашка стоял совсем подавленным, но любопытство взяло верх. На спортивной площадке постоянно что-то происходило: то кто-то выступал, то какие-то большие дети, пожалуй, старшеклассники, кому-то дарили букеты цветов. У Сашки  в руке тоже был большой красивый букет, но кому его дарить и когда – того Сашка не знал, потому что мама сказала так: “Этот букет держи, пока дети не понесут свои букеты, тогда и ты неси...”. Через мгновение все дети, стоявшие рядом с Сашкой  быстро двинулись к каким-то теткам с дядьками и начали отдавать им свои букеты. Сашка тоже пошел вместе со всеми, но быстро растерялся, не зная кому же отдать свой букет... Тут кто-то зашептал на ухо и показал пальцем на какую-то толстую тетку, мол, неси букет ей. На мгновение Сашка подумал, что это подсказывает его мама, потому что шепот был подобен маминому, но это была какая-то совершенно незнакомая женщина. Сашка подошел к той, на кого ему показали, и отдал ей букет. В этот момент в его душе боролись две мысли: “Почему я должен отдавать свой букета этой толстой тете?” – спрашивала одна мысль – “Как хорошо, что, наконец, я избавился от этого букета, потому что рука устала его держать” – спорила с первой вторая мысль. Но дослушивать споры мыслей уже не было времени, так как всех первоклассников выстроили парами и повели в школу под радостные аплодисменты толпы. Родители первоклассников пошли за ними и скоро все вместе зашли в школу.

* * *
В классе тоже было трудно протолкнуться. Родители пытались посадить своих детей там, где предпочитали, что-то поправляли в их одежде, прическах. Сашка окинул взглядом класс и увидел двух своих друзей по дому Толика и Славку.
 – Давай сидеть вместе, – предложил Сашка Толику, который живо о чем-то разговаривал с каким-то парнем.
–  Давай! – жизнерадостно воскликнул Толик.
 Вдруг шум затих и какая-то коротко стриженая светловолосая женщина не громко, но достаточно властно предложила родителям выйти в коридор и ждать своих детей там.
 – Добрый день, ребята! – сказала она. – Меня зовут Ирина Ивановна и я три года буду вашим классным руководителем...
 Три года... Это какая куча лет прошла с тех пор?.. Сашка взглянул на три окна на втором этаже правого крыла школы. Сколько всяких событий произошло за эти три года, что пролетели в этом кабинете... Пролетели? Нет! Тогда они еще не летели! Они еще даже не бежали и не шли, потому что они безумно долго, словно резиновые, тянулись друг за другом. Может, эти годы шли скорее для отличников учебы? Может быть... но Сашка ни был отличником, он всегда держался той наиболее многочисленной группы в их классе, которую называли середняками – не самые лучшие, но и не худшие. И оценки в Сашкин дневник попадали тоже самые разнообразные – от единицы до пятерки. Как-то сразу не задалась ему арифметика с математикой, а позже (в старших классах) и все предметы математического направлении. Сашка поймал себя на мысли, что и сейчас, через такую   кучу лет, находясь под окнами своего класса, он вновь смог почувствовать так хорошо знакомую когда-то глубокую, бездонную грусть – ту самую, что тогда в детстве возникала каждый раз при упоминании о домашнем задании по математике, которое еще надо выполнить вечером... Он снова почувствовал, как где-то в груди поднималась горячая волна, когда учительница математики бросала на уроке убийственную фразу: “Сегодня контрольная работа...”. Не хотелось, ой как не хотелось делать эту проклятую математику ни дома вечером, ни на контрольной днем! Но он был приучен, что так должно быть, что он везде и вокруг был должен, должен и снова должен... И в очередной раз, тяжело вздохнув и прекрасно понимая всю необратимость ситуации, Сашка, с покорностью обреченного на казнь, раскрывал тетрадь, принимал авторучку и безнадежно пытался самостоятельно одолеть хотя бы одну-единственную задачу, зная заранее, что его усилия тщетны...

* * *
 Ирина Ивановна Комарницкая... Пройдет двадцать, и тридцать, и сорок лет, а в душе Сашки  словосочетание “Ирина Ивановна” всегда будет связано с его первой учительницей, первым классным руководителем, “второй мамой”...
 Еще учась в первом классе и услышав от Ирины Ивановны, что она для Сашки  и его одноклассников является “второй мамой”, он сначала с доверием отнесся к этим словам, но очень быстро убедился, что никакой “второй” мамы у него нет. Он чуть ли не ежедневно сравнивал Ирину Ивановну со своей мамой и чем дальше, тем больше видел растущую пропасть между этими двумя мамами.
 Мама любила Сашку, любила не меньше и Сашкиного брата  и это была, как много позже понял Сашка, настоящая материнская любовь. Мама преимущественно разговаривала хорошей, четкой и выразительной речью, но могла и тон повысить, когда были для этого причины. Но мама никогда не била ни Сашку, ни его брата, даже если они этого действительно заслуживали – пацаны и есть пацаны! Разве можно нормальному пацану день прожить так, чтобы всё везде было в порядке? Однако домашнее воспитание заставляло Сашку  соблюдать определенные правила: не трогать других, не вступать в разговор взрослых, не спорить с родителями... Еще было много всяких «не», о которых сразу трудно вспомнить, но все они входили в своеобразный неписаный кодекс, нарушать который Сашка старался как можно меньше, хотя, конечно, это удавалось далеко не всегда.
 Ирина же Ивановна спокойной речью разговаривала значительно меньше, чем менторско-диктаторской, которая преимущественно переходила в настоящий крик. Ее “педагогические” методы в своей значительной части были ярким примером антипедагогических методов. Сейчас можно верить или не верить, называть измышлениями с целью очернить человека, обозвать ложью те “педагогические приемы и методы”, которые применяла в классе Ирина Ивановна, но большинство Сашкиных одноклассников еще живы и являются свидетелями “педагогических перлов”, для которых в уголовном кодексе есть соответствующие статьи. Дать пинка, подзатыльник, поднять за ухо и покрутить – это не были “авторские” методы одной только Ирины Ивановны. Такими методами в то время пользовалось много учителей и это считалось совершенно обыденной нормой школьного воспитания в Бориславских школах.
 Ирине Ивановне эти “методы”, видимо, казались малоэффективными и она решила к их списку добавить немного своих.
 Обычные учительские указки, которые можно было купить в магазине, Ирину Ивановну не устраивали, потому что быстро ломались... Нет, сами по себе они ломаться не могли, они ломались, когда Ирина Ивановна лупила ими своих “вторых” детей, куда придется за малейшие их ошибки: не так написал букву, не туда записал цифру, не вовремя повернулся к соседу по парте... Редкий ученик в классе не носил на руках, спинах и других частях тела синяки от указок Ирины Ивановны. Она вообще редко расставалась с толстыми указками, сделанными по ее заказу школьным учителем труда Михаилом Михайловичем Зингером. Если бы Ирина Ивановна дожила до наших дней, то, наверное, вместо учительской указки использовала бейсбольную биту.
Когда у некоторых отличников учебы начало портиться зрение и они стали очень низко нагибаться над школьными партами во время писания или чтения, Ирина Ивановна пыталась своими грозными окриками с непременным применением указки добиться (в буквальном смысле слова) правильной осанки, но убедившись, что эти средства неэффективны, сделала лучше: взяла бельевую веревку, порезала его на 4 куска (по числу учащихся, которые сильно нагибались над партами), на каждом куске с одного конца завязала петлю и нацепила эти петли на шеи ученикам, а свободные концы веревок привязала к спинкам парт так, что ученик, хотел он того или нет, был вынужден сидеть ровно, так как было нарисовано на большом плакате, который демонстрировал правильную осанку ученика за партой.
Одним из действенных “методов” в воспитании подрастающего поколения Ирина Ивановна считала публичное унижение человеческого достоинства учащихся. Среди учеников Сашкиного класса были ребята, которых смело можно было назвать отстающими. Причем это отставание касалось одновременно всех школьных дисциплин, в том числе и физкультуры. Но слабина во время выполнения физических упражнений, видимо, не так поражала Ирину Ивановну, как количество ошибок в тетради после диктанта. Ирина Ивановна пыталась бороться с ошибками своеобразным способом: она обводила все ошибки (а их было действительно очень много!) красными чернилами, ставила оценку “единица”, высота которой колебалась от 10 сантиметров до полного размера страницы тетради, и приказывала ученику на перемене стоять в коридоре у дверей класса с поднятой в обеих руках над головой тетрадью – чтобы все, кто проходил мимо, видели “этого лентяя”.
 А в третьем классе незадолго до весенних каникул Ирина Ивановна отличилась наиболее ярко. Под конец четверти класс выполнял большое количество разнообразных контрольных и самостоятельных работ по различным дисциплинам, а также писал диктанты на украинском и русском языках. Результаты, которыми в то время было принято отчитываться перед вышестоящими педагогическими начальниками, очевидно, никак не удовлетворяли Ирину Ивановну и чем больше она проверяла все контрольные работы своего класса, тем более гремел ее голос над головами угнетенных учеников, тем чаще звучали “выстрелы” указок, которыми она безжалостно лупила по партам, подчеркивая свой праведный гнев на “учеников-остолопов”,  некоторые из которых заработали очередную порцию синяков. Ирина Ивановна так откровенно и артистично возмущалась, что виновными в этой ситуации чувствовали себя все ученики от последнего “двоечника” до круглого отличника.
  Апофеозом в этой историй стал безумный, до сих пор не укладывающийся в голове случай. Как-то после последнего урока Ирина Ивановна, вылив на свой класс очередную порцию “праведного” гнева, сказала, чтобы все сидели, как мыши, а она скоро вернется. Создался обычный шум, который наступает, когда учителя нет несколько минут. Вдруг дверь открылась и в класс зашли Ирина Ивановна и учитель физкультуры и начальной военной подготовки Сторонский. Наступила мертвая тишина. Странный хищный блеск в глазах Сторонского не предвещал ничего хорошего.
 – Ну, так кто тут у вас плохо учится? А? – раздался грозный голос, от которого даже окна зазвенели.
–  Вот этот! – Ирина Ивановна показала на Сашкиного друга Славку.
– Ну, иди сюда! Бегом, я сказал!!! – ученик неуверенно подошел. Сторонский быстрым движением расстегнул на штанах ученика ремень, вытащил его, затем, быстро положив ученика на стул, стоявший возле учительского стола, раз 5-6 ударил этим ремнем по известному месту. Тот надрывный внезапный визг, свист ремня и удары такие звонкие, что, казалось, еще некоторое время эхом отзывались от стен класса, врезались в Сашкину память навсегда. Но, видимо не только в его память. В те несколько минут, что шла экзекуция, пострадали 9 человек: семь пацанов и две девчонки. Остальные Сашкины одноклассники сидели ни живы, ни мертвы, потому что никто не знал, кто будет следующим...
Чем все закончилось для Сторонского и Ирины Ивановны? Современный человек сразу выдаст догадку: видимо, посадили в тюрьму, или выгнали с работы без права работать в школе... Ой, господа, не будьте такими наивными! Ничего такого не произошло. Да, город несколько дней “гудел”, обсуждая это событие. Да, родители написали заявление и сняли побои у детей. Да, дело дошло до милиции и городского комитета КПСС. Это всё так... Всё так... И на этом всё... Все действующие персонажи остались на своих местах, получив лишь выговор, который, впрочем, не помешал позже, лет через 10-12 получить Ирине Ивановне звание Заслуженного учителя. И никто ей не припомнил об этих событиях, а она продолжала своими “методами” воспитывать новые поколения Бориславских учеников еще не один десяток лет...

* * *
 «Господи, – подумал Сашка, глядя снизу вверх на школу, – как все таки хорошо, что прошли те годы и больше нет ни математики, ни химии, ни физики, что, к великому счастью, уже давно не нужно выполнять домашние задания и вообще учиться! Но стоп! – заспорил он сам с собой, – учиться я не перестаю и не перестану, пока живу – профессия музыканта-педагога обязывает!»
Ему вовсе не импонировала кем-то написанная “мудрая” фраза о том, что плох тот ученик, который не смог превзойти своего учителя и плох тот учитель, которого смог превзойти его ученик. Сашке  в некоторой степени нравилась первая половина этой фразы, потому что своего учителя по баяну он ведь превзошел еще в музыкальной школе, а вот вторая половина его отнюдь не могла удовлетворить, поэтому он постоянно учился, совершенствовал свое мастерство, старался держаться в курсе всего нового и двигаться в ногу со временем, хотя в последние годы это стало делать все труднее и труднее. Ничего не поделаешь! Лучшие годы далеко позади, старость уже не подходит, а нагло влезает во все его дела. Все, что раньше удавалось сделать мгновенно, теперь требует значительных усилий... А школа? Теперь, кажется, что все было так бесконечно далеко и... почти нереально...
 Он пошел по лестнице через школьный двор со спортивными площадками. “Вот здесь мы метали мяч, вот здесь играли в футбол, а на этой беговой дорожке я установил свои рекорды на дистанции в 60 метров, даже тренер из спортивной школы не просто просил, а требовал, чтобы я ходил к нему в легкоатлетическую секцию и слышать от меня не хотел о том, что я готовлюсь стать профессиональным музыкантом...»
Сашка еще раз взглянул на школу и, не торопясь, зашагал дальше...