Назавтра Карина решила, что всё, что ей нужно – это чай, желательно ромашковый. Ещё омлет, светящий жёлтыми кусками из недр металлического чана. А также сосиска, корнишон, пару оливок, миниатюрная розетка терпкого апельсинового конфитюра. Набор любимых ярких вкусов из гаммы гостиничного завтрака – заправка, которой ей хватало на весь день. Хотелось уцепиться за что-то вещественное, привычное. Даже вульгарное. Разве не такова сама потребность в еде?
Происходящее её раздражало.
За все непростые годы она чётко научилась улавливать момент, когда меняется настроение, накрывает тревога, «что-то становится не так». Увы, не научилась усилием воли моментально загонять эмоции в стойло по щелчку. Но это в принципе невозможно. Поэтому мироощущению стал свойствен некоторый фатализм. Не можешь отключить боль по своему хотению – успей принять лекарство. И она жила так уже лет пять, в состоянии давно желанного и отработанного равновесия, в режиме автопилота. А вот теперь внезапно вошла в зону турбулентности.
Что особенно беспокоило – иррациональный страх. Почему-то он пришёл только наутро. Неужели рассудок только сейчас забил тревогу? При всём крайне нудном и медленном разборе не получалось списать происходящее ни на какие разумные причины вроде сна. И одновременно при всём романтизме тянуло чем-то зловещим. Это зловещее могло подразумевать что угодно, в том числе проблемы с психикой. Карина осознавала, что её разумное осмысление может оказаться таковым лишь для неё, ведь все страдающие расстройствами считают себя рациональными и логичными – это-то и пугало, среди прочего.
С другой стороны, переживала, что ты бездарный практик? Вот тебе порция мистики, отвешенная щедрою рукой – интересно только, чьей. Хотя нет, не так уж важно.
А главное, она не знала, что делать с обрушившейся на неё новой информацией – альтернативной биографией, из которой, она понимала, выпали важные куски, но притом она всё равно довлела над теперешней жизнью. Самым невинным было благодарное удивление всем современным гаджетам и транспорту, осознание: что когда-то было научной фантастикой, стало реальностью. Это стало щекочуще-необычным и довольно приятным переживанием. Но что было делать с остальным?
Следующие рабочие дни она провела странно. Не в тумане, но будто играя в театре и изображая искусственную жизнь. В этой постановке она была менеджером на книжной ярмарке, оформляла отчётность для организации, выделившей финансирование, искала информацию о программах поддержки переводчиков, пыталась выбить себе книгу у директора, деликатно нажимая на свой прошлый положительный опыт и прекрасное знание немецкого. Но Карина ощущала себя не на своём месте. И она не знала, что это ощущение потерянности останется с ней на долгие месяцы.
Несмотря на смутную тошнотворную жуть, копошащуюся под кожей, она каждый день проделывала одно и то же. Выходила из ангара, как она обозвала выставочные площади, продиралась через пёструю толпу, слетевшуюся на крупнейшее книжное событие мира; сначала лавировала среди машин, погрузчиков и паллет, потом додумалась и выходить стала через здание, по красному ковру и лестнице, ведущей прямо на перрон скоростной электрички. Логику здешнего транспорта она, привыкшая к двум веточкам метро во вдвое большем городе, даже не пыталась до конца постигнуть. Всё равно ведь было известно, что она приедет либо на вокзал, либо дальше – к Гауптвахте или собору Святого Варфоломея.
Она пропадала в городе до ночи, ища и рыская. Потом коллеги удивлялись, как это ей не страшно идти «через лес»: они жили в отеле недалеко от аэропорта, на отшибе, так что даже до трамвая надо было пилить минут десять-пятнадцать. На самом деле, шла она не через чащу, а вдоль трассы. Всё равно то и дело доносились жуткие шорохи. Но она понимала: будь это человек, шум был бы громче. В кустах копошились грызуны и змеи. Здесь даже лисы и лани иногда выскакивают на дорогу, о том предупреждал и соответствующий знак. А ещё почему-то высвечивалось в мозгу послание: случись какая-то беда – защитят. Прямо как в песне: «упав с ночных небес».
Но почему никто не норовил ни упасть с небес, ни обнять?
Хотя этих объятий она почему-то теперь почти страшилась.
И всё равно каждый вечер ждала его. Зачем? Для объяснений? Неоправданная роскошь. Её мозг устал от когнитивного диссонанса, и ей просто нужна была стыковка. Его жизни и её. Любой ценой.
Почти не удивительно, что ничего не вышло.
Подошёл день возвращения в Минск. Накануне с ноющей тоской в груди Карина сложила вещи. Чемодан был не так велик, но сборы затянулись на весь вечер: она слонялась туда-сюда по номеру, как неприкаянная, включала-выключала телевизор, ставила чай, он два раза остывал и отправлялся в раковину. Если б нужно было подвести общий знаменатель под обрывками её мыслей, то он бы выражался в вопросе: «Как, и на этом всё?».
После прилёта домой ей был дик вид собственного подъезда. Размалёванный лифт вызвал прострацию. Отклеившиеся обои в прихожей вызвали ощущение нелепости.
У неё были свои педантичные ритуалы, поэтому сразу после приезда Карина проверила почтовый ящик. На заплёванные ступеньки лестницы кричащим веером рассыпались буклеты, листовки, визитки, но среди них прямо на носки её туфель спланировал жёсткий кремовый конверт – и он не напоминал попытки коммунальных служб быть импозантными. Кто-то написал. Лично ей. На бумаге. И отправил.
Открытка оказалась диковинной. На ней был вид какого-то типичного старинного европейского города, но надпись гласила: «Прывiтанне з Мiнска!». Что? Карина фыркнула и медленно перевернула открытку.
«Привет, Карина! Прости, что исчезла — вот, связываюсь с тобой доступным способом. У меня всё хорошо. Я получаю второе образование в очень интересной сфере, в серьёзном заведении. Увы, но все детали - при личной встрече. Скоро буду в Минске. Как насчёт чашечки кофе на неделе? Кстати, «Зерно» ещё работает? А «Золотой гребешок»? Привет всем нашим, тебе успехов!»
Внизу виднелась сплющенная приписка: «Ответ напиши на простой бумажке, кинь в ящик. Спасибо».
Почерк был Алесин.
Открытка пришла без подписи, но уж её почерк она узнала бы из тысячи: он напоминал не то наглые заросли чертополоха, не то колючую проволоку на ограждении концлагеря.
Понимая, что её жизнь отныне не подчиняется обычным правилам, Карина прошла в кухню, села за стол и написала ответ на одной из страниц скетчбука.
«Привет, Алеся. Я очень соскучилась и волновалась. Насчёт «хорошо» - очень жду подтверждения: давай в четверг в шесть тридцать в «Зерне» на площади Победы?»
Она опустила листок в ящик, вернулась, разобрала вещи. До вечера пыталась работать, возвращаясь к недоделанному сайту. Изнутри тянула тоска. Сделав несколько элементов меню, тянула руки к бумаге, карандашу и маркеру. Рисунки имели один и тот же мотив. В кои-то веки раскопала акварель, елозила потрёпанной колонковой кисточкой в кармине и краплаке, стремясь передать окрас культового «фоккера».
От Паши сводило скулы ещё сильнее, чем обычно. Он пытался что-то говорить о счётчиках, соседях, оставляющих мусорные пакеты в тамбуре, но удостоился гробового молчания, потом извинений и показательно, страдальчески обхваченной руками головы. В общем-то, этот жест и стал началом их отдаления.
В условленный день она нырнула в гам и сдобное тепло кофейни, где когда-то зарождалась дружба.
Карина решила отвлечься от каких бы то ни было мыслей, их поглотила чернота эспрессо. Но что-то заставило её поднять глаза, когда хлопнула дверь.
- Ну, здравствуй!
Она уже успела скинуть пальто, и оно удивительно аккуратно висело на согнутом локте.
Раньше Алеся была такой же худой, как она. Теперь под тканью костюма перекатывались мышцы. Причём сухие, но обильные, как у олимпийской спортсменки. Раньше в её облике болезненно боролись вдохновенность и стремление к строгости, лицо было растерянным, вечно беспокойным. Теперь, даже в волнении, оно было уверенным. Удивительно, но у Карины всё встало на свои места, едва она увидела Алесю: нашлось оправдание и её исчезновению, и упоминанию о неком серьёзном вузе. Не хватало только кобуры на поясе. Хотя нет, она не опустилась до пошлости – скорее, напоминала Юрия Андропова: вид вроде бы интеллигентный, а вроде бы опасный. Перестала стесняться плохого зрения и щеголяла модной оправой. Её извинения не прозвучали неловко, скорее, кокетливо или снисходительно:
- Ох, Карин, сколько надо бы рассказать. Но тут и вечера не хватит. Как ты?
Очень примитивный приём, но Карину опередили, и она начала говорить о франкфуртской книжной ярмарке, немного сбивчиво и в приподнятых тонах, точно хотела сделать рекламу.
Алеся слушала внимательно. Но иногда взгляд её голубых глаз с острыми стрелками уходил куда-то под потолок, чуть размыкались полные, с грубой резкостью очерченные губы, как с полотен прерафаэлитов – она думала о своём. Довольно скоро она сказала:
- Я очень рада, что всё так, товарищ. Это мероприятие статусное. Ты такой чести заслуживаешь. А Франкфурт – это да... Была там всего пару раз у родных, но город шикарный. Правда. А с тобой не произошло ничего необычного?
При этом ноздри её греческого носа едва заметно шевельнулись, словно у дикой кошки.
- А с тобой? – парировала Карина.
Алеся погладила толстый бок фарфоровой чашки.
- Да вот многое... Эмигрировала, например. Но тут особо не объяснишь. Хотя ты – могла бы понять, если б о своих опытах рассказала. Извини, но я как-то стесняюсь. А ты реально многое могла бы понять. Я так чувствую.
- Так, а вот здесь стоп. Что лично с тобой происходит?
Карина вознамерилась держать удар. Ей не совсем нравилось течение разговора и Алесины манеры.
- Ну, что! – засмеялась Алеся. – Я на службе теперь. В государстве, которое когда-то считалось эталоном для наших националистов. А вообще-то ни фига не эталон, но всё равно нравится мне больше РБ. А располагается оно не в нашем измерении, и столица моя – «город, которого нет». Могла бы описать... И очень странно, что меня порой тянет в привычный Минск, да и к тебе тянет, и к ещё немногим, я уж не знаю, что это, сентиментальность? – Она аккуратно подцепила кусочек штруделя, запила кофе.
Карина поёжилась. Уж очень изменилась её старая подруга. Было приятно, что она стала спокойнее. Но откуда-то появилась чиновная самоуверенность, а во всём облике и манере некая специфическая жёсткость. Вот уж правда, что было бы лучше? Надломленная, невротичная барышня с ищущим растерянным взором? Или молодая, но уже обросшая характерными ухватками гэбэшница с холодным блеском глаз за стёклами очков? Притом было ясно, что она сейчас вполне искренна. Дружелюбна, тепла, душевна. Просто сейчас такая манера держаться как раз и стала её modus vivendi, её естественностью, второй, а то и первой, натурой. Это – её открытое сердце, любовь, дружба, участие. Непонятная и малоприятная перемена.
Но это не просто обескуражило Карину, а раздражило, рассердило её, вызвало странное желание «делать назло». Чему, логике, условностям ситуации? Но она махнула на них рукой и нарочито откровенно вывалила ей все подробности, ощущения, догадки. С отчаянностью и желанием посмотреть, «а что будет».
И результат её удивил. Алесины глаза расширились, засверкали, костяшки сжатых кулаков побелели, лицо приняло мучительно выражение, и она как-то обмякла и откинулась на спинку дивана.
- Вот это да... – пробормотала она. – Поздравляю, ты влипла.
- Во что?
- Нет, на самом деле хотелось бы, чтоб не влипала и всё оказалось единичным случаем. Боже, тут вообще непонятно, это хорошо или плохо, что ты получила опыт странника.
- Кого?..
- Человека, способного перемещаться между мирами или хотя бы в них заглядывать. Прости, но ты меня аж из колеи выбила. Мне сейчас очень тяжело. Я... недавно... ну, у меня кое-кто умер...
С неё слетела вся пугающая шелуха, что так отталкивала вначале. Алеся медленно сняла с носа очки и уставилась в окно, повернувшись в профиль. Но было видно, что губы её дрожат, а глаза налились влажным блеском. Карина осторожно подсела к ней на диван и обняла за плечи. Алеся судорожно вздохнула, лицо её сделалось ожесточённым – она ненавидела себя за слабость, а Карину в ту секунду – за то, что та стала свидетельницей. Хотя протянутую салфетку взяла с благодарностью.
- Извини. Уже почти полгода прошло, а меня всё ещё накрывает. Потому-то я и сказала, что ты, наверняка, влипла. Честно говоря, лучше бы закрыть эту твою винтажную тему. Я тебя предупреждаю, мне вроде интересно, а вроде хочется тебя послать и вообще не ввязываться.
Но Карину это взбудоражило, и она впилась вопросительным взглядом.
- А что ты могла бы сделать?
- Ну, в первую очередь, разузнать, кто это был.
- А так не помнишь?
- Нет.
Обнаружилась её давняя слабость: Алеся всё схватывала в общих чертах, но никогда не запоминала частности и детали. Интересно, не мешает ли это сейчас в работе? Было неудивительно, что она то и дело попадала на пересдачи по истории международных отношений в универе. А теперь вот не могла узнать по описанию историческую личность. Что Герман относился к таковым, не вызывало сомнений. А может, он принадлежал какой-то другой, третьей вселенной?
Что Алеся теперь относилась к иному миру, тоже было несомненно. Карина приписала именно этому холодновато-искристую волну жути, что внезапно её окатила сейчас, как наутро после загадочного свидания с Рихтгофеном. Человек тот, да не тот. Не от мира сего человек.
- Инфу я пробью, Карин. Прямо интересно, что у тебя за случай. Ты только самодеятельностью не занимайся, ладно? Вот мои контакты, я на связи, если что.
Она протянула визитку.
Из кофейни вышли вместе, направились в разные стороны. Хотя Карина невольно остановилась, обернулась и наблюдала, как Алеся шагает к площади, чтобы сесть на метро: её чёрный плащ картинно раздувало ветром. Было туманно, тепло и сыро. Порыв ветра кинул Карине в лицо горстку тонкой мороси.
Конечно, она сделала всё наоборот. Как раз самодеятельностью и занялась.
Она днями звонила в Институт имени Гёте. Общалась там с милейшим чиновником Александром Костецким, добавляя в голос бархатного смущения, и просила посодействовать её отправке на трёхнедельный интенсив, потому что IT-отрасли Беларуси просто необходимы креативные квалифицированные специалисты, а она жаждала получить там опыт и, вернувшись, сделать дым Отечества более сладким и приятным. Она хорошо себя зарекомендовала на ярмарке, поэтому Александр был с ней любезен, и в итоге ходатайство скоро было готово. Чувствуя, что жар её пылающих щёк передаётся и через телефонную трубку, Карина рассыпалась в благодарностях.
На работе отнеслись вполне нормально: там она тоже была на хорошем счету. И вот через полтора месяца ей снова предстояло оказаться в городе на Майне. Правда, на сей раз денег выделили меньше, и она поселилась в привокзальном хостеле. Оказался он на удивление приличным в плане уюта, чистоты, контингента – хотя так-то это вопрос, можно ли сказать «приличный» о том, что оформлено как развесёлый ночной клуб с неоном, дикой росписью стен и баром внизу. Какой район, такой и хостел. Но Карину ничего не смущало: ей было важно жить как можно ближе к историческому центру. Она была уверена, что это – момент краеугольный.
С соседкой тоже повезло: ей оказалась немногословная девушка-фотограф из Голландии. В основном всё время, как они с Кариной вообще пересекались, сидела у себя на кровати и была с головой погружена в обработку снимков. Но и виделись они очень мало.
День Карина проводила на учёбе, а вечер в городе, и не затем, чтоб развеяться и освежить закипающие мозги. Хотя программа и правда была насыщенная, а ещё она считала, что оказанное доверие и предоставленную возможность надо отработать. Перспектива повышения зарплаты тоже грела душу. Но Карина прекрасно понимала, что её бурная деятельность – это самооправдание и что-то вроде индульгенции.
Вспоминать о встрече с Алесей и её словах не особенно хотелось, от этого становилось неуютно.
Всеми этими думами Карина раскачала себя так, что постоянно была слегка на взводе, а иногда и не слегка. Как в прошлый приезд во время прогулки, но теперь - неизменно.
Хотя внешне всё выглядело нормально: всякий волен проводить вечера, как угодно, но логика и траектории её перемещений даже Карине были не совсем ясны: она просто садилась в любой транспорт и ехала куда глаза глядят, так же иррационально выбирая место, где сойти и куда направиться. Осознанными были только возвращения в хостел. Так нетерпеливый человек мечется по месту с плохой связью, пытаясь поймать сигнал.
А что это необходимо, Карина не сомневалась.
Она просиживала по часу на скамье в соборе, а чаще – бродила по его сумрачным уголкам. Блуждала по скупо освещённым улицам с частными домами, где в семь вымирает всё движение. Как-то раз приехала на еврейское кладбище и гуляла там до захода солнца. Пряталась в чёрной тени мостов, наблюдая за гомонящими, спешащими или неторопливыми горожанами. Ими набережная была усыпана каждый вечер; казалось, для каждого было святым долгом ежедневно совершать паломничество к берегу Майна. Стояла порой в пустом переулке, уставившись на окна старинных домов: они завораживали мягкостью приглушённого света. А однажды пешком отправилась в Пальменгартен, что-то вроде ботанического сада. Хотя с таким же успехом могла бы уже оставить затею: всё равно теплицы закрывались за час до окончания работы парка, а темнело удивительно быстро, неестественно для времени года. Но что-то заставляло всё равно избегать любого транспорта и петлять закоулками. Чувство это было уже очень знакомым. Карина раньше не была суеверной, а теперь ждала «знака».
Вообще, эту маленькую безлюдную площадь нельзя было назвать примечательной. Если бы не одно «но». Она была треугольной формы, и у основания треугольника виднелось странное подобие сквера: две симметрично стоящие скамьи, а за ними – будто кусок, выдранный из лесной чащобы Шварцвальда и воткнутый в городскую среду: густые заросли и огромные, плотно сомкнутые ели, типично немецкие мрачные ели, под сень которых вообще не пробивается солнечный свет. В этот портал вела тропинка между скамьями.
Карина ощутила, как между лопатками пробежал холодок. Её тут же потянуло прямо в этот сгусток сумрака посреди цивилизации. Она шагнула на тропинку и нырнула во тьму.
Её окутало ощущение того, что время растворилось и исчезло. Что было самым поразительным, улица, что просвечивала через гущу сквера, куда-то пропала, кроме лесного мрака и уходящих вдаль деревьев, кругом не было ничего.
В следующий миг на плечо ей легла тяжёлая рука и стиснула его.
- Ты всё-таки нарушила своё слово. А обещала мне – трижды.
Карина обернулась резко, хоть и не кричала. Перед нею стоял и буравил её нехорошим взглядом Герман. Вид его не предвещал ничего доброго.
Но он вдруг скривился в мучительной гримасе и отпустил руку – слава Богу, потому что Карина уже предчувствовала синяки.
- Боже, что мне теперь делать...
Он стоял, отвернувшись вбок, как недавно Алеся, и зло, тяжело дыша, как зверь. Карина испугалась. Она ничего не понимала. И уж точно не так представляла (в тайных, разумеется, фантазиях) их новую встречу. Герман повернулся к ней и глухо проговорил:
- Зачем ты меня вызвала?
- То есть... вызвала?..
- Да уж как есть. Зачем звала меня? Когда я благодарил за свидание, а потом просил забыть? Я заботился о твоём счастье! Понимаешь, что сейчас натворила? Ты понимаешь, что я за себя теперь не отвечаю?!
Карина вся съёжилась, почти зажмурилась: он сорвался на крик. Лишь одно смутно угадывалось: что гнев обращён не на неё, а на что-то большее и отвлечённое – на ситуацию. В чём конкретно она заключалась, было неясно. Пока. Но Карина ощутила подступившую к горлу дурноту от непонятного прилива жути. На Германа тоже смотреть было страшно – он был сам не свой. Глаза сверкали безумием. Даже в еловой тьме мёртвенной казалась бледность, под кожей ходили желваки.
- А я... не должен был приходить!
Пугало то, что смотрел он не на Карину – а сквозь; и что же он там видел? Его взгляд стал лихорадочно-влажным, но налился яростью отчаяния. Губы задрожали, но через секунду их исказил оскал.
- Не должен!..
Его просто адски ломало. Он и раньше в какой-то момент произвёл на Карину довольно специфическое впечатление: человека, которого разрывают страсти, но он (тогда можно было сказать, что успешно) борется с собой. Теперь же эта борьба вселяла зловещее ощущение. Он казался одержимым.
- Почему не должен, Герман?
Ей захотелось коснуться его. Подержать за руку, быть может. Но она не смела.
- Потому что есть границы, Карин, которые нельзя переходить.
Он поднял голову и обратил невидящий взгляд к мутно-серым просветам неба между тёмными еловыми кронами. Ей было известно, когда так делают. Когда позорным кажется при свидетелях вытереть глаза. Сердце сжалось не только от страха, но от жгучей жалости. Она осторожно протянула руку и коснулась рукава его мундира.
- Какие именно? Между... мирами?
Не сразу осмелилась, но всё же произнесла.
Лицо его на миг будто разгладилось немного, просветлело, но в следующий миг Герман жёстко пронзил её взглядом холодно взблеснувших голубых глаз:
- И между ними, милая, и не только.
Карина пошатнулась. На миг ей показалось, что у неё онемело лицо. И уже словно покрытыми инеем губами она произносила совершенно дикие слова:
- Но что мне сделать, чтобы... ты не страдал, Герман? Хотя бы сейчас? Вообще... что мне сделать?
Было ощущение, что текст за неё произносит кто-то другой. Но всё уже раскручивалось неумолимо.
- Да вообще-то стоило бы убить меня! Но так, чтоб уж наверняка прекратить эту муку! Не могу больше! Не могу! – с болью прорычал он и, развернувшись от неё, саданул кулаком в ближайшее дерево.
Карина зажмурилась и попятилась. «Господи, ну и буйный...». Она была в шоке.
Герман тяжело вздохнул и с совершенно потерянным видом повернулся к ней и заговорил почти скороговоркой:
- Прости, милая, хорошая моя, прости! Это ужасно, я пугаю тебя, наверное, да, я зверь, да, я скотина, но то, что со мной сейчас – это правда страшно, не приведи Господь, но я же сказал, что я скотина, в жизни я был не самым хорошим человеком, так, наверное, заслужил всё то, что творится!
Карина ничего не понимала, кроме того, что речь идёт о какой-то жутковатой тайне – и того, что её герой страдает и с ума сходит от какой-то боли. Да так, что, видно, не чувствует физической. Костяшки себе он, конечно, рассадил о кору. На его белой руке выступили темно поблёскивающие капли крови. Но он даже не пытался их вытереть.
Карина подошла и бережно взяла его рассаженную руку, успокаивающим жестом погладила:
- Тихо, тихо, успокойся, Герман, прошу... Расскажи, отчего тебе так плохо. – Она вынула салфетку и принялась промокать кровь. – Говори всё прямо, я пойму. И скажи, что я могу для тебя сделать? – повторила она мягко.
- Да оттого, что мы не можем быть вместе, Карин, и не должны, - безнадёжным голосом отвечал ей офицер, - да только я не могу думать ни о чём, лишь о тебе...
- И я – только о тебе, - невольно вырвалось у Карины.
А ведь так оно и было. Все мысли текли к Рихтгофену, все скетчбуки, тетради, листочки, да почти все мало-мальски пригодные для рисования клочки были изрисованы портретами славного аса в разных манерах, стилях и техниках. И вот теперь стало ясно, что ситуация вышла из-под контроля.
- Ох, моя милая... Я всегда был тебе верен! И знал, что и ты мне верна! Уже от этого легче. Но я скажу. Нет, я всё-таки скажу, как бы ты могла меня утешить.
Его глаза снова сверкнули. Лицо стало странным: на скулах зажёгся почти лихорадочный румянец, а черты смягчились – точнее, обмякли, словно только что он свалил с плеч непосильную ношу, разом отказался от какой-то адской борьбы, сдав последние рубежи. Но при этом в ту секунду Герман казался Карине чертовски красивым. А ещё радостно ёкнуло в груди: было видно, что боль его отпустила.
- Поцелуй меня, Карин.
Голос был тих, расслаблен – будто Герман принял какое-то решение со всем фатализмом, и теперь ему всё было хоть трава не расти.
А Карина ощутила ликование, у неё даже слегка закружилась голова. Какими-то остатками сознания она понимала, что происходящее дико, ненормально, но сопротивляться было уже бессмысленно.
Привстав на цыпочки, она обхватила Рихтгофена за шею и припала к его горячим губам. Он сжал Карину в объятиях так, словно хотел задушить. Но через минуту всё-таки опомнился, сообразив, что ей должно быть неудобно из-за разницы в росте, сорвал с себя шинель и бросил на покрытый мхом холмик под елью. И следующие минуты - а может, часы? Карине потом казалось, что и такое могло статься - они провели на этом ложе во мраке чёрного леса. Но ничего не было, кроме поцелуев, объятий и ласк. Может, Герман действовал по своим принципам, может, им обоим и так довольно сильно снесло крышу. Карина ощущала, что внутри взрываются сотни фейерверков, руки дрожали, она буквально забывала дышать, отчего иногда накатывал страх, сердце ухало в пятки – так бывает, когда попадаешь в воздушную яму – но даже это не казалось неприятным. Да если б между ними случилось что-нибудь посерьёзнее, Карина бы умерла от эйфории. Возможно, Герман испытывал нечто подобное и пока цеплялся за остатки разума, чтоб сразу не уходить в штопор. Но лицо его выражало самое бездумное, отрешённое, мечтательное блаженство. Они лежали, обнявшись, совершенно без сил, иногда шёпотом обмениваясь полубессмысленными нежными фразами. Когда они, наконец, пришли в себя, то уселись рядом, и Герман, посерьёзнев, сказал, глядя ей в глаза неотрывно:
- Ради тебя, Карин, можно победить и саму Смерть.
По спине пробежали мурашки. Потому что Карина ощутила, что он произнёс это слово с большой буквы. Но сейчас меньше всего хотелось выяснять, к чему он сказал эту фразу, причём именно так. И она промолчала.
- Нет, я всё-таки счастлив: и что сам решился прийти, и что ты сейчас решилась. – В его голосе снова зазвучали радостно-бесшабашные нотки. – Я тебя прошу только: зови меня, в любое время дня и ночи, я всё сделаю, лишь бы быть с тобой.
Карина теперь знала, как проведёт всё оставшееся время во Франкфурте. Хотя опять же, к тому всё и шло. Просто не представлялось таким возможным. А теперь ей тоже овладела лёгкость и решимость.
Когда Карина вышла наконец из-под таинственной еловой сени, то уже давно стемнело. Но она даже не стала смотреть на часы. Она мчалась по улицам в спутанно-возбуждённом состоянии, словно переборщив с кофе – мысли бешено скакали, носились, крутились. Но потом на смену этому броуновскому движению пришло кое-что другое. Карина остановилась как вкопанная. Дыхание перехватило. Ноги стали ватными. Она уселась прямо на низкую кирпичную ограду в парке, не обращая внимания, что рядом спит растрёпанный грязный бомж.
Уставившись в одну точку, она выдохнула вслух:
- Капец меня накрыло. Бл***. Капец как накрыло.
Она произнесла эту фразу, немного покачиваясь взад-вперёд, ещё несколько раз. И тем словесно выразила причину своего нынешнего потрясения.
Она испугалась. Наваждение отступило, и его сменила лёгкая паника.
Конечно, Карина всегда была человеком эмоциональным, порой слишком. Ей были свойственны иногда и перепады настроения, и глубокие переживания, которые выливались обычно в психосоматику. Она была влюбчива, со школьных лет у неё то и дело случались какие-то увлечения, иногда параллельные, да и чувственные эксперименты были ей не чужды. Но она довольно быстро научилась питаться этими разнообразными эмоциями и парила в своих влюблённостях, как умелый планерист в воздушных потоках. А сейчас было ощущение, что её снесло ревущей бурей.
- Не нравится мне это, - проронила она, с усилием встала и зашагала дальше в направлении вокзала. И тут же вспыхнула: «Врёшь, сучка. Нравится».
Кстати, и не ругалась она уже давненько.
Прибежав в хостел, потянулась к тумбочке за успокоительным. Оно не особенно помогло, но к двум ночи всё-таки удалось заснуть. На завтрашнее утро её не трясло, но нервы были натянуты, как струна. Карина работала почти с ожесточением и лезла из кожи вон, стремясь направить внимание и силы в другое русло. Ей это практически удалось, хотя преподаватель заметил:
- С вами всё в порядке? Как вы сегодня спали?
- Не очень, если честно, - вымученно улыбнулась Карина.
- Здесь, конечно, не каникулы, но вы так себя совсем загоняете! Задания и так сдаёте раньше всех, явно ночами сидите. Нет, чтоб расслабиться, пойти куда-то в город, выпить яблочного вина, на речку полюбоваться...
«И этот со своей речкой», - подумала она. Но в город отправилась. Потому что, вернувшись с обеда, заметила на своём столе красный конверт – в нём была записка: «Сегодня в восемь в кафе «Майнгольд» (Цайль, 1)». Почерк был снова Алесин.
«Этого ещё не хватало», - помрачнела Карина. Её обожгли чувства тревоги и вины. Как говорится, никогда ещё Штирлиц не был так близок к провалу. Как снова перед этим загадочно исчезнувшая на месяц Алеся нашла её в принципе, Карина даже не удивлялась. Ей просто стало неприятно. Но она собралась с духом и отправилась на встречу.
Стамбровская оказалась в своём репертуаре: в кафе была любовно воссоздана атмосфера старого Франкфурта и уюта бюргерской гостиной – все эти кресла, абажуры, мягкий рассеянный свет, обои с крупным рисунком. Она сидела в уголке; приветственно помахала, привстав, но Карина её и так сразу заметила: считается, что люди из органов в идеале обладают неприметной внешностью, но Алесина была показательно-кинематографической (и явно нарочно доведённой до ума в нужном ключе).
Когда Карина села к ней за столик, Алеся объявила, что уже заказала ей кофе. Потом на её лице выключилась улыбка, и она произнесла озабоченным тоном:
- Ну что, плохие новости у меня – убили твоего лётчика.
По тому, как Карина в ужасе распахнула глаза и схватилась за край стола, Алеся явно сделала какие-то свои выводы, хотя вздёрнула бровь на такую реакцию. Она выдержала паузу в пару секунд и заговорила:
- А теперь по порядку. Инфу я пробила. Твой персонаж – реальная историческая личность. Принадлежит он тому миру, где сейчас обитаю я – ты его знаешь под условным названием «мир ВКЛ». История там пошла немного иным путём, поэтому иногда навести справки сложнее, но Великая война была и там. Конечно, с несколько иным течением, даты тоже другие, но это не так важно. Важно то, барон Герман фон Рихтгофен – живой, точнее, ранее живший человек, герой войны, легенда авиации. Погиб в бою. Правда, характер у него действительно был специфический – и опять-таки, его ты тоже угадала весьма и весьма точно. Важно то, что контакт между нашими вселенными действительно произошёл. Сейчас в этом нет сомнений. Вот тут внимание, основные моменты.
- Говори уже, - выдавила Карина. У неё иногда слегка темнело в глазах.
- Так я и так говорю, - размеренно произнесла Алеся и продолжала, сняв очки и протирая их платочком. Карина, как завороженная, смотрела на её руки. – Момент первый: несовпадение и удалённость эпох, твоей и Рихтгофена. Второй: разные миры. Третий: очевидное наличие между вами какого-то звена. Обнаружить его оказалось просто. И это связано с историей его гибели. О которой я упомянула в начале разговора.
«Садистка», - мысленно выругалась Карина.
- Наш герой был натурой страстной, вместе с тем – однолюбом; согласитесь, такое редко встречается. Молва при всём разгуле фантазии не могла ему приписать никаких скандальных романов – и даже тайных, да. Его фишка состояла в прямо противоположном. У него была невеста – шведская баронесса Карин Хаммаршёльд. Да-да, товарищ, твоя тёзка. А теперь взгляни на фотографию.
Алеся протянула ей телефон. При всей своей подготовленности Карина обалдела: с чёрно-белого снимка глядела её точная копия, только, естественно, в наряде начала века.
- А теперь листай дальше.
В следующую минуту сердце у Карины забилось сильнее при виде фотографий. Вот на одной из них Герман нёс её на руках – пардон, не её, конечно, а фрекен Хаммаршёльд. На другой были запечатлены нежные объятия, на третьей – скорее, страстные. Ещё на одной – капитан стоял перед своей невестой на одном колене, смиренно склонив голову, а она, по сюжету изображая посвящение в рыцари, касалась его плеча шпагой. Был и снимок, где пару сфотографировали в партере театра: молодая Карин сидела с одухотворённым взглядом, не то любуясь на балет, не то внимая оперной диве – а сидящий рядом барон и тут был в своём репертуаре: он смотрел не на сцену, а на неё. Причём украдкой, так что фото вряд ли было постановочным. В отличие от другого, где они, стоя под плакучей ивой и держа друг друга за руки, очевидно, играли сцену прощания и проводов на фронт.
Да, некоторые из фотографий были использованы для создания патриотических открыток романтического толка. Ни Герман, ни Карин, наверняка, даже не задумывались, насколько допустимо использовать их частную жизнь и личную историю для бесстыдного государственного пиара. Да и изрядную толику самолюбования они объективно могли себе позволить, чего уж греха таить. Тем более, очевидно, они просто наслаждались происходящим, и потому эта прямолинейная пропаганда даже не раздражала, а подкупала своей искренностью: такие взгляды, позы, жесты сыграть было невозможно, это было видно даже на тех снимках, где героев явно просили изобразить какой-то мотив. Идеальный фронтовик и его идеальная возлюбленная. И вот в чём штука, они существовали в реальности и заставляли поверить соотечественников, что будет у Германии всё: и победа, и любовь.
И если фрекен Хаммаршёльд выглядела более нежной и сдержанной, то Карина даже чуть не поёжилась, узнав на некоторых снимках отблески одержимости во взгляде Рихтгофена. Словно откликаясь на её мысли, Алеся медленно произнесла:
- Он по ней с ума сходил. В буквальном смысле. У Рихтгофена вообще по жизни была проблема, что он во многом терял чувство меры. В том числе в любви. Он считал Карин смыслом своей жизни и даже все свои воздушные победы посвящал ей. Да, пожениться они таки успели, кстати. Она даже забеременела. Но – сама знаешь, какое было время, а тогда как раз по всей Европе начал бушевать испанский грипп. Вот от испанки Карин и умерла тогда. И ему после этого расхотелось жить. Барон стал искать в бою смерти. В общем-то, успешно нашёл: когда вступил в бой с двумя англичанами, причём прикончив одного, погнался за вторым. Ну, а над холмами Морланкур на Сомме его и сбили. Ты кофе-то пей. Хороший он здесь.
- Спасибо.
Конечно, к принесённому кофе Карина не притронулась.
- И вот что мы имеем в сухом остатке. Души после смерти существуют в особом пространстве, Рихтгофен тоже там; есть разные уголки, есть Вечный Город на голубом Дунае, где даже мне случилось побывать – об этом позже, есть и другие локации. И он сейчас на какой-то из них. Пойми, Карина. Тот, кто тебе явился – не совсем человек. Всё усугубляется тем, что погиб он насильственной смертью. Это всегда довольно тёмные эманации. Но бывает всякое. А здесь надо учитывать ещё и состояние его души во время гибели, его настрой. Я считаю, не будет преувеличением сказать, что мы имеем дело с самоубийцей – ты понимаешь, насколько это тяжёлые разрушительные энергии? И эта разрушительная мощь была заложена в нём с самого рождения, иначе разве бы он вот так вот чувствовал, мыслил, существовал?
Она вздрогнула, вспомнив сцену в лесу. Теперь ей стал понятным смысл его реплик и причина его аффекта.
Алеся посмотрела поверх очков и произнесла:
- Теперь, Карин, давай решим примерчик. Записывай слагаемые. Первое: тьма. И разрушение. Второе: неупокоенные, неспокойные души, которые и после смерти ищут свои ответы, свою правду или то, к чему они больше всего стремились при жизни. И они частенько не останавливаются ни перед чем, чтобы заполучить желаемое. Третье: феномен перерождения в пределах одной вселенной или с перемещением в другую, так что на вопрос: «Карина Корбут и Карин Хаммаршёльд – это один человек или два совершенно разных?» можно дать двоякий ответ, какой же?
- И да, и нет, - машинально ответила Карина.
- А в нашем случае, скорее, и нет, и да, - вкрадчиво поправила её Алеся. – Хотя внешнее сходство бывает совпадением, но взять хотя бы твою страсть к шведскому и немецкому – почему именно такое сочетание языков? Совпадений гораздо больше, просто некогда перечислять. И, наконец, четвёртое: попасть в Иной мир гораздо проще, чем из него выбраться. Ну что, уже понятно, что в сумме?
Карина глубоко вздохнула и промолчала.
- А теперь, после того, как тебе, судя по реакции, всё ясно, есть вопрос, - тихо проговорила Алеся. – Скажи, тебе действительно настолько не хватает острых ощущений в жизни?
Она окинула Карину взглядом, словно оценивая, похожа ли он на искательницу приключений.
- Настолько, что ты решилась на магико-мистический опыт? И при этом зная, что уже после одного раза можно сказать, что ты втянулся? И что вернуться к нормальной жизни, жизни обывателя, это чрезвычайно трудно, если вообще возникает такое желание? Ну да, после первого опыта жизнь делится на «до» и «после», и испытавшим его кажется, что они сказочно богаче тех, кто ничего не пережил – спорный вопрос, на самом деле. Но вот ты, будучи взрослым человеком и имея информацию, просто... решила попробовать? Типа «с одного раза ж ничего не будет»?
В её голосе зазвучала издёвка. Карина залилась краской. Да. Она ощутила, что всё именно так, как говорит Стамбровская. Ей с первого раза снесло башню, и она пропала.
- А теперь скажи, - жёстко заговорила Алеся, - ты с ним уже виделась, так?
Карина ещё больше покраснела, но, упрямо взглянув в глаза Стамбровской, негромко ответила:
- Да.
- О Господи... – Алеся закатила глаза. – Но это по тебе сразу было видно. Мда. Знаешь, больше всего, - чисто по личным причинам, о которых ты можешь догадываться, - больше всего я бы хотела вытащить тебя из этого дерьма. Хотя «смотрите выше»: это капец как сложно. Но раз дело дошло до встречи и совместно проведённого вечера... – Карина дёрнулась: «Откуда она знает-то?!». - ...то здесь пока без вариантов: я могу только наблюдать и... вести. Курировать. Назовём это так. Поскольку у меня мистический опыт выше. Надо просто держать ситуацию под контролем. И я, в принципе, готова тебе в этом помочь, есть некоторая возможность.
- Спасибо...
- Да не за что. Просто в любой момент старайся помнить: Карин, он пришёл за тобой.