Седина в бороду...

               

А история эта  похожа на нынешнюю осень: такая же безликая и среднестатистическая…
Лето постепенно сползло в такое безвременье, когда и осени, кажется, нет ещё, а тепло настоящее сгинуло. Надо признаться, что  лето нынче было так себе: кисленько, не холодно, но и той жары, по которой так тоскуешь зимой, сидя у заметённого снегом окна, не случилось.
Дождики редкие  перемежались  такими же тихими полусолнечными днями, когда вечером даже вспомнить не можешь: а как же оно было  сегодня днём-то.
Сергей Иванович с Натальей Николаевной так вот и прожили, почти, жизнь: тихо, серенько и почти нудно. Дети, в своё время, родились, конечно. И не потому, что жданными очень были, а потому что… да потому что положено в браке детей иметь. Один – мало как-то. Трое – много слишком, на две зарплаты госслужащих не потянуть. Потому детей было двое. И опять – классика: сын и дочка с разницею в год. Дальше – всё по накатанной многими и многими дороженьке. Постепенно угасал интерес  друг к другу и угас настолько, что, когда вдруг вспоминали о давно не исполнявшемся обоими супружеском долге, то… вяло так…  Исполняли, одним словом. И оба были один перед другим честны даже в этом: не притворялись и лишних слов и времени друг на друга не тратили.
Традиции, правда, какие-никакие в семье сложились. Были подарки к дням рождения, двадцать третьему, восьмому и новому году. И летний семейный отдых был. Много лет всем семейством ездили на Азовское море, где в станице Должанской домик снимали на две недели, всегда у одних и тех же хозяев. Наталья Николаевна ходила на пляж в широкополой соломенной шляпе и тёмных очках, которые всякий раз покупала перед началом сезона вместе с недорогим купальником на ближайшем вещевом рынке, откуда и для Сергея Ивановича всякий раз приносила новые плавки, скромные такие: чёрные, с дельфином или спасательным кругом слева. Когда же у мужа начало образовываться брюшко, да и у самой, что уж греха таить, Натальи Николаевны тоже, то купальники стали закрытыми, а плавки сменились на трусы с верёвочкой в поясе и сеткой внутри.
К этому времени дети уже выросли, а дочь даже замуж вышла. Домик для двоих на море стал ни к чему, а потому жили положенные две недели в комнате, которую всё равно снимали у всё тех же хозяев, ибо с Любовь Марковной подружилась Наталья Николаевна, а к рюмочке «за здоровье» в обед с Иваном Лукичом привык уже Сергей Иванович.
Вот, собственно, и всё. Дальше и рассказывать-то было бы не интересно, потому что жизнь постепенно скудела, скудела, и нить её настолько истоньшалась, что в любой момент могла бы оборваться. И ни для кого из окружающих не было бы неожиданностью, если бы, скажем, инсульт там или инфаркт (не дай то Бог, конечно! Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить…) у кого-нибудь из супругов случился: оба к тому времени разменяли уже шестой десяток. Но ведь не мы с вами придумали, а только повторяем за теми, кто столько раз уже жил до нас: седина в бороду… Дальше, про беса, сами знаете…
Ну, так ведь  в этот раз даже Бес не случился. И даже не бесёнок, а тихое какое-то… недоразумение. Иного слова и не подберёшь!
В очередной летний приезд супругов наших к морю Любовь Марковна, хозяйка, стало быть, решила с размахом отметить обрушившиеся на её голову пятьдесят лет, а потому приезду многолетних «дачников» своих, а теперь уже просто людей близких, почти родственников, была рада несказанно.
Наталья Николаевна помогала Любочке два дня готовиться к торжеству, а мужики в это время, на мотоцикле с коляской «Урал» - отрыжке ещё советских времён, шлындрали по магазинам, прикупая  заморские деликатесы, хотя – к чему! Зачем, скажем, нужны были за юбилейным столом  тайские тигровые креветки, когда всего в нескольких метрах от дома, в море, плескался знаменитый азовский судак, дух при копчении которого витал над всем Таганрогским заливом и Ейской косой. И вин отличных кубанских мало было Любови Марковне: привезли мужики из Ейска бренди и коньяк, там им сказали, что французский – «Наполеон» называется. Клопами, правда, как коньяку и положено, пах. И – сильно.
И вот заветный день встал над морем нежно-розовой волною, сообщая миру о том, что Любочка сегодня должна быть окружена всеобщей заботой и вниманием.
С самого утра юбилярша метнулась к местной умелице по женской красоте Клавке, которая целых два часа сооружала из тяжёлых Любиных кос, едва тронутых сединою, нечто немыслимо прекрасное – вздыбленное и уложенное мелкими кольцами. А ещё Клавдия, преодолевая не слишком  сильное сопротивление  объекта своих художественных поисков, создала имениннице «дизайны лица», «мэйк ап» называется. Губы ей накрасила и глаза стрелками подвела.
Когда Люба появилась на родном дворе, Наталья Николаевна даже чуть губу закусила: так похорошела Любовь Марковна.
Сергей Иванович тоже понял, что жена его, по красоте, сейчас – на втором месте…
Часов с двенадцати дня во двор к юбилярше косяком повалил гость. Надо сказать, что у себя в станице Любовь-то Марковна в чести была, ибо сидела главным бухгалтером в одном местном ООО, делала маникюр (ногти красным красила) и носила даже по будням золотые кольца.
Столы накрыли прямо во дворе, а потому места было довольно для всех. Посуды тоже хватило: местное кафе отказать таким уважаемым людям было не в силах.
Весь день было хорошо, потому что на небе солнце, шум моря и свежий ветерок от воды остужал разгорячённые едой и напитками головы сидевших под добротным навесом людей. И все были счастливы. Особенно хорошо стало, когда уже под вечер затянули казаки и казачки песни свои, удивительно честные и добрые про…  Про любовь, конечно! Про верность и человеческую сердечность.
Когда же начались танцы, Любовь Марковну приглашали все мужчины, что были сейчас во дворе. Наталья Николаевна сидела в застолье с краю, чтобы помочь хозяйке в случае чего подать очередную порцию еды. Так с краю и осталась, никем не замеченная. И так ей от того грустно стало и одиноко, что прямо аж слёзы на глаза набежали. И никто слёз этих не заметил, кроме хозяина, Ивана, значит, Лукича.
И понял он, отчего  грустит женщина и чего ждёт в такой вот момент жизни, о чём вспоминает сейчас и о чём жалеет. Потому и подошёл к ней, сел рядом, за плечи обнял.
- Не грусти, Николавна! И не плачь… Что, думаешь, у тебя одной так-то вот, что ли? Все мы под небом серым жизни свои проживаем: в городе ли у вас, у нас ли тут, на берегу. Люди везде одинаковые, и время у всех у нас души стирает. Они ведь, души-то, как ситчик, из которых бабушки наши платочки себе шили. Помнишь? Беленький платочек или тёмненький, но всегда по нему меленький такой рисуночек разбросан: не то лапки гусиные, не то кустики какие-то. А потом, когда носили долго, то и разглядеть нельзя  даже такой незамысловатый рисунок. Так, - пятнышки будто бы, мухами оставленные. Вот и Марковна моя… Умоется завтра, колечки на голове расплетёт и снова к себе в контору, на подчинённых покрикивать, а вечером, дома уже, и на меня. Иногда так вот подумаю: куда ж ты, жизнь моя единственная, делася? На что ушла и потратилася? И водку пить начинаю. А Любаня моя молчит, терпит. Ждёт, когда сам в ум приду, только на ночь рядом с кроватью на тумбочку стакан с холодной водой ставит. А я, знаешь вот, чего? Пью и думаю: «Так-то оно ещё хуже жить! Когда всё в туман морской вокруг тебя кутается. Оно, когда при памяти, так ведь хоть одному человеку рядом со мною тёпло». И – всё, поверишь ли, противным становится пить. И не пью, иногда по году и более. А сегодня вот позволил себе. Ты глянь, какие наши-то с тобой ладные: вона, глаза как у обоих блестят! Вишь, как танцуют. Красиво на них смотреть. И жить тоже красиво, всё-таки…



29.09.2019