С самого начала Киган понял, что черноволосая была особенной. Другого слова он не мог подобрать. Например, ее подругу Ингу он быстро нарек дерзкой. С ней все было ясно. Да, она ругалась, обзывалась, и все время норовила пустить в ход кулаки или меч, но едва замолкнув, не отличалась от какой-нибудь базарной торговки. Киган общался и не с такими. Черноволосая же… Даже не разговаривая с ней, а просто стоя вблизи, Киган чувствовал крадущийся по ногам кверху ступор, хотелось отойти подальше, так бывает, когда стоишь на краю крыши или того хуже — обрыва. Вряд ли это чувствовали другие, потому как Гакур не отходил от девушки ни на шаг. Скорее бедняга отравился тем, что Киган называл «бабьем ядом». Новообретенный друг имел опыт выживания, но не жизни, а по сему болеть ему предстояло от этой заразы, по крайней мере, год, а то и больше. И поделом. На случай чрезмерных страданий у Кигана имелось зелье собственного изготовления, правда, еще не испробованное ни разу. Вот и будет на ком проверить. Инга тоже вертелась возле черноволосой, незамедлительно выполняла любую ее просьбу точно прислужница. Выходило, что тревога при сближение с Накъярой охватывала только его. И правильно, разве могли эти простаки учуять магию?
Киган не прожил и четверти жизни седобородых аральских старцев, но видел на своем веку достаточно колдунов, вурдалаков и прочих мастеров, способных одним словом сделать больше добра, чем сотня монастырей, и больше зла, чем тысяча разбойников. Никогда и ни с кем он так себя не чувствовал. Накъяра была ведьмой. Скорее, могущественней старухи, которую они искали. Он, пожалуй, был единственным, кто имел право на такое сравнение, ведь ему довелось увидеть Смерру и остаться в живых. Не просто узреть, а прожить в ее логове целых четыре года. Тогда ему повезло, но в этот раз, скользкий хвост удачи держали тонкие ручонки Накъяры. Конечно, она могла быть обыкновенной девушкой. Тогда костер, что он только что зажег, был последим в его жизни. Да что той жизни, если находясь рядом с тайной, быть может самой важной, развернуться и уйти, прожить и умереть среди давно знакомых предметов и лиц. Отговаривать спутников бесполезно. Пусть хоть отдохнули бы перед смертью. Киган предложил постеречь лагерь, и к его удивлению согласилась даже Инга.
Когда все легли, Киган подбросил в огонь хвороста и, прислонившись спиной к дереву, погрузился в воспоминанья.
Отец его промышлял охотой. И без того нелегкое ремесло стало невозможным, когда лес и окрестные угодья объявили собственностью губернатора и пригрозили, что каждого, кто осмелится подстрелить господскую дичь, ожидает смертная казнь. С каждым месяцем отец уходил все дальше и дальше от дома, возвращаясь через день, а то и неделю. И вот, когда Кигану исполнилось семь лет, отец водрузил на него связку мешков для добычи, и взял с собой. Шли два дня и две ночи, маленький Киган не жаловался, хотя был голоден и все время хотел спать. Вскоре им повезло. Глухой лес, в который они вошли, одарил их пятком тетеревов и парой лисиц. На деньги, вырученные только за лисьи шкуры, можно было жить без охоты аж два месяца, а то и более. Узнав об этом, радостный Киган забыл об усталости и бодро шагал, волоча на плечах тяжеленный мешок.
Было за полдень. Отец решил, что до захода солнца они успели бы добраться до времянки, которую он сколотил во время длительных отлучек из дому, и подбадривал маленького Кигана рассказами о сухарях с изюмом, схороненных под самой крышей. Далеко или близко находилась эта времянка, Киган так и не узнал. Пройдя еще несколько шагов, они остановились. «Глянь вон туда», — сказал отец. В стороне, на одном из широких сосновых стволов что-то блестело. Яркие, колкие лучики надраенного металла поманили еще, и охотники не устояли.
На сучке висела расшитая золотом кожаная сума, такая, что крепят к седлам зажиточные люди. «Торгаш проезжал, небось задремал а лошадь-то споткнулась», — объяснил отец, развязывая одну из тесемок служивших вроде замка. Годы спустя, Киган понял, что золото на мгновение лишило старика рассудка, ибо бедняга не хотел или не смог сообразить, что в такой глухомани, вдали от больших городов, купцам неоткуда было взяться. Сверху что-то заскрипело, ухнуло, бухнуло, и лицо окропилось теплым. Рядом стоявший отец рухнул наземь. Вместо головы, торчал красный, булькающий кровью отруб. Какое то время Киган оставался без движения, осознавая происшедшее, даже крикнуть не смог. Едва между деревьями промелькнула тень, Киган очнулся. Сбросив мешки, он ринулся к поясу мертвого отца, чтобы выхватить кинжал, но не успел.
«Дитя-ятя», — послышалось сзади. Холодные пальцы ухватили шею, скользнули по затылку, и подняла за волосы. Киган вскрикнул от боли, и через мгновение заревел от страха. Перед ним была старуха. Сгорбленная, с лицом таким сморщенным, что от человеческого остались лишь глаза. Она стояла и удерживала его за волосы, точно зайца за уши. Прошипев что-то невнятное старуха разжала кулак. Киган упал, но подняться уже не смог. Все тело будто затекло, как бывает с рукой или ногой, когда ночью долго лежишь не переворачиваясь. Старуха подобрала голову отца, покрутила ее так и сяк, приговаривая «хорош, хорош», затем отрезала прядь отцовых волос его же кинжалом и поднесла к лицу Кигана. «Хорош», — повторила она. После, завернула голову в подол и скрылась за деревьями, вереща и подпрыгивая. Чтобы не видеть отца, Киган зажмурился, но от мысли, что перед ним лежит мертвое, обезглавленное тело стало еще страшнее. Тогда он решил отвернуться и смотреть в другую сторону. Это было не просто. Несмотря на боль и непослушное тело, удалось перекатиться лишь на спину. В поле зрения попало злополучное дерево, и第-за которого погиб отец. Сума по прежнему свисала но гораздо выше, среди густых ветвей. Укрытая сосновыми лапами, теперь она вряд ли была заметна издалека. На ее прежнем месте из ствола торчало чт-то похожее на конский хомут с широким топорищем посередине. Видимо хомут зажимал голову, а выскакивающее за ним или вместе с ним заточенное железо отрубило отцу голову. Все это было встроено в ствол и все это прикрывала та самая, огромная сума.
Вернулась старуха. Словно ягненка, она закинула Кигана на спину и унесла в свое логово.
Потекли дни и ночи в деревянной клетке. Утром сквозь прутья просовывалась плошка кваса, а вечером — миска с сухарями. После еды старуха надевала на Кигана ошейник, выводила из избы и привязывала к дереву. До того, как вернуть маленького пленника назад в клетку, ведьма била его железной клюкой, с каждым ударом называя то дармоедом, то лентяем. Первые дни Киган плакал, но после лишь стискивал от боли зубы и тихо выл. Постепенно он начал замечать, что время проведенное у дерева тянется все дольше, а клюка уже не так больно охаживает спину. Наконец побои прекратились совсем. Добавилась еще одна миска сухарей, и целый ковш кваса. Однажды, вернувшись в избу, он направился было в свой угол, но клетки не было. «Станешь моим подмастерьем, — объявила старуха и указала на лавку у печи, — спать тама.»
Наступили другие дни. Киган мешал какие-то зелья и растирал в ступе травы. Иногда ведьма даже говорила, для чего предназначался тот или иной порошок. Старуха заведомо ломала сушеные травы в мелкую соломку, но Киган запоминал их запахи и позже смог восстановить почти все настойки, продавая их в трактирах и зарабатывая тем самым на жизнь.
Как-то вечером, Смерра подозвала его, усадила за стол и раскрыла толстую книгу, испещренную узорчатыми линиями. Тогда Киган впервые увидел написанное слово. Он еще не знал, что витиеватые буквы, звук и смысл которых скрипучим голосом объясняла ведьма, были известны лишь горстке аральских старцев, самых могущественных колдунов в королевстве. Аральская грамота давалась легко, и вскоре Киган уже произносил слова без помощи скользившего под строчками пальца. Старуха заставляла читать с каждым восходом луны. В стеклянном сосуде она замешивала голубую жидкость, которая излучала достаточно света, чтобы разглядеть буквы. Киган едва понимал смысл прочитанного, но спрашивать не осмеливался. Что-то о солнце и луне, о высохших морях и провалившихся под землю скалах. Иногда, натыкаясь на странное слово, он сбивался и тогда ведьма, ругаясь и огревая клюкой, поправляла его и заставляла перечитывать. Со временем Киган бойко одолевал десятки страниц без единой запинки.
Однажды ведьма отправила его искать прятавшихся под корягами гадюк. «Без трех не возвращайся», — сказала она и всучила берестяной туесок. Киган долго блуждал по лесу, но ползучие гады никак не попадались. На одной из опушек он увидел пожелтевшую листву на клене, непонятно каким чудом выросшем посреди соснового бора. Глядя на пылающее под лучами солнца дерево, он вспомнил, что, когда отец взял его на ту злополучную охоту, осень только-только начиналась и на окраине их деревни золотился точно такой же клен. Счет дням он конечно же не вел, но помнил все времена года с тех пор, как ведьма забрала его к себе. Эта осень была пятой. Киган бросил туесок и, не зная, в какую сторону идти, выбрал ту, куда уползла выскользнувшая из-под отломившейся крышки туеска, единственная отловленная им гадюка. Через несколько дней он вышел к дороге.
— Слышь, колдуняка, спи давай я посторожу, — шепнула Инга и ткнула в бок.
«Не такая уж зловредная она», — подумал Киган об Инге и, кивнув в знак благодарности, закрыл глаза.
Снова толчок. Киган рыкнул, думая что Инга так забавлялась, не давая ему уснуть, но брызнувший в глаза свет остановил подкатившееся к языку ругательство. Наступило утро.
Гакура и его подруги рядом не было.
— Куда идти? — спросила Инга.
— А где эти? — вопросом ответил Киган.
— За грибами убежали. Не беспокойся.
Будто в подтверждение ее слов, послышались голоса и отчетливый смех черноволосой.
На самом деле, идти можно было в любую сторону, ведьма наверняка уже знала об их присутствии и вскоре должна была объявиться сама. А если она сохранила свои привычки, то ждать ее оставалось недолго. Вопреки слухам, утверждавшим, что если ведьма, то значит делает свои злые дела по ночам, Смерра редко покидала свое логово с наступлением темноты. Причиной, возможно, было ослабшее зрение. Киган подозревал, что именно оно заставило старуху научить его читать.
Рассказывать о своем пребывании у ведьмы он не собирался. Ему нравилось, что разбойница, хоть и бросалась иногда едким словцом, но все же теперь его слушала, и уж точно не по приказу своей хозяйки. Главное избежать ловушек Смерры. Их наверняка прибавилось с тех пор как он сбежал.
— Если что-нибудь необычное увидите, на дереве там или на земле, то не подходите и не трогайте, — объявил Киган.
— Если увижу колдуна симпатичного, так обязательно дам знать, вот так, — сказала Инга и послала воздушный поцелуй.
Киган почувствовал, как загорелись уши, и решил, что если и придется кем-то пожертвовать Смерре, то вот эта язва в кожаной юбке будет первой.
Он вновь осмотрел своих спутников: Гакур и его подруга о чем-то шептались, Инга разглядывала носок своего сапога. Никто из них, кажется, не внял его словам об осторожности. Он махнул рукой и предупредил, что двигаться нужно за ним, след в след.
Пахло смолой и нагретым под солнцем кедром. Ноги отталкивались от пружинистого слоя опавшей хвои, слегка подгибались и, казалось, сами двигали вперед. Одна из веток, которую Киган отвел в сторону, выскользнула и ударила в лицо. Он тихо выругался и остановился, чтобы прочистить глаз. Подошла Инга, в руке у нее был кусок белой материи, похоже, косынка. «Убери руки», — приказала она и, скрутив уголок материи в трубочку, самым ее кончиком избавилась от соринки, а если судить по тому, как сразу стало легче, то быть может от целой шишки. Инга отошла всего на несколько шагов, как вдруг остановилась, и не оборачиваясь поманила к себе рукой.
— Эй, волшебник, я это, как ты там говорил, необычное вижу.
Впереди, в нескольких шагах, стояла девочка лет десяти-двенадцати.
Мало того, что появление ребенка в таком глухом месте было диковинным, так еще и пробившиеся сквозь кроны солнечные лучи ярко освещали девчушкино удивительно чистое, белое платье, отчего казалось, что она была едва ли не прозрачной. Киган приготовил заклинание от лесных духов, но его сбила Инга:
— Эта малая — не Смерра случайно?
— Тихо! — гаркнул Киган, но заклинания не произнес. Сам он не помнил, чтобы ведьма меняла обличье, но кто его знает. Ведь не ходил же он за ней на привязи в течение пяти лет. Бывало, она исчезала надолго, быть может, тогда и превращалась.
— Все закройте уши и не открывайте до моей команды. Инга, если я за ней пойду, то руби, не раздумывая, — проговорил он как можно тише.
— Кого? — шепнула в ответ Инга.
— Ее, конечно, это не человек, а лесной дух.
Разбойница утвердительно кивнула головой, остальные промолчали.
Лесные духи славились тем, что потешались, заговаривая путников, заставляя их бессмысленно бродить, позабыв обо всем, включая еду и питье, отчего гибли через несколько дней. Киган присел на корточки и подал знак друзьям поступить так же:
— Мир тебе, ясная, позволь нам пройти, — сказал он.
Девочка вытерла нос и сказала:
— Бабушка велела отвести к ней.
— Как зовут тебя, хорошая? — спросил Киган.
— Бабушка сказала, что если ты не послушаешься и не приведешь вон тех, — она указала на стоявших позади спутников Кигана, — то больше она тебе… Больше она тебя живым из леса не выпустит, — проговорила девочка запинаясь, видимо, пыталась вспомнить точные слова ведьмы.
Хоть Киган и догадывался, что старуха знала об их присутствии, и обдумывал разные возможности их встречи, такой встречи он не предвидел. С одной стороны, он почувствовал облегчение, ведь девчонка оказалась простым человеческим ребенком, а не лесным духом. С другой — сказанное отозвалось такими жгучими мурашками, каких Киган не испытывал даже при встрече с заколдованным чудовищем-Раасом. Думай не думай — придется следовать за девчонкой, а там, как выйдет. Киган встал, развернулся к своим спутникам и сделал знак, чтобы они открыли уши. Инга тут же потянулась за мечом, но Киган ее остановил:
— Это служанка ведьмы. Она нас проведет. Ну что, готовы?
— Идем, — не колеблясь сказала Накъяра.
Чтобы избавить себя от расспросов, Киган сразу признался, что не знал, как быть и чего ожидать. Приготовиться нужно было к чему угодно и действовать по обстановке. Все согласились, а Инга добавила, что выбор у нее, по обыкновению, прост: она может рубить, или не рубить.
Девчонка шла бойко, почти вприпрыжку, как и подобает детям ее возраста. Платье ей было велико: по земле волочился подол, ранее подобранный шпильками, которые в местах отвалились. Вдоль спины пробегала наскоро подшитая складка, плотно затягивающее платье по бокам. Через некоторое время подшивка сверху у шеи лопнула и открыла часть оголенной спины. Киган посмотрел и тут же отвел глаза: вместо дополняющей цвет платья белизны детской кожи показались бурые полосы синяков. Ведьмина клюка никак не могла найти себе покоя. Стало жалко девчушку и стыдно за свое бессилие.
Земля устремилась под уклон, а через некоторое время донесся звук разбивающийся о камни воды. Киган не помнил, чтобы где-то неподалеку была вода, хотя до побега далеко отлучаться не доводилось. Ведьма жила в избушке под которой было целое подземелье. Молодой колдун невольно вглядывался сквозь деревья в надежде первым увидеть ненавистное старухино логово, но за стволами вырастали другие, и так без конца.
Наконец, оказались у подножия холма, вдоль которого протекал ручей. Со стороны, откуда подошли, выйти к ручью еще было возможно, другой же берег высился неприступным отвесным обрывом. Дальше пошли вдоль журчащей воды, наступая на голые, скользкие камни и ныряя под стволами упавших деревьев.
— Здесь, — сказала девочка и указала на свисающие оголенные корни огромной сосны, растущей у подножия земляной стены. — Бабушка сказала, чтобы вы ждали пока я вас не позову.
***
Гакур помог Инге подтянуть ремни крепившие ножны. Она никак не хотела идти к ведьме с зачехленным оружием и послушалась только Накъяру. Подтянутые ремни, как она сказала, мешали в походе, зато позволяли быстрее выхватить мечи.
Арбалет стал бесполезной ношей. Если чем и могла послужить его меткость — так это охраной входа от нежданных гостей. Тогда пришлось бы залечь шагах в двадцати, а значит разлучиться с Накъярой.
Все смотрели на Кигана, тот в свою очередь не спускал глаз с входа, переминался с ноги на ногу, и беспощадно теребил бородку. Наконец, из под коряги вынырнула девочка.
— Проходите, гости дорогие, — сказала она и поклонилась до земли.
Киган вошел первым, за ним последовала Инга. Вместо того, чтобы последовать за подругой, Накьяра развернулась, и прижалась к Гакуру. Он обнял ее, и едва рука коснулась уже знакомого, хрупкого плеча, вдруг осознал, что не раздумывая отдаст свою жизнь. Для нее, для этой девчонки. Неожиданное прояснение накатило волной радости, лицо само растянулось в ылыбке. Страдания, что пришлось вытерпеть, эти никчемные дни в поисках серебра, еды и ночлега, все это происходило только для того, чтобы встретить ее. Кривое зеркало заслонявшее будущее разбилось, и явился ответ на извечный вопрос что делать: быть с Накъярой. Всегда. Любой ценой. Дьявол подери, почему он отказался стать асбом-оборотнем. Сейчас бы такие способности пригодились. Растоптать всю эту нечисть и умчаться с Накъярой подальше отсюда.
— Пойдем, — шепнула она.
Он взял ее сзади за пояс (вдруг придется выхватывать!), и шагнул следом.
Под корягой на удивление оказалось достаточно места. На земле стояла излучающая свет колба, точно такая же, как у Кигана в подземелье. В стекляшке лениво подкипала голубая жидкость, светом снизу придавая окаменелости и без того напряженным лицам.
Трудно было определить где нависал потолок, но голова ни во что не упиралась и поднятая вверх рука Гакура, ни наткнулась даже на свисавший корень дерева. Прошли еще в глубь. Еще одна стекляшка высветила конец прохода, с двумя занавесками и желтой полоской света между ними. Едва гости приблизились, как все погрузилось в темноту. Послышались два коротких хлопка, и, пока Гакур соображал, что могли означать эти звуки, третий хлопок пришелся по его затылку. Это Накъяра слегка шлепнула его, даровав ночное зрение. Проход вновь обрел свои очертания. «Ух, ты, — послышался голос Кигана.»
Дрогнули занавески.
Чиркнули ножны Ингиного меча.
— Ма-а-тушка, — донесся изнутри старческий голос, — не губи, родимая, я бы и сама встретила, да прибраться хотела. Дождалась я наконец-то на старости лет. Ты уж не побрезгуй, кормилица, посиди немного, выпей квасу холодного, он у меня особый. Тяжкая ноша на тебе, владычица, отдохни чуток, и прислужники твои пусть сил наберутся. Я всех их знаю, всех. А темноту-то я специально оставила, чтоб глазоньки твои освежились, натрудил их день ясный, будь он неладен.
Вошли.
На земле сидела старуха и причитала, закрыв голову руками. Чуть позади стояла на коленях та самая девчушка, что привела их сюда. Ее широко раскрытые глаза неустанно вращались, напомнив Гакуру, что вокруг была кромешная тьма.
«Матушка, матушка...» Он уже это слышал, ну да, в доме у конокрада. Так он называл Ингу. Что ж ее нечисть так боится? Вспомнился протяжный голос рыночных попрошаек, Ямос точно так же молил о пощаде, которой не последовало. Нет, что-то было не так. Понятно, что людоед боялся Ингу, ее там все боялись, но Смерра? Бесшабашная разбойница ведьме не ровня. С чего бы ей валяться у ног Инги? Подумаешь, два меча... Внезапно, все сомнения и догадки слились воедино, и растворились в своей несуразности. Как же он раньше не мог догадаться? Накъяра. Ведьма обращалась к ней. Ямос умолял о пощаде ее.
Словно в подтверждение его мыслей, Смерра встала на четвереньки и поползла к Накъяре. «Клац-клац-шух-шух», — застучали по деревянному настилу ее ногти, зашуршала волочившаяся одежда. Глядя на ведьмины руки, Гакур подумал, что старуха должна быть не толще скелета, а значит, надето на ней было по крайней мере, с десяток платьев и накидок. Сквозь прорехи в наружном одеянии виднелось другое, наверняка такое же дырявое. Похоже, что ведьма, облачаясь в новое, и не утруждалась сбрасывать старое. По бокам свисали пучки разноцветных перьев, болтались высохшие лапки зверей, и даже медвежья. Смерра ползла, переваливаясь из стороны в сторону, отчего все эти цацки вздрагивали, раскачивались, шуршали и брякали. Старуха пригнула голову и стала похожа на изготовившегося к прыжку хищника. Инга качнулась вперед — видимо, хотела преградить дорогу, но Накъяра остановила ее жестом. Ведьма приблизилась и медленно протянула руку к ногам Накъыяры:
— Коснуться позволь тебя, владычица, уж не гони меня старую.
— Встань, — сказала Накъяра, и костлявая рука старухи тут же исчезла. — Слов ты наговорила много, а дела на игле уместятся. Мы как стояли в душном подземелье, так и стоим.
Смерра вскочила и, не разгибая спины попятилась назад. Наткнувшись на все еще стоявшую на коленях девчонку, она отвесила ей оплеуху и взвизгнула:
— А, косоротая, чего пнем торчишь, бегом квас разливать!
Бедняжка развернулась и вытянула перед собой руки, начала пробираться куда-то вглубь на ощупь. Накъяра приказала ведьме зажечь свет.
Смерра закивала головой и что-то невнятно забормотала, расслышать можно было лишь «матушка» и «кормилица».
Ведьмино логово чем-то напомнило Гакуру подземелье Кигана: такая же прямоугольная комната, переходящая в другую поменьше, где наверняка был еще один вход — потайной. Трудно было сделать шаг, не наступив на миску с какой-нибудь жидкостью или порошком. Правда, у Кигана пахло грибами и сушеной полынью, здесь же казалось, что находился внутри пустой бочки из-под квашенной капусты.
В углу суетилась ведьма. Когда она закончила и повернулась к гостям, на ладонях у нее поблескивали уже знакомые стеклянные колбы. Смерра встряхнула руками, глаза резануло от яркости, и зеленоватые оттенки ночного зрения тут же исчезли. Все вокруг высветилось мягким, голубоватым светом. Поклонившись, ведьма указала на стол, на котором по обоим краям стояли кружки. Обыкновенные, деревянные, за исключением одной, ручка которой поблескивала надраенной медью. Эта наверняка предназначалась самой «матушке». Гакуру вдруг захотелось пить. В последнее время мысли его занимала Накъяра, иногда еще Ветер, так что о еде и воде он вспоминал редко. Хотя, внезапно нахлынувшее чувство жажды, да еще такое острое, могло быть ведьминой проделкой, мол нате, выпейте. Кто его знает, что намешала в напитки старуха.
К кружке он не притронулся. Остальные — тоже. Ведьма махнула рукой, и к столу подошла девочка. В руках у нее была пустая жестяная миска. Подойдя к каждому гостю, она стал наливать понемногу из кружки, а когда закончила обход, поднесла ведьме. Ни сказав не слова, Смерра выпила до дна, звонко чмокнула и бросила миску на пол. Пить захотелось еще сильнее, «Была не была», — подумал Гакур и отпил из своей кружки. Его примеру последовал Киган. Инга к напитку не прикоснулась. Квас действительно был хорош. Холодный. Малиновый.
— Отдохни, матушка, — сказала ведьма, — ноженьки твои устали, ох вижу, устали.
Старуха сидела напротив Накъяры, слева от которой был Гакур, справа — Киган, а сзади неподвижно стояла готовая ко всему Инга.
— Говорят, ты все видела и все знаешь, а значит, тебе известно, зачем мы сюда пришли. Сможешь ли ты нам помочь? — спросила Накъяра.
Ведьма глубоко вздохнула. Не дожидаясь ответа, Накъяра продолжила:
— Знаешь ли ты что-нибудь о том, кого называют Ветром?
— Знаю, матушка, знаю, все да не все. Не хочешь ли ты перво-наперво о себе услышать? Или о прислужнице твоей, — ведьма кивнула в сторону Инги, — вишь, как она истуканом стоит, небось, клялась тебе в дружбе вечной. Она это дело любит, обещания раздавать, а бабье-то слово, что ледышка: на вид твердое, а дыхни — растает. Это к тебе, голубушка, не относится, твое слово — государево, из железа кованое.
Гакур невольно повернулся и посмотрел на Ингу, к его удивлению разбойница молчала, нахмуренные брови и прикусаная губа говорили о том, что ведьмины слова ее укололи.
— Отвечай, что спрашиваю, — громко сказала Накъяра, — отвечай, иначе узнаешь гнев матушки.
Ведьма заерзала и втянула голову в плечи. От тона Накъяры даже Гакуру стало не по себе, при нем она так еще ни разу не говорила.
— Хорошо, родимая, ты уж прости старую. Знаю я постылого, как не знать. Уж года три как здесь шатается, то медведем явится, то вороном. Ищет все, рыщет.
— Что он ищет? — спросил Гакур, невольно вспомнив разъяренного Ветра в хижине колдуна-отшельника.
Ведьма даже не посмотрела в его сторону и продолжила, обращаясь к Накъяре:
— Кто ж его знает, чего он ищет, вурдалак проклятый, колдовство мое только на людях да на зверях месится, что мука на воде, а этот — ни то и не другое. Вот гляжу я на вас и знаю, что было, да что есть, а на него смотреть, что голову в дупло сунуть: пауки да тьма. Матушка, родненькая, явилась ты мне во сне третьего дня, сидела на троне высоком и волосы твои царские распущенны были, красота ты наша ненаглядная.
Накъяра нахмурила брови:
— Как же так, люди говорят, что ты и будущее знаешь.
— Люди, что собаки, моя ясная, язык есть, вот и брешут. Я могу только годы сказать оставшиеся. Эй, Ланька, принесь книгу, что у печи в шкуру завернута.
Все внимание Гакура было сосредоточено на ведьме, он и позабыл про маленькую девочку, скрытую тенями от горящих стекляшек. Девочка вернулась с книгой, по размеру такой же, что была у Гакура, но толще.
— Вот гляньте, — сказала ведьма, — каждый лист, что год жизни, исписал — прожил. А будущее, — старуха раскрыла книгу в том месте, где одна страница была испещрена витиеватыми знаками, а другая все еще пустая. — Вот, пиши, что хочешь, и кажется, что конца-края той бумаге не будет, да только мне известно, — она плюнула на пальцы и принялась считать чистые листы, — Семнадцать, осталось, значит, семнадцать годков. А как уж проживет их человек, того мне не ведомо.
Инга усмехнулась:
— А если бы те головы, что в лесу на суках кедровыми шишками развешены, заговорили, чтоб они про листы твои сказали?
Ведьма оскалилась:
— Чтож, правда твоя. Бывает, что и мне бумага нужна чистая, для колдовства моего, ты ведь тоже без сабель своих прожить не можешь, а в лес я никого силком не заманиваю. Хочешь, скажу сколько тебе осталось?
Накъяра перебила:
— Она не хочет. Скажи, как найти хранителя, того, в котором живет душа посланника?
— А чего его искать, здесь он сидит, — ответила ведьма.
— Как здесь?
— Да так, сидит в этой самой избе, прям сейчас.
Все переглянулись. Старуха повернулась к Кигану, и потрясла пальцем:
— Экий ты пострел, глянь, как вырос. Не трусись, зла не держу, да и мальчонка мне не нужен был вовсе, по доброте своей оставила тебя, знала, что воротишься однажды с гостинцем.
Теперь все смотрели на Кигана, который опустил глаза, и по всему было видно, что если бы знал какое-нибудь заклинание, чтобы исчезнуть, то непременно бы его использовал .
— Слышь, бабуля, говори прямо, он, что ли, хранитель? — сказала Инга, и направила острие меча на Кигана.
Ведьма встала и зашаркала к Инге.
— Не торопись, пригожая, али не учили тебя в столице терпению? Ишь ты какая, деток не рожает, зато головы мужикам рубит, что одуванчики прутом, вжик-вжик. Нет, не он хранитель, не он. А ты пожелай его найти, как хахаля сваво, что батьку зарезал. До того ведь тоже нелегко было добраться, а голова его на дне реки уж который годок сомов кормит. Что ж ты меня кедровыми шишками попрекаешь? Небось, пощады просил, а ты знай свое, бей, руби, да коли...
С каждыми последним словом ведьма тыкала в грудь Инге пальцем, и с каждым толчком разбойница отступала на шаг.
— Оставь ее, — приказала Накъяра.
Ведьма отскочила, и зашипела, будто кошка:
— Ланька, отнесь взад, — рявкнула она и бросила книгу девочке. Не попав в наскоро выставленные маленькие руки, книга упала на пол и развалилась надвое.
— А, косоротая! — закричала ведьма, подскочила к девочке и наотмашь ударила ее по лицу. Потом в ход пошла железная клюка. Гакур хотел было броситься и защитить, но не смог: он словно прирос к скамье. Неисполнимое желание помочь вырвалось глухим стоном. Оставалось только смотреть. Похоже, что побои для девчушки были делом привычным, ибо она, не издав ни звука, мгновенно свернулась в клубок, закрыла лицо руками, и подставила безжалостной клюке спину.
Инга и Киган тоже не сдвинулись с места. «Проклятый квас, — разозлился Гакур, — все-таки подмешала зелья.» Но ведь Инга, кажется, не пила. Или пила? Гакур попытался восстановить события, как они вошли в логово, но все недавние воспоминания обрывались, едва начавшись. Откуда-то навалилась усталость, потом перед глазами всплыл образ деда. «Раззява», — пробормотал старик.
На помощь пришла Накъяра. «Брось», — приказала она, подскочив к ведьме. Клюка продолжала орудовать. Накъяра отдернула старуху за шиворот. Под грохот жестяных банок, ведьма и ее клюка разлетелись в разные стороны. Старуха вскочила на четвереньки, и под стоны «матушка родимая», поползла по земле, затем по стене, и, сравнявшись с Накъярой прыгнула и вцепилась ей в руку зубами. В следующий миг Смерра уже лежала средь жестянок, отброшенная пинком разгневанной «матушки». Она застонала, перекатилась набок, и, скорчившись, прижала руки к животу, будто ее туда проткнули.
Стихло.
Вдруг, старуха подпрыгнула, нет, скорее подхватилась, будто птица, набросилась на девочку и вцепилась ей зубами в горло. По телу Гакура пробежала теплая волна, усталость исчезла и ногам вернулась сила. Он вскочил, за ним последовал Киган, но их опередила Инга. Подбежав к ведьме, разбойница одним взмахом избавила старуху от ее головы.
Место где Смерра прокусила девочке горло, сочилось кровью. Рана казалось не глубокой, тем не менее, раскрытые глаза девчушки смотрели куда-то вдаль, сквозь склонившихся над нею людей. Киган приложил ухо к груди ребенка. Замерли. Он что-то быстро забормотал вполголоса, цокая языком и проводя рукой над окровавленным горлом, затем вновь склонился, теперь уже над приоткрытыми губами девочки, но после выпрямился и покачал головой.
Инга с яростью пнула мертвое тело ведьмы:
— Тридцать два подснежника, овца я безмозглая, позволила себя охмурить, вы-то, понятно, напились дураки отравы, но я даже не прикоснулась. Ведь знала же, знала, что подвох будет. Колдун, сделай что-нибудь, умоляю тебя, сделай. Ну, воды живой намешай, чего-нибудь!
— Ты не тронула зелья, но ведьма тронула тебя, — отрешенно сказал Киган.
— Потом разберемся, родимый, потом, — напирала Инга, всхлипывая, — сделай что-нибудь, пожалуйста.
— Есть заклинание одно, только…
— Что только, хороший, что? — спросила Инга, — я помогу, мы вместе…
— Сейчас.
Он подошел к лежавшей на полу разорванной книге и поднял одну половину. Затем подобрал все еще тлеющую светом колбу и вручил Гакуру. Зашуршали перебираемые дрожащей рукой страницы.
— Вот, кажется, здесь, нашел. Слова я могу прочитать, только их необходимо произнести по-канджейски.
— Ну, давай, читай, чего стоишь, как вол на привязи, читай! — напирала Инга.
Киган осмотрел своих спутников и тяжело выдохнул:
— Это забытый язык мертвой земли. Да хоть бы и знал, толку-то, произнести надо чисто, без ошибок. Канджейские заклинания опасны. Не известно, что произойдет, если не так выговорить.
Инга взревела и рубанула мечом по деревянному столу, тут же лишив его угла. Деревяшка пролетела мимо Гакура и глухо стукнула о стену. Разбойница громко выдохнула и перевернула стол, отправив все еще стоявшие на нем кружки на бездыханное тело ведьмы.
— Не трать силы попусту, — сказала Накъяра. Затем она подошла к Кигану и, взяла его под локоть:
— Все равно прочитай, по нашему.
Киган взял из рук Гакура колбу со светом:
— Стряхни с себя пепел, не в срок отошедшая душа, — без выражения произнес он и развел руками, как бы давая понять, что сделал все, что мог.
Тело девочки оставалось неподвижным. Ее некогда розовое лицо выглядело бледным, губы потемнели, а размазанное по одной щеке пятнышко грязи теперь казалась черным, смоляным. Кровь больше не сочилась. Инга достала из-за пояса косынку и прикрыла рану. Гакур пристально вглядывался в маленькое лицо в надежде увидеть, как дрогнет ресничка или зашевелятся губы. Рука Инги легла девочке на лоб и скользнула вниз. Закрылись глаза. Киган повторил заклинание.
Накъяра подошла к девочке, взяла ее руку в свою и произнесла медленно и протяжно, почти спела:
— Поохток’иту нанисувукайту танураак’уту кетокуй маауту.
Странные слова повторились, теперь уже громче, голос Накъяры стал низким, грудным и звучал, будто эхо из глубокого колодца. Гакур почувствовал, как дрогнула под ногами земля, и по спине пробежали мурашки. А еще через мгновение послышался отголосок грома, видимо, наверху начиналась гроза.
Чуть расставив в сторону руки и закрыв глаза, Накъяра стояла неподвижно, будто готовилась к объятию. Ее тонкая фигура теперь не казалось уязвимой, как не выглядит хрупким узкое лезвие меча. Глаза ее пылали живительным пламенем, под которое, как под весеннее солнце, хотелось подставить лицо. Гакур шагнул к ней навстречу. Инга вскрикнула. Гакур развернулся и… увидел девочку. Та приподнялась, села, потерла себе нос и чихнула.
В следующий миг девочка закружилась по комнате в объятиях Инги:
— Ну скажи, скажи что-нибудь, как тебя зовут? — радостно спрашивала разбойница.
— Лани, — с хрипотцой, будто проснулась от долгого сна, ответила девочка.
— Ты моя хорошая, Лани, какая же ты хорошая. Эй, слышь, Киган, ты самый могучий колдун, — закричала Инга, не выпуская девочки из рук. Кажется, она впервые назвала Кигана по имени. Наконец она поставила ребенка на землю.
— Сколько ты живешь у ведьмы?— спросил Киган.
— Я не знаю, много дней.
— Много, как яблок на дереве или как лист...
— Какая разница, чего пристал? — прервала его Инга. — Яблок, листьев, тоже мне, садовник.
— А где ведьма? — оглянулась по сторонам девочка.
— Нет ее больше, — сказала Инга, оттаскивая Лани от безголового тела Смерры, — пойдем с нами, пойдем отсюда.
— Я домой хочу, — захныкала девочка и прижалась к Инге.
Гакур увидел, как у Инги из уголка глаза выкатилась слеза, но не успев добежать до щеки, исчезла, утертая кожаным запястником разбойницы.
Спертый воздух логова теперь казался ядовитым, невыносимым. Инга была права: нужно было поскорее выбираться. Гакур перевел взгляд на Накъяру. Та стояла, опустив плечи и понурив голову. До того, как ведьма принялась избивать девчушку, он пытался сообразить, кто же была Накъяра на самом деле. Вспомнилась Сая, в ее присутствии все казалось тяжелым, скованным, вдавленным в землю. Быть может, причиной тому был ее рост, а может дух оборотня, сверкавший из раскосых глаз. Так или иначе, но если бы какая-нибудь нечисть пала ниц перед Саей и назвала бы ее «матушкой», Гакур вряд ли бы удивился. Но Накъяра… Накъяра была обыкновенной девчонкой. Когда она читала заклинание на непонятном языке, клокоча, будто ворон, даже тогда она не казалась зловещей, и Гакур не сводил с нее глаз. Он вспомнил, как его разрывали мысли о том, что он утаил свое прошлое, как хотелось рассказать правду о встречах с Ветром и его просьбе, и как он испугался, что после того, как все откроется, Накъяра не захочет его больше видеть. Что если сейчас она также терзается сомнениями? Он подошел и обнял Накъяру за плечи:
— Пойдем.
Она посмотрела на него и улыбнулась, сначала робко, но после оживленно, как прежде, той улыбкой, которая когда-то лишала его дара речи, но теперь придавала сил и вселяла надежду:
— Да, — тихо сказала она.
Инга и Лани только что скрылись в темноте прохода:
— Не отставайте, — бросила через плечо Инга.
Едва Гакур сделал шаг, как из угла раздался голос Кигана:
— А вот еще один ответ, гляньте-ка.
Все склонились над головой старухи. Вымоченные в крови волосы, те, что не попали под меч, были откинуты в сторону. Одной рукой Киган держал горящий сосуд, а другой протирал тряпкой обрубок шеи. Гакур присел на корточки. На измазанной кровью коже, четко проглядывал знак: расходившиеся лучами из одной точки три коротенькие линии. Киган посветил на отрубленную голову и подобрал седые космы вверх: у самого среза, вверх расходились три луча, зеркальное изображение клейма на шее.
— Ну, что скажете, а? — обернулся Киган, — сувечили, так сувечили, ай да Стрекоза.
— Корявый след вороньих лап, — сказал Гакур. Когда он впервые услышал строку о метке хранителя, ему невольно представились птичьи следы на подсохшей луже. Но, как известно, колдовские толкования не были бы колдовскими, сумей в них каждый простак разобраться. Следы на ведьме были один на против другого.
— Хранитель мертв, — сказал Киган. — Помните, старуха говорила, что он с нами сидел? Вот она, вернее, он и сидел. Все теперь совпадает. Посланники обычно приземляются в лесах, видимо, бабка когда-то напоролась на огненный шар.
— Ты думаешь, она об этом знала? — спросила Накъяра.
— Скорее да, все ж таки ведьма. Все эти ее способности предсказывать и прочая, быть может, и появились благодаря этому, — он постучал пальцем по метке.
— Значит, Ветер мертв? — спросил Гакур.
— Не обязательно. Но то, что он сейчас не бессмертен, это точно.
Гакур не чувствовал радости. Может оттого, что не удалось победить Ветра в поединке, один на один, как многократно требовали от него сны и мальчишечья обида. А может оттого, что, пройдя сквозь тяготы последних дней, он изменился внутри сильнее, чем снаружи. Сердце больше не жаждало мести.
Теперь можно было поселиться в каком-нибудь городе, хоть в том же Талукане, или еще лучше — в деревне. Там, где никому не пришло бы в голову, что новые соседи — это способная видеть в ночи и оживляющая мертвецов колдунья, и друживший с оборотнями, бывший кронс. Меткий глаз сделал бы его успешным охотником, так что бедствовать не пришлось бы, а Накъяра … она занялась бы хозяйством. Следующим, кто назвал бы ее матушкой, был бы их ребенок. Конечно же, мальчик.
У выхода из логова стояла Инга:
— Чего застряли, жить там, что ли, собрались?
Гакур не ответил, важнее было защитить глаза от режущего дневного света.
— Отойдем в тень, я объясню, — сказал Киган и взял Ингу под локоть.
Гакур остался с Накъярой, а спасенная девочка Лани поплелась за разбойницей, ухватившись за полу кожаной юбки. На девочке по прежнему было взрослое платье, но теперь затянутое в талии и полностью закрывавшее спину. Подол подвернули и заправили по бокам в кожаный лоскут, служивший поясом. Инга не теряла времени зря.
Пробегавший у ног ручей приглушал слова Кигана, но «тридцать два подснежника» и еще несколько ругательств сумели прорваться и оповестить лес, что разбойница теперь знала о смерти хранителя и неминуемой кончине Ветра.
Глаза Гакура уже привыкли к свету, но Накъяра продолжала держать ладонь козырьком. Он присел на корточки.
— Смотри, не может быть, — Гакур указал на замшелый камень, торчавший у самого берега ручья, почти под ногами.
— Что это? — пригнула голову Накъяра.
— Да вот же.
Он зачерпнул пригоршню воды и плеснул ей в лицо. Ожидаемого ответа не последовало. Накъяра не засмеялась и не окатила Гакура в отместку. Вместо этого она тоже присела на корточки, набрала полные ладони воды, нагнула голову и опустила в них глаза.
— Что с тобой? — растерянно спросил Гакур.
— Ничего, так лучше, просто жжет, разве тебе нет?
Гакур посмотрел на ее лицо: белки глаз были розовые, будто воспаленные, но с каждым мигом бледнели, пока наконец не обрели свой естественный цвет. Перед тем, как Накъяра успела бы почувствовать его тревогу, Гакур нарушил клятву никогда ее не обманывать и выпалил:
— Жжет, у меня еще как жжет, воздух у ведьмы гнилой, это от него. А что, вода помогает? Ну-ка я тоже попробую.
Он несколько раз обмыл лицо, фыркая и повторяя, что теперь стало гораздо легче.
— Полотенце господину? — прозвучал голос Инги и перед Гакуром появился испачканный в крови платок.
— Обойдусь. — Он оттолкнул тряпицу и вытерся рукавом.
— Куда теперь? — спросил Киган.
Пока Гакур умывался, остальные обступили его и Накъяру полукругом. Девочка подобрала свое длиннющее платье, зашла по щиколотку в ручей и стала плескать ногой воду.
— Мы, — Инга показала на Накъяру и махнула рукой на Гакура, — мы отведем Лани домой, ну а ты, колдун, хочешь с нами иди, а хочешь — сам по себе.
— Смотря где ее дом, — ответил Киган.
Лани рассказала, что ее деревня находилась где-то поблизости. Время для нее измерялось днями и ночами, и на вопрос, как долго она жила у ведьмы в плену, ответила неопределенным «долго». Однажды мать послала ее и старшего брата за ягодами, но дети никак не могли найти земляничную поляну, еще не обобранную односельчанами. Тогда они решили пойти глубже в лес. Брат сказал, что сумеет найти дорогу назад по солнцу.
Чем дальше они уходили, тем чаще попадались ягодные лужки. Увлекшись, дети не заметили, что надвигавшаяся гроза укрыла солнце. Наконец, туески доверху наполнились ягодой, а брат даже снял рубаху и, затянув узлами рукава, сделал из нее мешок, куда набрали дикой малины. Повернули домой. Брат сказал, что дорогу можно найти и без солнца, что на стволах есть особые знаки, которые делают охотники. Лани, конечно же, ему верила, хотя ничего особенного на деревьях не заметила, разве что некоторые были толще и выше остальных. Через некоторое время, брат провалился в яму-ловушку. Явилась ведьма и утащила Лани с собой.
Выслушав историю, Киган спросил, сколько раз после этого в лесу цвела земляника. «Три», — ответила Лани. Инга вздохнула и прижала девочку к себе.
В какой стороне находилась деревня и что с ней стало за те три года, никто из путников не знал. Если и было такое поселение, то наверняка недалеко от дороги, у которой их высадил Дамур. Так или иначе, лес предлагал тысячу путей, а дорога всего два: один изведанный, что вчерашний день, вел назад в Талукан, а другой… Другой наверняка сулил новые приключения.
На следующий день путники вышли к дороге. Место ничем не отличалась от того, где прощались с Дамуром: две серые накатанные колеи, с полосой пожухлой травы посередине. Чуть вдалеке лежала кучка лошадиного помета. Киган слегка ковырнул ее веткой:
— Свежее, кто-то недавно проехал.
— Не может быть. — сказала Инга.
— Точно, говорю же.
— Видишь Лани, — Инга сделала серьезное лицо, — это настоящий колдун. Благодаря своему волшебству, он знает самые необъяснимые вещи. Например, что вода — мокрая, а монета — круглая.
Сначала засмеялась девочка. Надрывно, хрипло, не по-детски. Забыла, наверное, как это делается. Звонко захохотала Накъяра. Не удержавшись, присоединился и Гакур. К его удивлению, Киган тоже хохотал. Эта шутка разбойницы прорвала плотину, за которой накопились напряжение и усталость, груда неразгаданных тайн и назойливость оставшихся вопросов. Они вновь победили.
Насмеявшись, первым заговорил Киган:
— Вам туда, — указал он вправо, — там ее деревня.
— А ты? — Спросил Гакур, — пошли с нами.
— Нет, друг, здесь мы простимся. Я сделал все, что мог. Обещаю, что на этот раз не буду за тобой следить. Ветер — что ж, если и жив еще, то вот она, — Киган чуть поклонился в сторону Инги, — она это положение звезд исправит. Мы же знаем, что он не бессмертен. Да, вот, чуть не забыл.
С этими словами он протянул Гакуру книгу.
— Что мне с ней делать? Все картинки я уже пересмотрел, — сказал Гакур, не двинувшись с места. Одной рукой он обнимал Накъяру, а другой — прижимал к ноге арбалет. Киган в ответ постучал себе книгой по лбу:
— Она у меня вся здесь, бери, говорю.
— Когда увидимся снова? — спросил Гакур, заложив книгу за пояс.
— Найдешь меня так же, как и в первый раз, когда будешь искать, что-нибудь другое.
Колдун подошел к Инге.
— Прощай. Нет во всем королевстве ничего острее твоих мечей. Хотя, подожди, есть.
— Это что же? — насторожилась Инга.
— Твой язык.
— Ха, а ты ничего, колдуняка, с тобой можно кашу варить. А то пошли с нами, такое закрутим…
Киган отрицательно покачал головой. Он достал из кармана небольшой сверток и протянул Инге:
— Целебная трава, приложишь к ране — остановит кровь. Ну а если случится драться в последний раз в твоей жизни, съешь всю, да помогут после этого твоим врагам их боги.
В отличие от книги, сверток пробыл в руке Кигана недолго и тут же исчез за одним из лоскутов кожаной юбки:
— Прощай, колдун.
Они обнялись. Киган подошел к Накъяре:
— Мы остались живы, тайна твоя разгадана и светит теперь ярче полнолуния. В этом мире у тебя много имен, некоторые ты уже знаешь, а другие еще предстоит услышать. Для одних ты будешь владычица, матушка, воскресительница Канджеи, а для других — красная ведьма и царица нечисти. Те, что охотятся за тобой вот уже четыреста лет, называют тебя Огнем. — Киган усмехнулся: — Вот только не ведают они, что уже опоздали, не по зубам ты им больше. Много горя ты узнаешь, еще больше причинишь. Я вспомнил строки, смысл которых раньше был не понятен. Не гневайся на меня. Разгадка пришла после того, как Смерра назвала тебя матушкой, но, чтобы быть уверенным, мне надо было, чтобы ты заговорила по-канджейски. Девчонка не умирала, я остановил заговором кровь. Ну а из мертвых ее поднял вот этот корень, — он достал из кармана зеленоватый стручок и потряс им в воздухе.
— Вот разошелся. —Инга присвистнула, — Слышь, иди уже.
Накъяра резко подняла руку, и разбойница затихла. Позади Инги белела кромка платья спрятавшейся за ее спиной девчушки. Гакур и сам уже не раз пробовал зелья колдуна. Одно приковало к земле — точь-в-точь как в логове у Смерры, а другое прогнало страх. Наверняка есть и травы поднимающие на ноги полумертвых.
— Ведьма держала меня целых пять лет, — Киган на мгновенье прикрыл глаза, — я был такого же возраста, как эта девчонка. Говорить вам об этом не хотелось, история долгая, и от воспоминаний начинает болеть спина. Старуха иногда пила какой-то настой и общалась с духами. В начале слова ее были просты, но после сливались в череду непонятных звуков, словно завывало животное. Как-то раз, в самом конце такого разговора, она упала, стала кататься будто обожженная и запричитала: «Идет матушка, идет драгоценная, камень в пепел обратит, черны скалы воскресит, даст бессмертные тела тем, кто много делал зла.»
— Уходи, — сказала Накъяра, — Слышишь, уходи.
— Ты же наверняка хотела знать, кто ты…
— Уходи.
— Ты сильна, но судьба твоя сильнее.
Подошла Инга:
— Давай, колдун, топай. Если ты и вправду знаешь, кто она, то лучше беги не оглядывайся, поверь, не надо ее злить. А то, что у ведьмы жил и нам не сказал, то это правильно. Я не обиделась. Давай, может когда свидимся.
— Хорошо, — Киган склонил голову, — прощай.
Он развернулся и зашагал в сторону Талукана. Назад. Все молчали, и даже когда фигура его скрылась за поворотом, никто не осмелился нарушить тишину. Девочка Лани по-прежнему стояла за спиной у Инги. Гакур попытался утешить Накъяру, но та в этом не нуждалось. Лицо ее теперь было сосредоточенным, чуть прищуренные глаза смотрели вслед Кигану и, несомненно, излучали проклятья. Гакур так и ждал, что она вот-вот сорвется и догонит беднягу.
— Чего уставился, боишься, что я убью его? Беги. Спасай. Ведьма, я, ведьма. Испугался?
Гакуру показалось, что слова эти предназначались кому-то другому. Инге?.. Но ледяной взор был обращен прямо на него.
— Накъяра, — произнес он.
— Мое имя Миранда. Накьярой меня назвал Ветер, я та самая, которую все ищут. И ты тоже. Ну, нашел, увидел, потрогал, теперь проваливай.
Несколько мгновений назад ничто не предвещало беды. Всего несколько мгновений. Последний раз Гакуру было так же худо несколько лет назад. Он упал с дерева, сломал руку и сквозь жгущую боль ругал себя за совершенную глупость. Тогда он судорожно перебирал все, чем мог бы заняться вместо лазанья по деревьям. Например, чистить деду сапоги, наблюдать за птицами или просто валяться в колючей траве. Но как отчаянно он не пытался вернуть прошлое, всего лишь на миг, он по прежнему смотрел на безжизненно повисшую, залитую кровью, распухшую руку. Вот и сейчас запоздалая мысль, что надо было заткнуть Кигану рот не останавливала перемены в Накъяре. Зрачки ее медленно краснели, сужались, превращаясь в кошачьи. Инга стояла неподалеку и растерянно смотрела на Гакура. Кажется, она просто боялась сдвинуться с места.
Наступившую тишину оборвал скрип деревянных колес, затем послышалось фырканье коня. Кто-то приближался со стороны, противоположной Талукану. Глаза Накъяры вновь обрели прежний цвет и форму.
— Тпррру! Стой, проклятая!
С телеги спрыгнул пожилой человек и проворно запахнул телогрейку, из под которой мелькнула рукоятка топорика:
— Мир вам, люди добрые, вот уж не ожидал пеших здесь встретить, обычно ближе к...
— Ты кто такой?— спросила Инга.
— Рахалом зовут, ежели кто меня знает, — сказал человек и мгновенно снял шапку.
— Зовись хоть пнем, кто такой, откуда и куда едешь?
— Из деревни я, тут неподалеку. В округе капканы заячьи поставил, — человек бросил шапку в телегу и приложил к макушке обе ладони, на манер заячьих ушей, — так вот собирать еду.
— Из твоей деревни девчонка не пропадала, три года назад?
— Девчонка нет, а вот брат с сестрой, дети Марты-прядильщицы, помню, как-то из леса не вернулись — медведь заломал. Кажись года три назад и случилось.
Инга вытолкнула перед собой Лани:
— Узнаешь этого мужика, э, человека?
Лани закивала головой.
— Духи лесные! — воскликнул человек, — то ж Ланька, Мартова дочка, подросла, откуда? А братец где?
— Братца нет больше, — ответила за девочку Инга, — а она, как видишь, живая. Остальное тебе знать не положено. Слыхал, в Арсавуре звездочета повесили за то, что много знал, а?
Человек судорожно закивал и поправил телогрейку. Инга подошла, быстрым движением сунула ему руку за пазуху и выхватила топорик. Мужик попятился, прикрывая лицо руками:
— Без этого нельзя в лесу, зверь лютый кругом.
Топор пролетел над его головой и глухо стукнулся о дно телеги.
— Значит так, отвезешь девчонку домой, к матери. Вот тебе еще серебряный. А капканы завтра проверишь. И если хоть один волосок с ее головы упадет, я тебя сделаю наживкой для медвежьей ямы, понял?
— Обидные твои слова, красавица, девчонку не трону, мы в деревне, почитай, как одна семья живем, все друг друга знаем. Все друг за друга держимся.
Инга отвесила бедняге оплеуху:
— Это тебе за красавицу, пес похотливый. Разворачивайся .
Пока телега описывала круг по смежной поляне, остальные попрощались с девочкой. Все, кроме Накъяры. Скрестив на груди руки, она не сдвинулась с места. Гакур пожелал девчонке больше не ходить в лес, ну а Инга, подбросив ее, на мгновенье прижала к себе и что-то шепнула на ухо. Лани заулыбалась и чмокнула свою спасительницу в щеку. Вновь оказавшись на земле, девочка поклонилась в пояс, и, не сказав не слова, вприпрыжку побежала к телеге, одернув вверх подол своего длинного, взрослого платья.
Дорога вновь опустела, и в голове зазвучали слова Накъяры, опять и опять, лишая всякой надежды, что сказаны были во сне. Она по-прежнему старалась избегать его взгляда. Он по-прежнему пристально смотрел на нее, и когда в конце концов она подняла глаза, — пожалел. Это были не ее глаза, это была не его Накъяра. На дороге стояла другая. Та которую искали силы дальнего мира, та, которую нечисть величала матушкой. Та, которая когда-то была простой девчонкой из рыбацкой деревни.
Подошла Инга:
— Ну ты, это, Сокол, не серчай. Я сама не знаю, что будет дальше. Только не переживай. Меня она, вроде не гонит, так что я за ней присмотрю. Может, все утрясется, и я как-нибудь дам тебе знать. А пока за нами не следуй, не надо.
— Куда вы?
— Обратно в Талукан, — махнула рукой Инга в противоположный конец дороги.
— Так ведь...
— Она сказала, что хочет быть среди людей. Прощай, сокол.
Хотелось догнать Кигана, но не пустили слова Накъяры: пожалуй, действительно подумает, что Гакур испугался за друга. Поправив на спине арбалет, он зашагал в противоположную сторону, туда, где скрылась телега с девочкой. Чтобы побороть желанье обернуться, Гакур опустил глаза и сосредоточился на трещинах, бороздивших сухую землю. Все правильно, так и должно было случиться. Встреча с Накъярой — не больше, чем сон, только расставание почему-то произошло наяву. Трещины под ногами пересекались, разбегались, свиваясь порой в рисунок, такой же причудливый, как и судьба бывшего кронса.