Иногда мне снится, как я лечу вниз.
Я живу на шестом этаже. В своем сне я прыгаю с балкона, но полет выходит странным. Я будто бегу по стенам, по чужим окнам и оконным рамам, смешно перебирая ногами, но мне никогда не удается достичь дна. Сон всегда меняется, он либо обрывается, либо становится иным.
"Летать во сне" - это вот так и выглядит? Может быть, мне стоило бы попробовать в реальности. Если бы тот полет был другим, у меня не было бы возможности воссоздать этот сон в жизни. Наверное, падение - это хорошо. Чтобы падать, не нужно прилагать никаких усилий. Правда, я пока не придумал, каким образом я буду бежать по стенам и окнам. Физика, эта дурная тварь, не позволит мне повторить все в точности, а ведь эта деталь кажется мне очень важной, как календарь на холодильнике, которому в этом году исполнилось пять лет. Календарю, не холодильнику. Холодильник совсем древний.
Там, под моими окнами, растет рябина. Когда сон с этим странным падением-забегом стирается из памяти, я представляю, как прыгаю на нее - такую фантазию воплотить куда легче. Как это будет? Долечу ли я до нее, учитывая, что она расположена не впритык к дому? И если долечу, то спасет ли она меня от верной смерти, или же сама станет убийцей, и я повисну на ней, пусть не переломанный, не с торчащими наружу костями, но будто насаженный на булавку, как насекомое? Может быть, кисть с оранжевыми ягодами будет торчать прямо из моего разверстого в безмолвном вопле рта.
Наступает ночь и я слушаю музыку, прежде чем уснуть. Мне нравится узнавать что-то новое, новые жанры и новых исполнителей, но сон тушит мой интерес раньше времени, он закрывает мои глаза, а утром я злюсь на себя, что не смог преодолеть его, обещаю, что сегодня уж точно справлюсь с ним, но в итоге все повторяется.
Иногда мне кажется, что я - банановое дерево, как в песне Фредди, посвященной безумию.
Всегда есть, на что отвлечься. Жизнь не кажется скучной, если даже и является таковой, но ощущение скуки все же витает где-то рядом, оно растворено в воздухе, как газ. Прошлой жаркой ночью меня покусали комары. Я нашел их бездыханные тела, ни одно крылышко, ни одна лапка не повреждены - я не убивал их, ни случайно, ни специально. Их отравила кровь, в которой растворен вирус скуки. Меня он не убивает, но они же такие крохотные, им много не надо. Вероятно, за секунды до смерти комариные самки размышляли о том, что их потомство, ради которого они и пили эту кровь, ждет такое же жалкое, будто бы заранее записанное на пленку существование. В их маленьких глазах наверняка можно было увидеть черное небо, если вооружиться микроскопом. Это небо никогда не разрежут молнии, с него не польется дождь. Оно стерильно.
Я жду встречи с этим небом, и то падение, хоть увиденное во сне, хоть выдуманное в реальности, наверняка помогло бы мне встретиться с ним побыстрее, и мне вроде бы не страшно, но даже при мысли об этом возникает то ужасное, словно чужое, но при этом сокрытое глубоко в генах чувство: скука.
Мы все поплывем по черному небу, и это скучно.
Хочется сделать что-то. Встать и сделать. А потом вдруг раз - и не хочется. Какой смысл? О, эти чертовы поиски смысла. Хотя нет, "поиски" - это не про меня. Я не прыгаю в пустой колодец, откуда не смог вычерпать ни капли воды, лишь чтобы проверить, действительно ли он пуст. Это удел слабых - убеждаться в собственной никчемности. Сильные и так это знают.
Совершить что-то великое? Но если финал один, не все ли равно, великими будут мои дела или ничтожными? Получить наслаждение от собственного величия тоже не выйдет, ибо это лишь картонка, это неправда, величие создается не тобой, а глазами и словами тех, кто считает то, что ты сделал, великим. Но разве они чем-то лучше? Разве они могут посмотреть на меня с высоты своей мудрости и разума? Лишь признание кого-то иного имело бы смысл... хотя нет. Смысл - тоже понятие относительное. И оно, в отличие от той воды в колодце, не поможет тебе выжить и не освежит в жаркий день. Оно, как бы заманчиво оно ни выглядело, скорее напоминает мираж в пустыне, но ты не поймешь, что это мираж, пока не ощутишь хруст песка на зубах.
Хочется чем-то отличаться. Отодвинув мысль о создании чего-то великого, хочется думать о том, что ты сам можешь быть тем самым, кто смотрит на других с высоты. Оценивать их, поощрять и давать советы. Но достаточно лишь подойти к зеркалу, чтобы понять, что это заблуждение не только смешное, но и жалкое. Достаточно открыть рот и заговорить, даже не с кем-то, а с самим собой, взвешивая слова и зная, что отражение не засмеет тебя, чтобы убедиться в том, как безумна сама эта мысль. Отличия? Какие отличия, кроме внешних, крайне условных, и не менее условных умственных? Это все равно что поставить в ряд стакан, кружку, чашку и бокал. Они только кажутся разными. Вода, налитая в них, не изменит своих свойств. И вода, что окружает меня, не забурлит вдруг, не станет другого цвета и не испарится, ни от моих действия, ни от моего отсутствия.
Ладно, если бы эта похожесть была лишь физической. Потребность в еде, сне и туалете - к этому у меня нет претензий, пусть это и угнетает изначально. Но все остальное вызывает раздражение и даже ненависть, и чувства эти разрушительны и тоже травят кровь, когда не знаешь, на кого их направить. Желание слушать то, что кто-то сыграл. Желание прочесть то, что кто-то написал. Желание посмотреть то, что кто-то снял. Даже желание сочинить что-то новое самому, то есть повторить то, что делали и делают все остальные. И не так важно, каким будет конечный продукт, ведь это... продукт. В этом слове сокрыт тот смысл, который многие ищут и от которого отрекся я (и отрекся от поисков иного, ибо его нет). Все, что мы делаем или потребляем - продукты. Это просто вещи, созданные для удовлетворения наших или чужих потребностей. А откуда они берутся, эти потребности?
Я сижу в постели, вокруг царит ночной сумрак, и даже все эти мысли похожи на бутерброд... без масла, конечно же... но с очень соленым сыром, таким соленым, что слезы наворачиваются. Я жую этот бутерброд и отчетливо ощущаю, как двигаются мои челюсти, как зубы перемалывают его, превращая в один липкий комок, который движется в глотку и исчезает в недрах чего-то, чего скорее всего нет, не было и не будет.
Я слышу, как работает холодильник. Его мерный гул должен вогнать меня в сон, но почему-то он напоминает жужжание насекомого.
Я вновь думаю о том, как прекрасно было бы вырваться из этого замкнутого круга, вот только круга тоже нет, его я выдумал мгновение назад. Я не смогу выбраться из клетки, что еще не возвели вокруг меня.
Эта мысль кажется странной и неправильной. А может, она самая правильная? Может, все было сном, а гул холодильника разбудил меня? И теперь мне надо лишь избавиться от этой жуткой соли на языке, а после этого все изменится, все странные догадки станут либо гениальными, либо абсурдными, а если это случится (и результат тут не так важен), я смогу объявить себя победителем. Пусть никто не услышит, но эти слова прозвучат, а когда они прозвучат, когда они перестанут греметь только лишь у меня в голове, они вдруг станут правдой. Надо лишь подобрать их правильно, чтобы опять не обмануть себя, как я уже сделал однажды, когда бежал по стене, вместо того, чтобы просто лететь вниз.
Бутылка лимонада в холодильнике. Она поможет мне прогнать соль изо рта.
Я иду по коридору и слышу собственные шаги. Слышал ли и слушал ли я их раньше? Может, то, что я обратил на них внимание лишь сейчас - это тоже добрый знак? Ведь дьявол кроется в деталях.
Вот и кухня. Странный гул усилился. Я включаю свет и вижу что-то огромное на потолке.
Кажется, я все же ошибся. Как всегда.
Оно огромно и я не могу спастись, да и не хочу. С жужжанием оно спускается на меня сверху, в его глазах, разделенных на множество маленьких глазков, на миг отражается свет лампы. Его длинный хоботок напоминает шпагу, а я вспоминаю о ветвях, что способны пронзить меня насквозь, если я неудачно упаду на них.
Этот комар крупнее тех, других. Возможно, он даже не отравится.