Вторая попытка.
Да, можно сказать, что мне вежливо отказали в продолжении на территории лагеря. За зиму было много проработано, собрались люди, ждали весны и мне необходимо было, что-то предложить. На идеальные двести гектар у реки можно было не рассчитывать, хотя расстались мы хорошо, с обещанием на продолжение, но уж очень, по-моему было много накручено условий. «Иди туда не знаю куда, принеси то не знаю что». Можно. И, опять «НО». Но, уже звали, ждали и было. Мне сосватали домик за двадцать тысяч без документов. Причём не под честное слово, а просто тогда, в две тысячи седьмом, многие так жили. Пётр купил у Сидора, Иван у Петра и все знали, что это Ивана хотя Иван там уже не живёт, а живут его родственники. Примерно так. Но я «загнул». Документы то были, и хозяин был, только он был должен и прятался. Ни кто не знал где он, даже те, кто взяли деньги и отдали документы. Говорят, он неожиданно приезжал и уезжал. Я его ни когда так и не увидел. А что, жить то надо. Дом взяли практически по цене дров, это и были дрова с крышей. Вместо печи – камин, переложенный из прежней печки, старый диван, старое кресло-кровать и стойкий, многолетний запах жареной картошки на посном масле, именно «посном», так говорила вся округа моего детства и, так оно и пахло, по «дореволюционносоветски».
Конец марта. Подтянули диван к камину. Спали в одежде. Дети со стороны камина, а мы, с женой, закрывали их от сквозняков со стороны окон. Я был крайним и, поэтому всю ночь вставал и подкладывал дрова в камин. Но о бытовых геройствах, может, позже. Люди интереснее. К слову о людях. Местные приняли хорошо, как ни где. До сих пор не могу сказать ни чего плохого.
Эта весна явилась для нас концентратом событий. Был пост. Меня принимали, слушали, я был интересен…. Я предлагал расплывчатую перспективу и каждый видел её по своему, а кто не видел, то просто вежливо слушал из любопытства. Думаю, всех объединяло, примерно то: «… да пусть делает, денег ведь не просит, а вдруг получится». И меня принимали, слушали, поддерживали, особенно отец Дмитрий. Очень усердный батюшка, я бы сказал, подвижник. Но о службе сельского священника, отдельно. Бог даст. И так, устраивались, знакомились с местами, общались, тем самым моделируя всевозможные варианты, которые пребывали в данной местности. Их было много. Одновременно поддерживали связь с городом, в смысле, с людьми, которые искали своё место на селе, излагая им те перспективы, которые мы смогли определить. Желающих было достаточно. Самые нетерпеливые планировали приехать уже на Пасху.
А, пока… Был пост, сырость, холод, вонючий дом, вонючий диван, вонючее кресло, вонючие лохмотья обоев с торчащей из под них газетой, серые дни, постная брань и ропот. Не терпелось, хотелось всё быстрее, всё сразу. Одно дело, сидя на диване в городе, перебирать прекрасные моменты своей сельской мечты. Другое дело всё «оптом», причем не в пользу прекрасных моментов. Да, прекрасно. Весна. Тает снег. Поля в радостном облегчении. Пруды, лужи, ямы, тракторные колеи блестят водными зеркалами и хрустальными причудами льдинок. Природа радостно дышит набухшими почками, позванивая, ещё робкими голосками птиц. Одно, два, три, четыре оха, аха, уха, вздоха и всё. И, весь день, промокшая обувь, обросшая глиной, ветер с дождём, дымящий камин, сухомятка, полуразобранный дом и заваленный хламом участок. Накатывало. Пост! Может я так горячо и красочно-то болтал, чтобы в мечтах спрятать реальность, мечтами насытиться, согреться. В общем, накатывало конкретно, вплоть до холодной пустоты. Отчаяния. Слава Богу, у нас началась приходская жизнь. Мы ходили в храм, соборовались, ждали Пасхи. И тут случилось… Хотя «случилось», «произошло», «событие» очень мелко, для того, что было.
Я делал входную дверь, дети гуляли около дома, Марина кухарила. Ваня прошёл мимо меня и крабом полез вверх по лестнице. «Где Настя?». «Там. В пруд скатилась». Промокла наверно, пойду, отведу домой. Ох уж эти копаные пруды, сколько детских жизней на их счету! Наш то и прудом не был. Так, тракторная колея чуть углублённая и расширенная бульдозером. Иду не спеша, небось, вылезала на коленках – коленки грязные, ноги мокрые. Смотрю, а она, как кукла, в своём сиренево розовом комбинезоне плавает последи пруда. Видно только комбез, вздувшийся пузырём… и всё… Прыгнул в пруд, всего то, по пояс. Подхожу, лицо под водой, глаза, как две пуговицы, голубые-голубые, смотрят через серое небо, отражающееся в воде, зрачков почти нет. Схватил и к берегу, всего два шага, лезу на коленях. Помню… часто это называют вопль души… нет.., не вопль. Помню, какой то посыл изнутри, это не назовёшь воплем – слишком громко, и не назовёшь мольбой – слишком мягко. Это, что то без словесное, как кричит погибающее животное не от отчаяния и страха, а в надежде на помощь, посыл из какой то неощутимой глубины там,… где то далеко-далеко внутри, даже не себя, а своего существа. Было такое внутреннее «Ааа» обращённое Тудааа, вверх, в пространство, раскладывающееся на множество смыслов неподвластных словам. Всё делал не вставая с колен, по какой то уверенности и услышал, наконец противное (нет конечно) «Ааа», но это уже был крик Насти, сдавленный кашлем, слюной и соплями. Всё текло наружу. Слава Богу. Схватил в охапку и в дом. Стаскиваем одежду – вся белая. Начало апреля, ледяная вода, ноги-руки тугие, как огурцы, только белые. Что ждать, лекарств нет. Натираем всем маслом, что было от соборования. Сажусь в кресло почти вплотную к камину, он уже полыхает, а Настю трафареткой сажаю на себя и начинаю растирать-разминать по маслу. Похоже она в холодовом шоке. Растираю. Не помню, молился или нет, но что-то в этом роде. Состояние примерно «не здесь». Долго ли, коротко ли не скажу. В памяти остались красные угли, красные щеки, красные пятки, мягкие и пухлые руки и ноги. Сопит в две дырочки. Осталось только ждать. Утром проснулась – хоть бы чихнула. А через пару дней и Пасха.
Я, конечно не раз переживал заново всё это, но не могу связно восстановить логику возникшего тогда вразумления. Примерно могу: как часто мы живём в отчаянии, не видя впереди ничего. Вернее видя…, что впереди ни чего нет и по всем законам логики и быть не может. А тогда, я не увидел, не почувствовал, а, просто узнал, и уже знал что Господь может вдохнуть жизнь в любую, казалось бы безвыходную ситуацию. Мир бесконечно огромен и разнообразен, как калейдоскоп бесчисленных возможностей и стечений обстоятельств, мы же способны, увидеть и осознать только свой мир, за пределами которого, как бы нет ничего, пустота. Мы не верим в Бога, что в его власти дать всё, что мы не можем даже вообразить. Всё, что произошло перед Пасхой, стало корнем, точкой опоры в последующей моей жизни. Мне было стыдно за моё отчаяние, хотя стыдно, это когда видно, здесь просто знаешь, я был посрамлён, и опять не то слово, за своё неверие, переживание было гораздо мягче, глубже и спокойнее но, я получил надежду, точнее осознал надежду. Да и вообще, это всё слова, скудные по смыслу и не передающие ни каких чувств. Прости Господи за моё неверие и бесчувственность. Прости Господи по великой Милости Твоей.