За обеденным, длинным столом собралась большая семья. Мимо низеньких окон полуземлянки, двое с красными бантами на груди и винтовками в руках, повели за реку священника отца Михаила. Старший Колька, сидевший напротив отца, дёрнул того за рукав: «Пап, смотри...» Катерина, ставившая на стол чугунок с кашей, только глянула и, задёрнув занавеску, стала креститься на образа, повторяя шепотом: «Господи, помилуй... Спаси и помилуй, Господи...» «Чего там..?» - буркнул Елизар, не успев рассмотреть, и смахнул в сторону пёструю, как кукушкино яйцо, затрапезу. Ещё четверо Колькиных сестёр и братьев, сидящих рядком, застыли, уставившись вслед конвою, сжимая в руках деревянные ложки. «Так это его на допрос повели...» «успокоил» всех глава семейства. «Третий раз уж... Привязались ироды... К вечеру вернётся наш батюшка! Катя, подай хлеб, голуба моя...»
Ни для кого не было секретом то, что сын отца Михаила отступил вместе с белыми. Село, где располагался их скромный дом, находилось в четырёх верстах от города, за Волгой. Чтобы попасть туда, приходилось людям переправляться, затем пересекать остров, и ещё переходить по мосту небольшую протоку.
Священник несколько раз уже говорил в ЧК, что с сыном связи никакой у него нет, последнее письмо получил два года назад, и где сейчас штабс капитан Смирнов, не имеет понятия. Чекисты спрашивали ещё - много ли народу ходит на службу, сколько в приходе золотом оправленных икон и серебряной церковной утвари, каков доход от пожертвований..?
Седой протоиерей подавал списки имущества церкви, а с ними и прошение, подписанное прихожанами о том, что они готовы выкупить всё подлежащее изъятию. «Хозяева жизни» улыбались в ответ и поздравляли отца Михаила с таким богатым приходом...
Вот и в этот раз явились в храм двое с красными звёздами во лбу, показали бумажку и велели топать с ними в город. Народ в храме загудел... Батюшка упросил, чтобы дозволили ему закончить богослужение, переоделся в новую рясу, простился со служками, и пошёл по каменной дороге, перекрестившись на купола.
Катерина как раз поднимала с пола самовар, когда за рекой, в дубовой роще, словно щелчок пастушьего кнута, раздался выстрел. Её рука дрогнула, самовар кувыркнулся в полёте и ведро кипятка разлилось по светлице, чудом никого не ошпарив... Девки заверещали, поджимая голые ноги, Елизар громко кашлянул, дабы не заругаться, а пацаны с интересом наблюдали, как плавает под лавкой маленький лапоток.
До вечера всё село боялось идти за реку. Сидели по домам, хорошо уже знакомые с новой властью, и глядели на деревянный мостик над маленькой рекой...
Десятилетний Колька, поднимая над головой комок одежды, переплыл выше по течению на остров и пошёл проверять «морды», что поставил вчера на лебяжьем озере. Небольшая заводь пряталась в стороне от пересекающей остров дороги и славилась своими жирными карасями. Лебеди давно облюбовали это тихое местечко и гнездились на заросших тростником берегах с большим удовольствием.
Обойдя озеро, мальчик направился к вековым дубам, росшим на другом его высоком берегу. Там он поставил рыбьи ловушки из ивовых веток и теперь торопился подсчитывать улов. Не доходя с десяток шагов до нужного места, Колька встал, как вкопанный. Глаза у ребёнка стали круглые, будто монеты, хрустальная слеза вдруг покатилась по его щеке и, падая, разбилась об изумрудную травинку...
Под столетним дубом, раскинув руки и уставившись в небеса, лежал седой священник. Волосы его разметались по выступающим из земли чёрным корням и будто бы светились в лучах заходящего солнца. Кровь пропитала рясу и натекла в ложбинку справа от тела, от чего казалось, что на батюшке надет огромный, чёрный плащ...
Когда уже в сумерках, мужики грузили на телегу застывшее тело священника, всколыхнув водную гладь и потеряв у самого берега перо, ночевать прилетела белоснежная лебёдушка. Все замерли, наблюдая, как она плывет вдоль ивовых кустов к невидимому гнезду, оглядываясь вокруг.
Завели к этому времени свою музыку сверчки... Лебяжье озеро обнимала темнота... Где-то вдалеке взял первую ноту соловей...
Елизар, затянувшись табачным дымом, закашлялся, стал бить себя кулаком в грудь, притоптывать... Лебедь, напугавшись, захлопала крыльями, взлетела, закружила над озером и стала петь какую-то печальную песню, понятную только тем, кто научился летать...