День был ослепительно светлым. Снег размеренно падал за окнами. Утром или день-было неясно из-за светло серого неба. Казалось, что всё затихло и застыло. Настасья поднялась с постели и подошла к окнам. Барский дом, пристройки виднелись отчего-то расплывчато, темнея неровными очертаниями, словно норовя исчезнуть в снежной неспешной круговерти.
Снег начал падать сильнее, закрывая как стеной неприятные сооружения господского дома, пристроек, мелких домов на усадебной земле. Ни одной живой души не мелькало за окнами.
Не чувствуя отчего-то холода, Настасья вышла из дома. Снег за долю мгновений пока она выходила из дома, начал падать густой стеной. Ничего не было видно. Словно барский дом сокрылся за этой белой стеной, оградившей её от этого пугающего и мучительного места. Идя вперёд, Настасья, чувствовала как падают снежинки на щёки и почему-то не тают. Холод, мороз не ощущались словно равнодушие помогало не замечать их. Было равнодушным всё: мороз, снег, неясность из-за снежной пелены куда идти. Главным было, что позади тот дом и никто не увидит её. Хотелось идти пока идут ноги и пока хочется идти.
Снежная круговерть начала слабеть. И впереди показался лес. Какой-то невиданный доселе участок леса, окружавшего барскую усадьбу. Настасья прошла вперёд, ускоряя шаг. Будто лес мог сокрыть теперь её, если исчезла та закрывающая плотным покровом снежная стена.
Дышать стало свободнее. Хотелось как можно глубже вдыхать этот морозный воздух. Так пахнет воля, свобода, когда тяжесть отходит от души и дышится полнее грудью. Ускоряя шаг, Настасья шла вперёд, чувствуя порыв мчаться вперёд, чуть ли не лететь вольной птицей. В одно мгновенье всё покачнулось впереди, падая в сторону и поднимаясь вверх. Или это упала она сама? Настасья поднялась на локтях и молниеносно метнулась в бок. Правая нога угодила в капкан, чьи острые зубцы показались частично из-под снега. Боли не ощущалось. Дикий страх заставлял не двигаться, оторопеть, застыть, полулёжа-когда и не лежишь навзничь, но и подняться в полный рост не дозволяется.
Окинув оцепенение, Настасья потянулась к острым, железным зубцам. Открывать капканы она умела, благо. Обычно дичь попадалась в силки, расставленные её. Но теперь добычей была она. Руки норовили заплясать в мелкой дрожи, когда Настасья потянулась к зубьям капкана, словно душа боялась сопротивиться этой хваткой и твёрдой силе, несокрушимой и холодной, гибельной и тёмной. Неожиданно для себя, Настасья ослабила пальцы, доселе напряжённые для крепкой и упрямой ответной хватки, чтобы ослабить тиски…
Настасья ласково огладила острые зубья капкана, согревая железо теплом своих рук. Затем Настасья ловко и легко развела края капкана. Быстро, опираясь на левую ногу, Настасья поднялась и подалась назад. Оторвав край подола, Настасья лоскутом обмотала раненую ногу. Рана не беспокоила ни своим видом, ни болью. Было опасливо от мысли оставить капли крови от раны, показать свою слабость и показать, что она попалась в капкан. Хотя крови не было видно на ране, а была ли рана-глаза не успели толком разглядеть пока руки спешно обматывали ногу лоскутом, кладя плотно слой за слоем отрез ткани.
Подняв голову, Настасья увидела, что вдали, за стволами деревьев, темнеет небольшая изба. Ковыляя, осторожно подтаскивая за собой ногу, Настасья пошла вперёд. То и дело Настасья глядела на раненую ногу, на снег позади себя. Немилостивый страх оставить следы крови путал мысли. Кто-то мог идти по её следу.
Изба казалась спасительным местом, убежищем, могущем скрыть, подобно снежной круговерти. В лесу началось казаться враждебным словно. Будто за каждым деревом или холмиком таилась опасность. С трудом подтягивая раненую ногу, Настасья шла до избы, злобно и исступленно смотря вперёд. Отчего-то казалось, что стоит ей моргнуть и изба исчезнет, истает посреди стылого воздуха. Дойдя до порога, Настасья опёрлась рукой. Дверь поддалась и Настасья ввалилась вперёд, падая на тёмный пол. Сдувая прядь волос со лба, злобно фыркая, Настасья поднялась на локтях, осматривая избу. Прямо над дверью висели стебли трав. Сушеными травами была завешана вся изба. Словно то была изба какого-то знахаря или ворожеи. Настасья поднялась, закрывая дверь. Оперевшись на стену, Настасья оглядела избу. Хромая, Настасья прошла вперёд, срывая висящие с потолка сушеные травы. Хорошо разбираясь в лечебных травах, Настасья отчего-то рвала травы не смотря на те.Словно чутьё подсказывало которые из растений стоит брать. Хотелось поскорее дойти до печи и сготовить целебный отвар для себя, для своей раны. Испить снадобья, что вернуло бы утраченные силы, укрепило бы её, убрало бы слабость и помогло избавиться от немощи, слабости, связанной с раной, бывшей досадной помехой, чтобы ступать сильно, прямо и гордо, идя в полную силу, а не ковылять как раненный зверь, подбитый, но не убитый….
Настасья поморщилась, почувствовав, что нечто сдавливает шею подобно ошейнику. Дивясь себе, Настасья подумала, что эта боль в шее была и ранее, но она не замечала этой боли, думая об раненой ноге. Что-то подобно ошейнику сдавливало шею. Настасья потерла шею сквозь высокий ворот платья. Что-то словно упрямо и тесно душило, не сильно, но очень раздражительно и досадно. Будто невидимый пут окрутил шею.
Бросив на стол травы, Настасья отвлеклась, приметив небольшую дверь за печкой. Неловко дойдя до двери, Настасья толкнула дверную створку. Яркий свет ослепил, Настасья зажмурилась. Настасья отшатнулась, увидев, что стоит на пороге одной из горниц барского дома. За окнами брезжил рассвет. Настасья оглядела одежду, в которой и заснула. Значит то был сон? Но отчего она помнит сон, но не помнит как оказалась здесь? Зачем пришла сюда? Может от смятения душ, переживавшей за грядущее, она шла сюда по приказу и упала в обморок? И не помнит ничего? В том числе как и поднялась с пола, встала у этого порога… Настасья прошла вперёд, оглядывая комнату. Что-то сверкающее серебрилось впереди, на небольшом столе у зеркала. Подойдя до стола, Настасья остановилась, глядя на завораживающий блеск диковинный вещицы. Украшение, доселе невиданное, лежало на столе, обликом бывшее схожим с бантом. Кто-то причудливо выковал из серебра ленту, подобную ошейнику, украсив ту большим бантом.И всё это изделие осыпал камнями. Прозрачные как лёд камни перемешивались с тёмно-алыми как кровь. Настасья неожиданно для себя взяла в руки украшение и поднесла к шее. Взглянув на себя в зеркало, Настасья вздрогнула, увидев, что её шея словно обагрилась пятнами крови. Пальцы вздрогнули и ошейник громко щёлкнув, застегнулся на её шее. Чувствуя несильное удушье, Настасья вцепилась пальцами в ошейник, стараясь тот сорвать. Казалось, что невидимая сила крепко держит замок этого красивого капкана.
В зеркале Настасья увидела себя отчего-то в диковинных белых нарядах. Руками отражение водило по голой шее, лишённой ошейника-ожерелья. Настасья зажмурилась, чувствуя, что сумрак вползает перед глазами. Распахнув глаза, Настасья вскочила в постели, отирая ладонями шею. Что-то словно недавно давило на шею. Настасья одёрнула край воротника, перекрутившегося во сне платья. За окнами неспешно падал снег. В коридоре хлопнула дверь и вскоре послышались шаги управляющего. Лишь он имел привычку ходить в такой пугающе размеренно выверенной, но при этом по-солдатски быстрой поступи.
Управляющий зашёл в комнату, держа в руках высокую стопку одежд. Настасья уже успела поднять с постели и встать у окон. Настасья, завидев управляющего, кинулась к кровати, спешно начав ту застилать.
-Да оставь- буркнул хмуро управляющий, бросая на край постели тёплые одежды.
Бросив взгляд на необычные одежды, Настасья подавила удивлённый вздох. Такую же одежду она видела в недавнем сне. Такие одежды принесла та медноволосая женщина, назвавшая себя Анастасией. Та царица турков, бывшая родом из малороссийских земель, равно как и она- простая девушка Настасья Фёдоровна.
Управляющий будто нехотя произнёс, твёрдо и непреклонно, заставляя напряжённой хрипотцой голоса не испрашивать его ни о чём. И словно ему было в тягость говорить об том, об чём надлежало сказать. Так показалось Настасье, когда управляющий произнёс, скрестив руки на груди
-Твоё теперича. Оденешься тепло и в путь. В Петербург, в барский дом в услужение поедешь
Настасья удивлённо приоткрыла рот, отступая назад и невольно для вытянула вперёд руку словно хотела побороть странный морок, или закрыться хоть как-то от надвигающегося и неясного чего-то, неясного и злого как морок.
Управляющий прошагал вперёд, словно намеренно близко к Настасье, чуть не толкая ту плечом. Однако прошёл мимо неё очень аккуратно, выверенно, словно опасался задеть Настасью. Из-за такого движения управляющего, Настасье пришлось, чтобы не столкнуться с ним, отойти в сторону, освобождая тому место у окон. Таким образом Настасья шагнула вперёд, став близко к кровати, на которой темнели одежды, которые ей сейчас было велено надеть. Настасья повернула голову, вопросительно и ожидающе взглянув через плечо на Дмитрия Гавриловича. Управляющий стоял, уже заложив одну руку за спину, а вторую руку зачем-то приложил к груди, словно думал достать что-то из-под сюртука.
Яркий утренний свет озарял лицо управляющего, казавшееся ещё более мраморно белым, словно плотно утрамбованный снег. Лазоревые глаза управляющего теперь казались чуть прозрачнее, как тёмно-бирюзовый лёд. Управляющий недвижимо стоял, словно размышлял над чем-то важным для себя, решаясь на что-то.
Коротко, быстро мигнув, управляющий резко повёл рукой, вынимая из-под складок сюртука белый округлый предмет. Настасья спешно отвлеклась на одежду, перебирая диковинные дорогие вещи, дивясь необычной ткани и меху. Эти вещи для неё? Поэтому так озадачен управляющий и так тошно ему от непонимания, что происходит в вверенном ему доме?
Управляющий шагнул в сторону. Настасья слышала этот шаг, но не повернулась, делая вид, что рассматривает одежды. Управляющий сделал пару шагов вперёд. Остановившись сбоку, смотря впереди себя, управляющий с щелчком, сквозь пальцы намеренно небрежным движением, однако бережно и ловко бросил письмо на одежды, предназначенные Анастасии
— Передашь. Тому, кто к барину зайдёт.
Настасья убрала руки от одежды и подняла удивлённые глаза на управляющего. Настасья чуть дрогнула веками, на мгновение веками шире раскрывая глаза от удивления, окатившего душу. Управляющий смотрел впервые с совсем иным выражением лица: доверительно и без всякого повеления во взгляде. Взирал словно на ровню. Глаза управляющего вновь стали бирюзовыми, как тёмные лазоревые камни. Но более не давили неумолимой силой, гнетущей, заставляющей пригнуться, вдавиться ближе к земле. Настасья спокойно смотрела в глаза управляющего, понимая, что тот дозволяет смотреть на него вольнее чем обычно.
Управляющий молчал, держа плотнее линию сухого, тонкого рта, будто сосредоточенно думал об чём-то или всё решался исполнить нечто, что не очень хотелось его воле.
-Кому же передать? -тихо спросила Настасья, прервав молчание, начавшее давить и казаться зловещим как всё неясное, происходившее сейчас.
—Хм…-втянул тонкими ноздрями воздух управляющий, качнув головой, отводя взгляд в сторону и потянувшись за складку сюртука-Узнаешь. Как увидишь-так узнаешь- с сухим смешком, улыбнувшись лишь краями рта, произнёс Дмитрий Гаврилович, доставая вновь из-под сюртука овальный миниатюрный портрет.
Дмитрий Гаврилович шумно вздохнул, не скрывая досадного чувства, оглядывая Настасью, и вытянул на ладони портрет. Настасья опустила взгляд, всматриваясь в портрет. Невольно Настасья отметила вначале не портрет, а хватку руки управляющего, державшего в ладони портрет. Впервые длинные, тонкие пальцы управляющего что-то держали не властно и цепко, а бережно и легко как нечто хрупкое и дорогое.
Настасья всмотрелась в портрет, невольно затаив дыхание словно нечто перехватило дух. Так обычно замираешь, когда видишь в траве поодаль змею, мелкую и безобидную.Но всё же тело замирает в одно мгновенье, а дыхание перехватывает. Змей Настасья любила с детства, не зная сама отчего и сразу отличала опасную змею от безобидного полоза или ужа.
В ладони управляющего лежал небольшой рисованной образ молодого парня, одетого в военный мундир. Не разбирая сразу лица изображённого человека, Настасья всмотрелась в глаза этого юноши. Схожих глаз боялись все в барском доме и в его угодьях. «Отцовские очи-то»-подумала Настасья, смотря в ледяную, блестящую как лёд, бирюзу глаз юноши.
Мастер, сотворивший этот диковинный рисунок, не пожалел лазоревой краски, нанеся её наверное очень густо. Казалось, что не может быть таких лазоревых глаз как редкий лёд. Однако доселе она видела глаза такого цвета редкой бирюзы, казавшиеся странным и колдовским льдом-глаза управляющего. Наружностью лица юноша тоже был схож чрезвычайно. Только в лице было нечто не ястребиное, а змеиное. Настасья не могла понять отчего не может признать это лицо красивым несмотря на тонкие черты, на очертания лика, схожего с тонконосыми лицами ангелов. Что-то отталкивало, заставляло невольно захотеть отшатнуться, отойти назад, нечто отвращало душу как что-то гибельное и ядовитое, но не такое хищное как ястребиный и губительный образ управляющего.
Настасья неспешно водила взглядом по облику сына управляющего, приметив странную улыбку. Словно уголки губ хотели сложить в еле видную улыбку, но складывались в очертание пробивающегося сдержанного оскала. Видимо художник хотел сотворить улыбку на недвижимом, застывшем мраморном лице, суровом и сумрачном, но не смог этого сделать, а сделал лишь хуже: сдержанная полу-ухмылка, насмешливость пролегла на тонких губах юноши приятной наружности, но не самой приятной души. Настасья подняла глаза на управляющего, понимающе взглянув
— Я всё передам.
Управляющий одобрительно кивнул и резко отвёл в сторону руку с портретом.
Незнамо отчего мысль пришла, не склонного к образному мышлению и сравнениям, Дмитрию Гавриловичу, что сейчас рядом с ним два портрета, двоих детей: ныне живущего сына и покойной дочери. Сын Мстислав был, как говаривали многие не только от одного желания польстить родителю, похож обликом на него.Более остальных двух сыновей. А эта необычная дворовая была всё-таки, стоило признать ещё раз, на покойную дочь Рогнеду, умершую в Митаве. Дневной свет из окон щедро падал на белое лицо дворовой, превращая цвет её глаз в ярко смарагдовый, цвет тёмных изумрудов. Непростой нрав дочери помнился Дмитрий Гавриловичу. Почему-то именно сейчас давно жившее в душе чувство неприятного непонимания, что ожидать от этой дворовой, стало сильнее всего и окатывало сознание досаждающим сумраком неизвестности. Дмитрий Густавович крайне не любил всего непредсказуемого, всего неясного и непонятного, всего, от чего нельзя было знать, что ожидать. И в последнее время и тем паче сейчас, Дмитрий Густавович не мог понять, что происходит и чего стоит ожидать от складывающегося положения дел, в которое была вовлечена эта дворовая.
Настасья выжидательно стояла, смотря поверх правого плеча управляющего, словно ожидала приказаний. Собственная участь ей казалось тоже неясной. Настасья понимала, что управляющий задумывается о том же неясном, о чём и она-об её дальнейшей судьбе. Может тоже мыслит вернётся ли она ещё в этот дом иль нет? А ведь она сама думает более всего-вернётся ли она? Может и вернётся, когда надоест барину там, где-то далеко. И только ли барину? Может его гостям, кому-то ещё? Что ждёт её далее и далече? Куда повезут её и для чего?
Из морока холодных и цепких мыслей, вывело быстрое движение управляющего. Управляющий быстро шагнул к ней и неожиданно, заставив Настасью застыть на месте, тяжело и покровительственным неспешным размахом рук положил ладони на плечи Настасьи словно назидающий отец или даже святой отец… Казалось, что ладони управляющего тяжелы как свинец и прижимают плотно, словно норовят вбить в землю.
Отчего-то вспомнились тяжёлые, но не такие давящие, руки графа, когда тот однажды положил свои ладони на плечи Настасьи.
— В огне брода нет- произнёс управляющий негромко, внимательно всматриваясь в глаза Настасьи, словно ища блеска нужной мысли-понимания или непонимания- Дочери ль кузнеца огня бояться? — шутливо улыбнулся управляющий неожиданно широко, обнажая белые ровные зубы с длинными клыками.— Говаривали ли у вас так? — вопросил управляющий, имея в виду родную землю Настасьи. Но в его словах Настасья не видела насмешки.
— Добре ковадло не боиться жодного молотка— склонив голову, вздохнув, произнесла задумчиво и твёрдо Настасья. Быстро подняв голову, Настасья с горящим смелым взором заверяюще взглянула в немигающие и беспристрастные глаза управляющего, произнося теперь на русском — Хорошая наковальня не боится ни одного молотка. Так сказывают в наших краях…
Управляющий резко убрал ладони с плеч Настасьи. Показалось, что с плеч убрали тяжкий груз и тело может вновь распрямиться вольно и не страшась этой вольности. Дмитрий Густавович повёл головой в сторону, взглянув в сторону окон, проводя взглядом по падающим снежинкам будто хотел воззриться на снег именно сейчас. Словно хотел вспомнить нечто важное и близкое. Родные холодные края? Наверное в них много снега. Помедлив, управляющий произнёс привычным давяще-властным, хрипловатым, клокочущим из нутра как клёкот ястреба, голосом слова на неведом языке. Казалось, что он словами хлёсткого говора чужеземного языка рубит воздух незримой плетью и одновременно будто клюет воздух. Настасья, вслушиваясь в диковинные слова, в одно же время всматривалась в лицо управляющего, силясь понять не сколько то, что он изрекает, а что помышляет.
Невольно Настасья вновь подметила, что управляющий схож чем-то с хищным птицей. Благородный боковой образ лица управляющего напоминал что-то птичье несмотря на прямой нос. Прямой нос как у благородных господ, однако портился чуть загнутым вниз кончиком и тонкими, вырезными словно у змеи или ястреба, ноздрями.
Управляющий быстро улыбнулся уголками губ будто вспомнил нечто приятное ему и будто сейчас получил то, что давно хотел получить. Возможность проговорить нечто на родном ему языке? Настасья понимала, что управляющий что-то сказал на родном ему языке, на языке тех северных земель, откуда он родом.
— Волк у пастуха не спрашивает, можно ли овец ловить— перешёл на русский язык с какой-то недовольной неприязненностью в голосе управляющий и повернул лицо к Настасье— Так сказывали в моём родном краю. Далеко, на севере— отстранённо произнёс управляющий, поворачиваясь к дверям— Собирайся и поезжай— на ходу равнодушно произнёс управляющий, не поворачиваясь к Настасье— Кто захочет- тот и на новом месте не пропадёт. Без мольб и просьб.
«А я и не молила тебя ни об чём» — в мыслях туго и хлестко словно махнула плетью, промолвила сама себе Настасья, глядя исподлобья сумрачно и отстранённо на уходящего управляющего. «Как-бы сам однажды чего-то не начал просить у меня… Добрый пастырь» — что-то злобное и довольное прошипело негласно внутри сознания девушки, не понимающей отчего ей вспомнились эти слова из сказаний священника на родном хуторе. Или то были слова священника здешнего, что по наказу графа, учил её грамоте и слову Божьему?
Прошлое показалось погрузившимся в туман-неважным. А будущее, казавшееся впрочем тоже окутанным туманом, осветилось манящим светом как солнце сквозь молочную пелену над утренним лугом родного края.