(Художественное произведение, все совпадения случайны)
"- Не те нынче шизофреники! Раньше много больных было с манией величия, одних «Наполеонов» бывало человек пять в отделении, три-четыре «Сталина», пару «Гитлеров». Они такие политические дебаты устраивали, разрабатывали планы захвата мира! А теперь лежат одни больные с манией преследования…
Чем больше я работал в психиатрической лечебнице, тем больше понимал, что психбольница – это огромный живой организм, который работает и живёт независимо от смены политических режимов…"
"Взялись бы вы ухаживать
за умалишенным, будь у вас
возможность получить другую
работу? Нет, не взялись бы —
ни вы, и никто, у кого есть
нервы и сердце. Святой, может
быть, и взялся бы, но где же
набрать столько святых? Нет,
чтобы ухаживать за нами, вы
должны быть железной и
толстокожей, должны забыть
о жалости и нервах"
Д. Голсуорси. «Конец главы»
Глава I. «Дом душевнобольных»
В то время я работал в психиатрической больнице. На многих людей слова «психбольница», «психушка», «сумасшедший дом», «дурдом», «дурка» наводят животный страх. Но для меня это были одни из лучших лет моей профессиональной жизни.
Два ряда высоких серебристых тополей растут по обе стороны дороги, ведущей к психиатрической больнице. «Топольки» – так ласково называют район психиатрической больницы местные жители. И когда говорят: «увезли на Топольки», всем понятно, что речь идёт о знаменитой на весь бывший Союз психиатрической больнице. Корпуса больницы в виде одно- или двухэтажных зданий разбросаны на площади в несколько гектаров. Более века здания достраивались, и количество их увеличивалось. В 19-м веке изначально было построено одно здание – «Дом умалишённых» и предназначалось оно для лечения и содержания двадцати больных. С годами психиатрия развивалась, общество поняло, что часть его сограждан на определённое (а иногда, и на неопределённое) время нуждается в изоляции, наблюдении, и, конечно же, лечении. Контингент пациентов становился всё более разнообразным, и «Дом умалишённых» преобразился в «Дом душевнобольных», а затем и в психиатрическую больницу.
Количество психбольных с годами почему-то увеличивалось. И вот, к концу 20-го столетия около двух тысяч психически больных лечились в тридцати отделениях.
Я – врач-невролог, и моя работа заключалась в консультативной помощи пациентам больницы, у которых были заболевания нервной системы. Ведь психбольные, как и другие люди, могут болеть множеством других, не психических, болезней. Вы спросите: «Чем же невролог отличается от психиатра?» Психиатр лечит «душу» человека, его психику, то, чего нельзя увидеть ни под каким микроскопом или томографом. А нервные болезни имеют чёткий анатомический субстрат: конкретный участок головного или спинного мозга, нервы, которые пронизывают всё наше тело. Невролог лечит все остальные, «не психические», болезни нервной системы.
Каждое отделение больницы располагается в отдельно стоящем здании, вокруг которого есть своя территория, окружённая высоким кирпичным забором. Все на этой территории: персонал и больные, занимаются приусадебным хозяйством. В зависимости от приоритетов заведующих отделениями, кто-то выращивает цветы, зелень, кто-то овощи или фрукты. Здесь же больных «выгуливают».
До обеда я ходил из одного отделения в другое, осматривал больных, проводил диагностику и назначал лечение, давал рекомендации по обследованию. Каждый врач-психиатр имеет свой кабинет, ординаторская есть только в реанимации. После осмотра больных и записи в медицинских картах, я заходил в кабинет лечащего врача, где уже ждал горячий чай или кофе, и мы в спокойной, неторопливой беседе с гостеприимными хозяевами обсуждали их пациентов. В этих беседах-консилиумах мы узнавали много нового для себя, и это было особенно полезно для наших пациентов.
На территории больницы располагается заказник с огромными столетними дубами, в ветвях которых резвятся белки. Переходя от одного отделения к другому, мне нравилось проходить между этими дубами. Подходишь к дереву, касаешься его рукой и чувствуешь, как энергия Вселенной проникает в тебя. Не зря в русских былинах и сказках богатырь становился у крепкого дуба, обнимал его, упирался лбом в его ствол и чувствовал, как тело его наполнялось силой, после чего он отправлялся на подвиги. Так и я, после консультаций особо тяжёлых больных, проходя через дубовый заказник, чувствовал, как мышцы наполнялись энергией, а мозг снова обретал способность мыслить. После чего я направлялся в следующее отделение совершать свои «медицинские подвиги».
Глава II. Реанимация
Нередко размеренный темп моих консультаций прерывался срочной консультацией в Отделении реанимации и интенсивной терапии (ОРИТ), в которое очередной автомобиль «Скорой медицинской помощи» привозил подобранного на улице человека без сознания или в состоянии невменяемого алкогольного опьянения, реже больных привозили из дома. Основная группа пациентов ОРИТ психбольницы – это люди в алкогольной коме или с «белой горячкой», передозировкой наркотиками или после суицидов.
Заходишь в реанимационный зал, там всё белое, чистое, одежда пациентов снята и отдана на дезобработку. Под белыми простынями лежат обнажённые люди с фиксированными к кроватям руками и ногами. Чаще всего они молчат или мычат, некоторые произносят нечленораздельные звуки и пытаются, отмахиваясь от «чертей», которых «видят», вырваться из пут и упасть с кровати. Некоторые пациенты находятся под аппаратом искусственного дыхания. С ними не поговоришь, даже осмотреть толком не всегда удаётся, а часто такие больные имеют сопутствующие травмы головы: сотрясения, ушибы мозга, внутричерепные кровоизлияния. Но произведённый осмотр, несколько слов с реаниматологом, сделанная люмбальная пункция (введение иглы в позвоночный канал на поясничном уровне с целью анализа спинномозговой жидкости), быстро полученные результаты анализов, опыт и интуиция помогают поставить правильный диагноз.
Все реаниматологи в ОРИТ – мужчины, а заведующая – женщина. Хрупкая, но бойкая и опытная. Доктора все молодые. Только одному больше пятидесяти. Поджарый красавец с усами. Коллеги ласково называют его «дед» и шутят, что он любит на дежурстве в свободное время подремать в барокамере, поэтому «хорошо сохранился».
Наконец, больные ОРИТ проконсультированы, консилиум проведен, мозг «кипит» от напряжения. И тут заходит симпатичная медсестричка и приглашает докторов на обед. Надо отметить, что доктора и медсёстры этого отделения – одна дружная семья. Больница располагается на самой окраине города, и большинство сотрудников живут в прилегающих сёлах. Поэтому обед всегда по-сельски вкусный и обильный: сало, картошка, овощи-фрукты, соления, ну и, конечно, «5 капель для здоровья» всегда найдутся.
Глава III. От депрессии к мании
Усталость уже не чувствуется. Все больные осмотрены, а ещё есть час-полтора свободного времени. Любимое время рабочего дня! Иду к себе в кабинет. По дороге захожу в больничную библиотеку. Старые медицинские книги середины прошлого века, но сколько в них полезных и новых для меня знаний! С книгой в руке прохожу мимо аллеи цветущих лип. Какой запах! А на деревьях, словно сказочные звери, сидят психбольные и занимаются трудотерапией, собирая липовый цвет, из которого им же будут готовить вкусный, ароматный и целебный чай.
Поднимаюсь в отделение и слышу невообразимый шум: топот десятка ног по деревянному полу, возбуждённые женские голоса и музыка… Звучит пианино.
– Что у нас происходит? – спрашиваю дежурную санитарочку.
– Больные танцуют, – приветливо отвечает Людмила Ивановна.
Немного в недоумении иду по коридору, наталкиваюсь на врача-психиатра Надежду Сергеевну. Она, поймав мой удивлённый взгляд, с улыбкой говорит:
– Мушалова перешла из трёхмесячной депрессии в маниакальное возбуждение.
Подхожу к холлу и вижу: около десяти женщин разного возраста с растрёпанными волосами, взявшись за руки, почти галопом водят хоровод в каком-то диком экстазе, а за пианино сидит Мушалова и с горящими глазами красиво играет музыку, темп которой совсем не соответствует «дикому танцу». Танцующие не обращают на меня никакого внимания, и я прохожу к себе в кабинет.
Мушалова больна маниакально-депрессивным психозом, который сейчас называют «биполярное аффективное расстройство». Болезнь характерна тем, что у одного человека чередуются периоды депрессии и маниакального возбуждения. Иногда депрессия бывает настолько жуткой, что больные пытаются покончить с собой, а в период мании могут быть агрессивны к окружающим. Почему-то этим заболеванием чаще болеют творческие люди.
Ну вот я и в кабинете. Делаю чай или кофе, беру медицинскую книгу, взятую в больничной библиотеке, и сажусь в деревянное кресло-качалку, сделанное лет пятьдесят-семьдесят назад и придающее особый временной шарм текущему моменту. Неповторимое ощущение: горячий напиток в одной руке, книга - в другой, покачивание кресла…
Мысленно проведен анализ сегодняшних больных, и, наконец, погружение в книгу, написанную несколько десятилетий назад и не утратившую своей актуальности. Абсолютное душевное равновесие, почти нирвана! Новая, современная медицинская литература зачастую написана сухо и воспринимается тяжело, как чисто-научная, а эти старые книги читаются, как художественные произведения. Возникает ощущение, что знания из древности, как таинство, передаются в мой «современный» мозг. Сидя в кресле-качалке мне представлялось, что я буду здесь работать до пенсии.
Глава IV. Шизофрения
Немного о профилях отделений психиатрической больницы... Отделения есть «острые» и «хронические». Женщины и мужчины находятся в разных зданиях. Кроме того, есть детское, подростковое, психо-соматическое, гериатрическое отделение для лечения пожилых людей, инфекционное, туберкулёзное, отделение для принудительного лечения, отделение неврозов, наркологическое и отделение реанимации и интенсивной терапии.
В «острых» отделениях лечатся больные преимущественно с параноидной шизофренией, острыми психозами, многие из них находятся в состоянии возбуждения, испытывают галлюцинации. Шизофреник не осознаёт реальность происходящего вокруг. Мысли, возникающие в его воображении, и все те события, которые происходят в действительности, перемешиваются в голове.
В один из первых моих визитов в такое отделение, заведующий, потомственный психиатр Андрей Иванович Григоренко, знакомя меня со своей «вотчиной», с сожалением сказал:
– Не те нынче шизофреники! Раньше много больных было с манией величия, одних «Наполеонов» бывало человек пять в отделении, три-четыре «Сталина», пару «Гитлеров». Они такие политические дебаты устраивали, разрабатывали планы захвата мира! А теперь лежат только больные с манией преследования: то инопланетяне ими интересуются, то КГБ. Обмельчали амбиции у народа-то. А в 80-х, помню, лежал у нас больной, который себя Булгаковым считал, так он наизусть каждый день санитарам всего «Мастера и Маргариту» читал. Вот память была! И «Басё» был, японский поэт. Начнёт хокку читать, сначала на русском, потом на японском. Все больные на время успокаивались, вслушиваясь и пытаясь осмыслить. А когда у них не получалось осмыслить японскую речь, начинали кричать и бросать подушки в оратора. И тот, плача, что никто его не понимает, пытался сделать себе харакири.
– А сколько талантливых людей было среди наших пациентов, - продолжал с нотами грусти Григоренко. – Насмотрятся галлюцинаций, потом картины рисуют не хуже Дали или Браунера. У нас целая картинная галерея есть своя, – продолжал доктор, показывая мне вывешенные в холле картины. Он остановился возле картины, на которой на белом снегу лежал разрезанный ярко-красный арбуз. Картина была подписана размашистой подписью «больной З. Ивахин, 2-я палата».
– Раньше ведь у нас арбузов зимой не было. Я и говорю Ивахину: «Где ж ты, братец, арбузы зимой видел?» А он говорит: «Да, вот, прошлой зимой видел». Я ему дозу нейролептиков и увеличивал. А теперь и сам арбузы зимой вижу, в магазинах круглый год продают. Может и этих зверолюдей когда-нибудь увидим, – Андрей Иванович провел рукой в сторону картин, на которых были изображены фантастические полулюди-полузвери.
Глава V. Колония
В начале 19-го века, когда больница начинала строиться, для усмирения сумасшедших использовались ремни, железные цепи, из методов лечения применялись холодные ванны, слабительные средства, голодание. Проходили годы, менялось понимание психических заболеваний, изменялось отношение к душевнобольным. В конце 19-го века при больнице была построена школа для детей обслуживающего персонала, а также церковь для больных и парк для прогулок. «Небуйные» пациенты привлекались к различным мероприятиям в клубе: концертам, спектаклям. Для трудотерапии хронических и выздоравливающих больных были построены швейная, сапожная и столярная мастерские. Также при больнице была создана колония, где жили и работали «небуйные» больные и обслуживающий персонал.
Колонии были переданы обширные земли с водоёмом и лесом. Земли были распаханы, и расцвело сельское хозяйство: в теплицах выращивали овощи, в оранжереях цветы, были построены фермы, где разводили коров, свиней, кур. При больнице построили пекарню. Долгое время психиатрическая больница находилась практически на самообеспечении: сеяли пшеницу, гречиху, кукурузу, выращивали овощи и фрукты. Излишки продавали, на вырученные деньги покупали ткани, в своих мастерских шили одежду и обувь. В 20-х годах прошлого столетия власти посчитали, что в молодой Советской стране все люди должны трудиться. Всех психически больных перевели в колонию, где они жили и работали. Психбольница была закрыта. Но когда буйные больные разбежались, кто куда, и стали совершать преступления, а эпилептики во время приступов не только сами не могли работать, но и остальным мешали, больница снова была открыта.
Со временем колония была расформирована, и часть больных осталась жить на прилегающих к больнице территориях. И сейчас на некоторых лицах младшего обслуживающего персонала можно было увидеть лишь следы интеллекта, что придавало им сходство с их больными предками. Возможно, поэтому они с особой добротой и теплом относились к пациентам больницы.
Глава VI. Невроз навязчивых состояний
Отделение неврозов – это «элитное» отделение, где лечатся директора предприятий, главные бухгалтеры, члены их семей и прочая верхушка общества, которой по долгу службы положено испытывать стрессы. Попасть сюда не так просто. Основные болезни, с которыми лечатся в этом отделении неврозы: истерия, неврастения. Чаще всего пациенты жалуются на нарушение сна, раздражительность, плаксивость, обидчивость, тревогу, «пекучку» в теле, «обруч» или «каску» на голове, общую слабость и снижение работоспособности. Но встречаются и более нестандартные случаи.
Особым успехом в отделении пользовался тридцатилетний доктор Олег Юрьевич. Внимательный и умелый врач, который помимо лекарств применял сеансы иглорефлексотерапии и групповой гипноз. Умный, энергичный и обаятельный мужчина, у которого не было отбоя от состоявшихся, но нервных и эксцентричных женщин среднего возраста.
Как-то ко мне на осмотр привели женщину сорока четырех лет с диагнозом «невроз навязчивых состояний».
– У пациентки была в молодости черепно-мозговая травма, посмотри на предмет последствий, - попросил Олег Юрьевич.
У людей, которые перенесли травмы головы, головной мозг становится более восприимчивым к различным воздействиям: алкоголю, стрессам, инфекциям. Поэтому такие больные дополнительно нуждаются в лечении невролога.
В кабинет вошла женщина. В её руках, которые дрожали, было два полотенца, влажное и сухое. Прежде, чем сесть на стул, она протёрла его влажным, затем сухим полотенцем, присела и начала вытирать свои руки.
– Доктор, у Вас есть спирт? – спросила она, – или дезраствор? Но спирт лучше, у меня на хлорку уже аллергия. Мне нужно обработать руки, я бралась за дверную ручку, на ней может быть «зараза» всякая.
Спирта, как и дезраствора, у меня не было, и пациентка потеряла ко мне часть интереса. После беседы с женщиной выяснилось, что полгода назад она заразилась болезнью, передающейся половым путём. Болезнь была неопасна и она давно от неё вылечилась, но дама испытала сильный стресс, в результате которого появился невроз навязчивых состояний. Каждый раз после прихода с улицы, она принимала душ, протирала руки и лицо спиртом, всю одежду тут же стирала. Все предметы, которых касались её гости, хозяйка мыла или протирала дезраствором. Это привело к тому, что пациентка всё меньше и меньше выходила из квартиры, избегала прихода гостей, стала нелюдимой и постоянно испытывала чувство страха и тревоги. В отделении она старалась ни к чему не прикасаться, боясь заразиться.
После курса лечения медикаментами, физиопроцедурами, иглорефлексотерапией и занятиями с психологом пациентка через три недели была выписана с полным душевным равновесием. Конечно, после выписки ей была назначена закрепляющая терапия таблетками.
Глава VII. Дети и подростки «психушки»
В дальнем краю больничных площадей располагается детское отделение. В нём работают психиатр и педиатр – детский врач. В отделении проходят лечение дети с врождённой психической патологией, эпилепсией, слабоумием, последствиями родовых травм или алкоголизма родителей. Глаза многих этих детей прозрачны и бесконечны, как небо, иногда пусты… В городах родители чаще сдают таких детей в дома-интернаты, а сельские живут со своей семьей, их обучают каким-то навыкам, лечат, умудряются даже профессию какую-то дать.
Врачи детского отделения относятся к подопечным, как к своим детям, с вниманием, нежностью и заботой. По дороге на работу они по очереди заходят в магазин и покупают какие-нибудь карамельки или леденцы, и каждое утро дети с нетерпением ждут своих взрослых любимцев и, конечно же, их угощений. После консультаций педиатр всегда угощала меня чаем на травах с парой карамелек, и мы долго обсуждали каждого осмотренного ребёнка. Истории болезней этих детей всегда начинались с характеристики и социального статуса их родителей.
Однажды произошёл интересный случай. Вхожу в детское отделение, а ко мне ведут на осмотр мальчика шести лет. И вдруг он начинает мне подмигивать одним, затем двумя глазами, потом громко кричать ругательные слова. Я в недоумении! Чем же я мог его обидеть? Тем временем мышцы рук ребёнка стали непроизвольно сокращаться, вызывая вычурные движения, как будто он собирался выпрыгнуть из тела и взлететь. Такое состояние длилось около минуты. На помощь пришла детский психиатр.
– Синдром Туретта, врождённое заболевание. Если говорить в целом, то это генетическое расстройство центральной нервной системы человека, которое проявляется разнообразными видами тиков (неконтролируемыми движениями тела и конечностей, непроизвольными возгласами). В средние века таких больных считали одержимыми и пытались лечить обрядами по изгнанию бесов из тела, - просветила она меня.
Подростковое отделение. Основным контингентом отделения являются юноши, «косящие» от службы в армии или подростки, у которых медкомиссии военкоматов выявили какие-то психические или умственные отклонения и направили сюда на обследование. Парадокс или закономерность? Здоровые ребята, всячески отлынивали от службы, придумывали себе диагнозы, чтобы не пройти комиссию и не служить. Больные же с врождённым слабоумием, эпилепсией считали себя здоровыми, стремились к службе в армии и плакали, когда им сообщали, что они не годны.
Часть пациентов, от которых отказались родственники, живут в психбольнице практически всю жизнь. Это их «дом». Идя по территории больницы, встречаю Колю, ведущего под уздцы лошадь с телегой, на которой перевозятся бидоны и кастрюли с едой из пищеблока к отделениям и обратно. Тридцатилетний Николай с оттопыренными маленькими ушами, ясными, бесхитростными глазами, смотрящими в разные стороны, и постоянной улыбкой на лице страдал синдромом Дауна.
– Сегодня тётя Валя, повар, компот себе на руку пролила, а я ей дул на рану, чтобы не больно было, – взахлёб рассказывал Коля, при этом не переставая улыбаться.
Я улыбнулся ему в ответ, похвалил за его заботу о тёте Вале и находчивость, и он, продолжая улыбаться солнцу и всему вокруг, деловито повёл лошадь с телегой дальше, выполняя своё жизненное предназначение.
Глава VIII. «Ненужные» старики
Прохожу мимо мастерских по дороге в гериатрическое отделение. Гериатрическое – значит возрастное, там лечатся больные люди старше шестидесяти пяти лет. На пороге мастерской сидит Иннокентий Иванович. Ему около восьмидесяти лет, но он настаивает, чтобы к нему обращались «Кеша». Большую часть своей жизни Иннокентий провёл в этой больнице. Он болеет вялотекущей шизофренией, не буйный. Много лет он плетёт из лозы корзины для белья и овощей, урны, которые стоят в кабинете каждого врача, а за пачку сигарет сплетёт вам такое лукошко! Но учеников не берёт, никого учить не хочет. Сидит Кеша и курит. Подхожу, здороваюсь. Погода солнечная, не хочется заходить в тёмное и прохладное отделение, оттягиваю момент, а Кеша и рад поговорить.
– Вот, сегодня опять Михалыч требовал, чтобы я обучил Сеньку корзины плести. А он только шесть лет лозу собирает и готовит, а надо десять! Дядя Вася, который меня научил, так и говорил: «Десять лет тебе, Кеша, готовить лозу. Если выдержишь, передам тебе своё мастерство». Я выдержал и вот уже сколько лет плету и корзины, и урны. Красивые, да? – спросил он самодовольно.
– Да, – отвечаю, – а зачем же так долго лозу собирать надо?
– Значит, надо, раз дядя Вася сказал, – раздражаясь говорит Кеша, – если я сейчас Сеньку обучу, и он станет корзины плести, кому я, старый, нужен буду, кто мне сигарету принесёт?
Я кивнул и пошёл в отделение, видя, что доводы Кеши не лишены логики.
В гериатрическом отделении находятся преимущественно пожилые люди со слабоумием разного происхождения. Здесь и атеросклероз, и болезнь Альцгеймера, и последствия инсультов, травм головы. А есть и просто старики, пристроенные сюда родственниками, чтобы дома хлопот не доставляли. Проходя по коридору отделения, всегда чувствую на себе взгляды этих стариков, многие из которых годами бесцельно прохаживаются вдоль больничных стен. Эти взгляды разные: безразличные, пытливые, страдальческие, иногда злобные. Но большинство из них объединяет обречённость и чувство бессмысленности того, что с ними происходит.
– Представляешь, у Родичкиной, таки, сифилис! – радостно сообщает мне, идущий навстречу Вадим Ибрагимович, заведующий отделением.
Родичкина – это женщина 64-х лет, которая перестала узнавать родственников, стала агрессивна, затем появились бредовые идеи, что её хотят отравить. В отделение её привёз сын. При осмотре привлекли внимание узкие, почти точечные, зрачки, разной величины и неправильной формы, а при разговоре – неприятная гнусавая речь. После подробного осмотра и сделанной люмбальной пункции полученную спинномозговую жидкость отправили в лабораторию. И вот результат: поздняя стадия не леченного в молодости сифилиса, прогрессивный паралич. Не часто встречается сейчас. Поэтому Ибрагимович и радовался, что диагноз поставлен и больную можно перевести в инфекционное отделение, где ей проведут профильное лечение.
Последним на сегодня посещаю психосоматическое отделение, где лежат психически больные люди с тяжёлой сопутствующей патологией: инсультами, инфарктами, обострением болезней внутренних органов. Психбольные, как и прочие люди, болеют всеми остальными болезнями. Тяжёлое отделение, с «лежачими» больными и с резким специфическим запахом. В этом отделении основные доктора – терапевты, психиатры – исполняют роль консультантов. О психосоматическом отделении можно лишь сказать, что смертность в нём самая большая по больнице, и работа докторов этого отделения – ежедневный подвиг.
Поэтому, осмотрев больных, я с облегчением подошёл к могучим столетним дубам, взглянул на их высокие кроны, запрокинув голову, глубоко вдохнул свежий воздух, поблагодарил Бога за то, что я могу мыслить и ходить, и «растворился» в окружающем мире.
Глава IX. Инфекционные психбольные
Сегодня консультации в туберкулёзном и инфекционном отделениях. Сначала иду в туберкулёзное. Оно ближе.
Лето. Кровати вынесены во двор. На них падают тени деревьев и одиноко летящие листья. Тяжёлое впечатление производит картина истощённых больных, лежащих под простынями на кроватях во дворе отделения. Лица их безучастны. Эти люди находятся здесь и днём, и ночью в эту пору года. Лето и кашель страждущих кажутся несовместимыми явлениями. Эти люди страдают особенно сильно из-за психического заболевания, туберкулёза и ещё от токсического действия лекарств.
Осмотрел несколько человек. У всех проявились побочные действия противотуберкулёзных препаратов. Эти препараты не только убивают бактерии туберкулёза, но и разрушают нервы конечностей, вызывая полиневропатии. Руки и ноги немеют, нарушается в них чувствительность, появляется слабость в мышцах. У одного больного подозрение на туберкулёзный менингит, т.е. воспаление оболочек мозга. Клиническая картина у таких больных стёртая, нечёткая. Одним из основных симптомов менингита является напряжение мышц шеи, её невозможно согнуть. Но практически у всех больных, получающих психотропные препараты, мышцы напряжены. Поэтому диагноз можно поставить только на основании анализа спинномозговой жидкости. Компьютерная или магнитно-резонансная томография в то время была роскошью, не доступной для большинства пациентов этой больницы.
В инфекционном отделении лежат преимущественно наркоманы с ВИЧ-инфекцией или со СПИДом. У них отсутствует иммунитет, и инфекции поражают практически все органы.
В тот день был осмотрен тяжёлый больной тридцати пяти лет, у которого впервые возникли судорожные приступы, после чего у него парализовало правую руку и нарушилась речь. Молодой по паспорту, на вид мужчина был неопределённого возраста, истощённый, со следами инъекций в паховой области (в остальные вены он попасть уже не мог, они «спрятались» из-за многочисленных введений наркотиков). На руках и ногах – множественные шрамы и нарывы, чёрные круги под глазами с лихорадочным блеском. После осмотра был поставлен предварительный диагноз «Острый менингоэнцефалит», то есть инфекционное поражение головного мозга и его оболочек. Было назначено лечение и дообследование. Позже у этого пациента был подтверждён диагноз СПИД, пациент прожил ещё 5 месяцев…
Глава X. «Белая горячка»
С утра вызвали в приёмное отделение. Это нонсенс. Обычно там справляются врачи-психиатры, а тут ещё и терапевта увидел, спешащего в «приёмник». Отъезжала «скорая». Заходя в приёмное отделение, заметил «бомжеватого» на вид мужчину лет пятидесяти-шестидесяти, которого санитарка брила наголо. Его одежда, от которой шёл резкий запах мочи и пота, лежала в углу комнаты.
– Этого смотреть? – спросил я, надевая одноразовые перчатки.
– Нет, его сейчас искупаем и в отделение. Это Степашин, олигофрен, частый наш гость, он безобидный. Опять «скорая» где-то подобрала, – сказала молодая санитарочка Нина. – Да, Степашка, ты наш? – спросила Ниночка почти ласково и игриво. Степашкин глупо заулыбался во весь рот и активно закивал головой в знак согласия.
– Степашка кушать здесь будет, гыыы, купаться, а уколы не любит, – замотал головой в стороны пациент.
Олигофрения – это врождённое или приобретённое в раннем детстве слабоумие вследствие недоразвития или болезни головного мозга.
Мои размышления прервал «дикий» женский крик: «Аааааааа! Пустиииии!» Навстречу мне выбежала хрупкая женщина лет тридцати. На её пути встал крепкий санитар, больная сбила его с ног, схватила настольную лампу и бросила её в меня. Я увернулся и шагнул к ней. Женщина замешкалась, и тут её схватили двое санитаров, почти повиснув на ней и с трудом удерживая, а медсестра поспешила к ней со шприцем, наполненным транквилизатором. После нескольких инъекций пациентка затихла и уснула. Острый психоз. В таком состоянии смотреть её неврологу бесполезно. Осмотрю в отделении, когда придёт в себя.
Я присел на лавке возле приёмного отделения, переводя дух. Рядом примостился один из санитаров, державших женщину. Он был потным от проделанной работы и тяжело дышал. Присел рядом, закурил и вдруг громко засмеялся. Я от неожиданности чуть с лавки не прыгнул. Смотрю на него настороженно: «Уж не взбесился ли санитар?» А он – весёлый и возбуждённый, но не агрессивный, что меня и успокоило.
– Второй раз за сегодня эту бестию ловлю! – говорит смеясь. – Вызвали нашу бригаду в милицию, в изолятор. Приезжаем и видим такую картину: эта дамочка держится двумя руками за кровать, а вокруг неё и так, и эдак вьются два здоровенных милиционера. Пуговицы на рубахах оторваны, галстуки на спинах, фуражки валяются по разным углам. Всеми силами пытаются отцепить руки женщины от кровати и не могут, стоят красные и злые. А у неё «белая горячка» разыгралась. Ей кажется, что её хотят вывезти в поле и убить. И борется она за свою алкогольную жизнь, как может. Стоит, трясётся вся, аж кровать, за которую держится, дрожит. Я и говорю милиционерам: «Вы отойдите в сторону и не мешайте мне, а «Скорая» пусть подъедет вплотную к выходу с открытыми дверьми». Подошёл я к женщине. У неё глаза бешеные, перепуганные. Я ей и говорю: «Не бойся! Я пришёл тебя выкрасть и спасти, сейчас отвлеку этих демонов, а ты быстро беги по коридору налево, там стоит моя машина, запрыгивай в неё, закрывай двери и кричи водителю «Поехали!» Только я подошёл к милиционерам, они отвернулись от пациентки, она как припустила бежать по коридору, запрыгнула в машину, захлопнула двери и давай кричать водителю: «Трогай! Поеееехалии!!» Так мы её сюда и привезли. По дороге уколы сделали, она успокоилась, а здесь снова…
Мы вдвоём от души посмеялись над рассказом весёлого и опытного санитара.
«Белая горячка» или алкогольный делирий возникает у алкоголиков в период прекращения пьянства. Проявляется бредом, который обусловлен зрительными, слуховыми галлюцинациями, ознобом. Галлюцинации обычно носят угрожающий характер, часто представлены в образе мелких опасных существ (насекомые, черти). Характерной чертой алкогольного делирия является то, что он развивается обычно на вторые – пятые сутки после резкой отмены привычного приёма алкоголя.
Глава XI. «Стражное» отделение
Отделение для принудительного лечения среди сотрудников больницы называется «стражным», от слова «стража». Оно окружено высоким кирпичным забором, поверх которого идёт колючая проволока. В этом отделении находятся люди, совершившие преступления и признанные невменяемыми в момент преступления, то есть они не могли осознавать фактический характер и общественную опасность своих действий вследствие психического расстройства или слабоумия. Такие люди освобождаются от ответственности, но проходят принудительное лечение.
Я позвонил в звонок и услышал голос дежурного санитара в переговорном устройстве, спрашивавший кто я и с какой целью. После моего представления ворота автоматически открылись, я вошёл, навстречу мне спешил санитар. Во дворе отделения увидел умиляющую картину: один больной в больничных штанах и с голым торсом, принимая солнечные ванны, поливал большую ухоженную клумбу с цветами, а второй, в таком же виде, кисточкой разрисовывал скамейку возле входа в отделение. Больные были худыми, со щетиной на лице. Я замешкался, глядя на них.
– Этот топором соседа зарубал, а тот жену и тёщу сжёг вместе с домом, - заговорил санитар, – а Вы к кому?
– Куркина смотреть вызвали, – ответил я.
– Ааа, это новенький, сейчас проведу, – предложил свои услуги разговорчивый санитар.
В отделении меня встретил лечащий доктор.
– Уютно у вас во дворе, – говорю.
– У нас за беседкой ещё грядки с клубникой и зеленью есть, – сообщил доктор, – это палата «маньяков» старается. Если бы Вы видели, с какой нежностью они каждую травинку вырывают руками вокруг грядок! А урожай ждут, как дети малые.
В смотровую два крепких санитара завели мужчину и стали возле двери. Я сказал, что они могут подождать за дверью.
– Не положено, доктор, – возразил один из санитаров.
Спокойный на вид мужчина, 34 года, улыбался приветливо и беззаботно, опустив глаза в пол. Жалоб у него на здоровье не было, отвечал адекватно. После проведенного осмотра, отпустив санитаров вместе с больным, я ознакомился с сопроводительными документами, где описывалось его преступление. Если вкратце, то мужчина страдает шизофренией, во время игры со своим двухлетним ребёнком задушил его. Он не мог понять, почему сын перестал разговаривать и дышать, и долго пытался его разбудить, так и не поняв, что произошло…
Выходя из отделения, я ещё раз взглянул на аккуратные грядки с цветами и клубникой и услышал громкие душераздирающие крики, доносившиеся с одного из зарешётчатых окон.
Глава XII. Весенний суицид
Вспомнился один весенний день. На улице светило тёплое солнце, полянки между дубами покрылись зелёной травой, весело щебетали воробьи. Несмотря на усталость в конце рабочего дня, настроение было весенним. Возвращаюсь в свой кабинет. В отделении ко мне подходит старшая медсестра и говорит:
– Доктор, в буфете пирожки лежат, поешьте с чаем.
– С чем пирожки и кто испёк? – спрашиваю, чувствуя аппетит в конце рабочего дня.
– Пирожки с картошкой, принесли родственники Торцовой, – бросает на ходу Галина и спешит в сестринскую.
В буфете сидит заведующая отделением и врач-психиатр.
– Присаживайтесь, доктор. Давайте Торцову помянем, – грустно говорит Надежда Сергеевна.
Она всегда близко воспринимает беды своих пациентов, несмотря на долгие годы работы в отделении.
Я помню Торцову. Молодая, с грустными глазами женщина, лет двадцати восьми – тридцати, часто лечилась в нашем отделении по поводу депрессии.
– А что с ней случилось? – спрашиваю, присаживаясь на стул и наливая чай.
– Суицид. Под поезд бросилась, – отвечает Надежда Сергеевна. – Мать рассказала: «Захожу в комнату к Светлане, а она смотрит в окно и печально так говорит, что на улице весна, всё цветёт, просыпается, а она всё так же болеет, ей, как и зимой, грустно и уныло, ничего не хочется. Я ей сказала, чтобы она прошлась по улице, но дочь отказалась, было видно, что у неё снова депрессия. Надо было в больницу везти её, а я думаю: «Весна, солнышко, сколько можно по больницам валяться, взрослая ведь уже, а нет ни мужа, ни детей». И давай её ругать, чтобы взбодрить, лежит, мол, целыми днями, а всё хозяйство на мне. Света молча всё слушала, а на следующий день оделась, накрасилась и вышла на улицу, молча. Я думаю: «Погуляет, настроение и улучшится, сколько можно эти таблетки, химию пить, она ж их месяцами пьёт». А вечером из милиции приехали…»
– Весной больше всего суицидов, – задумчиво сказала заведующая. – Всё вокруг цветёт, пробуждается, а человек в депрессии думает: « А у меня всё по-прежнему плохо». Наступает как бы противоречие, которое и толкает на самоубийство.
– А я читала другое мнение, – вступила в беседу её коллега. – На первый взгляд это выглядит парадоксом: ведь весной, когда просыпается природа, человеку, напротив, должно хотеться жить, как никогда! Казалось бы, осень и зима должны стать самым "самоубийственным" сезоном. Ведь в это время года холодно, рано темнеет, что вызывает подавленность настроения. Но для совершения самоубийства требуется определённая сила воли, а в подавленном состоянии она отсутствует. Поэтому в самый "депрессивный" период, с ноября по март, люди могут думать о самоубийстве, но не в состоянии предпринять какие-то действия. Весной же тепло и солнечный свет "подкачивают" организм энергией, и у человека появляются силы на осуществление задуманного.
– Я слышал ещё одну версию, – поддерживаю беседу. – Весной социальные контакты обычно становятся более интенсивными, и те, кто испытывают проблемы в общении, начинают ещё сильнее ощущать свою отчуждённость, ненужность: "Солнышко светит, птички поют, а я никому не нужен!" Это и усугубляет их депрессию и толкает к суициду.
– Наверное, все эти версии имеют место, – задумчиво сказала заведующая, и мы разошлись по кабинетам. А за окном ласково шептала весна...
Глава XIII. «12 шагов»
В наркологическом отделении лечатся больные алкоголизмом. В большинстве своём - это деградированные личности. Или, скорее, уже не личности. Многие из них находятся здесь по настоянию родственников, лечат осложнения алкоголизма, проходят дезинтоксикацию, то есть очищение организма, выписываются и снова начинают пить. Некоторые кодируются здесь или «подшиваются».
Сегодня Марья Викторовна, нарколог, пригласила меня присутствовать на процедуре «подшивания». Раньше не видел, интересно. После психологической подготовки пациенту сделали меленький надрез скальпелем в области лопатки и специальным шприцем ввели под кожу таблетки Тетурама. Зашили нитками и ещё раз напомнили, что действие препарата будет продолжаться в течение одного года, приём алкоголя может привести к коме. Тетурам блокирует превращение этилового спирта в организме, вызывая крайне неприятные ощущения в виде покраснения кожи, жара в верхней части туловища и в области лица, сдавления в груди, затруднения дыхания, сердцебиения, озноба, снижения артериального давления, тошноты, рвоты, страха. Основным компонентом в этом методе лечения является страх, и алкоголики идут на это в основном по требованию родственников.
Другое дело программа «12 шагов». Для участия в этой программе человек, страдающий алкоголизмом, должен «созреть». Основной принцип этого метода лечения – осознание того, что ты уже на дне жизни и благополучия, и падать дальше некуда. Цель программы — помочь человеку осознать болезнь, признать собственное поражение в борьбе с пристрастием к алкоголю или наркотикам, обратиться за помощью к людям. Программа «12 шагов» способствует пробуждению в человеке совести. Успех зависит от желания человека измениться. Метод помогает осмыслить свою жизнь, выявить источник проблемы, обрести смысл жизни.
Прохожу по коридору и слышу голос из кабинета психолога, Андрея Владимировича Варнина: «Меня зовут Алексей, мне тридцать восемь лет, алкоголь употребляю с двадцати трёх».
– Употребляете или злоупотребляете? – строго спрашивает психолог.
– Злоупотребляю последние лет десять, – виновато отвечает Алексей.
Дверь в кабинет Андрея Владимировича приоткрыта, там на стульях, расположившись полукругом вокруг психолога, сидят человек пять-шесть пациентов. Все молодого возраста, они уже несколько дней или недель не употребляют алкоголь. На лицах эмоции разные: подавленность, растерянность, надежда.
– Заходите, доктор, – приглашает Варнин. Я вошёл, поздоровался со всеми, присел в углу кабинета на кресло. Рядом с психологом сидит человек лет сорока – сорока пяти. Он выглядит по-другому. Чистые джинсы, белая рубашка с короткими рукавами. Глаза горят, улыбка, настроение приподнятое. Этот человек не пьёт алкоголь более 1 года, его присутствие и рассказ стимулируют желание собравшихся вылечиться, ведь он один из них.
Андрей Владимирович проходил стажировку по программе «12 шагов» в США. Теперь он организовал и курирует общества анонимных алкоголиков и анонимных наркоманов в области. Анонимные алкоголики — это содружество, объединяющее мужчин и женщин, которые делятся друг с другом своим опытом, силами и надеждами, чтобы решить свою проблему и помочь другим избавиться от алкоголизма.
После проведённого сеанса, поблагодарив Варнина, я осмотрел пациентов, которым была назначена консультация. Алкоголь – это нейротоксин, он разрушает мозг, нервы рук и ног.
Первый пациент вошёл, неестественно поднимая правую ногу при ходьбе, так, чтобы висящая стопа носком не цепляла пол. «Петушиная» походка или «степпаж». Алкогольное разрушение малоберцового нерва. Довольно частая проблема у алкоголиков. Таких людей можно увидеть на улицах города.
Второй пациент был более интересен с медицинской точки зрения. Мужчина пятидесяти шести лет, которого привёл санитар, вошёл, озираясь по сторонам, и присел на стул.
– Вы кто? – спрашивает меня.
– Доктор, – отвечаю.
– А где мы? – снова его вопрос
– В больнице. А Вы не помните? – спрашиваю.
– Всё я прекрасно помню, у меня хорошая память! Я помню даже, как в пять лет упал с качелей, разбил голову и колено.
– А какое сегодня число, помните?
В ответ – молчание. Потом вопрос:
– А что я здесь делаю?
– Лечитесь.
– От чего? – спрашивает без эмоций.
– От алкоголизма, – отвечаю.
– Я не алкоголик! – несколько злобно вскрикивает пациент.
– Вы же пьёте водку? – задаю вопрос.
– Как все, – отвечает снова без эмоций.
– Что это? – спрашиваю, показывая на часы.
– Ну, эти…идут…тикают…
– Ча-сы, – подсказываю.
– Сам знаю, что часы, – раздражённо говорит пациент, – А Вы кто?
Вся беседа проходит в таком духе. Пациент помнит давние события, но тут же забывает только что сказанное, текущие события. Он подробно мне рассказывал о детстве, молодости, но затруднялся вспомнить свой адрес, какой сегодня день недели, где он был вчера, что утром ел. Вымышленные события в его рассказе о себе переплетались с реальными. События стираются из памяти по закону Рибо: от недавно запомненного до старой информации, то есть сначала забывается новая, недавно полученная информация. Человек сначала теряет какие-то узкие сведения, профессиональные навыки, в то время как общие данные он помнит долго. Эмоционально окрашенные события держатся в памяти дольше по сравнению с эмоционально нейтральными, которые быстро стираются. У пациента синдром Корсакова.
На сегодня консультации закончены, снова иду по тенистым дубовым аллеям, чувствуя бодрящий дух веков, исходящий от могучих деревьев.
Глава XIV. «Восковый» человек
Новый день, вновь иду на работу. Утренний кофе прерывает звонок телефона.
– Доброе утро, Владимирович, давай к нам, «цитовая» консультация, – голос «Деда» из реанимации.
«Цитовая» - значит срочная, внеплановая. А как я люблю, чтобы всё по плану, спокойно проходило! Утренний кофе выпит наспех, кресло-качалка не успело впитать тепло моего тела. Беру инструмент – тяжёлый неврологический молоточек с эбонитовой рукояткой, сделанный отцом на заводе во времена, когда всё было дефицитом. Отец гордился моим выбором профессии, и теперь результат его труда каждый день помогает мне в постановке диагнозов.
В реанимационном зале лежал молодой парень, Анатолий Стефанов, семнадцати лет. Положение на спине, глаза открыты, смотрят в потолок, речь отсутствует, полностью неподвижен, на обращённую речь никак не реагирует. Мышцы напряжены, изменить положение рук или ног удаётся с трудом.
– Со слов родителей, в таком положении находится со вчерашнего вечера, – рассказал реаниматолог, – на учёте у психиатра или нарколога не состоит, травм головы не было, томограф в областной больнице не работает, пункцию сделали – спинномозговая жидкость не изменена.
Осмотрел пациента. Данных об очаге в головном мозге нет, жизненные функции не нарушены, а патология явно мозговая. Подошла Яна Вадимовна, молодой психиатр отделения.
– Посмотрела, пока непонятно, – сказала Яна.
Написал свой осмотр с рекомендацией наблюдения в динамике.
На следующий день я снова зашёл осмотреть Анатолия. Он по-прежнему лежал неподвижно с открытыми глазами. Однако теперь он не сопротивлялся осмотру. Я приподнял его голову и отпустил её. Голова так и осталась приподнятой над подушкой, как будто лежала на ещё одной, невидимой подушке. Согнул его руки, они застыли в том положении, которое я им придал. Такой феномен называется «восковая ригидность». Я с облегчением выдохнул – скорее всего, это не неврология, а психиатрия. Зашёл в ординаторскую, пообщался с психиатром и реаниматологом. После оформления консультативного заключения в медицинской карте снова зашёл в реанимационный зал. Пациент лежал в той же позе с приподнятой над подушкой головой, поднятыми вверх руками, с взглядом, смотрящим в бесконечность.
Утром снова первым делом бегу в реанимационное отделение, посмотреть парня с «восковой» ригидностью. Кофе пахнет с порога. Яна Вадимовна сообщает, что пациента перевели в «острое» отделение.
– Представляешь, – взахлёб говорит она, – вечером пациент «ожил», у него возникло резкое психомоторное возбуждение и галлюцинации. Кататоническая шизофрения! Дебют. Жалко парня.
Гипотез данного состояния много, но самая интересная повествует о том, что данный синдром — ответная реакция на страх. Кататонический ступор у больных возникает в ответ на чувство неминуемой гибели. Этот пациент провёл в больнице около двух месяцев, был выписан в состоянии полного видимого здоровья, но через полгода поступил снова в реанимацию в том же состоянии, но ещё и с температурой около сорока градусов.
– Толик поступил снова, – позвонили мне тогда из реанимации, - но можешь не приходить, диагноз прежний, всё и так ясно.
В ступоре Толик находился около недели, доктора обсуждали вопрос электросудорожной или электрошоковой терапии. Но такое лечение сейчас применяется нечасто, так как имеет много побочных действий: от переломов костей во время сильного мышечного сокращения, сердечных приступов, потери памяти до смертельного исхода.
И когда решение о проведении электросудорожной терапии было принято консилиумом докторов, мозг пациента, почувствовав неминуемую расплату за сбои в работе, перешёл в стадию возбуждения, Толик бурно «ожил» и был благополучно передан на лечение психиатров.
Глава XV. «Овощи»
– Раз пришёл, посмотри и второго сразу, чтобы не ходить по два раза. Он в углу справа в зале лежит, рядом с «овощем», – бросает на ходу «Дед», Константин Сергеевич, врач-реаниматолог.
«Овощами» в отделении называют пациентов-алкоголиков, которые находятся в сознании, но людьми их уже назвать трудно. Так как они ведут даже не животный образ жизни, а растительный (вегетативный): глаза смотрят непонимающим взглядом, вместо речи – отдельные звуки или слоги, их руки и ноги совершают хаотичные движения, а смыслом жизни «бывшего человека» является совершение физиологических отправлений, даже поесть и выпить самостоятельно они не могут. Бывший мозг бывшего человека не способен выполнить два действия последовательно: проанализировать желание и дать команду мышцам на его выполнение, у «овоща» мозг практически разрушен алкоголем.
Подхожу к пациенту. Сознание оглушённое, периодически он как бы засыпает. Тормошу его, открывает глаза и мычит, пытается двигать привязанными руками. Глаза смотрят в разные стороны, правое верхнее веко наполовину прикрывает глаз, левый глаз открылся полностью. Парализованы глазодвигательные мышцы. Отвязываю руки, прошу взять мой молоточек, промахивается и тут же погружается в сон, что-то промычав. У больного острая алкогольная энцефалопатия Гайе-Вернике, поражение головного мозга, которое приводит обычно к описанному выше синдрому Корсакова, то есть потере памяти и интеллекта. В холле сидела на стуле жена этого пациента. После беседы с ней выяснилось, что больной пьёт водку и самогон лет двадцать, около десяти – с запоями. Бьёт жену, не работает. На вопрос: «Почему живёте с ним?», она ответила: «Так он же хороший, когда не сильно пьёт…»
На следующий день снова осмотрел вчерашнего пациента с алкогольной энцефалопатией Гайе-Вернике. После введённых больших доз витамина В1, косоглазие и другие глазные нарушения прошли, он пришёл в сознание, но память и интеллект к нему не вернулись. И вернутся ли?
Глава XVI. Побег
Сегодня по графику сначала иду в «острое» мужское отделение 2-Б. У входа в отделение стоит заведующий, психиатр в третьем поколении, Григоренко Андрей Иванович.
– Сегодня консультаций нет, – говорит.
Я удивлённо смотрю на него, в этом отделении консультации есть всегда, потому что здесь лечат «буйных» больных большими дозами нейролептиков, и почти у всех есть осложнения от лечения. Увидев мой взгляд, Григоренко пояснил: «Побег у нас ночью был. Ждём проверяющих».
Он рассказал, что один из больных умудрился подпилить решётку в окошке туалета и пролезть сквозь узкое отверстие, прыгнул со второго этажа, сломав при этом ногу. Утром его хватились во время пересменки и практически всем отделением пустились на поиски беглеца. Нашли его в полутора километрах от больницы. Он полулежал под деревом со сломанной ногой, по его щекам текли слёзы. В глазах было выражение затравленного зверя. Он дышал открытым ртом, как бы вдыхая последние глотки «вольного» воздуха. С его губ сорвалось что-то среднее между криком и рычанием. На руках медсёстры принесли его в отделение, так как никакой связи в том районе не было. Больной не сопротивлялся, наверное, сказывалась боль в сломанной ноге. В отделение вызвали травматолога по санавиации и теперь ждали проверку с оргвыводами и нагоняем за ЧП.
Побеги периодически случаются в больнице. Почти всегда сбежавших больных находят сотрудники или привозят родственники. Но это всегда чрезвычайное происшествие, за которым следуют выговоры и «разбор полётов».
Прохожу вдоль липовой аллеи, навстречу не спеша ковыляет санитар, который сопровождает двух больных с тяпками. Это они на «трудотерапию» идут: полоть огород одного из докторов, благо дачи медработников находятся по соседству с больницей. Недавно мы тоже вспоминали недалёкое советское прошлое в виде добровольно-принудительных сельхозработ. На одном из подхозных полей больницы начальство распорядилось посеять свеклу. Каждому сотруднику больницы досталось по два рядка длиною метров триста с посеянной свеклой, которые нужно было выходить пропалывать по субботам или после работы. В первую субботу вышли дружно, всей больницей, даже начмеды «засветились». После проделанной работы расселись отделениями, достали тормозки и весело пообщались на свежем воздухе. В последующие выходы у медперсонала энтузиазма поубавилось, и постепенно прополку свеклы передали на трудотерапию больным.
Перед обедом посещаю отделение реанимации и интенсивной терапии. Заведующая приветливо встречает возле своего кабинета и говорит: «У нас сегодня к тебе только одна консультация. Ротасова, наркоманка, со СПИДом скорее всего». Сейчас анализы на ВИЧ берут только с согласия больного, она не согласна… Ещё в прошлом году анализы на ВИЧ брали у всех, поступивших в реанимацию. Выявили столько ВИЧ-инфицированных! А в этом году, наверное, чтобы не портить статистику и не пугать общество ужасающими цифрами, запретили брать анализ без согласия пациента. А какое согласие, когда пациент в коме, например, поступает?!
Глава XVII. «Воро;новна»
– Иннаааа! – слышу привычный звучный крик на всё отделение. Это заведующая отделением инвалидов войны, Эмма Аароновна, в народе – Воро;новна, крупная и волевая женщина, зовёт свою секретаршу, кабинет которой находится в другом конце отделения.
Пациенты данного отделения мало чем примечательны, разве что огромным количеством написанных жалоб, которые Эмма Аароновна складывала в большой картонный ящик из-под «Аминазина» в углу своего кабинета. Дедушки и бабушки, «божьи одуванчики», по советским традициям считают, что если жалобу не накатали, пролечились зря. Жалобу надо написать обязательно, хоть какую-нибудь, всё равно на кого: на санитарку, «которая тряпкой сильно машет и пыль по палате подымает», или на медсестру, «которая уколы делает больнее обычного», или на буфетчицу, «которая булку не даёт тем, у кого стол №9» (то есть тем, кому нельзя её есть), или на «врачиху, которая Фёдоровне с соседней койки 10 капельниц назначила, а мне – семь».
– На пенсии буду юморески писать по этим жалобам, – говорила Аароновна, – хотя, в Израиль с ними не пустят. Вот выйду на пенсию и уеду на Землю Обетованную. Пока дети работу найдут, на мою пенсию будем жить, – полумечтательно, полугрустно продолжала она, – Циля меня давно зовёт, её Валик уже доктором там работает.
После развала Союза, когда вместо денег купоны зарабатывали, две волны эмигрантов-евреев покинули стены психбольницы. Большинство из них – умные врачи, талантливые люди, которые были украшением советской медицины.
Глава XVIII. Расстрел душевнобольных
Во дворе метёт листья дворник Михалыч. Здороваюсь, останавливаясь.
– День добрый, – отвечает дворник, шамкая беззубым ртом.
– Не надоело мести, Михалыч? – спрашиваю я, чтобы несколько лишних минут провести под солнцем перед входом в холодное и неприветливое «острое женское» отделение.
– Дык, давай покурим, и я отдохну, – с готовностью отвечает Михалыч.
Я не курю, но достаю из кармана пачку дешёвых сигарет, которую несу Кеше в обмен на сделанную в кабинет урну, и протягиваю одну сигарету дворнику. Урну можно и у завхоза заказать, но там пачкой сигарет не обойдёшься, придётся бутылку ставить. А за пачку сигарет Кеша урну сделает «в индивидуальном исполнении», с особым, красивым узором.
– Михалыч, а сколько Вам лет? – спрашиваю.
– Дык, под восемьдесят, – отвечает.
– А сколько лет здесь метёте?
– Лет двадцать, а до того я санитаром при больнице работал,– с гордостью шамкает Михалыч, присаживаясь на бордюр и закуривая сигарету.
– Так Вы и во вторую мировую здесь работали? – с интересом и невольным уважением спрашиваю я.
– А где же? Вон там, - показывает в сторону «2-а» отделения, - было старинное здание с колонами, для буйных больных. Там я и работал. Немцы как пришли, приказали списки больных составить, мол будут еду и лекарства выделять. Потом отобрали «хроников», сказали, что переводят в другую больницу, погрузили в грузовики, дали хлеб в дорогу, а сами в ближнем лесу их расстреляли. И так несколько раз возили. «Хвашисты» пришли, у нас около тыщи двухсот больных было. Изничтожили около тыщи человек. Когда машины пришли повторно и фрицы стали больных грузить, те, даром, что психи, разбегаться стали. Кто убежал, тот и уцелел. Да накануне наша заведующая, Софья Свиридовна, выписала из отделения всех, кого могла. Не хотели уходить, выгнала. Так и те уцелели. А в отделении немцы клуб открыли с развлечениями. А когда уходили, всех оставшихся больных согнали в сарай и подожгли, а санитар Константин открыл и выпустил всех, когда немцы уехали. Несколько зданий всё-таки «хвашисты» взорвали. Красивые здания были, с колонами, сейчас таких не строят.
Михалыч вздохнул, затушил окурок, бросил в урну и взялся за метлу, а я попрощался с ним и подошёл к «острому женскому» отделению.
Глава XIX. «Острые» отделения
Это был первый мой визит в это отделение, не считая «экскурсионного» захода. Звонок в дверь. Вышла санитарка, открыла несколько дверей и пропустила меня вперёд. Здесь консультации бывают не часто. Не потому, что эти женщины не болеют неврологическими болезнями, а потому, что многие из них находятся в состоянии психоза, возбуждены и неадекватны, осмотреть их крайне затруднительно. Лечением занимаются в этот период психиатры. Пока санитарка закрывала несколько входных дверей, я вошёл в холл, называемый в народе «обезьянник». Раньше я думал, что это потому, что он со всех сторон до потолка был окружён решётками, но сейчас эти решётки открыты и больные гуляли по коридору.
Внезапно, услышал женский крик: «О!!! Какой молоденький доктор!» И тут же поднялся невообразимый гвалт и шум. Десятки женских голосов слились в один общий вой. Послышался топот бегущих босых ног по деревянному полу. И вмиг чьи-то руки схватили меня за медицинский халат сзади, потянулось ещё несколько рук. Я немного растерялся и даже холодок прошёл по моей спине. Теперь я понял, почему «обезьянник» так называется.
– Все по палатам! Джакирова, в палату! Оставь доктора в покое, а то сейчас получишь внеочередную дозу «Аминазина» и будешь, как Никифорова, ходить с головой, повёрнутой набок! – резкий голос санитарки вмиг прекратил всеобщий хаос, и я прошёл в кабинет доктора.
– Нет на вас «Сульфозина», чертовки, – услышал я за спиной голос всё той же крепко сложенной и голосистой санитарки.
Сульфозин – взвесь серы в персиковом, оливковом и прованском маслах. Его вводили в ягодицы в одну или несколько точек, что вызывало болезненность и уплотнение в месте введения, повышение температуры тела до сорока градусов. Пациенту от нескольких часов до нескольких суток, в зависимости от дозы, крайне больно было ходить, сидеть, лежать, невозможно было спать. Наркоманы сравнивали этот эффект с «ломкой». Изначально препарат применялся в основном при шизофрении у буйных больных. Лечебный эффект данного препарата оказался сомнительным, но некоторое время он применялся, как «карательный» препарат для усмирения. После применения этого препарата достаточно было одного упоминания о нём, чтобы прекратить бунт или истерику пациента. В 1989 году был издан приказ, ограничивающий применение данного препарата в Советском Союзе.
Основную группу больных «острого» отделения составляют больные с психозами. Психоз - это психическое нарушение, при котором реальность настолько искажается в сознании человека, что эта «картинка» уже не имеет ничего общего с тем, что видят другие люди. Быть объективным человеку мешает постоянная боязнь за свою жизнь, голоса в голове, которые приказывают что-то сделать, видения, которые никому больше не доступны. Всё это изменяет поведение больного. Его реакции становятся совершенно неадекватными: беспричинный смех или слёзы, тревога или эйфория. У всех больных психоз проявляется по-разному. Одни уверены, что за ними охотятся спецслужбы, другие убеждают окружающих в своих сверхспособностях, а третьи настойчиво преследуют объект своей любви, безосновательно предъявляя права на него.
Лечат таких больных большими дозами антипсихотических препаратов-нейролептиков. Однако данные препараты имеют много побочных действий: мышечная скованность, дрожание рук, слюнотечение, обеднение эмоций, непроизвольные движения, в наиболее тяжёлых случаях возникает нарушение дыхания, пульса, давления и сознания.
Сегодня в «остром» женском отделении была одна консультация. Пациентка Мошкина тридцати восьми лет. Когда её ввела санитарка, я предложил ей присесть на стул. Женщина присела и показала мне язык, затем стала чмокать и вытягивать губы в трубочку, надувать щёки. Со стороны было похоже, что пациентка строит мне рожицы и дразнит. Это были непроизвольные гримасы. Затем она вскочила и начала быстро ходить по комнате, заламывая руки и без конца поправляя больничную пижаму. Внезапно пациентка стала поворачивать голову влево, как бы показывая мне на дверь. Казалось, что больная сопротивляется этим движениям, но голова медленно и неестественно поворачивалась влево и запрокидывалась назад. У данной пациентки были осложнения от лечения нейролептиками в виде непроизвольных движений, нарушения мышечного тонуса и невозможности спокойно сидеть.
Закон «парных случаев» сегодня сработал. Вызвали на консультацию и в «острое» мужское отделение. Тоже одна консультация. Пациента Рожкина сорока шести лет осматривал в постели. Палата на шесть коек. В дверях на стуле сидел санитар, крепкий мужчина с красными щеками и носом. Больные в застиранных бело-серых штанах чуть ниже колен, с одной пуговицей или на «завязочке» и в короткой рубахе по пояс. Кто сидел в кровати, кто ходил от кровати к окну с решёткой. Пациент Рожкин лежал, глаза были закачены вверх, дыхание частое, прерывистое, руки и ноги согнуты в «позе эмбриона», причём разогнуть их было невозможно, температура тела около тридцати девяти градусов, на обращённую речь не реагировал, лежал в луже мочи. У него был «злокачественный нейролептический синдром»: тяжёлое осложнение от лечения нейролептиками. После моего осмотра пациента перевели в отделение реанимации и интенсивной терапии.
Глава XX. Смотр отделений
После проведённых консультаций я, наконец, сел в своё кресло-качалку. Читать сегодня медицинскую литературу не хотелось, устал. Взял со стола глянцевый журнал и стал листать. Журнал оставила Наталья Юрьевна, заведующая отделением. Она сегодня весело позвала меня утром и сказала, что я непременно должен поддержать их с Надеждой Сергеевной, поучаствовав в викторине, которую проводит журнал и одна известная марка кофе. Я не мог отказать, поэтому активно поотвечал с докторами на вопросы викторины, а Наталья Юрьевна в знак благодарности торжественно мне вручила глянцевый журнал. Кстати, спустя месяц нам из редакции прислали килограмм кофе и кружки с надписью марки кофе. Все были возбуждены и рады, и решили почаще участвовать в разных викторинах.
Только начал испытывать релаксацию от качания в кресле, зазвонил внутрибольничный телефон.
– Доктор, – услышал я в трубке голос начмеда, – завтра начинается конкурс на лучшее отделение, Вы – в комиссии, – сообщила она радостно и торжественно. Дав мне необходимые инструкции, рассказав о моих обязанностях, она положила трубку.
Конкурс на лучшее отделение – это одна из многолетних традиций больницы. Ежегодно, в начале лета, приказом главного врача создаётся «важная» комиссия, в состав которой входят начмед, главная медсестра, инженер по технике безопасности, бухгалтер, завхоз, один из заведующих-психиатров, и вот теперь и я. Сначала я посмеялся про себя, назвав этот конкурс пережитком советской показухи, но в процессе конкурса понял, что есть и положительные моменты такого события.
Мероприятие проходит три дня. Все отделения разбиваются на три группы и каждый день комиссия осуществляет обход одной из групп. Персонал и пациенты отделений активно готовятся к конкурсу-смотру: белят и подкрашивают стены и бордюры, смолят фундаменты, делается косметический ремонт отделений, проводится генеральная уборка в помещениях и на территории, высаживаются цветы, ремонтируется мебель. Однако внешний вид отделений – это только начало. Комиссия смотрит медицинскую и немедицинскую документацию, внешний вид больных, вспоминает, были ли побеги из отделения за год, нарушения техники безопасности и другие ЧП. В общем, проводится оценка всех параметров работы отделения. В конце дня самое приятное для комиссии - стол, накрытый сотрудниками осмотренных отделений.
Благо, большинство сотрудников живут в прилегающих сёлах, поэтому стол изобилует мясом, картофелем, соленьями, овощами и компотами. Сегодня день закончился в «стражном» отделении. Комиссию удивили клубникой, выращенной во дворе отделения. Заведующий с гордостью демонстрировал ровные и ухоженные грядки клубники.
– Это наши подопечные вырастили, а рядом грядки с зеленью и сладким перцем, - проводил экскурсию Алик Исрафилович. Обильный обед и десерт из клубники произвели благотворное впечатление на комиссию, тем более, что ЧП в отделении в этом году не было. И так – три дня «развлечений» для комиссии и отдыха от основной работы, которую потом всё равно придётся делать.
На следующий день, во время обхода территории детского отделения, инженер по технике безопасности увидела грибы, растущие вокруг деревьев.
– Лисички, – радостно воскликнула Татьяна Фёдоровна.
– Нет, это рыжики, – возразил главный экономист. Немного поспорив, они сошлись во мнении, что независимо от названия грибов, они съедобные. Грибы были собраны в подол сестры-хозяйки, инженер по технике безопасности вызвалась их безопасно пожарить с картошкой у себя в кабинете на конфискованной в одном из отделений электрической плите. Для чего и была освобождена от работы в комиссии на тот день. А в обеденный перерыв комиссия с удовольствием полакомилась жареной картошкой с грибами и «случайно» найденным в столе главной медсестры бальзамом «Вигор».
В очередной вторник на общем собрании были торжественно награждены грамотами и благодарностями сотрудники трёх победивших в конкурсе отделений.
Глава XXI. «Гражданская оборона»
Проходя по территории больницы, вижу интересную картину: трое работников подсобного хозяйства, расположившись на лужайке между деревьями, надевают ОЗК – общевойсковые защитные комплекты. ОЗК – это средства индивидуальной защиты от радиоактивной пыли, химического и бактериологического оружия. Данная модификация комплекта состояла из прорезиненного комбинезона с резиновыми сапогами и перчатками. Думаю: «Учения по Гражданской обороне, что ли?» Но вокруг больше никого не было. «Может, тренируются перед учениями?» – промелькнула мысль. Один из мужчин был крупнее других и никак не мог полностью влезть в комплект, он постоянно ругался.
– Таки, маленький, а я ж просил самый большой размер! – разочаровано ворчал он.
Со стороны картина смотрелась очень комично: трое мужчин неумело пытались надеть резиновые комбинезоны с сапогами, обливаясь потом и периодически ругаясь, а вокруг – лето, жара под сорок градусов! Все трое так были заняты процессом, что не замечали меня. На травке лежали респираторы и резиновые чёрные сапоги, не входящие в комплект. Картина была столь неестественна, что на мгновение промелькнула мысль: «Уж не психбольные ли это собираются сбежать, замаскировавшись, чтобы их не узнали?» Но подойдя ближе, я узнал работников больницы. Проникнувшись происходящим, и чтобы ускорить их усилия по надеванию комплектов индивидуальной защиты, я громко скомандовал: «Газы!» Реакция была неожиданной. Один из троицы упал на землю, закрыв голову руками, второй, путаясь в комбинезоне, принялся убегать, а третий, самый крупный, принялся быстро снимать комбинезон, но, увидев меня, крепко выругался. От смеха я чуть не свалился на лужайку. Как оказалось, начальник штаба Гражданской Обороны больницы списал склады ГО, хранящиеся в подвалах ещё с советских времён.
– Саныч уже вывез пару грузовиков этого добра, – рассказывал мне плотник Степан, – там ещё аппаратура всякая была. А это мы у него «за недорого» приобрели для рыбалки.
– Надеваешь и заходишь, хоть по грудь, в реку и не промокнешь! – подхватил приятеля электрик Коля.
– А респираторы вам зачем? – поинтересовался я.
– Вот чудак, в хозяйстве всё пригодится! Например, при покраске можно надеть, тем более, что это – бесплатный бонус, – пыхтя, сказал самый крупный, которым оказался один из сторожей.
Глава XXII. Взятки и профдеформации
Подходя к одному из мужских «хронических» отделений, я увидел как двое людей в гражданской одежде выводят заведующего отделением, который был в наручниках. Доктору было около шестидесяти лет, он тяжело дышал, его лицо было багровым. Сопровождающие держали его под руки и вели через всю территорию больницы к воротам, где грубо затолкали пожилого человека в автомобиль. От сотрудников отделения я узнал, что к заведующему подошёл родственник пациента, находящегося на лечении в отделении и попросил ускорить оформление документов для группы инвалидности и сунул доктору в карман стодолларовую купюру. Как только доктор вошёл в свой кабинет, к нему ворвались «двое в штатском» и произвели задержание за взятку.
Позднее я узнал, что во время следственных действий у доктора случился крупноочаговый инфаркт миокарда, он долго пролежал в больнице и на работу больше не вышел. До этого события доктор проработал почти сорок лет в больнице, на его счету сотни спасённых жизней. Были времена, когда он, как и другие медики, работал практически бесплатно, да и сейчас зарплата медиков оставляет желать лучшего, толкая людей в белых халатах на должностные преступления.
Спустя пару лет аналогичный случай произошёл с другим заведующим отделением. Ему было на тот момент тридцать семь лет. Молодого и преуспевающего доктора вывели из отделения с заломанной за спину рукой. Он был белее мела. Через неделю доктор вернулся к своим обязанностям, в своей же должности. Чтобы дело не возбуждали, ему пришлось расстаться со своей подержанной «иномаркой» и деньгами, отложенными на приобретение квартиры.
Сама профессиональная деятельность медицинских работников в психиатрическом стационаре предполагает высокое психоэмоциональное напряжение, постоянные стрессы. Медицинский персонал, работающий в психиатрической больнице, с течением времени приобретает личностные особенности, «странности». Немалую роль в возникновении упомянутых особенностей играет так называемый феномен «эмоционального выгорания». Именно поэтому некоторые психиатры сами напоминают "психов" и манерой общения, и выражением лиц, и поведением, так как не предпринимают никаких шагов для поддержания своего психического здоровья.
Но к чести врачей данной больницы могу сказать, что таких «профдеформированных» психиатров я встретил единицы. Это были возрастные врачи, неприветливые, угрюмые. Совсем небольшая часть врачей среднего возраста употребляет термины типа «шизик», «суицидник», «дебил».
Вспомнилось, как, находясь на консультации в одном из отделений, я встретил молодого доктора, Алексея Анатольевича. Ему на тот момент было двадцать пять лет. Мы с ним подружились. Симпатичный, спортивного телосложения, приветливый. Мне показалось, что под его левым глазом был едва заметный синяк. Увидев мой взгляд, доктор улыбнулся и сказал: «Это я в боях без правил вчера участвовал. Вообще, на моём лице редко синяки видны, кожа хорошая». На мой вопрос: «Зачем это тебе?» Алексей ответил: «Во-первых, стрессы хорошо снимает, а во-вторых, деньги неплохие платят». Вот такой вариант.
Некоторые молодые врачи напряжение и стрессы в конце рабочего дня снимают алкоголем. Но большинство врачей интеллигентные, внимательные и относятся к своим пациентам, как к близким людям, сопереживая и стараясь им помочь.
Глава XXIII. Вопреки всему
Это была одна из крупнейших психиатрических лечебниц на территории бывшего Союза, после развала которого, каждый приходящий руководитель здравоохранения считал своим долгом провести «реформу», которая заключалась лишь в сокращении числа коек и должностей в больнице. И вот, спустя десять лет, коечный фонд больницы сократили почти вдвое. Руководители решили, что «психов» стало меньше, что лечить многих из них надо только по их согласию. Но далеко не все психбольные знают, что они больны и, что им нужно лечиться. Поэтому, чем меньше «психов» стало в психбольницах, тем больше их ходит среди нас…
Мне довелось участвовать в праздновании круглой даты больницы. Из большого актового зала вынесли все стулья, поставили столы длинными рядами по количеству отделений. Сотрудники сами накрыли себе столы. Представьте деревенскую свадьбу. Только на свадьбе - человек сто гостей, а здесь – около тысячи сотрудников! Каждое отделение готовило номер художественной самодеятельности. Здесь были и песни, и танцы, причём от народных и бальных до восточных, мини-спектакли. Главный врач в молодости увлекался оперным пением, и когда он спел поставленным голосом, зал ему неистово аплодировал. Вдруг кто-то из сотрудников, не вставая из-за стола, затянул народную «Ой, у вишневому саду», и около тысячи голосов подхватили её. Мурашки побежали по коже! Это был самый большой хор в моей жизни!
За время строительства больницы, её постоянного расширения, так сложилось, что обслуживающий персонал целыми поколениями работал здесь, и многие сотрудники жили рядом с больницей, в прилегающих сёлах. Во второй половине 20-го века для сотрудников на территории бывшей колонии построили пятиэтажный многоквартирный дом. Теперь на работу можно было ходить пешком даже врачам, которые раньше жили в городе. Так, постепенно, обслуживающий персонал всё ближе срастался с больницей и её обитателями. Доктора работали в больнице целыми династиями. Родители передавали свои знания детям, и те с детства знали, что они станут врачами. Так обеспечивалась преемственность поколений. Осуществлялась не только передача знаний, накопленного опыта работы в психбольнице, но и, что самое главное, отношение к больнице, как к живому организму, любовь и внимание к пациентам.
Проходя среди столетних дубов, я не раз натыкался на маленькую ветхую усадебку с небольшим домиком, отделявшуюся от остальной территории больницы кустарниками и деревянным заборчиком высотою около одного метра. Позже я узнал, что здесь живёт мама одного из докторов, которая тоже многие годы работала заведующей отделением в этой больнице.
Чем больше я работал в психиатрической лечебнице, тем больше понимал, что психбольница – это государство в государстве, огромный живой организм, который работает и живёт независимо от смены политических режимов и руководителей страны. В разные времена по-разному, но живёт, вопреки всему! Вместе со столетними дубами, которые своими корнями крепко вплетаются в землю, а могучими ветвями упираются в небо, как бы рассказывая ему обо всём хорошем и плохом, что здесь происходит…