– …Пришел? – прошептали из тьмы подъезда.
– Уф-ф-ф…
– Прости. Мне надо было удостовериться, что это ты. Не они.
– Кто «они»?
– «Изон-девелопмент». Они ж весь дом уже расселили – я тут один... Да ты подымайся.
Саша впустил Олега в квартиру, пахнущую склепом, и долго скрежетал машинерией затворов в темноте.
– Пошли, – наконец, прошептал он.
– Куда? – глуповато поинтересовался Олег.
Филолог взял его за руку и повел по тоннелю, в конце которого предполагалось невыносимой красоты сияние. Вместо этого на них обрушилась дребезжащая конструкция размером с Эйфелеву башню, по результатам ощупывания – велосипед.
– Ну, ничего.
– Да ничего.
Саша зажег свечу. Олегу открылось последнее прибежище русского интеллигента. Территория обеденного стола была коленчато разграничена между курфюрством недочитанных книг и сатрапией грязных тарелок. Из-за дверцы бабушкиного серванта некогда лавинно выехал, да уткнулся в паркет и навечно замер – неполный комплект газеты «День» за 93-й год.
– Ну, как идут твои всенародные выборы? – поинтересовался Саша. – Пишут, ваш Доброжилов...
– Небось опять будешь за Куканова голосовать?
– Нет. Не имею, не состоял, не голосую.
– …согласен подарить свой голос…
– …который на что-то влияет…
Интеллектуальная разминка закончилась: дискуссанты, кряхтя, разошлись по углам ринга. Вятр пристроился к краешку стола, на котором теснились черные печеньки в плошке и бутылка молдавского пойла.
– Какие имеются достижения в отечественном буниноведении?
– Да никаких.
– Позвольте-ка, а ваш диссер – не по Бунину ли?
– Диссертацию я… Так, отпишусь иногда чем-нибудь по институтскому плану – и всё... Кому в этой стране нужно литературоведение, министерству обороны? Выпьем?
– Твое здоровье, – охотно согласился Олег. – Ну, а не по плану, для себя – чего-нибудь делаешь?
– Ну, конечно. Только… В дипломе-то – помнишь? – я размахнулся во всю ширь – на целый серебряный век. Аспирантом – на всего Бунина. А вот сейчас… – Саша словно бы что-то уточнял в памяти. – Чем больше я читал бунинские тексты, тем… И… В общем, из генералов я себя разжаловал в рядовые. Занимаюсь вот одним-единственным бунинским рассказом. «Легкое дыхание» – есть такой…
– Это где фигурировала некая красотка – Сосновская, Дубровская?..
– Хорошо, что не Дубровский. Оля Мещерская. Она… – Саша вновь сделал паузу, будто проверяя себя в чем-то. – Ну, в общем-то, жила-была одна хорошенькая гимназистка, с «живыми блестящими глазами», и ее из ревности застрелил офицер, «некрасивый и плебейского вида». Меньше пяти страниц… Девятьсот шестнадцатый год…
– Как предчувствие семнадцатого?
– Возможно. Чья-то светлая судьба, насильственно оборванная. Или шире – обреченность молодости. Или, если хочешь, голый экзистенциальный ужас. Мертвый хватает живого…
– И?
– Бунин ведь всю жизнь старался оторваться от всяких шаблонов, от сюжетной пошлости, внутрь себя, к себе – и вот, в общем-то, сделал что-то такое… И… Границы между текстом и жизнью – не стало! «Дыхание» не по-вторяет, а со-творяет вот это возрастание сложности, энтропии, которое, очевидно, и есть «живая жизнь». Сколько раз перечитываешь это, столько и образов Оли Мещерской воображаешь…
– Сколько же?
– Да сколько хочешь. Не это ж важно. А вот сколько человек с девятьсот шестнадцатого года прочли «Дыхание»? Миллионов сто? Больше?
– Спорная арифметика.
– Да и не это важно. Важно, как повлияли на историю (со-бытий?) эти миллионы оль в сознании (или в коллективном бессознательном?) миллионов? Может, только благодаря этой гимназистке мы пока еще и со-существуем со Вселенной? А не создай Бунин сто лет назад эту Олю, сапиенсов уже бы не было?
Олег уткнулся в когнитивный тупик. Лунное безмолвие столицы нарушалось лишь размеренным тик-так старого Буре на буфете. Часы шли, а мысль стояла.
– Где ж жужжат теперь наши шмели? – поторопился Олег разорвать тишину.
– На родине первой буржуазной революции, – заученно отвечал Саша. – Мы с Сашкой последние копейки считали, а он...
– «Некрасивый и плебейского вида»?
– Ну да, в общем-то… Только на БМВ.
– Вы с ней общаетесь?
– Зачем? Разве что-нибудь изменишь? Ее… этот…, как тут спецкором отработал, сразу в гору пошел. Теперь главный редактор какого-то телеканала ихнего. В центре Амстердама живут.
– На барже?
– Нет. У них дом. – Саша криво усмехнулся. – И дети: мальчик и девочка. …А здесь она все твердила, что ее философия – childless…
Оглушительный звонок, словно землетрясение, сотряс остов коммуналки. Вятр вытащил из-под мышки хромированную «Беретту». У Саши глаза стали как блюдца.
– Где мои семнадцать лет? На Большом Каретном…
– Что, так и будем жопу просиживать?
– Это же бомжи…
– Бомжи?
– Ну да. Они каждую ночь звонят... Может, сами, по злобЕ. А может, их «Изон» науськивает.
– Один раз обдрыстаются – больше не позвонят.
– Зря все это…
– А что не зря?
– Ну пошли, Шварц .
Оберегая свечу ладонью, Саша выступил в коридор. По стене одна за другой крались тени вооруженных философов. На Олега вновь упал Эйфелев велосипед.
– Ну, ничего.
– Да ничего.
Саша поманил Олега к дверному глазку. В потусторонней мути ничего было не разглядеть.
Саша фаталистически отпер дверь.
Олег грозно поводил хромированным стволом «Беретты» по заплеванным пролётам лестницы, но никакой цели там не обнаружил. Войны не случилось.
Дискуссанты по-старому расположились за столом.
– А знаешь, Олег, что будет, если сжать текст?
– Метафора.
– Правильно. А если сжать метафору?
– Сжатая метафора.
– Междометие. А если и его сжать?
– Ну?
– Тишина.
– ?
– Четырем состояниям вещества, очевидно, соответствуют четыре состояния информации: газ – звук, жидкое – текст, твердое – метафора, плазма – тишина.
– Любопытная… метафора.
– И знаешь, по-моему, Бунин открыл тишину и… пустоту задолго до тишины Кейджа… И дыр Мура… Ведь «Дыхание» – это, в общем-то, даже и не текст. В нем главное – финальная точка. Знак тишины
Продолжение следует...
Полный текст романа-головоломки "мечтатель_солдат_бунтарь" в электронном и бумажном форматах вы найдете по адресу:
https://ridero.ru/books/mechtatel_soldat_buntar/
или через раздел "Ссылки на другие ресурсы" на главной странице моего аккаунта здесь, на "Прозе.ру"