После услышанной новости о том, что Антонина выходит замуж за Ивана, Ольга пребывала в не свойственном её деятельной и жизнелюбивой натуре подавленном состоянии духа. Предчувствие чего-то не позволяло оставаться долгое время на одном месте. На работе всё больше и больше раздражали покупатели, даже те, которые молча, при самом минимальном количестве употреблённых слов, просто совершали покупки и уходили, а уж говорливые просто выводили из себя… порой вынуждая даже на необоснованную и непозволительную грубость… Но, что делать, если у неё совсем не осталось сил выслушивать какой-то очередной бред явно сбрендившей доброжелательницы или сальные намёки проезжающих мимо Омутов жеребцов-мачо, не упускающих момента «сделать это по-быстрому», будучи неизменно уверенными в том, что здесь им не откажут.
А дома… Дома душила, жрала поедом тишина. Та самая тишина, которой она прежде наслаждалась, которую обожала и считала для себя единственно приемлемой средой комфортного обитания. Именно из нежелания потерять вот эту возможность оставаться в полном одиночестве хотя бы какую-то часть суток она и не выходила повторно замуж, обжегшись однажды на отношениях с мужчиной, пусть и не подобных тем, что выпали на долю Антонины, но всё же и не менее болезненных, потому как любому из нас, живущих, своя болячка ощутима гораздо острее, нежели ещё чья-либо, даже состоящего с нами в кровном родстве.
Наученная горьким опытом, она десятой стороной обегала очередного претендента если вдруг всплывал на поверхность тот факт, что он из многодетной семьи! Почему? А потому, что первый её избранник как раз и имел нескольких братьев, а что ещё гораздо страшнее, как оказалось, сестёр. Совсем не случайно древние сложили поговорку: «Лучше восемь деверей, чем одна золовка!» Вот уж в чём ей пришлось убедиться, как мало кому из собственного окружения... И ладно бы когда бы они между собой жили в ладу да согласии - куда там! Кто в лес, как говорится, кто по дрова при несомненном авторитете матушки, да и то лишь в том случае, когда на данный момент это сулило хоть какое-то превосходство над остальными членами «муравейника».
В семье Станислава старшей была именно сестра… Ох, и попила же она кровушки из юной, доверчивой Оленьки, которая выросла единственным чадом, залюбленной и обласканной всевозможными тётушками да бабушками, ни единого раза не услыхав бранного слова в свой адрес. И хотя отца своего не помнила совсем (он погиб в автокатастрофе, когда дочке исполнилось четыре года), а мама почти постоянно болела (последствия той же аварии), девочка никогда ни в чём не нуждалась и не оставалась без присмотра. Блестяще закончила школу и даже поступила в институт, но… Ах, эта первая любовь! Что она с нами беспомощными перед её вечным зовом не вытворяет… Стас тогда только что вернулся из армии. Красавец-морячок. Тельняшечка, брючата-клёш, бескозырка на самом затылке (и как только она там держалась, не падала – уму непостижимо!), улыбка… Как было не пропасть? И она, конечно же, очень быстро подпала под его чары… Свадьба… Её родня выложилась по полной: приданое, наряд невесты, подарки будущим родственникам, ресторан… А его? А что с них было взять-то? Голь перекатная… Но на торжество, а потом и за стол, явились все с чадами, так сказать, и домочадцами… Мама шептала:
- Олечка, девочка моя! Да куда ж ты суёшь свою головушку-то? Да, разве ж я для такой доли тебя растила? Посмотри ты на них - ведь это же орда, оголтелая и бесцеремонная... Опомнись, пока ещё не поздно…
Но - куда там? Кто из невест не перешагивал через этот порог неприятия одной стороны другою? Но мало тех, кто, слушая, слышал и послушался… Да и те потом порой до самой смерти жалели, что поступили не по своей воле-желанию, а по подсказке со стороны… Особенно, конечно, те из них, у кого потом не всё в жизни сложилось гладко… Вот и Ольга сделала так, как считала на тот момент единственно правильным для себя: вышла всё-таки замуж, отметая всё, что тому противилось.
Трудности начались почти сразу, едва она переступила порог свёкров. Почему-то те неожиданно для понимания Ольги решили, что всё принесённое ею в качестве приданого для своей семьи, лично для себя (бельё, как постельное, так и нательное, блузки, халатики, полотенца…) отныне является общим имуществом их многочисленной семьи. А потому любой из них без зазрения совести и без особого на то позволения мог воспользоваться тем, что ему понравилось или подошло по размеру. Когда она первый раз увидела свой халат на одной из золовок, то просто обалдела если не сказать больше… На вопрос почему та взяла без спроса чужую вещь, свекровь немедленно закатила такой скандал, что мама не горюй…
- Тебе, что, жалко, что ли? – кричала она, брызгая во все стороны слюной – Мы тебе сына своего отдали, а ты вместо благодарности дешёвой тряпки для его сестры пожалела?
Захлебнувшись слезами обиды, Оля тогда просто спряталась в отведённый им с мужем закуток, отгороженный в общей комнате-зале ситцевыми занавесками, вместивший в себя лишь кровать да шкаф для одежды. Возразить, сказать в собственное оправдание что-то резкое, как того заслуживала сама ситуация, в тот момент она не посмела, но, вытащив Стаса вечером на прогулку, пересказала всё, опустив слова оскорблений в свой адрес, а их было столько и такого качества, что повторить язык не поворачивался. И – что? А ничего! Мама – это святое! Любое произнесённое ею слово – руководство к действию, приказ, который, как всем известно, даже тем, кто никогда не служил в армии, не обсуждается, а исполняется!
- Оленька, солнышко моё! Что за повод к возмущению? Тебе, что, на самом деле жалко стало этой несчастной тряпки, что ли? Да тебе их столько напихали, век не износить! А Надюшке (сестре) он так к лицу, не то, что тебе! Прости, но ты в нём, как г-но под лопухом…
Вот так прямо и влепил… И вот тогда Ольга поняла, что в случае чего, от мужа помощи или защиты ждать не имело смысла. На первом месте для него будет всегда его родня - мать, братья, сёстры и их проблемы, а она... Её номер одиннадцатый, как говорится... Жён будет много (со слов свекрови), а родова есть родова... Незаметно для членов Стасовой «оравы» (так, и только так она стала называть свою новую семью) вернула домой всё более-менее дорогое по стоимости или по собственному к нему отношению - прежде всего, подаренное на свадьбу её близкими золото, кофточки, платья, комплекты постельного белья, шубу, оставив лишь самый необходимый минимум. Безусловно, в заметно опустевшем шкафу в её отсутствие рылись, но вслух никто и слова не произнёс, однако отношение к ней после столь явного демарша, и без того натянуто-прохладное после первых стычек, резко и заметно ухудшилось. Когда Стаса не было рядом, грубили открыто, при нём просто высмеивали любоё произнесённое ею слово или действо. А она к тому времени уже носила под сердцем плод наивной своей любви… Ни жалости, ни сострадания… А токсикоз выматывал все девять месяцев, почти девять, так как роды, начавшись за две недели до озвученного врачами срока, завершились трагедией – их сын, обмотавшись пуповиной, едва родившись, умер… И вновь ни слова поддержки, понимания:
- Бог дал, Бог взял! - сказала свекровь, а муж... Что муж? А - ничего...
- Родим ещё, не горевай! В той деревне этого добра много!
После похорон малыша, Ольга сразу же вернулась в свой дом, обосновав свой поступок тем, что маме просто необходим был уход и никто, кроме неё, осуществить его не мог, что было, конечно же, не совсем так! Да, маме заметно стало хуже, что, безусловно, было очень плохо, но вся родня без исключения, и прежде всего мамина родная сестра-близнец, никогда бы и не при каких обстоятельствах не отказали в помощи, но для Ольги сама возможность вырваться из того ада, в который погрузила её собственная безрассудность и опрометчивость, показалась чуть ли не провидением Небес! Стас приходил, умолял вернуться, грозил, устраивал скандалы, плакал, даже стоял на коленях, но она, как отрезала, правда в конце концов немного сжалилась и дала ему ещё один шанс:
- Ищи квартиру если не хочешь жить здесь! К твоим я больше никогда и ни за что…
Нашёл... Пробовали жить отдельно… Но и там… Разве семья оставила их в покое? Ага, щас-с-с... Ежедневно (ну, или почти...) кому-то из них срочно, вот просто до зарезу, требовалась его помощь. Всё чаще и чаще он ночевал вне дома, оставляя её одну… Надоело, и теперь уже она окончательно и бесповоротно возвратилась домой. Где-то через год или чуть больше он объявил, что встретил и полюбил другую и потребовал развод. Согласилась легко, даже не раздумывая. Но с тех пор даже просто мысль о замужестве приводила если и не в ужас, то в нервное возбуждение точно. Да, она любила мужчин, да, ей нравилось их внимание, комплименты, сувениры, т.е. всё то, что непеременно присутствует в самом начале знакомства, не прочь была и на чуть большее, на интим, но далеко не с каждым и только не на своей территории, при соблюдении строжайших мер предосторожности: ни беременеть, ни, тем более, рожать в её планы не входило вообще, совсем и никогда! А потому она честно и вполне искренне посылала подзуживающих, настраивающих её против Антонины, куда подальше, порой открытым текстом… Да, Ванечка ей очень и очень понравился, может быть, куда больше остальных его предшественников. А кто бы не возбудился, случись рядом такой красавЕц? Пожалуй, лишь те, кому без пятнадцати сто, да и то не факт… Но при этом он как был, так и оставался свободным в своём выборе, впрочем, как и она сама! Удалось Тоньке захомутать хлопца? И хай им щасливится, как любит приговаривать одна из её тётушек, всю жизнь с молоду прожившая на Украине.
- Но, зачем же так? – размышляла Ольга в тишине безмолвных ночей – Зачем же тайком, втихушку? Ведь Тонечка знала моё к нему отношение… Да я бы только порадовалась что с нею рядом будет надёжный человек! Мне всегда казалось, что она другая, не такая, как все, а она... Лицемерка…
Собственно говоря, махнуть бы рукой да и успокоиться… Ан, нет, не получалось почему-то… Сроду не любившая мотаться по городам да весям (даже по соседним дворам), всегда считавшая саму себя домоседкой, Ольга теперь, наоборот, каждую свободную минуту садилась в автобус и уезжала в город, возвращаясь обратно последним рейсом, а то и на такси. Бродила по улицам, сидела в кафешках или залах кинотеатров, на лавочках тенистого, словно зачарованного, парка, где однажды и произошло знакомство, начавшееся вполне банально, а завершившееся настолько трагично, как вряд ли возможно представить.
Это случилось в один из её выходных. Антонине, похоже, и самой было весьма некомфортно находиться с нею одновременно в магазине, а потому она ввела новое правило в рабочий график: стала предоставлять в обязательном порядке ей, Ольге, два, а то и три свободных дня в неделю. В другое (прежнее) время Ольга скорее всего воспротивилась бы данному решению своего работодателя, поскольку выходные не оплачивались, но не теперь…
С самого утра стало понятно, что наступивший день обещает быть солнечным, располагающим к прогулке. И потому уже где-то в районе обеда Ольга была в городе, сидела на однажды облюбованной скамеечке в парке на берегу рукотворного водоёма. Захваченный из дома роман читался кое-как, через строчку – она с большим интересом наблюдала за парой великолепных птиц, чёрных лебедей, которые с поразительной синхронностью в движениях пересекали в разных направлениях совсем не большую по размерам водную акваторию, явно наслаждаясь обществом друг друга. Лавочка стояла как бы в полутени под широко раскинувшим ветви огромным ясенем, чрез кружевной ажур листьев которого солнечные лучи, растеряв по «дороге» свой неистовый жар, прикасались к лицу женщины с какой-то непередаваемой словами нежностью и аккуратной деликатностью, заботой даже, словно утешая и настраивая на вполне мажорный лад неизвестно с чего трепещущие её нервы…
- Мадам, вы не позволите присесть с вами рядом? - внезапно раздался приятный густой баритон…