Все коты бабы Клавы именовались Мурзиками. Когда-то она при наречении новых котят чередовала Мурзиков с Васьками. Однако после одного конфуза с соседом дядей Васей (и во избежание сплетен) все коты бабы Клавы стали исключительно Мурзиками.
Случалось, что в иное лето по её двору гуляло до пяти усатых тёзок. Но блондин, появившийся в хозяйстве бабы Клавы два года назад, был всем Мурзикам Мурзик. Он сочетал в себе все лучшие кошачьи качества. Был в меру ласков к хозяйке. Никогда не позволял своим инстинктам взять верх над воспитанностью. Его (не то, что героя крыловской басни) можно было смело оставить на кухне с готовящейся или уже готовой и стоящей на столе снедью. Мурзик кушал лишь то, что лежало в его мисочке. На стол запрыгивал только в том случае, если туда раньше вскарабкивалась мышь.
Мышей кот терпеть не мог.
Белоснежный Мурзик Мурзиков сочетал потешную мимимишность своего облика с доблестью и мужеством настоящего воина. Мыши, эти мастера кухонных интриг, сразу почувствовали, что спуску им не будет. Слезливая мелодрама закончилась – начался кровавый боевик. Потеряв десятка два своих товарищей, грызуны упаковали чемоданы и переселились в соседние домовладения. По большей части к тому же дяде Васе.
Было у Мурзика ещё одно качество, которое не только возвышало его над всеми другими представителями семейства кошачьих, но и приближало его к человеческому роду. Мурзик ходил в храм. Не просто ходил. Он любил ходить в церковь. Как-то по своей кошачьей привычке увязался за бабой Клавой, когда та в воскресный день пошла на службу. Затем стал бывать в храме чаще и дольше своей хозяйки.
Услышит призывный звон кислородного баллона с остова колокольни и, бросив все кошачьи дела, семенит по тропинке к храму. В само здание храма он тактично не заходил, чтобы не смущать других прихожан и не отвлекать их от молитвы. Довольствовался пребыванием в церковной ограде.
Отец Михаил мышей не ловил. Не умел. Да и, стыдно признаться, боялся этих маленьких зверушек. Его обескураживала их наглость. Услышав шуршание в углу алтаря, настоятель сжимался в комок, бледнел и подавал возгласы, заикаясь. А увидев крохотную мышку, деловито пробегающую по полу, готов был с визгом вскочить на табурет.
Иногда и вскакивал. От визга, правда, героически воздерживался, подавляя его в себе. Но возглас в такие моменты не мог подать никакой. Даже заикающийся.
На клиросе вновь полагали, что не расслышали батюшку, и вновь поднимали тему покупки микрофона и колонок.
Мыши ощущали себя коренными жителями храма. Всех остальных, включая настоятеля, они считали «понаехавшими». Ведь и деды современных обитателей церковного подполья, и прадеды их прадедов жили под этим храмом.
Немало способствовало росту мышиного населения под его сводами превращение храма в зернохранилище. Вот было золотое время для грызунов! И когда церковь превратили в колхозную пилораму, здесь было чем поживиться.
В левом углу загаженного алтаря, где когда-то находился жертвенник, стоял грубо сколоченный стол. За ним изредка играли в карты и домино; чаще – выпивали и закусывали. Недоеденная закуска доставалась мышам. Спиртного мышам не доставалось.
Работники пилорамы (с ведома начальства) безбожно пропивали лучшие доски и бруски. Потому завсегда бывали весёлые и беззаботные, если не лежали среди отходов производства, как дрова.
Их было трое. Одного прозывали Папой Карло. Прозвища других никак не были связаны с профессией и не остались в истории. Но Папа Карло попал в историю не только из-за своего запоминающегося прозвища. Два его товарища в подпитии добрели, а Карло сатанел. Он и в редкие минуты трезвости обильно пересыпал свою речь матерной бранью. В пьяном же состоянии из нормативной лексики в его фразах оставались только предлоги.
Ему никогда и ни за какие свои поступки не бывало стыдно. Начнут на другой день рассказывать Карло, что он вчера в пьяном угаре творил, а он только смеётся да деланно удивляется. Никакого раскаяния или сожаления! Впустил Карло ещё в юности злинку в своё сердце. Она глубокие корни пустила. Напиталась страстями, окрепла, внутри всё выжгла, наружу запросилась. Каких только грехов не было на душе Николая? (Это имя Карло получил в крещении, которое принял в блаженном младенчестве).
Не сохранил Коля чистоту души. И врал Карло не раз. Врал самым близким людям. И близкие от него отдалились. И крал Карло многократно не только у государства. У друзей лучших крал. И не стало у него друзей. Жил Карло в своё удовольствие. И семью завёл для личного удовольствия. А оказалось, что семейная жизнь не только из удовольствий состоит. К великим жертвам и даже к мелким уступкам он был не готов. И распалась его семья. Хоть и прозывали Карло Папой, двоих своих детей он не видел много лет. И не вспоминал о них.
Будь Карло котом и заведись он у бабы Клавы, она ни за что не удостоила бы его великого звания Мурзика. Мурлом бы звала.
Колхозное начальство не то, чтобы уважало или ценило Карло как работника. Оно попросту использовало его для некоторых нечистых дел, от которых другие колхозники отказывались наотрез. Самым грязным поручением, за которое с горячечным усердием принялся осатаневший Карло, стало разрушение колокольни.
Смертный приговор ей выписали ещё при Хрущёве, но руки дошли до исполнения только при Брежневе. Спустилось сверху на областной уровень распоряжение: лишить церковного вида здания закрытых храмов. Сначала расправлялись с теми, что вдоль главных дорожных магистралей глаза атеистам кололи своими куполами. Особое внимание уделили трассе «Москва – Симферополь». По ней вожди партии на юг отдыхать ездили, если погода была нелётная.
Колокольню закрытой Пятницкой церкви во Мценске использовали в качестве городской водонапорной башни, установив в ней вместительный бак. Сам храм стал складом. Запущенная церковь производила на неверующих «неприятное впечатление своим неприглядным видом» (по их собственному признанию). Решили её подвергнуть переделке.
Смоленскую церковь в центре Орла отдали хлебозаводу. Советские пекари быстро освоились в интерьере храма, а экстерьер ещё долго сохранял столь ненавистный безбожникам «церковный вид». И гости Орла, любуясь красотами города, порой вздрагивали и переходили на другую сторону улицы, когда храм начинал урчать, вибрировать и стонать от разбушевавшихся тестомесок.
А вот засыпанный колхозным зерном храм в селе Спасское-Лутовиново (бывшее поместье писателя Тургенева) власти приказали отремонтировать. Чтобы было чего показывать иностранцам, приезжающим почтить память классика.
Кот Мурзик не достиг уровня славы автора «Муму», потому иностранцы большого интереса к его малой родине – селу Большие Могилки – не проявляли.
Путешественники из столицы в Крым тоже не желали делать крюк в двести километров, чтобы полюбоваться красотами сёл, входящих теперь в состав прихода отца Михаила. И напрасно.
Храм в Больших Могилках был настоящим шедевром церковной архитектуры. Епархиальный архитектор, оттолкнувшись от предложенных Синодом образцов, обогатил типовой проект множеством самобытных элементов. Особенно удалась зодчему колокольня, устремлённая в небеса. Даже лишённая колоколов она одним своим видом призывала колхозников оторваться от земли и вспомнить о небе.
Её-то и велено было разобрать в первую очередь. А главным разорителем назначили Карло. Главным и единственным. Кирпич, который предполагалось добыть при разрушении колокольни, заранее был поделён между колхозом и сельсоветом. Колхоз собирался строить новую баню для крестьян. Сельсовет обещал школьникам тир.
Карло старался от души. Выбивал кирпичи и зубилом, и ломиком, и кувалдой, превращая ожидаемый стройматериал в красную пыль. Кирпича, пригодного к повторному использованию, набралась маленькая кучка. Меж тем Карло уже спустился до второго этажа. В конце каждого рабочего дня его щедро угощали самогоном. Самогон к началу дня он находил где-то сам.
Пожилые женщины Больших Могилок, глядя на работу бесшабашного односельчанина, кивали головами и вздыхали: «Эх, Коля-Коля, добром это не кончится». И было непонятно: они осуждают беспробудное пьянство Карло или его работу.
И вот, когда оставалось, снести последний, нижний ярус, Николай устроил в рабочий полдень концерт без заявок. Разделся донага, вывалялся в красной кирпичной пыли, став почему-то от неё чёрным, и давай плясать на открытой площадке полуразрушенной колокольни. Исполнив очередной танцевальный номер под аккомпанемент ритмизированной матершины, Карло безмолвно застывал в кривой позе, неизменно выставляя в небеса кукиш.
Так с вытянутым кукишем его и доставили к районному психиатру.
После больницы на колокольню Карло не пустили. И из пильщиков его перевели в чернорабочие. Но он часто посещал место своей прошлой работы до тех пор, пока пилой не отрезал большой палец правой руки. Излишне добавлять, что был он в момент несчастного случая нетрезв.
И вновь Карло попал в больницу. На этот раз не в психиатрический стационар, а в отделение хирургии. От раны, которую вовремя не обработали, пошло заражение. Пришлось ампутировать руку до предплечья.
Наркоз проспиртованного пациента не брал. Боли он испытывал адские. Но и страдания больного, и старания хирурга были напрасны. Карло скончался.
Разрушение храма остановилось, поскольку преемника бесстыжему матершиннику не нашли. В конторе колхоза подсчитали, что добытого церковного кирпича хватит лишь на маленький туалет. Его и решили сложить за клубом. Но не отыскали сговорчивого каменщика.
Так кучка битого кирпича заросла бурьяном. Баню колхоз построил из другого материала. Школа осталась без тира.
Новый настоятель не мог быть свидетелем этих печальных событий. Он родился, когда большемогильский Герострат уже снискал себе постыдную кончину.
Над обломком колокольни один из предшественников отца Михаила соорудил нечто, вроде церковной крыши. Мурзик, когда из поля его зрения надолго пропадали мыши, простодушно принимал это сооружение за скворечник и не прочь был познакомиться с его обитателями. Кота останавливала мысль, что жильцы скворечника могли иметь какое-то отношение к клиру. А единоверцев есть «не есть хорошо». Это каждый кот знает. (Мысль, что верующими могут быть и некоторые мыши, никогда не приходила в кошачью голову).
Отец Михаил сегодня полслужбы заикался. Возня под щелястым полом церкви будоражила его воображение, не позволяя сосредоточиться на словах молитвы. Казалось, что под храмом справлял новоселье табор более грозных грызунов – крыс. Тут уж из двух зол лучше мышки-глупышки, чем хитроумные и агрессивные крысы.
Только при пении «Символа веры» священник взял себя в руки, голос его окреп, и помыслы о нашествии грызунов отступили. Ну, а уж после Причастия мир и покой окончательно вернулись в его душу. Даже заметив высунувшуюся из отверстия в плинтусе мордочку мышонка, повернувшего нос в сторону тазика с просфорками, отец Михаил не завизжал, не вспрыгнул на табурет, а шутливо и без всякого заикания сказал жителю церковного подполья: «Даже не думай!». Тот понял, что с ним не шутят и мгновенно исчез.
Пока батюшка со страхом и трепетом молился, Мурзик не сидел, сложа лапы. Он нашёл себе послушание - трудился под полом храма, куда проник через отверстие для вентиляции. Это его поползновения заставляли отца Михаила трепетать вначале богослужения. К середине службы мыши уже хорошо понимали, что не они полные хозяева храмового здания. Наглости у них значительно поубавилось. Да и число самих грызунов существенно уменьшилось. Хотя Мурзику вполне хватало объедков со стола бабы Клавы, положение обязывало. Периодически кот сам для себя устраивал аттестацию, результаты которой добровольно демонстрировал хозяйке, принося к её крыльцу военные трофеи в виде бездыханных мышек. Мол, есть ещё порох в пороховницах. Не утеряна кошачья сноровка. Вот и на территории храма Мурзик очередной раз подтвердил свою квалификацию.
Отец Михаил, конечно, не был его хозяином, но определённые родственные чувства Мурзик к настоятелю испытывал. И мог бы даже назвать его отцом. С родным отцом у кота отношения не сложились, поскольку тот гулял сам по себе. А отец Михаил живёт для всего села. Всегда радостный. Готов любого выслушать. Спешит причащать и соборовать в любое время суток. Как такого не уважать? Кот чувствовал, что и он сам небезразличен священнику.
Иначе как понимать угощение кусочком колбаски в первый день Успенского поста? Колбаса была так себе. Но не в ней суть. Важен знак внимания. Мурзик помнил добро и умел быть благодарным. Когда отец Михаил вышел из храма и заворожено замер на паперти, любуясь красками уходящего лета, кот тактично потёрся о подрясник батюшки.
Идиллическая картина: белая шубка кота с гордо поднятым хвостом и черный подрясник священника, слегка колыхающийся на тёплом августовском ветерке.
Так и оставим их, мой дорогой читатель.
Батюшка ещё не сделал два шага вперёд и не увидел у себя под ногами серый шерстяной коврик, аккуратно выложенный Мурзиком из бездыханных мышек, пойманных им под полом храма.
Сентябрь 2019г.
Священник Владимир Русин