На заставке В. Кандинский. Импровизация.
ДВА ГОЛОСА ВО ВСЕЛЕННОЙ.
1. СИНЕГЛАЗЫЙ МАЛЬЧИК.
Трамвай скатывается с моста Петра Великого. В советское время мост назывался Большеохтинским. Мне нужно к маме в больницу «для блокадников». А глаза невольно поднимаются на дом, когда-то так меня манивший, на окна квартиры, где я пропадала когда-то. Осталось только это слово - КОГДА-ТО. Трамвай на новых бесшумных рельсах уже не погромыхивает, а плавно скользит и почти бесшумно открывает и закрывает двери. На Новгородской у меня пересадка.
Перехожу Тульскую улицу. От асфальта, от каменных фасадов разливается тепло, накопленное за день. А кусты сирени обволакивают ароматом молодости. И Мнемозина в моей голове начинает стрекотать своим старым аппаратом, показывая кадры давно позабытой июньской ночи моей юности.
***
В белые ночи солнце в половине четвёртого уже довольно высоко. Да это уже утро. Ах, как оно ослепительно солнечно на Неве. Именно ослепительно. Потому что солнце светит в стекла фасадов дворцов не вскользь, как днём, а прямо в упор и зеркалами отсвечивают на нас - столько солнц сразу!!! Вода в Неве поглотила золотое небо и светит этим отражением. Взявшись за руки мы бродим по набережным. Ноги уже заплетаются. У Летнего сада сворачиваем и идём по Фонтанке до Пестеля. В голову не приходит отдохнуть на какой-нибудь скамейке. Или их нет на нашем пути? Какие громкие шаги. Отчего такой звук ночью? Да и ночь ли это? Заплетаются не только ноги, но и языки. Говорить уже сил нет. Пустынно. Около Невы ещё можно было встретить гулён, вроде нас, а на улицах никого. Тишина, гулкая тишина и гулкое эхо наших шагов. И ни одной машины. Тени от домов невероятно длинные, неестественные. Фантастический город. Фантастической Необыкновенной красоты.
-Эй люди! Как вы можете спать в ТАКИЕ ночи!!!
Мы идём прямо по середине Литейного проспекта. Из переулка выезжает поливальная машина, мы отскакиваем, но водитель уже остановился и выключил душ.
– Подвезти?
- Нам на Новгородскую, или Суворовский.
- К Смольному поедете?
Нам подходит, дальше дотопаем сами. И мы едем на ступеньке. Брызги конечно долетают до нас. Вот это приключение! Я спряталась в кольце твоих рук. Страшно весело! Мир распахивает свои объятия и я падаю в них хохоча!
***
... Какой странный сегодня вечер. Мамочке намного лучше. Это вносит некоторое успокоение в мою растревоженную душу. А я наконец-то добралась до домашнего компьютера.
Что-то захотелось послушать Карманова. Его музыка нетрадиционна и разрывает шаблоны классики. Но она мне так нравится. Недавно на концерте в Филармонии случился эпизод.
В перерыве ко мне обратились две моих приятельницы
– Ну как Вам молодой композитор?
А я была в таком восторге, что тут же принялась говорить о новаторской музыке, о её достоинствах. Потом остановилась. И пришлось дать пояснения. Что :
Во-первых, музыку я чаще всего ВИЖУ. Иногда рекой, морем, водопадами, в общем пейзажами. Иногда кинообразами.
Во-вторых - цветом , чаще всего цветными пятнами-сполохами.
Иногда запахами, такими тонкими ощущениями, как будто после дождя в лесу или в парке, такой физиологией, что я даже чувствую боль каких-то своих органов. Иногда просто дыханием, это когда ничего не вижу, а только слышу чувства.
Вот и сегодня – Баха увидела не закрывая глаз. Внутренним зрением. По зелёному фону бегали гимнастки в белых купальниках и работали с красным и розовыми лентами. Ленты извивались в такт музыке. Иногда и не в такт.
Потом исполнялся «Дважды двойной концерт» Павла Карманова. Сначала перед глазами появился тёмно-синий цвет, что-то космическое и фантастическое. Как будто на Земле, но не в нашей реальности. Может быть на другой планете? И в этом тёмно-синем сюзюлевые сполохи. Такие... серо-сине-зелёные. Много подростков. И какие-то фэнтезийные замки. Вот как кино про Хогвартс. Хотя не любою Гарри Поттера и читать не смогла. Наверно просто поздно? Но краем глаза углядела, когда внуки смотрели.
В общем, такое огромное количество действующих лиц и все что-то делают, а я раскрыв глаза на скрипки, флейты, фортепьяно, вижу не инструменты и их исполнителей, а эти синие сумерки. Богов.
Пока я с восторгом упивалась своими эмоциями к дамам подошёл их знакомый старичок. Они и его спросили :" КАК?" Его вердикт был краток.
-Вот у меня дома ведро помойное и смотрю я на него – а там куча блестящих бумажек и коробок для лекарств. Надо бы выкинуть этот МУСОР.
Повезло, что он не слышал моих восторгов, иначе, как человек воспитанный, он не смог бы так резко и честно высказаться.
Всё конечно хорошо. Во втором отделении снова был Бах. Но картинки пропали, уже слушала просто ноты. Не было полёта эмоций. А жаль, что сбили с волны. И стало больно, что мои восторги были превращены в использованные кем-то фантики. Какие мы все разные!
***
Я включаю колонки компьютера..
Музыка расцветает фейерверком разноцветных огоньков и осыпается картинками прошлого.
Где ты, синеглазый мальчик моей юности? Не написать ли тебе письмо? Интернет это такое искушение для бывших девочек. Нет. Нет, не напишу.
Что-то останавливает.
Не люблю я эти «как ты, что ты?». Возможно это интересно через десять, двадцать лет. А сейчас? Нужны ли мне эти знания, что они мне прибавят? Вот разобраться в себе, это пожалуй мысль.( Для этого искать и писать тебе не требуется.) А если я напишу тебе, а отправлю себе? Вариант? Что ж, попробую.
***
Здравствуй, синеглазый мальчик. Я никогда не писала тебе писем. Я тебе писала песни. Помнишь? Я даже пела тебе их. А ты думал, что они посвящены другому. Как же ты мог так думать? Не я обратила на тебя внимание, не я. Ты ведь сам выбрал меня. Надеялся на очередную жертву твоих глаз, да?
Не я манила,- плащ мой летел
Вихрем за мной - мой огненный друг!
Ты сам вступить захотел
В мой очарованный круг! *
Была ли так уж сильно влюблена? Не помню.
А что помню? Что же меня так к тебе привлекло? Кроме твоих огромных синих глаз? О! Ты умел слушать. Мне было так интересно общаться с таким прекрасным собеседником. А ещё...
Я вспомнила! Как сладко ты целовался. До тебя я даже представить себе не могла, что поцелуи могут быть сладкими как мёд, вкусными, как варенье из крыжовника, горячими и жгучими, как восточные приправы. Но всё же больше всего именно сладкими. Но ты так редко… ко мне приближался.
У меня летом отпуск, как почти у всех педагогов-дошкольников. А у тебя преддипломная практика в газете. Командировки. Время белых ночей так коротко. Только лето после их проводов не заканчивается.
Сколько же ты спел своих песен мне? А я не помню ни одной. Уже давно не помню.
Я никогда не спрашивала тебя про погибших родителей. Боялась, что тебе будет больно. А может быть надо было спросить? Я боялась, что начну тебя жалеть, а тебе это не понравится. А может наоборот, именно сочувствия тебе не хватало? Не знаю. Это было так давно. Что теперь об этом...
Мы не были подростками, но мы оба были подранками. Ты – в 15 лет оставшийся без родителей и я, практически не помнящая своего отца. Всю свою небольшую жизнь прожившая среди женщин. Прабабушка с дочкой, сестрой моей бабушки, в одной комнате, в другой, смежной с ней, – я с мамой и бабушкой. В этом послевоенном женском царстве с бесконечными кружевами, вышивками, ришелье и мулине, я мечтала о папе, о мужчине. И безумно хотела замуж. Чтобы у меня был настоящий мужчина, отец моим детям. То, что у меня будут дети и не меньше двух, я не сомневалась. Так мне хотелось вырваться из цепких женских, контролирующих всё, объятий. И свить своё собственное, без рюшечек-завитушечек, отдельное гнездо
Как я ОБОЖАЛА твою библиотеку. И тот уютный мягкий диван, в котором я с книгой в руках погружалась в иные миры. Свет только от торшера. Из лепной розетки на потолке торчал крюк, говоривший, что когда-то здесь висела люстра. Странная это была квартира.
Библиотека со старым роялем Bechstein и чёрным кожаным диваном занимала самую большую 25-метровую комнату. Комната с минимумом мебели старшего брата (сдававшаяся кому то из сокурсников) и твоя аскетичная комната, в которой лежал только тонкий ватный матрас на полу. Огромная кухня с большим тяжёлым столом и стульями с резными спинками. Высокий, явно антикварный, буфет тёмного дерева с башенками, колонками, гроздьями плодов, цветов и листьев, с цветным витражом посередине занимал почти всю стену. В квартире не было фотографий. Впрочем нет, была одна. В твоей голой спартанской комнате. На стене висел портрет коллеги-журналистки Наташки. Бумага столь большого размера не продавалась и даже в фотоателье их не печатали. Если перевести на современный язык – чёрно-белый постер. Ты с гордостью мне заявил, что был в неё влюблён. Качественная фотография. Красивой блондинки. Я не спорила. Я совсем другая.
Когда мы познакомились, ты предупредил, что книги домой не выдаются. Читать можно только в комнате. И к роялю не подходить. Таковы условия. Ну что ж, возможно это правильное решение – таким образом сберечь библиотеку.
А ещё у тебя был телефон. Домашний! По тем временам роскошь. И у этого аппарата был многометровый, вечно запутывающийся, шнур, чтобы носить телефон из кухни в комнаты и библиотеку. Синеглазый мальчик. Почему я играла роль недоступной эмансипе? Почему скрывала, что хочу обыкновенного тепла, семьи, того самого женского счастья?
Маски. Роли. Господи, какая я глупая. Телефонные игры по ночам. Ну как, как ты не узнал меня? Даже если я меняла голос, как бы я не играла другую девчонку, почему ты не узнал меня? Или трудно додуматься, что у подруги в квартире тоже может быть есть телефон и я могу остаться ночевать у неё? Или ты решил, что я на такие глупости не способна? Или я так искусно играла? Я так никогда и не призналась тебе в этом. Стыдно было до ужаса. Что могу вот так придуриваться и хулиганить. Слушать, как ты описываешь себя настоящего, общаешься не скрывая, кто ты на самом деле. А самой выступать в роли...
ВОТ! Играла роль дурочки и юной ветреницы. Блондинки. Возможно потому, что мы никогда не говорили на простые темы? Что же мы всё время умничали-то с тобой. Неужели кроме проблем неоплатоников и философских парадоксов не было тем попроще? Неужели только это и занимало нас? Да, интересно. Но так хотелось побыть легкомысленной, без всех этих знаний античных философов, что так волновали меня в ту пору. Неужели действительно так волновали? Какая разница, почему быстроногий Ахиллес не догонит черепаху.
До сих пор не могу понять умом бесконечность малого. Бесконечность большого могу, а малого нет. Всё мне кажется, что вот, вот самая маленькая наночтототам дальше уже не может делиться и вдруг она проваливается в чёрную дыру и превращается, превращается в бесконечно большое.
Похоже на ленту Мёбиуса в каком-то смысле.
А лента Мёбиуса для меня это цикл бабочки. Вот Красавица летает , украшает мир своим явлением, вот созрела для любви, спарилась, отложила яички, вот из яичка гусеница, вот она уже куколка, а в коконе гусеничка растворяется в суп, до хромосом и превращается снова в бабочку. Фантастика? Да. Так о чём это я, синеокий мой? А о том.
О том, что хочется потрепаться про кино, вино и всякую фигнюшку. Наконец, про джаз. Надо же. Ведь были времена, когда русские рокмузыканты ещё не родились. Джаз. Что постыдного в том, что я люблю джаз, имея классическое музыкальное образование? Ах, ну да, вспомнила плакат того времени « Сегодня слушает он джаз, а завтра Родину продаст!» Да...
***
И было лето, и ромашки
И по-над озером туман
И было странно, непонятно,
Тревожно-нежно по утрам.
Я атеистка. Для меня Бог – это Господин Случай. Что же случилось тогда, в ТОТ вечер? Что?
Я читала. Ты ушёл за сигаретами, а я, отложив книгу, вдруг села за рояль, откинула крышку и коснулась пожелтевших клавишей. Гайдн. Звуки сами собой полились из под пальцев. Почему ты не разрешал играть на рояле? Там западала всего одна клавиша. А звук был хорош. Теплый, мягкий. Густой. Я играла... Ты распахнул дверь на самых последних аккордах
-Никогда!!! Слышишь, НИКОГДА не трогай рояль.
Больше. Не. Играй. Никогда.
Глаза твои стали чёрными. Честно сказать, я тогда очень испугалась. Почернело синее море. Неужели тебе жалко было инструмента и ты боялся что я его испорчу? (Ха-ха - два раза, как говорят мои дети. Нет, вовсе не ха-ха. И ни разу.) Скорее всего это было связано с чем то другим. Мне кажется ты просто не хотел чтобы кто-то вообще прикасался к инструменту. Возможно я коснулась тогда чего-то слишком запретного, запредельного?
...Как я хотела сказать тебе ДА. А ты, ты через день после случившегося, после жарких поцелуев, когда мои ноги уже подкашивались, и я, как тряпичная кукла, стала почти безвольна в твоих руках, вдруг сказал мне
-Слушай, девчонка, если дальше так пойдёт, я должен буду на тебе жениться. А жениться мне рано. Давай останемся друзьями.
Как будто у меня был выбор.
Ноги мои выпрямились. Коломбина встала в третью позицию и веером прикрыла истекающую клюквенным соком грудь.
Воспитание чувств. Я училась владеть собой. Да и от твоей библиотеки не так-то просто отказаться. Мы конечно остались друзьями. Как же это невыносимо трудно. Уже никогда нельзя будет положить руки на твои плечи и зажмуриться от ожидания мёда на губах. Да. Других слов я ждала от тебя, синеглазый мальчик мой. Оловянные солдатики с горящим сердцем внутри могут быть и девочками. Я и стала, как стойкая оловянная игрушка, сражаться со своими чувствами в одиночку. Брала твою гитару и…
Трамвай проезжает мимо
Я только на окна смотрю
На окна твоей квартиры
Меня там совсем не ждут
Трамвай проезжает мимо
Судьба моя этот трамвай
Мечта моя, мой любимый
Останови же меня
Я еду , куда-то еду,
На станциях не выхожу
Мелькают лица и судьбы
и знаком вопроса мой путь
Ну почему же мимо?
Где остановка моя?
Я только девчонка в трамвае,
Едущем мимо тебя
Я только девчонка в трамвае, едущем мимо тебя.
А кем на самом деле я была для тебя, синеокий мальчик мой?
Смирившись с ролью подруги я отомстила. Месть(мстя) была «страшной» и такой чисто женской.
Сначала придумала ухажёров, а потом. В 20 лет мальчиков вокруг оказалось так много! Пусть и не с такими синими глазами. Наступила весна, мои раны-ранки зарубцевались и месть не извращённая, но всё же изощрённая проявилась.
Я стала рассказывать тебе о тех, с кем я знакомилась. Ну-у… мы ж друзья! Подруг настоящих у меня не было. А друг был. Так ведь? Я только перестала смотреть в синие, как море Адриатики глаза, я боялась вновь утонуть в них.
Спасибо милый, что когда я влюбилась посильнее, чем в тебя, ты действительно стал моим другом. Кому мне было открыться? Девчонкам? Что они в жизни знают! А тебе, тебе можно. Ты слушал меня и слышал меня. Слышал? Действительно, слышал? Поддержал, подставил своё плечо и жилетку, чтобы я выплакала своё громкое горе, когда оно случилось. Я слушала твои советы и старалась следовать им. И не заметила, как ты перестал петь мне свои песни. Зато я писала стихи, уже правда не тебе. Но тебе первому читала их. Мы ведь друзья?
.. А потом ты уехал на Дальний Восток и жил в Синеглазке. Посёлок оказывается есть такой. А я на своё счастье сказала ДА своему «горю». И вышла замуж. Всё так просто.
У меня всё хорошо. Мои мужчины меня очень любят. У сыновей тоже мальчишки. Как я их обожаю!
Я всё ещё преподаю. Не могу бросить своих учеников. Кое-кто добился успехов и уже выступает. Горжусь ими.
Вот ведь как долго я пишу это письмо. Тебе-ли, себе?
Я нашла в интернете и прочитала твой фантастический роман. Интересно, но страшно. Не хотелось бы мне, чтобы мои внуки оказались свидетелями таких катастроф. Жизнь прекрасна на Земле. Не разрушают ли её писатели прогнозируя Армагеддон? Зачем землянам какие-то инопланетные девушки-кошки? Красивые слова. Но столько грусти и какой-то безысходности.
Жизнь песчинками скользит сквозь пальцы. Я не сказала тебе ДА, как и ты. Мы оба сказали НЕТ.
Мир состоит из гор,
Из неба и лесов,
Мир – это только спор
Двух детских голосов.
Земля в нем и вода,
Вопрос в нем и ответ:
На всякое "о, да!"
Доносится "о, нет!".
Среди зеленых трав,
Где шествует страда,
Как этот мальчик прав,
Что говорит: "о, да!".
Как девочка права,
Что говорит: "о, нет!".
И правы все слова,
И полночь и рассвет.
Так в лепете детей
Враждуют "нет" и "да",
Как и в душе моей,
Как и во всем всегда.**
Вот и всё. Я конечно не буду отправлять тебе это письмо. Ты остался там, в далёком лете моей птицы-юности. Что прилетает иногда в белые ночи и заглядывает ко мне в окно. Помню ли я о ней? Оказывается помню.
ПРОДОЛЖЕНИЕ здесь http://www.proza.ru/2019/09/27/151
* А.Блок «Балаганчик»
** Галактион Табидзе. «ОН и ОНА»