В наследство д'Иван Голубец получил отвратительное состояние, продиагностированное, как закомпьютеррорезированная невростения, орбитражной комиссией по неотложным воротничкам.
Его внутренний мир был задействован на игровой площадке воображения с молчаливого согласия окружающих, безболезненно передать которое по цепочке событий другому не представлялось никакой возможности, да и поделиться тоже.
Поневоле захандришь, когда не находишь выхода, там где положено (на полку бессознательного) быть входу, рассуждал Голубец.
Он чувствовал себя человеком с кариесом, едущем в запломбированном вагоне, при том что лёгочная ткань с её фокальной кальсификацией, идущая по бросовой цене, не страдает, как израненная плевками в неё душа.
Разве удастся ему нестандартно мыслящему, работающему без продыху кочегаром любви в театре одной коптёрки, воплотить её далеко идущие идеи в плоти и крови?
А ведь когда-то он встречал её по утрам, как розовощёкую зарю, а не ту Бабу Ягу, вручившую ему совок и метлу, чтобы он сметал жизненные преграды.
Вопиющая несправедливость рта не закрывает, доказывая, что костный мозг не принимает участия в процессе мышления, а врождённая закостенелость не подлежит шинированию.
Остаётся только пустить ток по проволочным нервам, не возлагая на себя ответственность за несовершённые проступки, выдворенного из её страны безоблачного существования и вживаться в роль великомученника без помощи скальпеля.
От этой мысли эполеты волос на его плечах вздыбились, потому что не было больше козла отпущения грехов чем он.