По сравнению с моими музыкальными пальцами, руки у отца были по-настоящему мужскими.
Когда я был маленьким, он, бывало, высоко подбрасывал меня в воздух или катал на шее. Когда становилось холодно, папа старался надеть на меня головной убор как можно осторожнее. Каждый раз, перед завязыванием шапки, он аккуратно придерживал уши. Боялся, что оттопырятся. Я морщился, но уши, благодаря этому , либо по совсем другим причинам, получились вполне совершенными. Даже красивыми.
Папины ладони были грубоваты. Еще, видимо, не отошли от огромных орудий крейсера и торпедных аппаратов подлодки. Правда, на ней он прослужил не более года. Субмарина затонула, подорвавшись на мине. Произошло это на Тихом океане, в одну из ненастных, несчастных ночей.
БОльшая половина отсеков затонула. Вместе с отцом выжило всего несколько моряков. Но под следствие попал он один.
Только ему приспичило, накануне вечером, сходить и сыграть в шахматы аж на другой конец подлодки. Возвращаться к себе было лень. Тем более, что его шахматный противник, освободив койку, заступил на вахту. Для него она, как и для многих других моряков в ту ужасную ночь, оказалась последней в жизни.
В течение многих и многих месяцев после тех трагических событий, отец давал показания нудному следователю, который только и делал, что каждый день повторял одни и те же вопросы
- Почему остался в живых? Зачем ночевал не на своём месте? Кто разрешил?
Допросы велись с ленцой. Следственный изолятор находился на одном из микроскопических островов, затерянных в Тихом океане. Большие заборы и колючая проволока отсутствовали там напрочь по причине полной ненадобности.
Огромные океанские валы , один за другим, все время с грохотом разбивались о скалистые берега. Катерам удавалось пристать к пирсу далеко не каждый день, а то и неделю.
Допрашивали, как правило, только по утрам. После завтрака, состоявшего, впрочем, как и обед с ужином, из одних только каш и рыбы, рыбы и , ещё раз, рыбы.
Впоследствии , отец, в течение всей своей жизни, не мог есть и выносить рыбного запаха.
После допроса, наступало волшебное время. В большой библиотеке, которая была единственной достопримечательностью острова, отец брал очередную книгу, уходил на любой край того кусочка скалистой суши, окружённого огромным безбрежным простором, и читал, читал, читал. Читал бесконечно.
На крейсере было не в пример тяжелее, чем на подводной лодке. Несколько лет комендором у больших корабельных шестидюймовых орудий и бесконечные стрельбы. От оглушительной канонады срывало бескозырки и их приходилось связывать ленточками у подбородка. Это навсегда сильно понизило слух и звуковосприятие.
Зато единственный отпуск, за все семь лет морской службы, был получен именно здесь. Награда последовала за серию стрельб, где многочисленные мишени были поражены отцом с первого выстрела.
Эти непростые годы совсем не способствовали сохранению гладкой и нежной кожи рук, которые считались непременным атрибутом настоящих рафинированных интеллигентов.
Получение университетского диплома тоже в этом не помогло. Кожа рук ни на йоту не умягчилась. Отцу, помимо школы, где он учительствовал, приходилось от души вкалывать на нашем огромном сокирянском огороде .
В Тирасполе, куда мы переехали в шестьдесят четвертом, физической работы тоже хватало. После школьных занятий и на выходные, без тяпки и видавшей виды лопаты, отец себя просто не мыслил. Во двор нашей пятиэтажки он высаживал бесконечные саженцы тополей, орехов, вишен и шелковиц.
Стоило нашим дворовым активисткам и сплетницам отвлечься всего на полчасика, как папа, тут как тут, быстро высаживал очередное деревце. Почти тайком, чтобы никто не заметил и не стал выступать.
Во главе своей зеленой армии он планомерно и неотвратимо наступал на детские площадки, места для выбивания ковров и газгольдеры. Вызывал , при этом, конечно же, многие жалобы и вечные нарекания.
- Скажите еще спасибо, что здесь не разрешают сажать деревья на крышах! А то Фимкалы-гоныф( Фимка-вор, идиш) - так всю жизнь бабушка величала своего зятя - моего отца, за то, что он , якобы, выкрал мою маму из под ее бдительного надзора,
- Фимкалы не оставил бы Вам всем ни единого свободного места. Жили бы в густом лесу. Как дикари.
Руки у папы, на самом деле, были натруженными, слегка грубоватыми, но замечательными. Скорее, волшебными. Великие множества растений, за которыми он ухаживал , приживались на все сто. Все без исключения. Энергетика, думаю, у папы была поразительной.
В израильском Нетивоте отец фанатично высаживал раскидистые пальмы, пахучие лимоновые и апельсиновые деревья, алоэ, мяту и огромное количество цветов. Незадолго до своего ухода, ему удалось отщипнуть и высадить несколько растительных отростков из старого-престарого, наверное ещё библейского, Иерусалимского парка. Все прижилось.
Больные места, мои битые коленки и локти, куда папа с детства прикладывал свои волшебные руки, тут же переставали саднить. Все успокаивалось. Охватывало особое умиротворение.
- Это все мои руки! - с удивлением глядя на мозолистые ладони, папа с гордостью улыбался, нежно поглаживая очередное бодрое и веселое растение, за которое он брался всего за пару недель до этого. А оно тогда пребывало, поверьте, в очень слабом, почти безнадежном состоянии.
После его похорон и до самого отъезда в далекую Канаду, я какое-то время ещё старался ухаживать за его зелёными питомцами. Но они совсем-совсем приуныли и один за другим, несмотря на неравнодушное отношение и полив, уходили. Уходили по очереди из этого мира.
Видимо там, куда ушёл папа, им было с ним намного уютнее...