Возвращение
Сейчас, по прошествии времени, я нахожу в себе силы, чтобы описать то, что со мной произошло. Пытаясь на бумаге выразить свои чувства, я ощутил массу препятствий. Помню, как я был маленьким мальчиком, помню свои ощущения. И самым главным из моих чувств была любовь к маме. Она была самой ласковой, самой красивой. Я с сочувствием смотрел на своих друзей: с мамами им совершенно не повезло, ведь самая лучшая мама была у меня. Я часто пытался сказать ей, как я её люблю.
- Мама, я люблю тебя! Я тебя очень люблю! Я тебя очень-очень люблю!
Я ощущал своё полное бессилие в попытке выразить свои чувства, мою любовь не смогли передать и миллион "очень-очень". Так я впервые столкнулся с ограничением языка мира взрослых. Они, эти ограничения, связывают меня по рукам и ногам теперь, когда я описываю эту сказку, пришедшую из моего детства.
Конечно, мне не удастся передать все мои переживания, но я прошу тебя, читающего мой рассказ: будь открыт, как ребёнок. И единственным табу для тебя должно стать табу на пошлость.
***
Я заметил их издалека, в то время как они шли нам навстречу. Это была скромно одетая стройная женщина с неуловимо знакомым лицом, которая с улыбкой смотрела на меня. Рядом шла ярко накрашенная пышная блондинка с вызывающим взглядом, по-видимому, её дочь. Ну да, их было сложно не заметить, поскольку они сами выделили меня из толпы, глядя на меня, как на своего знакомого.
- Женечка, приветик, дорогая! - воскликнула моя мама, обнимая и целуя женщину.
- Здравствуйте, - без улыбки произнесла девушка - блондинка.
Мне стало неприятно от её пристального оценивающего взгляда. Такой взгляд бывает у какой-нибудь девахи на корпоративе, когда она решает, стоит ли с тобой уединиться для ничего не обязывающего интима, или нет.
- Знакомься, Павлик! Это твоя сестра Леночка, - провозгласила мама.
Увидя недоумение на моём лице, она добавила, засмеявшись:
- Молочная сестра! А это твоя вторая мама, Женя. Она кормила тебя, когда ты был совсем маленьким.
Они обе рассмеялась. В контрасте со своей дочерью, Евгения Александровна обладала каким-то врождённым обаянием, сразу располагавшим к себе. И я даже вздрогнул от её мягкого и низкого голоса, показавшиеся удивительно знакомым.
- Твоей маме приходилось работать по ночам, Павлик...
В этот миг я вдруг почувствовал, что мне чрезвычайно приятно от того, что эта милая женщина называет меня Павликом.
- И я кормила вас обоих. Одну грудь сосала Ленка, другую - ты.
Она смущённо хихикнула. Я машинально уставился на грудь женщины. Женщина была в плащике, и грудь её конечно, выделялась, как у всех женщин, но что я, чёрт возьми, собирался там рассмотреть? Я поднял взор, увидел, что она перехватила мой взгляд, и почувствовал себя полным и окончательным идиотом.
- Ну да, - добавила она со слегка лукавым выражением - как-то так...
- Её дочь смотрела на меня уже с интересом, но я счёл за благо скромно опустить глаза.
Мы прошли ещё немного вчетвером, а я всё пытался вспомнить, где мог видеть лицо этой женщины. И наконец, смог вспомнить. Нет, я не видел её раньше. Она была очень похожа на какую-то забытую актрису ещё советских времён. Да, я видел отрывок из старого фильма. "Опасный поворот", кажется. И помню, как меня поразили лицо, голос этой актрисы, её такие мило неловкие, в чём-то беспомощные движения и жесты. И позднее я размышлял о том, что образ этой актрисы врезался мне в память не случайно. Видимо, детские, неосознанные воспоминания о моей кормилице так дали о себе знать. Вспомнил. Актрису звали Антонина Шуранова.
***
Это был самый конец весны, ну или самое начало лета. Было на удивление тепло, и готовилась распуститься сирень. Я шёл по двору школы в тихом сонном микрорайоне и слушал заливистое пение птиц. Я подставлял лицо ласковым лучам солнца и улыбался ему. Я был молод, полон надежд, а вся жизнь была ещё где-то впереди. Скоро дни станут длиннее, сирень наполнит ароматом нагретый воздух, а ночи станут короче, недоступнее, желаннее...
- Здравствуй, Павлик! - услышал я неожиданно.
Обернувшись, я в изумлении уставился на немолодую стройную женщину рядом с собой.
- Евгения Александровна?! Здравствуйте...
- Ой. Зови меня "тётя Женя". Хорошо?
- Да, тётя Женя.
- Зайдёшь ко мне? Я здесь совсем рядом живу.
- Дайте вашу сумку. Давайте, давайте, я донесу.
В хрущёвке Евгении Александровны были какие-то джунгли. Всё заполнено цветами. Экзотическими, вьющимися везде, разгульно цветущими, разными. Уютный диванчик, на который я сел, сразу заключил меня в свои объятия, из которых не хотелось уходить. В открытое окно врывался солнечный свет, разноголосый гам птиц. Слабый тёплый ветерок аккуратно трогает моё лицо.
Почему-то не могу собраться с мыслями. Из хрустального стакана в моей руке делаю очередной глоток, но это не помогает. Из кухни неслышно появляется тётя Женя. Она стоит вполоборота ко мне и задумчиво смотрит в окно. Я обращаю внимание на то, какая у неё бесподобная фигура. Фигура балерины в отставке. Внезапно представляю, как она исполняет балетные па. Её руки словно обнимают невидимую вазу, ножки сомкнуты, ступни вывернуты немыслимым образом. На кончиках пальцев она исполняет дорожку шагов. Вот она наклоняется, одна ножка летит вверх, головка запрокинута, руки обнимают пустоту...
- Ну как ты, Павлик?
Я поднимаю веки и совсем рядом вижу её глаза. Она смотрит на меня с нежностью. Подушечки длинных тонких пальцев едва касаясь, проводят по моей щеке. Я испытываю такое же удовольствие, как бездомный котёнок от случайной ласки. Тянусь щекой вслед за её рукой.
- Павлик, Павлик, ты совсем одичал...
Кто это сказал? Неважно. Она вновь протягивает ко мне руку, и я ловлю её. Подношу к губам её пальцы, целую их всех, целую обручальное кольцо, которое уже не снимается после смерти мужа. Почему так мучительно ноет в груди? Я чувствую так, как будто меня тайно обокрали, и лишь теперь я это узнал. Но ведь на самом деле, я ничего не хочу. Я хочу лишь того, чтобы эти руки с материнской нежностью продолжали меня ласкать, как ребёнка.
- Тётя Женя, мне так приятно... Я не могу понять почему, не могу сформулировать. Послушайте...
- Говори Павлик, говори. Я слушаю...
Я чувствую на лице её дыхание. Её губы шепчут у самого уха:
- Что ты хотел сказать мой мальчик?
С трудом проглатываю комок в горле.
- Я сейчас понял, что меня в детстве обокрали. Меня лишили единства с моей мамой, оторвали от материнской груди. И с тех пор я один.
Тёплое дыхание на моих губах, я облизываю их, как в горячке бреда.
- Я совсем один, тётя Женя, Я ОДИН!
- Не кричи, Павлик, не кричи. Ты не один...
Её губы мягко, но настойчиво прижимаются к моим. Это губы опытной женщины, они пахнут вином, они пахнут молоком, они пахнут особым, граничащим с бесстыдством, опытом. Бухает в груди, я чувствую пробуждающуюся чувственность. Она освобождает мой рот, от кончика полуоткрытых губ тянется сладкая ниточка слюны. Она глубоко дышит через нос, я тоже. Потеряв дыхание, она говорит с паузами: и
- Павлик, тебя любят... Тебя любит мама... Она не может любить тебя так... Так как я... Но она бы любила тебя... Если бы это было возможно...
Её губы принимаются касаться моего лица. Нежно, быстро, мимолётно. Её горячее дыхание будоражит, я пью его, вдыхаю его.
- Ты не веришь? Ну, представь... Представь, что я - твоя мама... Неужели она любит тебя меньше, чем я?..
С коротким полувздохом - полустоном она вновь завладевает моим ртом. Помимо моей воли, мои руки поднимаются и кощунственно прижимаются к тёплому гибкому, стоящему на коленях телу рядом со мной. Оно эфемерно прогибается под моими руками, избегая их, словно мираж.
- Же... Женя, это немыслимо! - выдыхаю я.
И так же немыслимо, как называть эту женщину тётей. Какая девушка сравнится с ней!
В следующий момент она с ловкостью наездницы перешагивает через меня и опускается на мои бёдра.
- Да, Паша, немыслимо. Мысли только мешают, и ты просто не думай ни о чём. И помни: я твоя мама. Ведь это правда, я кормила тебя своей грудью. Я никакая не тётя Женя. Называй меня мамой!
Я закрыл глаза, силясь переварить всё это. Словно прочитав мои мысли, женщина легонько шлёпнула меня по щеке:
- Не включай мозг! Это не убогость ролевой игры, это реальность. Реальность, Павлик, данная нам в ощущениях. Хочешь молочка?
Тупо уставившись, я смотрел, как она расстёгивает халат на груди. Уже сидит обнажённая по пояс, в зелёного цвета бюстгальтере. Наклоняется ко мне.
- Застёжка сзади, Паша.
Она походила на забытый кем-то скромный цветок в изящной вазочке, тихо увядающий под неярким сентябрьским солнцем. Я смотрю на её лицо. Какое оно милое, с неподдельным выражением заботы и нежности. Мама!..
Материнская грудь, она источник жизни. Она такая гладкая, она такая прохладная. А длинные, ласкающие пальцы её рук змейками заползли в мои волосы. Я слышу её стон, когда твёрдый, напряжённый до боли сосочек, спустя годы, вновь оказывается у меня во рту. Мы оба погружаемся в воспоминание, только это воспоминание реально, оно физическое. Взаимное воспоминание тел, бывших когда-то близкими. Мои руки приминают деликатную упругость её грудок, дарящих мне наслаждение тогда, и дарящих, хотя и иное, наслаждение мне теперь. Её голова запрокинута назад, она кусает губы, сдерживая собственные стоны. Полузакрытые глаза не видят ничего. Я лежу на спине, она сидит на мне, полуобнажённая, и склонившись надо мной, кормит меня своим телом. Я чувствую, как напрягаются ноги, обхватившие меня с боков. Она приподнимается, склоняется вновь, и приятная тяжесть её грудок чувствуется на моей груди. Холодные мокрые сосочки начинают согреваться на моей тлеющей от возбуждения коже, когда её рот, нежный, как распускающийся бутон мака, ложится на мой рот. Её спина прогибается под моими ладонями, как гибкая спина кошки.
Приподнявшись надо мной, она сладко простывает и тяжело дышит, восстанавливая дыхание.
- Ты кушаешь так же жадно, вампирчик, - говорит она с улыбкой - хорошо, хоть не плачешь. А знаешь, как я тебя успокаивала?
- Наверное, пели мне колыбельную.
- Да. Только не колыбельную. И не пела, а... Ну, ты ведь знаешь, как мамочки своих мальчиков успокаивают? Нет? Уже не помнишь?
Я не успел ничего сообразить, как оказался сидящим на диване полностью голым, штаны валялись где-то под ним. А Женя сидела сбоку, её лицо в сантиметрах от моего. Она легонько касалась губами моей щеки около уха мелкими поверхностными поцелуями.
- На тебе тогда тоже ничего не было, Паша, даже пелёнок. Руки убери?.. Знаешь, он у тебя тоже вставал, когда ты кричал. Только маленький был, как косточка у финика.
- Же... Мам, я пойду, наверное...
- Подожди, ты с таким и идти-то не сможешь. Ты что, меня боишься? Давай-давай, расслабься.
Она опять поцеловала меня в щёку.
- Я же твоя мама. Ты стесняешься меня?
- Ммм... Да.
- Стесняешься своего писюна, или того, что он стоит?.. Неужели того, что он стоит?
Она погладила меня по голове.
- Ну, расскажи почему. Какая-то дура девчонка тебя обидела в детстве?
Я собрался с мыслями.
- Ну, да. Хотя, не то, что обидела... Просто мне тогда в первый раз стало стыдно.
- Расскажи.
- Это было в детском саду. Нас укладывали днём спать, вроде тихий час. Но я не спал никогда днём. Лежал на своей раскладушке и терпел вынужденную скуку. Рядом со мной в тот раз была раскладушка одной девочки. Она из неблагополучной семьи была, и мы потом в одном классе учились. Она тоже не спала. Повернулась ко мне и говорит: "Хочешь сыграть во взрослую игру?"...
Я продолжил свой рассказ, и Женя внимательно слушала, опершись локтем на спинку дивана и глядя на меня.
- И я до сих пор помню, какие у неё были нежные губки, - закончил я.
- Паш, - задумчиво произнесла Женя - ты красавец. И он у тебя тоже. Сейчас я тебя успокою. И руки убери, говорю.
Ж... Мама, не надо, пожалуйста!.. Я люблю тебя... - произнёс я в панике.
Ах, как это глупо... Я сидел посреди её джунглей, и как гибкие лианы, её руки обхватили меня, потянулись ко мне, легли на мой рот. Наверное, чтобы я заткнулся. Её тёплое дыхание опередило касание её губ. Это были лёгкие поцелуи, начинающиеся от бёдер, затем моя затвердевшая как рог, плоть, погрузилась в её волосы, ласкающие, щекочущие. Её губы прижались к самому основанию, и я не смог сдержать стона. Она целовала со всех сторон, приникая и губами, и нежным горячим ртом, в то время как пальцы осторожно поглаживали и перебирали самую болезненную часть моего организма. Её ласка была нежной, а для неё это не было только лаской. У неё ведь давно не было мужчины, и сейчас она вспоминала, что это такое, быть с мужчиной. Я сам по себе был подарком для неё, а я был благодарен ей за эту нежную ласку. Её поцелуи, огибающие со всех сторон мою плоть, становились всё продолжительнее, всё глубже, а эта сладостная пытка всё продолжалась. Я взял её голову в свои руки, я гладил её волосы, чтобы хоть как-то выразить свою благодарность к ней. И держать в руках её беспрестанно двигающуюся голову, было отдельным наслаждением. Я как будто бы заставлял её делать это, хотя это и было не так. Наконец я ощутил, что более не выдержу. Она, словно почувствовав это, остановилась и замерла. А потом она наклонилась, и я в агонии вошёл во влажный, горячий, мягкий рот. И когда самого кончика коснулся её щекочущий язык, я просто лопнул. Она лишь успела поднять голову, и в лицо ей хлынул кипящий, плюющийся липким гейзер. Ничего не сказав, она на ощупь побрела в ванную, а я, торопливо натянув штаны, поспешил ретироваться.
****
Меня снедало чувство стыда и вины за произошедшее. Я вспоминал Женю, её лицо, печальное лицо драматической актрисы, освещаемое внутренним светом её прекрасной души. Вспоминая её взгляд, полный мягкого сострадательного участия, меня охватывала печаль, которую не могли разбить даже звонкие солнечные лучи, пробивающиеся через листву, и играя на стенах моей комнаты. От моих размышлений меня отвлекла мама.
- Ты всё валяешься? - хмыкнула она, пройдя к окну.
Она раздвинула занавеску и принялась ухаживать за цветами.
- Мам, тебе помочь?
- Иди лучше умойся, я тебе завтрак приготовила.
Я поднялся, подошёл к окну и встал рядом с ней.
- Мама, ты меня любишь? - неловко спросил я, опуская глаза.
- Конечно, - ответила она тут же.
Взглянула на меня с удивлением.
- Почему ты спрашиваешь?
- Я тебя тоже. Очень-очень люблю.
- Да что с тобой произошло, сынок?!
Она смотрела на меня с явным беспокойством. Затем взяла меня за руку, повлекла к моей софе и усадила рядом с собой.
- Рассказывай, что случилось.
Я откинулся на подушку за спиной и закрыл глаза.
- Мне никогда не нравилось ходить в садик. Я весь день ожидал момента, когда ты придёшь, положишь мне на голову ладонь и скажешь: "Пора, сынок! Пойдём домой". Я так ждал этого...
- Павлик, ты не заболел?
Она положила руку мне на лоб. Я взял её руку и положил себе на грудь.
- У меня болит здесь, мама. Болит душа.
Она погладила меня по щеке и поцеловала в лоб.
- Тебя какая-то девчонка бросила, да? Кто эта дура?
- Да нет у меня девчонки. Я не могу объяснить, что со мной происходит. Это невозможно объяснить, мама. Нет таких слов.
- Ну, всё ясно. Заведи себе подружку. Хочешь, я тебя познакомлю с хорошей девочкой?
- Мам, у тебя одни девочки на уме.
- А что на уме у тебя?.. - с горечью спросила она.
***
Я нашёл её номер в записной книжке у мамы. Собрался с духом и позвонил ей.
- Здравствуйте, Женя. Это Павел...
- Павлик, здравствуй! Рада тебя слышать.
- Я ммм... Я хотел извиниться... Что так глупо получилось...
- Да что ты, Паша! Это ты извини меня, дуру старую.
- Женя, вы несправедливы к себе. Не надо так говорить!
- Ну ладно, забыли. Не телефонный это разговор. Зайдёшь ко мне? У меня всё и обсудим.
У меня было такое чувство, что я иду на своё первое свидание. Приготовил бутылку игристого, коробку конфет, и с этим дурацким набором отправился к знакомому дому. Ещё нарвал букет сирени во дворе, она ведь только что расцвела.
- Проходи, Паша!
Она с улыбкой приняла от меня букет, и её глаза заблестели от радости. Букет в изящной вазочке занял место на открытом окне её комнатки. Атмосфера джунглей никуда не делась, она продолжала царить здесь.
Я любовался ею, стоящей у окна с морозным бокалом в руках. Со своей короткой причёской, как у комсомолки двадцатых годов, она походила на поэтессу эпохи декаданса. Она смотрела на улицу, и в её позе, поднятых плечах, в прижатых к телу локтях, чувствовалось напряжение. Этой своей беспомощной позой она влекла меня к себе. Она называла меня Павликом как маленького мальчика, но ведь я уже был мужчиной. Она столкнулась с этим в нашу прошлую встречу, и это открытие, вероятно, потрясло её. В её жизни уже многие годы не было мужчины, и она боялась. Она просто уже не знала, как со мной себя вести.
- Я помню тебя совсем маленьким, - произнесла она, словно прочитав мои мысли - совсем маленьким ребенком на своих руках. А ты взрослый теперь. Трудно в это поверить.
Она коротко нервно засмеялась. Я подошёл к ней сзади и взял её за плечи. Моя роль - это роль мужчины. Мой долг - отблагодарить её. Ну, не коробкой же конфет. Она, как женщина, желала женского счастья, лишённого многие годы. Я, как мужчина, мог и должен был ей это счастье дать. Пусть самое мимолётное. Так что всё просто.
Она сжалась от моего прикосновения, словно девушка от первого нескромного прикосновения. Я взял её за талию, крепким властным движением, как берут свою собственность, свою добычу. Она тихо выдохнула, как будто попав под холодный душ. Когда я начал целовать её шею, она поставила бокал на подоконник и опустила руки. Она уступала моей агрессивной мужской силе, и наверное, хотела этого, но этого мне было мало. Мне было мало отношений мужчины и женщины. Мне было мало того, что эта утончённая интеллигентная женщина мне отдаётся. Как приятно держать её в своих руках, как пойманную птицу, почувствовать, как в грудке испуганно колотится сердце, овладеть ею, торжествующе, грубо, прямо на этом подоконнике, замучить её, довести до слёз, до истерики, до изнеможения... Мне было этого мало.
Я целовал её шею, она запрокинула голову, чтобы я мог жадно впиться губами в её горло. Прижался ртом к её волосам.
- Мама... Ты меня любишь?
Её тело вздрогнуло в моих руках. Она была моей мамой, моей второй мамой. Повернулась ко мне. Она смотрела на меня снизу вверх, и в её глазах стояли слёзы. Моё лицо оказалось в её ладонях.
- Я люблю тебя! - произнесла она срывающимся голосом, у неё от волнения сводило скулы.
Чего мы оба хотели? Я жаждал женского тела? Она хотела мужчину? Я не ханжа, я отвечу: да, мы хотели этого. Но это лишь часть картины. Когда я шёл к ней, я мечтал лишь о том, чтобы она сидела в кресле, а я бы положил голову ей на колени, и закрыл глаза, почувствовав поглаживания её рук. Она бы дала мне всё, что я захотел, но не потому, что хотела мужчину, а потому что любила меня.
Любовь... Что мы понимаем под этим словом? Ведь на земле превыше всего материнская любовь, её невозможно купить, невозможно подделать. И более всего мы желаем этой любви, слияния с ней. Подсознательно мы хотим вернуться из этого жестокого мира обратно в полное любви к нам материнское лоно, раствориться в нём, в этом непреходящем блаженстве. Мужчины ищут нирвану, совокупляясь с женщиной в подсознательной попытке слиться с источником своего рождения.
Она приняла мою игру. Нет, нет, не игру! Наш язык опять обманывает нас, подсовывая искажённые понятия. Как это сказать... Поймите, это не было игрой, это было на самом деле...
- Мама... - прошептал я - Я тоже очень-очень люблю тебя...
Я целовал её солёное от слёз лицо, а она целовала моё. Мы хотели целовать друг друга, мы сталкивались лбами, носами, губами... Мы делали это счастливо улыбаясь, ведь мы только что нашли друг друга.
Я целовал её глаза, шею, обнажённое плечико с прозрачной бретелькой лифчика, она обнимала меня одной рукой, в то время как другая, расстегнув рубашку, лежала на моей груди. Разволновавшись, мы часто дышали.
- Мама, - прошептал я чуть слышно - Мама, я хочу...
"Тебя" не прозвучало, но было понятно и без этого.
- Да, - ответила она, глядя расширенными зрачками мне в глаза.
Она занавесила окно плотными шторами. Она сбросила халат, и её сохранившая девическую стройность фигура проявилась на фоне окна. Я сел на диван, она забралась на него с ногами. Мы молча смотрели друг на друга, а потом она наклонилась ко мне, и я почувствовал её дыхание на своих губах. Мы целовались, торопливо, жадно, и слова были не нужны. Она обнимала меня за шею, а я её за талию, ощущая пальцами тонкую резинку гладких сотканных из воздуха трусиков.
- Хочешь молочка? - прерывистым шёпотом спросила она, дыша ртом мне в лицо - Ты помнишь, где застёжка?
Приводя в порядок сбитое дыхание, она, словно обессилев, откинулась на подушку дивана, положив голову на закинутые на затылок руки. Её небольшие грудки ещё не потеряли своей формы и словно ожидали меня.
- Мама, какую грудь ты мне давала?
- Ту, что побольше. Ты прожора.
- Это всё моё? А где же моя сестра? - шутливо прошептал я ей на ушко.
- Если хочешь, будет, - ответила она.
Я не заметил на её лице и тени улыбки и оторопев, решил, что ослышался. Впрочем, я быстро забыл об этом. Её голова была запрокинута, и она смотрела на меня из-под полуоткрытых век. Она не сводила с меня своего взора, пока я раздевался догола. И вот я вновь держал её полуобнажённое тело в своих руках. Её поцелуи на этот раз были поверхностными, быстрыми, дразнящими, в то время как мои руки гладили и мяли её грудь.
Затем она обняла мою голову и придерживая её, принялась меня кормить. Она подтянула ноги, и моя голова лежала на её тёплых и мягких обнажённых бёдрах. Она как кошка, свернулась вокруг моей головы, а я с наслаждением сосал грудь, всё более сильно терзая сосочек. Она кормила меня своей любовью, её губы прижимались к моему лбу. И я невольно затих, когда почувствовал, как её пальцы осторожно и неспешно ласкают меня ТАМ. Я прикоснулся к тому наслаждению, которое испытывает ребёнок, которого кормит любящая мать. Она кормит его собой, своей плотью, дарящей жизнь и негу. Она кормит его своей любовью...
- Мама, - вырвалось у меня - Как это чудесно! Немыслимо чудесно! И я не хочу, чтобы это кончалось.
Моё словесное излияние прервали её губы, прижавшись к моим. Она подарила мне нежнейший поцелуй.
- Я люблю тебя, мой мальчик, - сказала она, почти касаясь меня губами, и я вдохнул тёплый поток её дыхания.
Мне захотелось потрогать её губы, и она позволила это, а затем её рот захватил мой палец, посасывая его так же, как я сосал её грудь.
- Я целовала твои малюсенькие пальчики, когда кормила тебя, - произнесла она потом.
Её голос звучал низко, воркующе. Я опустил свою руку, чтобы потрогать её ласкающие пальчики, становящиеся всё более бесстыдными и возбуждающими.
- Ты тоже тогда делала это со мной?
- Да. Тебе нравится?
- Мне кажется, я сейчас умру...
- Я твоя мама. И я тебя съем.
- Съешь меня, я хочу опять попасть в твой животик.
Она тихонько рассмеялась.
- Ммм... Я чуть не съела тебя, когда ты был маленьким. Маленький, голенький, урчащий вампирчик подо мной сосёт моё молоко, и я невольно тоже становлюсь вампиршей, склоняюсь над твоими разбросанными сучащими ножками и забираю тебя в рот вместе с твоими яичками. Ты знаешь, девочки ведь тоже помнят о маминой груди, им тоже хочется пососать.
Она застенчиво засмеялась.
- Нет, ты уже большой, я не дотянусь...
Меня всего распирало и от любви к ней, и от нереализованной мужской силы, которую раздразнили. Мой центр чувственности хотел любить, поскольку именно для этого и был создан.
- Мама, я люблю твою грудь... Я хочу любить её... Я хочу её...
Эта часть меня жаждала обладания, она не могла по-другому. Касание глаз, прикосновения сердца, ласки рук, обладание... Она сидела на диване в милой женственной позе, поджав под себя ноги. Она не улыбалась.
- Иди сюда.
Она высоко вскинула голову, тряхнув волосами. Её руки легли на мои бока ниже поясницы. Затем мой напряжённый, горячий от возбуждения, сочащийся орган приник к её груди. Этот неожиданный аспект единения потряс меня какой-то древней, какой-то языческой силой, как забытый магический ритуал. Она закрыла глаза и закусила губу, когда почерневшая от прилива крови, горячая, истекающая вязкими прозрачными слезами головка принялась продавливать её сосок, описывая круги, а затем прижимаясь нижней частью, вдавливая сосок в грудь короткими движениями вверх-вниз. Я держал её лицо в своих руках, а она, сомнамбулически раскачиваясь, облизывала свои пересохшие губы. Возбуждение захватывало её вместе со мной, её руки запылали и, дрогнув, бесстыдно легли на мои ягодицы, поглаживая их и задавая ритм моих движений. Она резко выдохнула "мхгммм", когда я перешёл к другой груди. Я делал то, на что не был способен двадцать лет назад. Она же испытывала то, чего никогда не испытывала раньше: агрессию мужчины, переставшего быть ребёнком, но сохранившего любовь к ней. Она вскрикнула от возбуждения и боли одновременно, когда грубая как акулья шкура, кожа, как тёрка, проехала по её обнажённым нервам. Стебель моего органа теперь был прижат к её горлу. Когда она попыталась сглотнуть, он дёрнулся от неожиданности.
Наша взаимная поза была нелепа и непонятна, как странное тайное посвящение. Она сидела передо мной на коленях, а я прижимал её к себе в попытке сохранить наше обоюдное стремление к близости. Я поднял её с дивана, притянул к себе, и мы стояли прижавшись друг к другу, ощущая живую горячую пульсацию наших тел среди многочисленных вьющихся растений и цветов.
Секс? Вы скажете, это секс? Но поймите, это лишь внешняя сторона. Если кроме секса ничего и нет, то это секс, механическо-физиологическое действо. Я не могу сформулировать то, что происходило между нами, как и не могу правильно описать это. Я описываю всё в терминах секса, потому что других средств у меня нет. Но я бы назвал происходящее с нами _постижением_. Постижение обожаемого и благодарного ребёнка и матери, отдающей ему молоко и любовь, постижение друг друга на новом витке временной спирали, когда и мама и ребёнок изменились, постепенно вспоминая давно, казалось, забытое. Люди становятся жестокими, когда они забывают любовь. Они не помнят свою любовь к матери, они не помнят непостижимую тайну материнской любви. Что у них, несчастных, есть? Секс?..
Я стоял перед ней на коленях, прижавшись губами к её животу. О чём я говорил? О постижении?.. Вот так придёт смерть, положит мне ладонь на голову и скажет: "Ну, что сынок, пойдём?". И я постигну смерть...
Она положила руку мне на голову.
- Пойдём?
Она сбросила покрывало с узкой вдовьей кроватки. Стоя ко мне спиной, сняла с себя трусики и легла навзничь. Она лежала передо мной обнажённая, с бледной полупрозрачной кожей, с небольшой грудью, с сомкнутыми неширокими стройными бёдрами, с тёмным треугольником волос на лобке. Её руки вытянуты вдоль тела, и она лежала словно на жертвенном столе. Она была для меня воплощением тайны. Тайны моего рождения.
- Хочешь сыграть во взрослую игру? - спросила она.
Её глаза были закрыты.
Кейт Миранда.
mir-and-a@yandex.ru
Сентябрь 2019.