Куколки

Мила Суркова
      
               
                Только есть одиночество - в раме
                Говорящего правду стекла.
                Владислав Ходасевич

               Взгляд в одну точку. Оцепенение. Комната словно сосуд, в котором исчезли звуки, цвета, запахи. Вакуум.
               "Я держусь за эту точку. Еще минута – и я вернусь", - медленно проявляется мысль, и вскоре женщина отводит взгляд от зеркала.
               Проявился и шум ветра, что давно уже бушевал за окном, пытаясь прорвать тягостную тишину дома. Мертвого дома. Да, дома иногда умирают. Одни тихо и покорно, другие в агонии.
               Этот дом – как одна из игрушек, забытых выросшими детьми на чердаке среди прочих ненужных вещей. Он наивно ждал воскресения потерянной радости и счастья.
               Жанна продолжала сидеть, одной рукой опираясь на подлокотник кресла, другую положив сверху. Волосы цвета скорлупы грецкого ореха – густые, но тусклые - собраны в косу. Зеленое старомодное платье складками собралось на коленях. Казалось, местами на него наложена патина, как на раме  запыленного зеркала.
               Ветер снова заявил о себе, распахнул окно, швырнул в унылое помещение охапку осеннего густого воздуха и завыл тонко-тонко.
               Женщина закричала. Что-то треснуло –  зеркало ответило на крик отчаяния.

                ***

               - А я красивее! – громко сказала Надя. – Смотри! – И она закружилась перед зеркалом. – Свет мой, зеркальце! скажи, да всю правду доложи: я ль на свете всех милее, всех румяней и белее?
               - И я красивая! Мы же одинаковые, - прервала её Нина, став рядом с сестрой.
               Большое зеркало в состаренной раме с причудливыми завитушками-листьями  удивленно смотрело на семилетних близнецов в оранжевых платьях, белых носочках и серебристых туфельках с синей пуговицей. Как же их различить? 
              Свет из окна отражался в зеркальной поверхности и гладил русые головки девочек. Он слепил им глаза и они, обнявшись, громко смеялись одинаковыми звонкими голосами.
              Волосы, собранные в высокие хвостики, весело покачивались, когда девочки кокетливо поворачивались из стороны в сторону. В такие минуты они напоминали белочек.  Что-то в выражении лица, закругленном носике и озорном блеске темных глаз подчеркивало это сходство.
              Мать же называла дочек куколками.

              На день рождения девочкам  подарили одинаковых кукол в пышных желтых платьях и пелеринках. К удивлению родителей, девочки  начали ссориться из-за них. Когда одна брала куклу, другая кричала: это моя! И тогда мать из атласных ленточек сделала для платьев два пояска – синий и красный. И споры прекратились. Но девочки захотели такой же наряд, и Жанна сшила им желтые платья с разными вставками на талии.
              Позже появились кукольные домики – синий и красный. Их смастерил отец, сделал мебель, а мать - подушки, одеяльца, коврики и шторы.

              Родители думали, что всегда будут наслаждаться тем счастьем, что дают им дочери, и не испытывали ни капли сомнения в этом. Да и как иначе? Девочки красивы, умны и дружны. Действительно, у Нины и Нади все общее: и детские секреты, и небольшие шалости, и все игрушки, кроме двух кукол. И читать они любили вместе одну и ту же книгу, и дружно смеялись или плакали над ней.
             Но как-то незаметно интересы их менялись, а Надя стала главенствовать. И все чаще Нина и посуду мыла, и в доме порядок наводила, и огород поливала. Надя в это время рисовала. (Срочно надо показать маме рисунок. Буду художником.)

             Объединяла их общая мечта – море.  Какое оно? Как небо? Они подолгу лежали на траве, представляя, как покачиваются на волнах, а мимо проплывают парусники. Иногда играли с облаками:
             - Нина, смотри, это мой барашек.
             - А это моя птичка. 
             - Нина, давай поплывем вместе на корабле, когда вырастем. И папу с мамой возьмем.
             - Надя, а Париж?  Мама же хочет в Лувр.
             Они смотрели в чистое небо и ничто не предвещало грозы. Но иногда оно грозно рычало на них и где-то вдалеке пускало огненные стрелы. Девочкам казалось, что небо сейчас упадет и расколется, как мамино зеркальце. И они стремглав неслись домой.

              Семья жила в небольшом селе Вознесенка, что возле горы Нажимтау. Их небольшой деревянный белый домик с голубыми ставнями выделялся среди других . "Ну она же художница", - говорили соседи о Жанне. Постепенно дожди и снега вымывали цвет, и Жанна сказала мужу:
              - Коленька, пора делать ремонт и покрасить снаружи, а то наш домишко становится серо-белым, как на гравюрах Брегеля.
              - Сделаем, - уверенно отвечал муж и обнимал за плечи Жанну. – Не переживай, моя француженка.
              Ему нравилось так её называть, хотя родом она из этого села. Но редкое для этих мест имя, её занятие живописью и внешнее сходство с Моной Лизой, над которым она посмеивалась, но он уверял, что это так, дало ему основание называть Жанну француженкой ещё со студенческих времен.
              - Сделаем, - повторил он и погладил жену по гладким волосам,
разделённым пробором и падающим на плечи двумя густыми, слегка волнистыми прядями. Она улыбнулась легкой, как невидимый ветерок, улыбкой, ласково прикоснулась к нему и подошла к мольберту, подправляя что-то в уже законченной, как она сказала, картине. В нежно-голубом платье с подчеркнутой талией, с кистью в руке и задумчивым взглядом, она казалась ему пришедшей из другого мира, из другого века.
                Косые лучи солнца проникли в комнату, но до Жанны не достали, и появилась едва уловимая дымка. Касаясь лица и фигуры женщины, она смягчала контуры и тени.
                - Сфумато, – произнес Николай, вспомнив рассказ Жанны о Леонардо да Винчи,   рекомендовавшего помещать между источником света и телами "некий род тумана" - так он это называл.

                Жанна повернулась. Положила кисть, подошла к мужу и нежно его поцеловала.
                - Вот и нет расстояния между нами, - шептала она, прижимаясь к нему. - Нет места для тумана.

                Родители работали в школе, и девочки всегда были под присмотром. Николай преподавал физику, а Жанна – изобразительное искусство. Её картины выставлялись в областном музее.
                Они часто ходили в лес, что совсем рядом с их селом. Мать писала, а отец с дочками ставили палатку, разводили костер, собирали ягоды или грибы и обязательно дарили маме цветы. Когда девочки подросли,  родители решили показать им исток Урала, что находится в двенадцати километрах от села. Нина и Надя прыгали от радости в предвкушении этого путешествия. Они помогали маме печь пирожки, заворачивать бутерброды. Собрали свои рюкзачки: куклы, альбом и карандаши, и, конечно же, любимые ириски.

                Долго шли по лесной грунтовой дороге. Девчонки устали, все реже отбивались от комаров большими лопухами. А когда лес закончился, вскрикнули от изумления, увидев дорогу из цветов. В колее проросли семена, и получилась она необычная, как в сказке. Надя и Нина, забыв об усталости, прыгали и пели сочиненные тут же песенки.

                Дошли до истока - маленького ручейка, к которому присоединяется несколько родников. Нашли место, где он делает поворот, замедляет ход, оставляет маленькое озерцо, а сам бежит вперед, стремясь наполниться водами рек, повзрослеть и набраться сил. Здесь и расположились.  Девочки, как в зеркало, гляделись в спокойную воду и смеялись.
               Жанна делала наброски, а отец рассказывал о реке: её истории и географических особенностях.
               - Девочки, вы понимаете, что мы живем там, где берет начало одна из длинных рек? Здесь наши корни, исток нашей семьи. Ваши предки отсюда.
               - А куда течет Урал? – спросила Нина.
               - Он впадает в Каспийское море и сливается с другими реками, большими и малыми. Но, я уверен, помнит место своего рождения.
               - Разве реки могут помнить? – засмеялась Надя.
               - Да, дочка. И люди должны помнить свои истоки.

                ***

                Жанна сидела спиной к открытому окну. За ним расцветала и позванивала весна. А здесь – тишина и пыльное прошлое. Чувствовала ли она время, его движение? Оно оставило след на ее лице и  в потухшем взгляде, но это Жанну нисколько не волновало.

                Она повернулась, чтобы закрыть окно, и стул затрещал, заскрипел, словно хотел влиться своим хриплым голосом в юные звуки весны. Не получилось. Диссонанс. И он затих.
                Луч солнца упал на зеркало, создавая оптическую иллюзию: женщина увидела желтое платье и вздрогнула: Надя? Нина?  И следом - вздох разочарования.
                Куклы изменились: платья тусклы, яркие пояски потеряны, волосы спутаны, ножки без туфелек. Они одинаково грустно смотрели в зеркало, возле которого стояли. 

                Луч  высветил паучка, ползущего по пыльной раме, дрогнул, коснувшись треснутого угла, заглянул в глаза куколок. И так холоден и пронзителен был их взгляд, что мать испугалась и повернула их спиной к зеркалу, а через несколько дней убрала в шкаф.

                Еще не раз солнце пыталось прорваться в дом и наполнить его золотистым светом, но то закрытые плотные шторы, то давно не мытые стекла не пропускали его. И время оставалось замкнутым в темном помещении, напоенном терпкой печалью.

                ***
                В выпускном классе сестры влюбились в одноклассника – отличника и спортсмена. Он ухаживал за Ниной. Надя требовала, чтобы сестра оставила Пашу: пусть никому не достанется, так будет честно.

                На первом свидании Паша, целуя родинку, что маленькой капелькой примостилось на левой брови, прошептал:
                - Люблю всю тебя и особенно эту родинку…
                - Значит, ты не меня любишь, а её? Ухожу, – серьезно сказала Нина. – Ну не обижайся, - обняла его, видя, как он опешил. -  Я же шучу. А знаешь, у мамы такая же, только на правой стороне. И папа всегда сначала ее целует, совсем как ты.

                Надя часто со злостью кричала Нине: "Ну почему он выбрал тебя? Мы же одинаковые!"
                Однажды устроила так, что поздно вечером пришла к большому клену на свидание вместо Нины. Нарисовала родинку на конце брови, духи сестры за ушки.     Подошла, прижалась к Паше. Он стал целовать ее, а родинки нет…
               
                Девочки поссорились. И надолго. И отец, и мать пытались их помирить. Надя требовала от матери, чтобы та заставила Нину оставить Павла. "Доченька, они же любят друг друга. И ты найдешь своего любимого", - пыталась она успокоить Надю. В ответ – новые требования и слезы.
 
                Нина хотела восстановить отношения с сестрой, но та упорствовала, накапливая обиды, как ненужную одежду на чердаке, чтобы потом вытащить целый ворох. И вытащила. Высказала опешившим родителям всё, что так долго копила,  и заявила:
                - Вы всегда Нинку больше любили. Я уеду навсегда.
                Родители понимали страдания дочери и делали все, чтобы она приняла происходящее, но Надя, как дикий зверек, холодно смотрела на них и молчала.

                Весна в тот год запоздала. Уже апрель, а казалось, что еще зима. Дом становился все холоднее. Что-то с отоплением случилось, надо проверить, думал Николай.
                Жанна перестала закрывать шторы на ночь – ей не хватало света, она начала задыхаться в замкнутом пространстве. За ужином по-прежнему собирались вместе, но разговор не складывался – прерывался словно пунктирная линия, причем короткая.

                После выпускных экзаменов девочки сразу же уехали. Никто не вспомнил о том, что они мечтали учиться вместе в столице и перевезти родителей к себе.
                Паша и Нина учились в Москве, а Надя в Калининграде. На каникулы Надя приезжала к родителям два раза, но когда Нина и Павел поженились, перестала появляться дома. Изредка отправляла короткие записки – их и письмами не назовешь. Отец с матерью  писали ей подробно обо всем, но тему ссоры с сестрой решили не трогать. Заведет семью и успокоится, думали они.

                Надя осталась в Калининграде, вышла замуж, родила дочь. Нина с Пашей уехали в Америку и жили на берегу Тихого океана. Домой приезжали только один раз, когда еще не родилась их малышка. "Это очень дорого и лететь долго, а дочка еще мала. Да и работу оставить не можем. Мы лучше вам деньги отправим". Деньги отправили.
                Дочка подросла. Но… времени так и не нашлось. "В отпуск никуда не выезжаем. Надо на образование дочери средства собрать".

                ***

                Деньги, что прислала Нина, так и остались лежать в шкатулке из бересты, которую не открывали - наверное, забыли. Но часто мать доставала коробку с детскими рисунками и поздравительными открытками и перечитывала их, отворачиваясь от мужа, чтобы он не видел ее слез.
      
                Она ждала ночи и надеялась во сне уйти от печальных дум. Но мысли, затвердевшие, как цемент, тяжело ворочались, вызывая страшные сновидения. Жанна вскрикивала, просыпалась и теперь уже боролась со сном, боясь повторения кошмаров. Она вставала, включала свет, садилась на свой стул справа от зеркала и замирала. Бессонница и тягостные думы терзали бедную женщину.

                Николай тревожно поглядывал на жену, лелеял ее, как ребенка, готовил, кормил, перед сном читал вслух ее любимую книгу. Жанна не заметила, что муж начал  пить какие-то лекарства. Он не сказал ей о своей болезни и тихо умер.
                Надя приехала на похороны, Нина не смогла.

                … Прошло семь лет после смерти Николая. Дочки дома больше не появлялись.
                "Где же мои куколки?" – плакала мать. И в осеннем сумраке среди вскриков холодного ветра однажды ей послышался детский смех. Она выскочила на улицу – никого. Лунный свет прорвался сквозь темноту, и все вокруг виделось бледным и нереальным. Жанне казалось, что небо стало морем, а она на его дне, придавленная тяжестью темной воды. Но ей не хотелось выплыть…

                На вопросы приятельниц, почему дочки перестали приезжать, Жанна рассказывала, что у них сейчас нет времени на поездки, но девочки присылают подарки, деньги и часто звонят. Но разве является тайной в селе, кто получает переводы и посылки?
               Постепенно вопросы перестали задавать, видя, какой болью они отражаются на лице.

              Жанна уволилась с работы и все время проводила дома, двигаясь по нему бесцельно, как сомнамбула.
              Часто приходила подруга Рая, которая, как мать, опекала ее, помогала, советовала снова заняться живописью. Жанна соглашалась, но смотрела на нее так, словно жалобно просила: оставь меня в покое, пожалуйста.

              Большую часть дня она сидела сбоку от зеркала. И думала, думала… В зеркале она видела прошлое – день за днем.  "Оно записало наше счастливое время, - думала Жанна. - Если бы еще могло вернуть его. Но наше зеркало устало. Амальгама стареет, как и лицо". И она перестала смотреть в него – ей чудилось отражение дочек с равнодушным, как у кукол, взглядом.
             Как-то утром Жанна обнаружила распахнутое окно, а на полу стекла. "Время разбилось", - спокойно подумала она.

                ***
              От дома Павла и Нины до берега океана недалеко, и они гуляли здесь с дочкой. Как алый перевернутый парусник, закат медленно уплывал за линию горизонта.  Слушая говор волн, Нина вспоминала дом, маму, слова отца: "В этом истоке чистая и вкусная вода. Он превращается в реку и течет до моря. Люди загрязняют реки, и  первородный вкус теряется. Но человек помнит его и, когда чувствует потребность, возвращается к истоку".
              "В этом году маме сорок семь. Я так давно её не видела. Всё, едем", -  решила Нина.

              … Они прилетели из Калифорнии в Париж на четыре дня, потом - домой.
              Майское утро – неяркое и негромкое – в спокойном обрамлении  безоблачного, но серого неба, задрапированного полупрозрачной тканью, встретило прохладно. Лишь изредка тонкое полотно кое-где разрывалось, и показывалась дивная синева. Лучи солнца спешили к этим просветам, высвечивали улицу, реку, людей около Лувра, оставляя на них золотистые печати…

               Нина долго стояла перед Джокондой. Близко подойти нельзя – ограждение. С такого расстояния и сквозь стекло не рассмотреть детали. Но они ей и не нужны. В спальне у неё висит  репродукция полотна, и Нина хорошо знала его в подробностях, только избегала ловить взгляд Моны Лизы. Сейчас же она посмотрела ей в глаза и вздрогнула: это был взгляд мамы, теплый и кроткий, но в уголках губ застыла грусть. И руки мамины – она так же складывала их, когда сидела на своем любимом стуле, задумавшись о чем-то. "Где-то там далеко, за фигурой Джоконды в серебристо-неведомой дали осталось наше детство, наша радость и непосредственность, безмятежность и дружеские чувства", - горько подумала Нина.

               Когда вышли из здания, то среди группы туристов, стоящих в очереди в музей и слушающих экскурсовода, она увидела девушку в бежевом платье. Когда та немного повернула голову, Нина вздрогнула: профиль показался ей знакомым, родным. Она далеко, можно ошибиться. Подойти? Вдруг это Надя? Что-то ей подсказывало: да, это сестра. Появилось желание броситься к ней, обнять… Но смалодушничала. Отвернулась и ушла. И не почувствовала, как девушка смотрела ей вслед.
               Одна не захотела сделать шаг навстречу, другая не узнала сестру.

              … Надя отошла от группы и  долго стояла перед Джокондой. Она вспомнила разговор родителей.
              - Ты моя любимая Мона Лиза.
              - Была, - ответила мать. - Сейчас я мало на нее похожа.
              - Ты лучше, - возразил отец и поцеловал ее в уголок брови, в еле заметную родинку. – Прости, что так и не съездили в Париж.
              - Ничего, Коленька. Какие наши годы, съездим.
              "Они любили друг друга так, как нам и не снилось", - подумала Надя.

              Джоконда внимательно и спокойно смотрела на нее и улыбалась. И эта улыбка смягчала все то печальное, что секунду назад заметила Надя, и стирало, словно с поверхности запылившегося зеркала,  все обиды. Она заплакала. Люди удивленно поглядывали на неё, но быстро отводили взгляд. Горькие мысли о том, что время невозможно вернуть, оно летит быстро и сегодня сразу же становится прошлым, вызвали эти слезы. А люди (и она тоже!) щедро швыряют секунды жизни, и они, как хрупкие шарики, бьются о землю и исчезают  мгновенно. И запас личного времени иссякает быстро. Очень быстро…

                ***

                Жанна по скрипучей лестнице поднялась на чердак. Затхлый запах, паутины, пыль … Ощущение, словно оказалась в своем мучительном сне и останется здесь навсегда. Она упрямо тряхнула головой и пошла к заброшенным холстам, мольберту, краскам. Отнесла всё вниз и замерла. Перехватило дыхание от забытых ощущений перед чистым полотном. Жанна сделала движение рукой, словно снимая паутину с лица, раздвинула тяжелые шторы, открыла окно. Сирень качнулась, и аромат поплыл в комнату.
                Она клала мазок за мазком и все время что-то тихо говорила. Можно было только разобрать: куколки… куколки…
                Жанна думала о том, что никакими красками не скрыть следы своей жизни, они находят отражение на полотне. Как спрятать боль? И каким цветом ее затушевать? Но и под плотным слоем её не удержать - краска с годами трескается, и всё вырывается на волю…

                Утром Жанна подошла к мольберту. Маленькие красивые дочки смотрели на неё, но она ощутила холод и равнодушие и cорвала портрет. Немного подумав, выбросила серое платье, которое за эти годы словно приросло к ней. Достала голубое, прижала его к лицу, и возвратился запах забытого времени.       Накинула сверху легкую белую кофточку и направилась к храму Святого Вознесения.

                Древнее каменное сооружение в византийском стиле на фоне яркого майского неба выглядело величественно. Скрипнули высокие железные двери, заблестели под ногами плиты. От старинных фресок шло тепло, лики в деревянных окладах мягко смотрели на женщину. Жанна подошла к иконе Вознесения и долго стояла перед ней…

                Первый раз за эти годы она уснула быстро, и сон её был чист и спокоен. Под утро приснился муж: они сидели в кафе, как в день их знакомства, и он читал стихи Аполлинера. И она шептала вместе с ним: "Мне пора ладони окунуть в источник счастья…"

                Жанна покрасила дом в белый цвет, почтовый ящик - в небесно-голубой, вымыла окна, обновила раму уставшего зеркала, изъеденную жучками, – и сияющая серебристая поверхность  отразила лучистые глаза женщины; привела в порядок кукол и отнесла их в комнаты дочерей.

                ***
 
                За окном каждый день появлялись голуби. Жанна кормила их и подолгу слушала спокойное воркование.  Завтра последний день весны, у нее день рождения.
                Голуби полетели ввысь, она долго смотрела им вслед. Небо чистое, прозрачное, словно зеркало, -  теперь  в нем отразится иная жизнь. 
                Жанна решила рано утром пойти к истоку. С вечера приготовила рюкзак: вода, несколько баранок и горстка ирисок, которые так любили ее девочки. "Для кого?" - горько подумала она. Но тут же улыбнулась каким-то своим новым ощущениям, что являлись предвестниками перемен.
                …Мне пора
                Ладони окунуть в источник счастья…