Вдоль бесконечных скалистых норвежских берегов быстро шел транспортный рефрижератор “Остров Атласова“. Он должен был принять в Баренцевом море груз мороженой рыбы от нескольких судов, и вернуться в порт приписки Калининград. Я работал на этом судне судовым врачом. Этот рейс был короткий: всего два месяца. Относительно моих деловых качеств матросы говорили, что у меня есть профессиональная хватка, потому что хотя я был молод, у меня пока еще не было нерешенных проблем. За месяц работы я уже успел зашить мотористу рваную рану, одному матросу вскрыл панариций пальца кисти, а второму удалил вросший ноготь большого пальца стопы, мешавший ему ходить. А уж про разные уколы, промывания желудка, простудные заболевания и прочие болезни можно и не говорить. Но, кроме врачебного призвания, у меня было и второе: литературное. Я писал стихи, и на концерте судовой художественной самодеятельности читал их со сцены.
“Остров Атласова“ был быстроходным судном. При своем пятнадцатитысячном водоизмещении он развивал скорость до двадцати двух узлов. Вскоре судно прибыло в район промысла у берегов Новой Земли. Хотя был месяц июнь, там на берегу возвышались конические горы серебристого льда.
Это был ледник Чернышова. К нашему борту пришвартовался большой морозильный рыболовный траулер “Нерей“, и вскоре заскрипели и загудели лебедки, принимая стропы с коробами мороженой рыбы. На наш борт переправился врач траулера. Ему потребовались некоторые медикаменты и немножко спирта для работы. Я с готовностью выделил ему все необходимое из своей аптеки. За это врач подарил мне большую морскую раковину, под названием “ропанка”, величиной с ведро. Я поставил её в углу амбулатории возле письменного стола. Эта раковина очень понравилась некоторым матросам, и один из них просил её у меня для себя, обещая дать за нее на берегу бутылку коньяка. Однако, я отказался, и раковина продолжала удивлять всех пришедших в амбулаторию.
При следующей швартовке, кроме груза рыбопродукции, на судно были переданы для доставки в порт два пассажира. Это были находившиеся в командировке преподаватели Ленинградского мореходного училища. Их командировка закончилась, и они должны были прибыть на нашем судне в Калининград, а оттуда поездом – в Ленинград. Они были подселены в каюты к членам экипажа.
Одному из них, по фамилии Скраливецкий, было уже за пятьдесят. Он носил синий морской гражданский китель с тремя полосками на покоробившихся погончиках. На слегка согнутом коротковатом туловище была круглая лысая голова с крючковатым носом и хитрыми серыми глазами.
При разговоре с кем-либо он время от времени подергивался, как будто стеснялся своих слов, и часто пожевывал коренными зубами, что придавало ему замысловатый вид.
Этот пассажир пришел ко мне по поводу раздражения кожи от формалина, которым он пользовался для бальзамирования морских экспонатов. Вчера он препарировал челюсть акулы. Он был большой коллекционер по этой части. Я дал ему необходимые таблетки и мазь. От внимания коллекционера не ускользнула большая раковина, и он был в восторге от нее. Но по некоторым причинам он не спешил просить ее у меня. У него был на этот счет более эффективный план.
От шеф-повара, в каюту которого он был подселен, этот пассажир узнал, что врач – творческая личность, пишет стихи и даже читал их коллективу. В каюте у шеф-повара ему было тесно и неуютно. А они, два толстяка, мешали друг другу. Скраливецкому не нравился запах пищи от шеф-повара, а шеф-повару не нравился запах формалина от пассажира. Но им приходилось терпеть друг друга. Вот и родился у пассажира план с дальним прицелом.
Однажды он явился ко мне с якобы дельным предложением. Далеко не искренним, а скорее хитроватым тоном, не понятым мною из-за моей излишней доверчивости, он
сообщил:
– Я ищу молодых авторов для написания брошюры по оказанию первой медицинской помощи на судах рыбопромыслового флота. Не смогли бы вы за это взяться? В книжном издательстве в Риге у меня есть знакомый главный редактор по фамилии Мульган. Он и поможет ее издать.
– А сами вы издали что-нибудь? – спросил я.
– Издал, конечно. Вот я свою книжку прихватил с собою. Сделал все-таки себе имя. И у вас такая будет.
Я взял протянутую мне синюю брошюру под названием “Морские пути“. Она была не интересная, хотя я очень любил географию. И не удержался, чтобы не поддеть его, как обычно делал с эдакими учеными-географами. Я спросил:
– Какие порты вы знаете на Аральском море?
Автор “Морских путей“ чуть растерялся, глядя на меня выпученными серыми глазами с неким студенческим страхом, и выдохнул:
– Не знаю.
– А я вот часто смотрю на карту СССР, и мне запомнилось, что в северной части этого моря находится порт Аральск, а в южной – Муйнак.
– Вы хорошо знаете географию, – заметил Скраливецкий.
– Это мой один из любимых предметов, – ответил я.
– Ну, так что? Беретесь за написание медицинской брошюры? – повторил свой вопрос пассажир.
– В принципе-то я согласен, – ответил я. – Не вижу в этом ничего сложного. Есть у меня учебные пособия, и оттуда в популярной, доступной форме я смогу выбрать материал.
– Ну, вот и хорошо.
Скраливецкий ушел. Оставшись один, я подумал, что его идея не плохая, и за оставшиеся до конца рейса три недели можно эту брошюру написать. Приятно ведь будет на работе в медсанчасти показать коллегам свое учебное пособие по первой медицинской помощи для моряков. По-иному тогда и главный врач на меня будет смотреть. Надо взяться за дело. И я начал писать свой труд. Все получалось неплохо: вступление, помощь при несчастных случаях, при болезнях разных органов и систем. О своем начинании я решил сказать первому помощнику Лукьянчуку, высокому, чернявому, элегантному молодому человеку, немного старше меня. Я вошел в его каюту. В ней по переборкам были развешаны отделанные мечи из носа рыбы-меч, панцыри черепах, чучело краба. Я сообщил ему о предложении Скраливецкого, над которым я начал работать.
Первый помощник неудомевающе улыбнулся, и сказал:
– Это балабол. Не верьте ему, доктор. Он и ко мне подходил, чтобы я написал брошюру о воспитательной роли первых помощников на рыбацких судах. Но я отказался.
– А я попробую, Может быть, он поможет в издании. Не станет ведь человек врать в таком возрасте.
– Есть люди, которые врут до самой смерти, – ответил Лукьянчук.
Я продолжал писать брошюру. Пассажир стал заходить ко мне почаще, хвалил за четкость и за доступность для понимания изложенного материала. Но однажды он вошел ко мне в каюту с огорченным видом и сказал:
– Разругались мы с шеф-поваром. Хоть беги из его каюты куда знаешь.
– Ничего, помиритесь: все ссорятся и мирятся, – сказал я. – А потом вдруг предложил: “Переселяйтесь ко мне. Вот диван свободный, на нем и будете спать. К тому же здесь душ имеется и туалет”.
– Хорошо, я так и сделаю, – сказал Скраливецкий, не раздумывая, и вышел.
Вскоре он вернулся со своей постелью и положил ее в конец дивана. А рядом с ним поставил свой саквояж.
– Ну, вот и устроились, – сказал я.
А про себя я подумал, что так мне будет удобнее спрашивать Скраливецкого относительно какой-либо формулировки. Рейс продолжался. Погода была пасмурная, но
штормило не сильно. По волнам плавали редкие, огромные зеленоватые льдины, на которые порой усаживались белые чайки-поморники. Продолжалась и моя работа над брошюрой, которую я писал в свободное время. Скраливецкий рассказывал о своей домашней коллекции морских звезд, черепах, ракушек, морских ежей, крабов и прочих морских экспонатов.
Очередная швартовка была к траулеру, на котором работала моя знакомая фельдшерица. Скраливецкий тут же попросил меня, чтобы я, в свою очередь, попросил ее достать для него у себя на судне нос рыбы-меч. Я подошел к борту судна и, вызвав её, попросил, чтобы она достала для меня этих носов столько, сколько сможет. Она согласилась, и вскоре четыре больших носа рыбы-меч были у меня в руках. Пассажир был очень рад: его коллекция пополнилась. Сам он тоже готовил текст для своего выступления перед экипажем судна по теме: “Безопасность мореплавания“. И однажды вечером, когда я работал над брошюрой, он мне сказал:
– Хватит писать. Пойдем, лучше послушаете мою лекцию.
Это его слово “лучше“ неприятно поразило мой слух: “Что значит это лучше ? Выходит, что я занимаюсь чем-то напрасным?“ У меня зародилось подозрение, что Скраливецкий хочет меня надуть.
– Значит, вы считаете, что я занимаюсь дохлым номером, коль говорите, что лучше идти вас послушать?
Скраливецкий опешил, и на минуту, кажется, потерял дар речи. Потом, вздохнув, сказал:
– Что вы мне сделали плохого, чтобы я вас усаживал за стол заниматься напрасным трудом? И зачем мне портить свое доброе имя?
– Вы же сказали, что лучше. А что хуже?
– Да я просто неудачно выразился. Я всегда так по привычке говорю. Вы просто придираетесь к слову.
– Может быть, и так, – неуверенно сказал я.
Через час Скраливецкий вернулся в каюту и сказал, что я напрасно не пошел с ним в зал. Все, мол, были довольны его лекцией.
А, тем временем, “Остров Атласова“ уже взял обратный курс. Через десять дней он вернется в свой порт. Я уже написал половину брошюры и, устав от писанины, сидел в каюте и беседовал с пассажиром на разные темы. Скраливецкий заинтересовался наличием хирургических инструментов в судовом медпункте. Он, наверное, хотел выпросить у меня пинцет и скальпель для препарирования морских экспонатов.
– Инструментов сейчас мало, – ответил я. – Есть только самые необходимые. Но вот мне старпом говорил, что на новеньком “Острове Атласова“, поступившем к нам из Швеции в 1971 году, в медпункте был самый современный набор хирургических инструментов, которые один судовой врач, еврей, списал и увез с собою.
Скраливецкий вспыхнул и возмущенно сказал:
– Что за ерунда! Чушь! Привыкли всё на евреев валить, Даже говорят, что евреи не воевали, но ведь это не так!
Я сидел обескураженный и не понимал, за что так рассердился мой новый сосед. И, смутившись, я ответил:
– Да, ведь я ничего плохого не думаю. Просто передал дословно разговор, который слышал.
А потом, поразмыслив, я предположил, что, наверное, пассажир сам является евреем, и потому так вспылил.
Шли дни за днями. Рукопись была закончена, и я переписывал ее на чистовик. Когда я ее закончил, Скраливецкий дал мне адрес Мульгана, проживающего в Риге. Также дал мне свой ленинградский адрес. При подходе судна к порту Скраливецкий стал упаковывать свои вещи, связал бечевкой носы рыбы-меч.
– Хорошая у вас раковина, – сказал он мне, поворачивая ее с боку на бок.
– Неплохая.
– А вы не можете подарить ее мне? – спросил он. – Мы же еще встретимся. Приезжайте ко мне в Ленинград.
– Берите.
И Скраливецкий тотчас натянул на раковину свою большую сетку-авоську. Мне почему-то вспомнилось, что Скраливецкий, выпрашивая что-нибудь у кого-либо из моряков, обязательно приглашал его к себе в гости в Ленинград, зная заранее, что редко кто сможет выбраться из дому, оторвавшись от дел, и поехать к нему в Ленинград. Знал он также, что обычно люди стесняются заезжать к незнакомому человеку в гости. Меня он заранее предупредил, что таких условий, какие предоставил ему я, он в Ленинграде мне не сможет предоставить: сможет только устроить мне ночлег в кабинете мореходного училища. Хорошо хоть тут он был откровенным. Мы расстались, и больше не встретились.
Освободившись от своих врачебных дел, я отправил рукопись брошюры в Ригу, по адресу, данному Скраливецким. Через две недели рукопись вернулась обратно. В приложенном к ней письме редактор Мульган писал: “Рукопись заслуживает всяческого внимания. Продолжайте работать над нею по части выразительности языка, добавьте еще главу по судовой гигиене…“
Я не стал дальше читать, потому что мне стало ясно, что, если я допишу недостающую главу, то опять найдут что-то недостающее, типа “выразительности языка“, и ответит уже не Мульган, а кто-то другой. И так будет до тех пор, пока я не брошу эту затею. Да, к тому же, уходя в море, я не смогу дальше вести переписку. Я не стал дорабатывать рукопись, а оставил ее на судне в своей каюте. Может быть, новому судовому врачу она зачем-то понадобится. У портовой проходной я встретил первого помощника.
– Ну, как ваши дела? – приветливо усмехнулся Лукьянчук.
– Нормально. А с рукописью – неудача. Вернули. Пишут, что ее надо доработать и язык, мол, плохой.
Лукьянчук махнул пренебрежительно рукой и, засмеявшись, сказал:
– Я же вам говорил, что он балабол. Вашу брошюру не напечатают, будут только обещать до бесконечности. Им ведь самим надо печататься! А он, Скраливецкий, просто с самого начала “положил глаз“ на вашу каюту с удобствами, на вашу большущую морскую раковину и учел вашу возможность достать ему еще что-то подобное, и потому втянул вас в это дело. Вот так!
– И на первый взгляд может показаться, что он делает доброе дело: ищет молодых авторов, – сказал я.
– Он нашел то, что искал, – ответил Лукьянчук.
Мы пожали друг другу руки и разошлись каждый в свою сторону. Выйдя за проходную порта, я долго думал о своей доверчивости и наивности, которой воспользовался хитрый человек. Что ж? Пусть это будет мне наукой.
- - - 1976 г.