КЛЯТВА СИГАМБЫ
Когда Сусанна, вернувшись домой, рассказала мне обо всем случившемся, я просто с ума сошла в первую минуту. Попадись мне Темный Пит тем вечером, я бы выцарапала ему глаза и вырвала все волосы. Затем, немного успокоившись, я сказала:
– Подождем твоего отца, дочка.
– Конечно, мама, – ответила она, – я жду его... и Ральфа.
– А что нам делать с маленькой знахаркой Сигамбой? – спросила я и добавила: – Мне не нравится, когда такие люди обитают рядом с фермой.
– Пусть поживет у нас, пока мужчины не вернутся, мама, – сказала дочь, – а там уж они решат. Хижина у крааля все равно стоит пустая, она может пока жить там.
Так Сигамба осталась у нас и стала личной служанкой Сусанны, самой лучшей служанкой из тех, что я когда-либо видела, хотя кроме этого она заботилась еще и о больных животных.
***
Через десять дней Ян и Ральф вернулись живыми и невредимыми, оставив несколько кафров присматривать за скотом в бушвельде. Стоит ли говорить, как мы были рады их видеть? Ведь, помимо всего прочего, для двух женщин оставаться одним на ферме вдали от соседей в те дни означало подвергаться серьезному риску.
Первым делом Ян спросил меня:
– Были англичане?
– Были – ответила я, – и уехали.
Больше он об этом не спрашивал, потому что не хотел знать никаких подробностей. Только посмотрел на меня как-то странно, и, как мне кажется, стал с тех пор думать обо мне хуже, потому что узнал, что мы с Сусанной поссорились из-за той песни, которую я напела в уши англичан, хотя о том, что это была за песня, он отлично знал. Да, да, хоть Ян и сам был участником обмана, в своем сердце он всю вину возложил на меня, потому что так всегда и поступают мужчины, начиная с Адама – все они любят говорить: «Женщина соблазнила меня», – эта мерзкая привычка у них в крови.
Между тем, у Ральфа с Сусанной беседа вышла долгой. Сначала-то они бросились навстречу друг другу, как два жеребенка, которых насильно развели на лугу, но когда оказались рядом, все пошло по-другому. Ральф протянул руки, чтобы обнять ее, но она отстранилась и сказала:
– Нет, сначала мы должны поговорить!
– Какое холодное приветствие, – сказал пораженный Ральф, вздрогнув от мысли, что Сусанна передумала относительно их брака. – Что ты должна мне сказать? Говори скорее!
– Две вещи, Ральф, – ответила она, и, решив начать с меньшего из зол, погрузилась в полный отчет о прибытии англичан и о своей ссоре со мной по этому поводу. – И теперь, Ральф, – закончила она, – когда стало совершенно очевидно, что тебя лишили твоего законного права по рождению, я думаю, ты должен знать, что, если хочешь, ты можешь передумать оставаться здесь, ибо еще есть время последовать за этими англичанами, чтобы вернуть свои права и наследство.
Ральф рассмеялся в ответ:
– Зачем, дорогая? Мы же все это давным-давно уладили. Возможно, твоя мать не сказала этим людям всей правды, пусть даже она исказила ее, но она же сделала это ради всех нас и с моего согласия. Бог с ними, пусть уезжают, ведь даже если бы я поехал в Англию и отыскал их, я был бы там, как дикий козел в краале с овцами, неуместен и несчастен. Больше того, нам с тобой пришлось бы расстаться, потому что, даже если бы все согласились на это, я бы сам никогда не смог лишить тебя родины и близких. Так что теперь, когда все это закончилось раз и навсегда, позволь же мне наконец поцеловать тебя, Сусанна.
Но она покачала головой и вновь отказала ему, сказав:
– Нет, потому что я должна сказать тебе еще одну вещь, гораздо более ужасную – настолько ужасную, что, услышав ее, думаю, ты вообще никогда больше не захочешь целовать меня.
– Так говори же скорей! – в сердцах ответил он. – Зачем ты меня мучаешь?
И она начала свою историю. Она рассказала, как после его отъезда Темный Пит стал преследовать ее, как хотел поцеловать ее, а она отказала ему, как он начал ей угрожать. Затем она внезапно остановилась и сказала:
– Теперь, прежде чем я закончу рассказ, ты должен дать мне клятву, что не будешь пытаться убить Темного Пита за это.
Сначала он отказывался клясться, потому что уже был в гневе на этого негодяя, и она не хотела ничего ему больше говорить. В результате они поссорились и некоторое время угрюмо молчали, наконец он спросил ее хриплым голосом:
– Скажи хотя бы, Сусанна, этот парень не причинил тебе вреда?
– Нет, – ответила она, отвернув от него лицо. – Нет, слава Богу! Он не причинил вреда моему телу, но моей душе и разуму причинил большой вред.
Тогда он вздохнул свободнее и сказал:
– Ну что ж, продолжай свою историю, потому что я клянусь тебе, что не буду пытаться убить Темного Пита за это его престу¬пление, чем бы оно ни было.
И она продолжила рассказ, излагая в точности все, как было, и Ральф чуть не тронулся рассудком: он стиснул зубы и топтал землю ногами, как разъяренный бык. Но наконец Сусанна закончила свою историю, подытожив ее словами:
– Теперь, Ральф, ты понимаешь, почему я не позволяла тебе поцеловать меня, пока ты не услышишь мою историю? Я боялась, что, услышав ее, ты больше не захочешь меня целовать.
– Ты говоришь, как глупая девчонка, – ответил он, заключая ее в объятия. – Хотя такое оскорбление должно быть оплачено кровью, не стоит думать об этом больше, чем если бы какой-нибудь зверь забрызгал твое лицо грязью, и ты смыла ее в ближайшем ручье.
– Ах! – воскликнула она, – ты поклялся, что не будешь пытаться убить его.
– Да, милая, я поклялся и сдержу свою клятву. Я не буду пытаться убить Темного Пита... в этот раз.
Затем они вошли в дом, и Ральф обсудил этот вопрос с Яном, которому я к этому времени уже успела кое-что рассказать. Ян сперва тоже очень рассердился и сказал, что, когда встретится с Питом ван-Воореном, тому несдобровать. Впоследствии он добавил, однако, что этот Пит очень опасный человек, настолько опасный, что было бы неплохо оставить его в покое, тем более что никакого реального вреда он Сусанне не причинил.
В наши дни здесь, в Натале, такого злодея по закону можно привлечь к ответу и за покушение на жизнь кафра, и за нападение на девушку, но в те времена все было иначе. Тогда в Транскее белых людей было мало, и жили они далеко друг от друга, и ни о каком законе говорить не приходилось: каждый делал, что считал правильным согласно собственным представлениям о добре и зле. Поэтому, как сказал Ян, было бы неразумно нажить смертельного врага в лице того, кого не сдерживал страх ни перед Богом, ни перед человеком, кто обладал огромным богатством и властью, и мог запросто совершить убийство из мести или поднять на нас кафров, так как имел власть над ними. Как будет видно из моего дальнейшего рассказа, именно так он и поступил или, по крайней мере, попытался.
Когда его гнев немного остыл, Ян поделился с нами этими соображениями, и мы, женщины, с ним согласились, но Ральф, который был молод и бесстрашен, только гневно поджал губы и ничего не сказал.
Что же касается Сигамбы, то поначалу Ян хотел ее прогнать, но Сусанна, которая успела полюбить ее, умоляла его не делать этого, не поговорив с ней. Поэтому он приказал позвать знахарку, и маленькая женщина немедленно явилась и, поприветствовав его, уселась на пол гостиной, как это принято у кафров. Это маленькое существо в меховом кароссе и расшитом бусами поясе производило странное впечатление, но для туземца она была очень опрятной и даже хорошенькой, с лицом умудрённой женщины и телом, которое, будь его формы чуть менее округлыми, можно было бы назвать детским. Кроме того, она очень тщательно украсила себя, но не в стиле белых людей, а на собственный манер: вьющиеся волосы, которые высокой копной обрамляли ее голову, были посыпаны той искрящейся голубой пылью, которую кафрские женщины используют в качестве пудры, а на ее шее красовалась нитка больших синих бус.
Сначала Ян сердито сказал ей:
– Ты навлекла неприятности и позор на мой дом, Сигамба, и я хочу, чтобы ты его покинула.
– Это правда, но не по собственной воле принесла я эту беду, о, Отец Ласточки, – ответила она (для Сигамбы Сусанна стала центром мира, и потому для нас троих у нее не было других имен кроме «Отец Ласточки», «Мать Ласточки» и «Возлюбленный Ласточки».)
– Может и так, – ответил Ян, – но, несомненно, Темный Пит тебя ненавидит и будет преследовать, и нам придется защищать тебя, и у нас будет еще больше неприятностей.
– Не меня будет преследовать Темный Пит, потому что он уже украл у меня все, что мог, и кроме моей жизни с меня больше нечего взять, – и она посмотрела на Сусанну.
– Что ты имеешь в виду, Сигамба? Говори яснее, – потребовал Ян.
– Я имею в виду, – ответила она, – что теперь не я в опасности, а моя хозяйка, Ласточка, потому что тот, кто поцеловал ее однажды, захочет поцеловать ее вновь.
Тут Ральф стал громко проклинать Темного Пита, а Ян сказал:
– Пусть только попробует! Клянусь, пуля из моего роера поцелует его раньше.
– Надеюсь, так и будет, – сказала Сигамба, – и все же, Отец Ласточки, я прошу тебя: не гони меня от той, которая заплатила за меня столь высокую цену, и которой принадлежит моя жизнь. Послушайте, я обойдусь вам совсем недорого, и я смогу отработать эти небольшие деньги, если ваши лошади и скот заболеют, ведь я знахарка и умею их лечить – вы же знаете. А кроме того, у меня есть много глаз и ушей, которые могут видеть и слышать то, к чему ваши глухи и слепы, и я говорю вам, что придет время, когда я смогу сослужить хорошую службу всем, кто принадлежит к гнезду Ласточки. Конечно, если она скажет мне уйти, я уйду – на то я ее слуга, чтобы повиноваться. Но я умоляю вас, не заставляйте ее это делать!
Начав свою речь, Сигамба поднялась с пола и теперь стояла перед Яном, откинув голову назад и глядя ему в глаза с такой странной силой, что, хотя он был силен и велик ростом, но помимо собственной воли принужден был смотреть в ее глаза. Более того, как он сказал мне потом, он видел в глазах Сигамбы многое из того, что случилось позже, или, возможно, ему только казалось, что он видел, ведь Ян всегда был немного суеверным. Но я могу подтвердить, что в последующие ужасные годы, когда с нами происходило что-то важное, он не раз вскрикивал: «Я уже видел это место (или человека, или предмет), не знаю только, где». И, если я велела ему хорошенько подумать, то добавлял: «Вспомнил: я видел это в глазах Сигамбы, тогда, в Транскее, еще до того, как Ральф и Сусанна поженились».
Закончив говорить, она отвела глаза, после чего Ян побледнел и покачнулся, будто готов был упасть. Однако, быстро придя в себя, сказал коротко:
– Оставайся, если хочешь, Сигамба, оставайся сколько пожелаешь.
Она подняла свою маленькую руку, приветствуя его слова, и я заметила, что ее жест был не таким, как у кафров, живших поблизости, скорее он напоминал те, что приняты у зулусов.
– Я услышала твои слова, вождь, – сказала она, – и я остаюсь. Пусть я буду всего лишь ящерицей на крыше, но гнездо Ласточ¬ки будет моим гнездом, и в зубах ящерицы Сигамбы всегда будет яд, так что горе тому ястребу в небе и той змее в траве, которые покусятся на гнездо, в котором вы живете. Слушайте же мою клятву, те, кого она любит. Раньше остынет это сердце и одервенеет эта рука, раньше мысли покинут эту голову и взгляд уйдет из этих глаз, чем позор или смерть коснутся быстрых крыльев Ласточки, которая запятнала свое сердце ради меня! Запомните же навсегда, вы, кого она любит, что пока жива я, Сигамба Нгеньянга, Сигамба, бродящая по лунному свету, будет жить и она, а если она умрет, умру и я.
Затем она еще раз отсалютовала и вышла из дома, оставив нас в глубоком изумлении, потому что мы увидели, что эта женщина совсем не похожа на других кафров, и всем нам пришло в голову, что в трудную минуту она будет острым копьем в руках тех, кого осаждают враги.
Той ночью, лежа в постели, я сказала Яну:
– Муж, мне кажется, что на нашем небе, которое много лет было такими синим, теперь собираются тучи, и беды наши из-за красоты Сусанны. Я боюсь Темного Пита, потому что он не тот человек, которого легко остановить. Ральф любит Сусанну, и Сусанна любит Ральфа, и пусть они молоды, но вполне способны содержать свой дом и нести свое бремя. Пусть же они вступят в брак как можно скорее, ведь после того, как они поженятся, ван-Воорен не станет их беспокоить, зная, что его притязания безнадежны?
– Как скажешь, жена, как скажешь, – как-то резко ответил Ян, – но я сомневаюсь, что таким образом мы избавимся от всех опасностей. Я думаю, что река нашей жизни развернулась окончательно, и теперь нас ждут одни печали. И я скажу тебе, когда это началось, – продолжал он, садясь в кровати. – Это началось в тот день, когда ты солгала англичанам!