Я никогда не читал Сартра, но самую известную цитату, разумеется, знаю. «Ад – это другие». Как нельзя тонко постиг я эту истину в ту ночь. Прежде не задумывался об этом изречении, разве что поверхностно. Поддержать светскую беседу, блеснуть острым словцом. Нелепо.
Отчетливо помню приснившийся тогда сон: здоровенный красный куб посреди зеленой лужайки в окружении жилых домов. Обычное внутреннее пространство городского дворика с пятиэтажками. И в самом кубе как таковом не было ничего удивительного. Тем не менее было страшно. Как будто бы видимый гул исходил от геометрического объекта на улице. Красный свет резал глаза, почти вибрировал. Внезапно пространство сотряслось, как обычно колеблется вода в луже. Атмосфера продемонстрировала свою условность. Перед глазами всплыли слова. Они принимали форму облаков, будто состояли из пара или дыма, но я понимал, что им здесь не место. Это было вторжение внешних звуков в реальность сновидения. Однако в силу того, что слух мой был сфокусирован на гуле куба, происходила некая синестезия. Я не сразу смог прочесть облачные буквы, а когда сосредоточился на них, проснулся под аккомпанемент голоса своей девушки.
– Эй, проснись! Тебе приснился страшный сон.
– А? Страшный сон? – я с трудом разлепил веки.
– Да, ты стонал. – сказала она.
– Хм, не знал, прости.
– Ничего, ты же не при чем, да и потом, я сама не спала… – тон явно предполагал продолжение беседы. Я ответил не сразу, но все же ответил.
– Да? А почему, что тебе снилось?
Она приподнялась на локте и развернулась ко мне корпусом, воодушевившись:
– Я шла по улице, и за мной ехал трактор, но только он был странный, как… как инопланетный трактор!
– Инопланетный? – я усмехнулся.
– Создавалось такое впечатление. Думаю, это от фонарей. Он весь светился. Я пыталась уйти, но он неумолимо следовал, и знаешь, что я сделала? – она посмотрела на меня, улыбаясь.
– Что? – я посмотрел на нее и улыбнулся.
– Пошла ему навстречу. Решила пойти наперекор страху. Ведь я помню, что мне говорил доктор Грязнов.
– Который психолог?
– Да, он сказал: «Даже во снах и прежде всего в них мы должны идти наперекор слабостям и страхам. Встречать их лицом к лицу и понимать, что у них нет над нами власти».
– Сильно сказано.
– Да, мне тоже понравилось. Вот я и подошла, а когда зашла за свет прожекторов, поняла, что трактор вполне себе обыкновенный, а за рулем сидит обычный рабочий. Большой такой, толстый и с детским лицом. Растерянное такое выражение. Он глядит на меня и так робко вопросительно кивает «Что такое?». А я ему: «Вы зачем за мной едете?» И внезапно понимаю, что должна почему-то обратиться к нему по имени, непременно лично обратиться, чтобы уничтожить дистанцию и прямо высказать свои претензии. Инстинктивно мой взгляд упал на его куртку в поисках какой-то опознавательной таблички. И там было написано «Иеремея!» Я подумала, что, может, это название строительной компании или что-то такое, но он мне: «Знаю, у меня странная фамилия». Я как-то сразу забыла о страхе и такая: «А имя как?» А он – «Следуй».
– Следуй? – я даже удивился. Она кивнула и продолжила.
– Потом он сказал: «У меня три брата, Стой, Слушай и Смотри».
– Ты меня разыгрываешь: тебе и правда такое приснилось? – смеялся я.
– Да я сама в шоке! – она тоже смеялась. Ее рассказ заставил меня забыть о кошмаре, хотя я так и не понял, что именно меня испугало. Мы негромко хихикали, чтобы не будить соседей за тонкими стенами. Была глубокая ночь.
– Все, давай спать, завтра рано вставать. – мы развернулись каждый в свою сторону и попытались уснуть. Я услышал скрип, плавно перешедший в треск.
Резко нахлынуло чувство тревожности, следом – цепенеющий ужас. Я знал, что она испытывала то же самое. Ни один из нас не решался что-либо сказать. Как часто бывает, мозг пытался интерпретировать звуки в меру фантазии. Что-то скреблось? Что-то снаружи? За окном? У соседей? У нас? Шкаф? Диван? Что-то разрушается… «Боже, это пол!»
– ПРЫГАЙ С КРОВАТИ! – крикнул я, но было поздно: кровать вместе с нами на ней провалилась на этаж ниже с оглушительным грохотом. Этот страшный звук я никогда не забуду. Падение длилось всего секунду, но столь длинной секунды мне еще не доводилось переживать.
После падения наступила самая громкая тишина за всю мою жизнь. Пыль еще не успела осесть, когда я понял, что мои глаза закрыты, и открыл их. Такая же квартира, как наша. В первое мгновение я подумал, что это был сон. Сон, в котором проваливаешься и сразу просыпаешься. Но боль, опилки и дыра в потолке развеяли иллюзию.
Машинально я посмотрел налево и никого не увидел. Ножки кровати обломались при ударе, но она все равно будто бы находилась на небольшом возвышении, криво встав посреди чужого жилища. «Кто живет здесь?» – подумал я. Как часто мы общаемся с соседями? Пока не прорвет трубу, пока кто-то из них не затеет полночный ремонт или шумную вечеринку до утра. И даже тогда мы делаем все, чтобы этого избежать.
Я понял, что тишина переросла в гул. Такой же, как от красного куба из сна.
– М..Марин! – я закашлялся и принялся ползти к ее краю кровати. В этот момент раздался скрип половиц из темного угла помещения. Собственно, все углы были темными.
Я резко обернулся на шум, в шее что-то хрустнуло. От хруста я дернулся и почувствовал острую боль в копчике, чуть заныв.
– Кто вы? – незнакомый голос был свирепым, а вопрос показался странным.
Снова разлепив самопроизвольно закрывшиеся от боли глаза, я посмотрел в сторону говорившего сквозь слезную пелену. На относительно более светлый участок помещения выступил хозяин голоса. Мужчина с лысиной и щетиной в алкашке и семейниках. Лицо было заспанным, но сосредоточенным и необыкновенно серьезным.
– Здра…кх-кх-кх… здравствуйте, – с трудом сказал я. – Наверное, мы ваши соседи сверху.
– О, наслышан! Рад, наконец, воочию увидеть источник всего этого шума. – полушепотом произнес мужчина, продолжая приближаться медленными шагами. – Шума вам недостаточно? Теперь решили вовсе обрушить нам потолок?
Я не знал, что ответить, и просто молчал несколько секунд.
– Нечего сказать? – спросил сосед.
– Слушайте, мы не виноваты, что пол обвалился, посмотрите, пожалуйста, как там моя девушка, – я указал налево от себя за кровать. Мужчина проследил взглядом по направлению руки.
– Лежит, – сказал он, немного наклонившись, чтобы посмотреть.
Услышанное заставило забыть о боли, я стремительно переместился к Марининому краю кровати, зовя ее. Она лежала на боку у стенки. На голове была рана, от которой она потеряла сознание, бок сильно кровоточил: видимо, ободралась при падении.
– Марин! – тихо крикнул я, наклонившись изо всех сил поближе. В ответ она жалобно промычала, чем подала хоть какие-то признаки жизни.
Сквозь боль и очередной хруст я приподнялся и обратился к соседу, который просто стоял и смотрел:
– Мужик, чего ты стоишь, вызови скорую!
– Жива, — прошептал сосед. – Скажи-ка, дружище, а как там моя Алина?
От вопроса волосы у меня встали дыбом, все мышцы сковало, в спине прострельнуло. Я смотрел в глаза соседу. Его глаза словно светились в темноте, излучая угрожающий блеск.
– Что? – просто спросил я.
– Хе-хе, – мужчина залихватски ударил себя ладонью по голени. – Ну, сам подумай: просыпаешься так от грохота, и вместо манежа чужая кровать! Поневоле задумаешься!
Я полулежал на кровати и вдруг почувствовал, как падаю вниз, оставаясь при этом на месте. Как красный куб на лужайке непрестанно стремится пробить земную кору и падать, и падать, и падать. Издавая при этом гул, не звонкий, но пронизывающий, не оглушающий, но давящий.
– НУ! – кричал мужчина.
– Андрей? – раздался слабый голос Марины.
– Милая, лежи, сейчас вызовем скорую, все будет хорошо! – необыкновенно фальшиво заверил я. Мужчина подошел к кровати вплотную и уперся коленями в перекладину. Он жутко улыбался. Гримаса была безрадостной и болезненно возбужденной.
– Послушай, – почти шепотом говорил я.
– ЧТО? – нарочито громко прикрикнул сосед, посмеявшись. От пронзительного вскрика я непроизвольно прикрыл глаза, в очередной раз за ночь открыть их труда не составило.
– Мы не виноваты, что…
– Разумеется, не виноваты, – перебил он. – Куда там! Никто ни в чем не виноват, никто не возьмет на себя ответственность!
При последних словах он схватился за кровать и сотряс ее. Я понял, что отлеживаться не стоит, и осознал, что кто-то из соседей уже должен был кого-то вызвать. С другой стороны… Многоквартирный высотный дом из 15 этажей, в данный момент мы на 10, а были на 11. Высота потолков под три метра, тонкие стены и, как видно, потолки, но окна с двойными стеклопакетами почти у всех жителей. Это я к чему? Мы привыкаем к шуму внутри, учимся мириться с ним, делая его частью тишины. Искусственно. Поддерживают иллюзию плотно закрытые окна, не пропускающие внешних звуков. И вот гром посреди гудящей интерьерной тишины становится такой же приемлемой условностью в порядке вещей, какой некогда была гроза. И все же, когда я смог прислушаться, различил в царящем напряженном гуле приглушенные голоса разбуженных. Намека на стук в дверь или отдаленные сирены между тем не было. Я услышал, как Марина пытается прийти в себя на полу, снова посмотрел на соседа, который так и не сменил положения и продолжал на меня таращиться.
– Мужик, – начал я. – Давай, сейчас мы поднимемся, уйдем к себе и вызовем кого-нибудь.
Говоря это, я медленно сдвигался к краю ложа, чтобы слезть. Судя по ощущениям, у меня выбило позвонок. Мужчина не двигался. С трудом я встал на ноги и смог убедиться в том, что кровать действительно стояла на небольшом возвышении. Она упала на что-то. В темноте я не мог ничего толком разглядеть и искренне этого не хотел. Я склонился к Марине и попытался аккуратно ее поднять. Ее бок словно вспороло, и я взял простыню, чтобы наложить повязку. Сосед стоял на прежнем месте. Было непонятно, что он может выкинуть, поэтому я поглядывал на него и ничего не говорил.
Когда я взвалил на себя Марину, несмотря на ее небольшой вес, ощутил, как все тело разрывает боль. Единственное, что удержало от падения, – угроза явно находящегося не в себе соседа снизу. Чтобы выйти в прихожую, а ее местонахождение было мне известно в силу похожей планировки, надо было пройти совсем рядом с ним. Мужчина в семейниках продолжал опираться на кровать, стоя у ее подножья, и не сводить с меня глаз. Не прекращавшийся гул уже, казалось, заставлял череп вибрировать, а барабанные перепонки – разрываться. Убийственно медленными шагами с покалеченной спиной и Мариной на руках я направлялся к входной двери. Когда до нее оставались какие-то 20 сантиметров, услышал:
– Куда же вы? – неописуемым был тон его голоса. В нем смешались разочарование и язвительность, ирония и угроза. – Разве вы не поможете мне отыскать раздавленную дочь?
Душа моя ушла в пятки, когда я понял, что не смогу открыть дверь, одновременно держа Марину, а если опущу ее, снова поднять уже не смогу. Поэтому на трясущихся ногах я развернулся к хозяину квартиры.
– Слушайте, я не знаю, что вам сказать… Будьте благоразумны, вызовете, пожалуйста, скорую.
– Она уже не поможет. – отрезал мужчина железным голосом. Я заметил, что костяшки его пальцев в ссадинах, а на лице синяки, как и на тощих ногах и всем плохо прикрытом теле. Его силуэт на пороге комнаты выглядел устрашающе.
– Я вас знаю, – пробурчала Марина в полубессознательном состоянии. Я с соседом одновременно посмотрели на нее.
Когда почувствовал, что вот-вот развалюсь на части, все же положил ее на пол, а сам привалился к стенке и отдышался. Гул стал просто оглушительным, вдобавок к чему я ощутил груз вины за, очевидно, раздавленного нашей кроватью ребенка. Страх за Марину, шок от произошедшего и осознание оборванной жизни мощно дали по мозгам, на глаза навернулись слезы.
– Сколько ей было? – спросил я соседа.
– Год и три месяца, – ответил он.
– Послушай, мужик… – я попытался выпрямиться. – Давай попытаемся хотя бы отодвинуть кровать, может, еще не все потеряно… Может, ты все-таки вызовешь скорую? Прошу!
Сосед глядел на меня лишенными эмоций сухими глазами и лишь прошептал: «Поздно». Я резко повернулся к двери и, нащупав щеколду, провернул ее один раз. Прежде чем успел провернуть во второй, почувствовал на плече руку. Меня развернуло, боль снова пронзила все тело, я вскрикнул и сполз по стене, на которую завалился.
– НЕТ УЖ! – крикнул сосед, забрызгав меня слюной. Он не бил меня и, видимо, не собирался калечить, но и отпускать не хотел.
Сидя на полу возле Марины, я вдруг понял, что привык к темноте, и обратил внимание на общее состояние квартиры. Она была захламлена, полна грязи и пыли. Уборку не проводили по меньшей мере пару месяцев. Сосед начал ходить кругами, о чем-то лихорадочно размышляя. На периферии слуха, за умопомрачительным гулом, можно было уловить копошение в кондоминиуме и где-то совсем слабенько раздававшиеся сирены. Последнее я приписывал воображению, помня об уплотненных, закрытых наглухо окнах.
– Вы живете один? – почему-то спросил я.
Сосед перестал ходить и развернулся ко мне:
– Вашими стараниями теперь да. – ответил он скороговоркой, а потом «упал» на корточки, зарылся лицом в ладонях и стал рыдать, сотрясаясь и всхлипывая.
К странно немногочисленным эмоциям, которые я переживал, примешалось смущение, я посмотрел на Марину – она все еще была без сознания. Я нащупал ее пульс и принялся медленно подниматься, чтобы отпереть-таки дверь и выбраться. Сосед перестал рыдать и прыжком вскочил, преградив мне путь.
– Ага! – крикнул он. – Сбежать вздумал?
Я бы оттолкнул его, если бы все так не болело, но вдруг нечто странное приковало взгляд. К дверному косяку наверху была прибита балка, внизу тоже. Явно с применением пневматического молотка массивные куски дерева «сидели» на сотне гвоздей. Я почувствовал, как внутри все оборвалось, и непроизвольно отступил, чуть не потеряв равновесие.
– Какого…? – смущение и растерянность сменились злостью. – Что это за х***я?!
Я указывал мужику на балки и жег его взглядом, забыв о тревоге, которую он внушал только что:
– Моей девушке нужна срочная медицинская помощь, как, возможно, и мне! Пострадал твой ребенок, а ты тут забарри… Подожди. У тебя вообще был ребенок?
С соседом произошла удивительная метаморфоза. Он как будто весь поник, от свирепости не осталось ни следа. Передо мной был уже не мужчина средних лет, а самый настоящий старик. В немногочисленных волосах проглядывалась седина, щеки были впалыми, под глазами – бездонные мешки. Его побитое хилое тельце вызывало только жалость, и я в одночасье остыл. Оглядевшись повнимательнее, я понял, что квартира не просто захламлена, а страшно запущена. Более того, жил сосед, очевидно, чуть ли не нищенски. Надежда на звонок растворилась вместе с перспективой найти тут телефон, а разблокировать проход не представлялось возможным. Марина истечет кровью, выхода нет: растерянный, я обреченно сел, опершись на заколоченную дверь.
Мужчина в алкашке начал ныть, сперва тихо, потом все громче: «Мммммммммммммм…» Я не выдержал:
– ТИХО! – а потом меня осенило. Начав стучать кулаком по двери, я закричал: – ЭЙ! ПОМОГИТЕ! НУЖНА ПОМОЩЬ! НАМ НУЖНА ПОМОЩЬ! ВЫЗОВЕТЕ СКОРУЮ! КТО-НИБУ…
Сосед наскочил на меня и зажал рот рукой:
– Тщщщщ! Она тебя услышит!
Из последних сил я оттолкнул от себя старика, тот по инерции отлетел в спальню (настолько легким он был), по-дурацки размахивая руками. Споткнувшись о собственные ноги, он рухнул на пол возле прилетевшей сверху кровати. И тут пол обвалился. Прихожей это не коснулось. Видимо, дефект конструкции имел глобальный характер и относился к конкретной комнате. Произошедшее было столь апокалиптически грандиозным, что я забыл испугаться. Вместо этого я думал, инстинктивно накрыв телом Марину: «Интересно, дело в материалах или самой планировке? Неправильные расчеты? Мстительные законы физики?»
Когда грохот прошел, обнаружилось еще кое-что: гул как рукой сняло. Его не осталось. Были крики соседей снизу и за стенками, были уже отчетливые сирены. И я понял, что гул не имел мистической природы: то была лебединая песня пола.
– Андрей? – слабый голос ненадолго пришедшей в себя Марины вывел меня из задумчивости.
– Да, держись, сейчас нам помогут.
– Я… я его знаю… его жена… – она отключилась.
– Эй! Есть кто? – донеслось откуда-то сверху.
Я поднялся и аккуратно подошел на звук. Спасатели выломали дверь нашей квартиры и теперь заглядывали в образовавшееся отверстие. Я откликнулся и объяснил, что дверь заблокирована и моя девушка нуждается в медицинской помощи. Потом отозвались соседи снизу. Они сказали, что у них все хорошо, но есть погибший. Когда я посмотрел вниз, увидел распластанного старика. Его убила не высота – он разбил голову о столик, на который рухнул. Наша кровать валялась неподалеку вместе с манежем в куче новых опилок. Прореха походила на разверзнутую адову бездну.
Вскоре нас вытащили, Марине и мне помогли врачи. На всякий случай дом эвакуировали, были проведены глобальные проверки. По итогу выяснилось, что застройщик сэкономил на материалах для последних шести этажей. На нас ничего не упало только потому, что наверх еще никто не въехал. Просто повезло. Дом стоял всего полгода, но, так как сюда сгоняли жителей снесенных по программе реновации хрущевок, заполнялся он достаточно быстро.
Был выплачен минимум компенсации и проведен бесплатный ремонт, «трижды», по заверениям официальных лиц, все перепроверили. Не имея другого выхода, на свой страх и риск мы вернулись, проведя месяц в выделенной государством на временное жилье лачуге. Я не знаю, наказали ли виновников, но просто рад, что мы остались живы. Какое-то время спокойно спать на прежнем месте не удавалось. Доходило до того, что мы с Мариной попеременно дежурили. Просто на всякий случай.
Шло время, та ночь оставалась все дальше в прошлом. Я сделал предложение руки и сердца. Жизнь продолжалась, но периодически я все равно возвращался мыслями к погибшему соседу. Что с ним случилось? Почему он забаррикадировался (удалось узнать, что не выходил он два месяца)? Была ли у него дочь? На момент происшествия ее манеж точно пустовал. И слова Марины, что-то о его жене, мучали разожженным любопытством. Спросить ее я не решался, поскольку не хотел лишний раз бередить воспоминания о трагических событиях. Я бы оставил при себе эти мысли до конца жизни, но кое-что случилось.
Ранним рабочим утром я вышел к лифту и нажал кнопку вызова. Табло показывало, что кабина находилась на седьмом. Лифт поднимался пару секунд и остановился на десятом. Я отчетливо услышал, как кто-то зашел, прежде чем подъем продолжился. Когда двери открылись, я увидел женщину в халате, тапочках и полотенце на голове. В приветствии кивнув, я вошел и нажал на кнопку первого этажа, но увидел подсвеченную кнопку 14. Терпеливо вздохнув, я проехал с соседкой наверх и наблюдал, как она вышла и направилась в сторону общего балкона.
До вечера я об этом не вспоминал. Когда вернулся домой, застал Марину только вышедшей из душа в примерно таком же одеянии, что и соседка с утра.
– Забавно, – сказал я.
– Что забавно?
– Сегодня утром встретил в лифте соседку снизу, одетую примерно, как ты. Она поехала на 14 и… – Марина изменилась в лице, как той ночью мужчина в семейниках при словах о ребенке. – Что такое?
Сначала она молча отрицательно покачала головой, плотно сжав губы. Когда я обеспокоенно взял ее за плечи и посмотрел в глаза, Марина сдалась и ответила:
– Помнишь ту ночь? – уточнять было не нужно, я кивнул. – Так вот, тот мужчина… он был женат, и у них была дочь. Потом девочка погибла…
Я внимательно слушал.
– Когда мы только заселились, я ехала в лифте с Тамарой Васильевной, старушкой с нашего этажа. На десятом двери открылись, вошла женщина в халате и полотенце. Она нажала кнопку 14 этажа. Когда мы вышли на нашем, Тамара Васильевна обратилась ко мне. Она рассказала, что была соседкой той женщины в старом доме, откуда их переселили. Она жила напротив и иногда сидела с ее маленькой. Девочке был год с небольшим, когда родители упустили коляску во время прогулки. Отец гнался за ней по уклону улицы прямо до проезжей части, но не смог опередить грузовик. В старом доме они жили еще месяц, но все изменилось. Они отстранились от всех. В единственный раз, когда ей удалось напроситься в гости, чтобы проведать несчастных, она увидела, что манеж стоял на прежнем месте и стал своеобразным алтарем. Как ты знаешь, они его перевезли.
– Но ты сказала тогда, что знаешь его. Откуда?
– Она показала фото. Почему-то она хранит при себе фото той пары с младенцем на руках. Старушка «заперла» меня разговором возле нашей квартиры и распиналась по поводу того, как раньше, во времена ее молодости, соседи были ближе, помогали друг другу, дружили, а теперь все сами по себе.
– Это не лишено смысла, – проговорил я. – А что произошло потом?
– Судя по всему, то было не первое и не последнее паломничество на четырнадцатый. Женщина приезжала в халате с десятого и выходила на балкон покурить. Мы тогда были в отпуске, а по возвращении, когда я вновь столкнулась с Тамарой Васильевной, она рассказала, что ее бывшая соседка напротив выбросилась с балкона четырнадцатого этажа.
– Боже… – невольно вылетело у меня, я задумался, – он сидел взаперти два месяца… Почему?
Марина с тревогой посмотрела на меня, а я на нее. Сон опять меня покинул. Образ женщины в халате, день за днем выходящей на общий балкон, не давал покоя. Страшно представить, что происходило в ее голове. Не хочется представлять. Бессонными ночами я задумываюсь: что мы знаем о своих соседях? Что мы знаем о домах, в которых живем? Хотим ли мы что-то знать? В попытках ответить на эти вопросы я пересказываю себе эту историю. И каждый раз ловлю себя на том, что в проговариваемых про себя словоформах ощущается терпкая вонь дилетантской прозы. Отчего я всегда тяготею к формализму, когда рассказываю что-то даже только самому себе? Вероятно, это привычка с детства: нам рассказывают сказки, мы пишем литературные сочинения, читаем книги и т. д. Закрепляется установка, что всякая история должна преподноситься с хотя бы минимальным оформлением.
И каждый раз на этом месте, когда я заканчиваю пересказ и думаю о том, что стоит попробовать все это записать, слышу гул. Душа утекает в пятки, затрудняется дыхание. Гул красного куба. Вот и теперь его слышу: то поднимается лифт.