Она давно готова была простить ему все долги: слезы, отчаяние, тоску, безысходность очарованной девочки-поклонницы, неумолимую жажду чуда. Все крушения надежд и иллюзий. Она готова была ему простить.
Но сам пришел — отвечай.
«За тобой должок. После всех подкинутых иллюзий ты мне должен. Правду.»
* * *
Лицо с обложек, правда небритый и уставший, погруженно в себя флегматично помешивал чай. Лимонада не нашлось, а кофе он так и не попросил. Почему-то.
Наблюдая за ним издали все эти годы, она понимала: раскрытый «вседлявас» парень со сцены - так и не сумел научиться давать интервью и позиционироваться за ее пределами. За него всего отдувался главный хулиган коллектива. Потом — малыш, потом — спортсмен, и в конце концов его брат, самый незаметный и невзрачный из всей пятерки. И только Звезда — максимально отмалчивался, а заговаривая, тушевался, будто б растерял там на сцене всю свою харизму. И даже профессионализм. Легкий, невесомый там, полностью раскрепощенный, отдающийся происходящему со всей страстью, тут он проваливался куда-то в топь кресел и голосов друзей, а может, в свои мысли, которые никак не мог причесать когда нужно. Он просто держал лицо. Как умел, а умел всегда неважно. И да, она на столько отрезвела, чтоб признать все это вот именно с такой долей жестокой откровенности.
И тут теперь он тоже шарил по закоулкам своих мыслей в поисках слов. Ну еще бы, подумала она иронично, обычно слова для него писали, и удобно подкладывали на мягкую подушку музыки. Эта волна подхватывала и несла его. Но сам он никогда не был мастером импровизаций.
Если только — ногами.
* * *
Эта родительская молчаливая выжидательность давно задушила бы ее, если б ее не оттянул на себя гость. Мама плохо скрывала узнанность и еще хуже разыгрывала непосредственность, папа — что-то явно подозревал. Ну ничего, пускай отдувается — сам в гости напросился!
Но отдуваться прирожденный артист не привык. Неловко постреляв меткими латинскими глазами за столом, он выдал какую-то сущую бестактность, и вот она, по неосторожности указавшая на свою комнату лишь жестом, неслась по лестнице вдогонку, стремясь предотвратить непоправимое. Ну нельзя ему в эту комнату!!!
Перемахивая ступеньки, она всерьез задавалась вопросом: все ли следы заметены?
Нет, постеры сняты года 3 назад. Но… выветрился ли тот дух из этого помещения? Не заговорят ли стены? Они ведь были пропитано почитательством насквозь!
Догоняя и пытаясь увещевать его, что это не совсем удобно, и у нее там беспорядок, она пробовала сообразить: это комната способна предать ее перед ним, или она способна, не совладав с собой, предать эту комнату? Сумеют ли они сохранить тайны друг друга?
Вот так инстпекция, кто б мог подумать.
Она стремилась нагнать спину и ухватить хвост рубашки, хлопающей по заду джинсов, и пробовала напомнить себе, что это — он, тот самый. Из-за кого и о ком столько всего... Сознание послушно кивало ей, рассеянно поддакивало, но совершенно отказывалось реагировать узнаванием.
- Джордан! Это не совсем… уместно… сейчас… Может, в другой раз? - отчаянно настигала она его, но профиль отвечал ей:
- да ничего меня беспорядком не напугать, я сам лентяй!
А потом — захват ручки запрещенным приемом, поворот механизма, и вот дверь уже впускает его
в недра ее тайн. Давно забытых, да…
- О, как тут мило! Окна выходят на сторону школы?
- Скорей — на двор Миссис Бишоп. Но здесь всегда рос развесистый клен, и подглядывать особо не получалось…
Ни у кого — хотелось добавить ей, но она одергивала себя как опасного свидетеля на допросе.
Да она и не смогла бы договорить. Все еще стоя на пороге и не решаясь войти в ополчившуюся на нее комнату, она задыхается от возмущения, но не может даже выразить своего протеста, наблюдая, как он, пересекая комнату и, самовольно поизучав вид из окна, отпустив штору, заваливается поперек ее кровати. Его крепкая спина — Мейс определенно помнит его меньше ростом, и ввысь и вширь, - находит стену в качестве опоры, и вот он уже удобно устроился там, где не бывал ни один парень.
А выше его головы, озирающейся рассеянным взглядом, она видит фантом большущего плаката, на котором был ровно тот же человек, как гласит легенда, правда не имеющий сейчас сам с собой тем — ничего общего. Подумать только, каких-то 3-4 года. И вот, практически живой обычный человек поглядывает на нее, прям как нормальный… Ну как нормальный...
- Ну ты и нахал!
- Да не. Просто Там твои родители. Как-то неловко.
- А здесь наедине со мной тебе — ловко? Когда они там… думают...
Ну да, а там, куда он сейчас смотрит — висел он в одиночку с обнаженным торсом… Но сейчас он ничего, кажется, не заметил.
- Я, может… - будто б смущается он, опуская глаза, будто б уже готовый покаяться в своей афере - не знаю. Просто почему бы нет.
- А почем бы да? - никак не может врубиться она… не в состоянии уложить в голове невозможность происходящего. Расскажи ей это 5-6 лет назад… Ей бы потребовалась помощь психиатра.
«Ты опоздал» - вынесла вдруг мысленный приговор она.
Нет, не так! Это изначально утопия, тебя реального никогда и не должно было оказаться не просто здесь - вообще рядом! Ты — красивая сказочка для определенного возраста. Спасибо, что ты был, что ты рассказал ее, но не нужно было вот так… воплощаться. Это как раздеть Санту, понимаешь?
Интересно через сколько минут в дверь постучит папа? Твое время истекает, Джоржан. - принялась испытывать собственное терпение она, совершенно не понимая, как все это воспринимать. - ну и что ты будешь делать дальше?
Парень повернулся, и улегся вдоль ее ложа поверх покрывала.
- Ты не хочешь войти? - поинтересовался он. Она не уловила в этом ни малейшего намека, ей показалось, что он просто таким странным образом пытается вести себя естественно. Он просто умостился поудобней — сначала на спине, разглядывая потолок, а потом на боку. Она не ощутила в нем ни малейшего заигрывания или угрозы.
- А можно? - съязвила она. Окатила его всей строгостью, на какую оказалась способна в условиях отказывающей психики, и уселась в кресло-качалку напротив своей кровати. Тут любила сидеть мама, сидеть и слушать, как заправский психотерапевт. Чтоб она без нее делала! Чего бедная мама тут только не наслушалась. Ей вдруг захотелось сбежать по ступенькам и обнять маму.
Но она осталась смотреть на парня.
Вдруг ей стало спокойно. Все, перегруз, все эмоции, мигавшие последние полчаса красными лампочками, выключились, и она отстраненно воззрилась на незнакомца с растиражированным лицом и образом - в своей кровати.
- Надеюсь, тебе удобно? - полюбопытствовала она, и взяла свое отложенное утром рукоделие. Она вдруг поняла про себя невероятное: она не просто не боится, что он сейчас покинет ее кровать. Ее комнату, дом, ее жизнь.
Но она даже не испытывает потребности непрерывно смотреть на него.
- Угу — муркнул он, потягиваясь.
И внезапно, через несколько небрежных вскинутых взглядов поверх рукоделия, она заметила, что он…
уснул.
Он и сам не понял, как оказался тут. Откуда столько разгильдяйства, его что, Донни покусал?
Однако эта странная девушка, которая держится сдержанно, деликатно и на расстоянии, внушала ему сейчас чувство… не то чтоб спокойствия, но непривычного доверия. Почти безопасности. Между ней и им не требовался секьюрити. Он разглядывал ее мельком — русое каре забрано вверху заколкой, аккуратные остренькие черты приятно щекочат восприятие почти учительской деловитостью, такой взросленькой, нисколько не конфликтуя с утонченностью юности. Кстати, когда-то он был влюблен в училку. Но об этом не знает ни единая живая душа, даже брат или Донни. Он даже улыбнулся этому воспоминанию. Еще недавно оно могло задеть его, словно незажившая ссадина, но сейчас он оглядывал комнату. И ее обитательницу.
Как она не похожа на тех, к чьему вниманию так привык: ни осветленных кудряывых химий, ни восторженных визгов, ни тянущихся к нему неугомонных рук. Она сидела, и смиренно разглядывала его, того кто беспардонно ввалился и свалился на нее… в переносном смысле. О прямых он и не помышлял. Но… Ему не хотелось заканчивать спонтанное приключение.
Мэйси? - напомнил он себе, чтоб не перепутать, как никогда не путал слова в песнях, чем всегда так грешил Донни.
И почти придумав, что сказать или спросить,
куда то провалился.
* * *
Мэйс и сама себе готова была напоминать как ее зовут. Она погрузилась в какую то полудрему - столь глубокую медитацию, что перестала пытаться установить связь с самой собой. Абонент недоступен. Взмахивая ниткой, неспешно перебирая в пальцах ткань и фурнитуру, она то и дело пускала поверх своего занятия взгляд, то и дело убежаясь: спит!
Вот так поворот. И ведь он не пьян — она слышала запах и видела глаза.
Ну, собственнно… Жалко ей чтоли? Наверное, его давненько не оставляли в покое… Что там, многодетная семья, да? И он младший? Видимо, в преддверии праздника собрались братья и сестры с детьми. Видимо, ему до сих пор есть от кого убегать…
Получив карт бланш на разглядывание, она честно не злоупотребляла этим. Не то чтоб зрелище не казалось ей заманчивым. Но она разрешила себе скорей сравнивать чем любоваться, да и то не увлекаться.
Ну их, эти приманки и капканы, м? Там, в паре метров, лежал человек, который больше не претендовал на объект, которому можно было придумать сколь угодно идеалистическую личность, и играть ею, как в куклу. И сейчас он может изучать, интерпретировать, и додумать ее ровно так же, как и она его. Вот такая обоюдность. Уфф, как неприятно, оказывается, когда твой излюбленный объект…
...может сам сделать из тебя… объект! Непривычно однако.
Она впервые осознала, как эгоистична эта поклонническая любовь. - это желание оказывать что-то на человека, давать, трогать, иметь, самому оставаясь в тени. Пускай даже понарошку. Все равно. Маньячество, да и только! Как бы она ни мечтала когда-то узнать о чем он думает, сейчас стоило признать, что тогда это была не слишком удачная идея. Сейчас же это оказался и вовсе
совершенно живой человек, у которого не понятно вообще что на уме. Что с ним стало после всего пережитого? Много шиз нахватал?
Ну даже если без шиз, все равно — вполне реальный живой человек, не подвластный ее фантазиям и планам.
Больше того, мужчина. Взрослый, крепкий тренированный парень, выглядящий модным избалованным красавчиком,
и поведщий себя, надо признать, как хулган!
Она искала в нем зачатки нормальности, способные сделать их хотябы приятелями, и не находила. Только глухой отголосок этого прилипчивого и саднящего, опротивившего за столько лет «ну это ж оннн!»
Так что нет, никаких иллюзий. А потому никаких очарований, а потому никаких разглядываний!
Его не помешало бы побрить.
И ей не нравился такой хип-хоперский стиль в одежде, куда подевались глухие пиджаки под горло? И, пожалуй, белая рубашка… Ой, все! И челка ему — не идет. Со смуглых щек сошли пятна румянца (она лишь сейчас заметила, что они были), лицо уткнулось носом в подушку, и мерное дыхание срывалось на посапывание. Вытянутая вверх рука повисла над пропастью, и она моментами пыталась примерить эти обездвиженные пальцы к клавишным, на которых он, как известно, не дурно играет.
Но какое ей до всего этого дело?
* * *