Один гектар, как известно, равен десяти тысячам квадратных метров. Эта истина, внедрённая в мозги второклашек Сокирянской средней школы ещё нашей строгой Клавдией Андреевной, долгое время была величиной, скорее, абстрактной .
На бумаге мы научились легко переводить квадратные метры в не менее квадратные километры, гектары и дециметры, но представить себе размеры живых полей, засаженных морем растений было довольно непросто. А воочию ощутить их желание пить и есть? Это казалось невозможным.
Павел Леонович Арон - доцент и куратор нашей первой из пяти групп гидрофака 1972-1977, всегда спешил. Торопился как обычно. Самые серьезные и несерьезные вопросы решались им на ходу, на бегу и в полете между дверными пролетами.
Изъяснялся он на очень хорошем русском языке, говорившем о большом количестве и качестве прочитанного. Всегда отличался удивительно точными формулировками. Только надо было иметь очень хорошую голову и отменную реакцию, чтобы успеть понять очередное гениальное озарение моего талантливого научного руководителя.
Голову имели немногие. Хорошую, тем более.
- Почему Миля все понимает, и у него все получается, а у Вас нет? ,- удивленно и с толикой раздражения вопрошал он не столь понятливых и удачливых аспирантов
Вот так, на ходу, Павел Леонович сообщил мне, что я остаюсь летом у него на практике .
- Надо всего раз в неделю сделать раствор, - произнёс он на ходу,- запитать растения в Яловенах, сбросить раствор и продуть поры вакуумными установками.
К этому быстро озвучилась рецептура, примерное время работы насосов и пожелание делать замеры листовой поверхности, следить за качеством соединения привоя и подвоя, а также развития корневой системы...
- Ты будешь там один,- скороговоркой произнёс Шеф,- я уезжаю в отпуск. Появлюсь через месяц или полтора. Правда, если растения загнутся, то Субботович оторвёт яйца нам обоим.
Субботовича я видел только на фотографиях. Он был проректором по научной работе и , со слов Шефа, личностью довольно крутой...
Шефа тем летом я уже не видел. Думаю, он просто на время позабыл о виноградных саженцах, обо мне и обо всей этой суете сует.
Добираться до Яловен - небольшого городка неподалеку от Кишинева, было тяжело. Сначала полтора десятка километров на седьмом маршруте, доставлявшем меня от Петриканского общежития сельхоза до перекрестка улиц Болгарской и Бендерской. Затем долгое-предолгое ожидание на жаре и нудная часовая дорога в душном раскалённом автобусе.
А дальше , пешком. Через все Яловены . Путь был неблизким и довольно пыльным. Первым пунктом остановки после пары километров по изнуряющей жаре июня, июля и августа был старый колодец.
Хотя он и располагался всего в десятке метров от кладбища , вне всяких понятий о минимальных 50 метрах санитарно-защитной зоны, я не мог удержаться от того, чтобы не закинуть в него ведро на длиннющей громыхавшей цепи, казавшейся бесконечной. Пить хотелось смертельно. Вода была холодной и вкусной, несмотря на сотни могил, скопившихся за забором неподалеку.
После первого же десятка жадных глотков , мысли о покойниках и неразрывно связанных с ними грунтовых водах , начинали побеждать, и я с трудом, правда без сожаления, отрывался от прохладной свежести.
Впереди, вплоть до самой окраины, где находились гидропонные установки, оставалось ещё километра три. Там воды было сколько хочешь, но только технической. Ею, в лучшем случае, можно было только окатить себя с ног до головы. И то неплохо.
Там людей не было. Ни души. Только пара миллионов виноградных саженцев, которые были высажены в громадные ванны из железобетона с ужасающей плотностью в несколько сотен растений на каждый квадратный метр промытого речного песка.
Все они очень хотели пить. Вернее, пить и есть. В качестве еды и напитка выступал питательный раствор из H2O с десятком макро- и микроэлементов.
Виноградные саженцы нуждались в классических ионах фосфора, азота и калия, а также железа, магния, марганца, бора, кобальта, молибдена и цинка. Захочешь, не забудешь. Столько раз пришлось это все завешивать и замешивать.
Одежду, чтобы не запачкать, я сбрасывал сразу, с криком обливался из старой канистры, а затем как угорелый носился по всему комплексу в одних трусах . Надо было побыстрее забросить все элементы в бак в очень строгой пропорции. Затем размешать и срочно включить насосы.
Из глубины технических помещений нехотя раздавался утробный гул, вибрация и минут через десять на поверхности песка появлялся долгожданный раствор. Это означало, что данную секцию установок можно отсечь от заполнения питанием всего лишь легким поворотом послушных вентилей, а затем приступить непосредственно сбросу жидкости.
Миллионы растений будто издавали вздох облегчения. На десятки минут насыщения устанавливалась какая-то магическая тишина. Даже птицы утихали, сопереживая наслаждению изголодавшихся растений. Ведь песок - это не почва. Без питательного раствора взять еду было неоткуда.
А мне ещё надо было включить вакуумный отсос. Корням виноградных саженцев, после затопления раствором, немедленно требовался воздух. Без него они сразу же начинали задыхаться. Питание сбрасывалось, и поры, наконец, освобождались, давая возможность корням активно поглощать кислород.
Пропустить день кормления миллионов растений было невозможно. Их желание, их жажда и голод, будили меня в шесть утра. Они прекрасно знали расписание. Если спросить сегодня, на какое расстояние действует сила хотения растений, я отвечу без запинки.
- Действует в пределах Вселенной. Передаётся мгновенно. Какие там триста тысяч км в секунду? Скорости света такая быстрота и не снилась...
Когда в день кормежки или накануне выпадал редкий летний дождь, спектр притяжения от саженцев резко изменялся. Я прекрасно научился различать и чувствовать желание миллионов растений, и пить, и есть, от простого голода - угоститься стандартным пищевым гидропонным набором .
С приближением к Яловенам, то ли мое нетерпение, то ли ожидание растений, становились невыносимыми. Последние сотни метров до установок я почти бежал. Быстрее включить установки, быстрее замешать раствор, быстрее, быстрее, быстрее... Растения подгоняли меня...
Наконец, раствор появлялся у корней, на самой поверхности песка.
Особое поле эйфории, расслабления, удовольствия, которое передавалось от миллионов насытившихся саженцев, накрывало все окружающее. Я выбирал себе местечко в тени огромных емкостей и застывал в каком-то благостном анабиозе.
Саженцы в долгу не оставались. Через несколько минут меня начинала обволакивать особая свежесть. Миллиарды молекул кислорода и влаги, выделенной гигантским количеством листиков, давали ощущение космической энергии жизни, которая омывала со всех сторон.
Обратную дорогу до центра Кишинева и Петриканской общаги я пролетал незаметно. Ни жара с духотой, ни бесконечные очереди к телефону междугородки на углу Ленина и Бендерской, не могли заставить меня почувствовать даже каплю усталости.
В течении трёх минут стандартного разговора с Тирасполем я бодро убеждал родителей, что сыт и чувствую себя на седьмом небе.
Это было легко, так как полностью соответствовало действительности. Запаса энергии, который вливался от миллионов растений на гидропонных установках , хватало не только на всю последующую неделю. После того памятного лета , в течении двух лет , я ни разу не заболел.
Несколько фотографий , сделанных тогда в автоматическом режиме стареньким фотоаппаратом ФЭД-3, где я нежно поддерживаю листики тех виноградных саженцев, вошли в дипломную работу. Кое-что пригодилось в научных отчетах и моей диссертации.
До сих пор, когда вспоминаю те времена, легко удается ментальное погружение в огромное тёплое доброе поле божественной Любви, излучаемой благодарными растениями . Излучаемой, мне кажется, бесконечно...
Да и Павел Леонович был очень доволен.
Последняя институтская практика удалась на славу...