РАССКАЗ ИЗ ПОВЕСТИ "РОМАШКА"
«КРАСАВА ШОКОЛАДНАЯ».
Путь от железнодорожной станции к лесничеству пролегал через посёлок и его лесопарковую зону, в основе которой был старовозрастный сосновый бор. Тропинка бежала то опушкой, то чащей леса, то выскакивала на полянку, то ныряла в овраг…
Что-то шишкинское было в том старом подмосковном лесочке. Вот «Сосны, освещённые солнцем», вот «Утро в лесу», токмо без медвежат на буреломе, а за овражком – «Корабельная роща»... Всего-то двадцать минут ходу, а сколько впечатлений! В особенности погожим летним утром, когда роса от высокой травы на узкой тропке норовит лизнуть коленки, когда с овражка веет холодок и сквозь пелену тумана прорисовывается изящная графика солнечных лучей.
Здесь, вдали от городских улиц и глаз прохожих, Сенька, детина двадцати трёх лет, позволял себе подурачиться и двигался по тропе почти в припрыжку, распевая под нос песенку из мультика, который успел углядеть ранним утром в телевизоре:
- Ааблака, белогривые лошадки, аааблака, что ж вы мчитесь без оглядки!?
Это был первый рабочий день Сеньки в лесничестве и этот день с утра выдался с хорошим настроением. Бывает ведь такое – услышишь с ранья по радио или по телевизору какую-то песенку, и привяжется она к тебе на весь день.
- Раз ромашка, два ромашка, три ромашка, пять…
- Аббрр… ббррыы…фырх! – явно нечеловечьи звуки прервали мультяшную считалочку Сеньки.
Он остановился и стал вглядываться и вслушиваться. Брычанье и фырчанье повторилось. Молодой лесовод уже понял, что это лошадь, но никак не мог найти её своим пограничным взглядом.
Но ведь известное дело, что у погранцов за время службы развивается не только бдительность зрения, но также бдительность обоняния и слуха. Ну а если глаза, уши и нос бессильны, в дело включается пограничная чуйка. Явление это наукой необъяснимое, но, похоже, что мозг, включает эту самую чуйку, в определённой обстановке, когда в состоянии напряжения известным органам чувств «мощи» не хватает. Незнамо какими антеннами он врубается в информационно-энергетическое поле окружающего мира и считывает необходимую информацию…
Примером тому могут быть случаи, когда у заблудившихся людей вдруг включалась эта самая машинка и они, что называется, наугад, наобум, на удачу находили путь своего спасения.
…Сеня по-тихому, крадучись, с помощью той самой чуйки, вышел к краю лесной поляны и остановился, прислонясь к дереву.
Посреди поляны в высокой траве, среди зарослей пахучей и белоцветущей таволги, на спине, переваливаясь с боку на бок, и задирая к небу ноги, под солнечными лучами принимала воздушные ванны молодая кобыла. В радостях и удовольствиях жизни она громко бырчала и фырчала.
«Ты поглянь, как животинка душой радуется, - подумал Сенька, - знать и у них душа имеется, и для них Свет Божий радости несёт…»
Чтобы не нарушить эту лошадиную негу, Сенька потихоньку, на цыпочках постарался пройти мимо незамеченным. Но гнедая кобыла, учуяв среди амбре, что издавала таволга и цветущая на краю поляны сныть, запах постороннего, вскочила и замерла, глубоко втягивая ноздрями утренний, ещё прохладный воздух.
- Вот красава шоколадная! – Сенька с восхищением глядел на гнедую кобылу, на грациозную мощь и стать самой красивой твари, что мог создать Творец среди всего животного мира.
Минут пять человек и животное стояли как вкопанные и смотрели друг на друга.
И вдруг лошадь пошла на чужака.
Сенька никогда не имел дела с лошадьми, но всегда душой тянулся к этим животным и всегда грезил общению с ними. Видимо потому не испытал он ни капельки боязни, когда лошадь двинулась прямо на него.
А молодая кобыла проявляла явный интерес к незнакомцу. Игривым шагом, мотая вверх-вниз головой, она подошла к нему и остановилась в трёх шагах. Словно собака, лошадь ловила запах чужака, и при этом громко втягивала воздух ноздрями. Затем, подошла вплотную, и, холодной и влажной мочкой носа ткнулась Сеньке в живот. От такого неожиданного, дружественного движения под дых Сеня чуть не задохнулся… Но всё ж без всякой опаски нашел в себе силы поднять руку и погладить лоб этой красавицы.
- Ну всё, мне пора… - Сеня убрал руку с лошадиной морды и потихоньку начал отходить, - всё, пока…
Отходя от лошади, Арсений всем своим существом, телесным и душевным, почувствовал какой-то странный, божественный прилив неведомой доселе энергетики…
Взглянув на часы, он рванул бегом к усадьбе лесничества – до начала рабочего дня оставалось не более пяти минут.
- Ты чей будешь? – услышал Сеня вопрос, прикрывая калитку.
На завалинке старой конторы сидел седой небритый старичок-лесовичок и попыхивая козьей ножкой с прищуром и хитрецой разглядывал утреннего пришельца.
- С сегодняшнего дня ваш…
- Ага, так ты и будешь тот самый молодой…Сенька-лесник.
- Так точно, - по-армейски ответил Сеня.
- А я дядя Володя, конюх местный, - дедок слегка привстал, протягивая сухую морщинистую руку.
- Так это вот… на лужайке… ваша кобыла.
- Казённая, - как-то вдруг сурово ответил конюх, - у меня во дворе свой Орлик стоит… староват коняга, но борозду крепко держит. А Ромашка – молодуха ещё, дурь в голове, объезжать да объезжать стерву надоть. Не пьёшь?
- Нет. И не тянет.
- Смотри, а то кобылка наша винный дух не переносит. Близко хмельным не подходи… И не куришь?
- Никак нет.
- Жанат?
- Да рановато ещё…
- Смотри-кась, давно в нашем «ауле» таких женихов не было. А чё шея в мыле?
- Так ведь планёрка в восемь! Спешил.
- Тюю. Эт у нас с тобой вот в сей час планёрка. После выходного, ёлкина с палкою, раньше девяти не жди никого.
- А лесничий?
- А что лесничий… начальник - тоже человек. Эт мы с тобой инопланетяне непьющие. Ты садись, в ногах правды нет, а время позагорать ещё имеется.
Дедок, пыхнув вонючим самосадом, прикрыл глаза и тут же засопел.
Во дворе конторы стоял старый дощатый почерневший стол со скамейками.
Сеня сначала присел, а потом завалился спиной на одну из таких же чёрных от старости скамеек. Заложив руки за голову, он с интересом стал рассматривать небесные картинки. «Облака, белогривые лошадки…» - вновь втемяшилась в голову мультяшная песенка. Лучи солнца то скрывались за этими «лошадками», то обжигали светом глаза. Сенька прикрыл их рукой и от утренней неги стал на малом ходу погружаться в дрёму.
- Таа-аак, солдаты спят, служба идёт! – разбудил Сеньку чей-то голос и он тут же, как по команде «В ружьё!», не открывая спящих глаз, подскочил со скамьи.
- Чего шумишь, Заяц?! – кемаривший на завалинке конюх достал из кармана старого поношенного пиджака клочок газетной бумаги и мешочек с табаком, - молодого вон чуть телёночком не сделал… Лесник наш новый…
- Ага, значит, тот, что теперьча вместо Васьки Дурного лес в Горошкове пропивать будет?
- Ты, Зайчик, языком-то, ёлкина с палкою, не мели попусту! Не пьёт он, - конюх, скрутив козью ножку, закоптил свой самосад.
- Не пьёт? – научим! Как говорится: «Что за дело? – было б тело. А Бог душу вдуеть». Дядь Сарёжей меня звать – собеседник конюха протянул Сене руку, - тоже лесником здесь служу.
Сеня протянул руку и услышал вдалеке голоса.
- Ну вот и люмпены лесные с начальством подтягиваются, открывай контору, старый пень! – почти скомандовал Заяц.
- Молчи, коряга гнилая! – конюх саданул лесника по шее, да так, что у того кепка с головы слетела.
- Изверг! – выкрикнул Заяц и юркнул в открытую дверь.
Улыбаясь, конюх пояснил Сене: «Семдисить годков с погрямушками, а по лесу до сих пор бегает – попробуй, догони. Оттого и прозвали его с самой молодости Зайцем. Всю жисть лесу отдал».
- Григорьич, ну сколько раз тебе толковать? Не заходи ты в контору со своим вонючим самосадом! - лесничий бросил свою кожаную, потёртую папку на рабочий стол и тут же принялся открывать окна.
… По окончании планёрки Сенькин начальник достал из шкафа черную, яловую планшетку лесника, вызволил из неё складную, картонную карту - план лесонасаждений.
- Вот, изучай пока свой участок, а я в лесхоз погнал. Обрати внимание на соседние с лесом деревни. Весь криминал оттуда. Не успеваем пеньки считать… Участки леса, видишь, как разрознены между собой полями да лугами. Замучаешься бегать от одного к другому, от того и порядка там нет. Да никогда и не будет. Посуху ещё на велике можно, а как дожди – караул!
- Дааа, - почёсывая затылок, произнёс Сеня, - тут только один вид транспорта… - лошадка.
- Ой, Сенька, не смеши мои ботинки! – ответил на выходе лесничий.
Сеня взял карту и уселся за столик у окна «изучать матчасть».
«Досталось же хозяйство…» - подумал он, взглянув на карту своего участка.
«Не лес, а клочки промеж полей, да приписные колхозные перелески. Вот только в Морошкове массив крупный – и рощицы берёзовые, и боры сосновые и рамени еловые. Судя по оттенкам красок старовозрастный массивчик, самый лакомый для браконьеров…»
Сенькины мысли прервались от того, что он почувствовал струю теплого воздуха в затылок. Он, пригнувши голову, осторожно обернулся и увидел перед собой лошадиную морду. Ромашка, просунув голову в окно и вытянув шею, словно подглядывала в Сенькину карту и тоже «изучала матчасть»…
- Ну, что Ромчик, вишь какое наследство мне от какого-то Васьки Дурного досталось. Без твоей помощи никак не обойтись.
Ромашка, в лиловом глазу которой отражалось залитое солнцем боковое оконце избы, внимательно слушала Сеньку.
- Не смеши, говорит, мои ботинки… А может всё у нас получится, наведём в лесу порядок, а?
В ответ Ромчик растопырила губы и показала Сеньки свои зубищи.
Говорят, так улыбаются лошади…
«УЧИ МАТЧАСТЬ, КАВАЛЕРИСТ!»
Утром следующего дня Сенька прихватил с собой на работу лошадиные гостинцы - морковку и четвертушку черного хлеба. К Ромашкиной полянке он подходил медленно, но с нетерпением новой встречи.
А лошадь, кажется, поняла, что Сеня не просто захожий в лесничество человек, а новый сотрудник, от которого в отличии от других не тянуло ни табаком, ни перегаром. Она стояла в кустах на краю полянки и словно часовой границы, вглядывалась в лесную кущу, среди которой бежала тропинка от станции до лесничества.
«Интересно, что ей дать в первую очередь – хлеб или морковку?» - гадал Сеня, приближаясь к вчерашнему месту встречи.
Его мысли прервала своим громким, приветственным ржанием Ромашка. Она вышла из кустов и двинулась навстречу Сеньке, который увидев и услышав лошадь, прибавил шагу. Когда они поравнялись, Ромашка ткнулась мордой к тому карману, в котором была четвертушка черного.
«Ну, вот, она сама выбрала» - подумал Сенька и достал угощение.
… - Сигнал поступил от деревенской общественности, - с ходу начал планёрку лесничий, - криминал, Сеня, на твоём участке разгулялся.
Сеня достал планшетку.
- Где? Какой квартал, выдел? – поинтересовался Сеня, вызвав своим вопросом ухмылку на лице лесничего и смешок среди иных лесников.
- Иш ты, деловой! Выдел ему ещё укажи! Позвонили мне домой, сказали, что в Морошкове хвою таскают и положили трубку. Ищи! Два дня тебе сроку.
- Два дня? Ты что Палыч? Пацан участка ещё не знает, ни одной тропинки не ведает. Да там ему два месяца колупаться, чтоб найти! – вступился за Сеньку конюх.
- Григорьич, ты эта… Ты знаешь что… Мне это Морошково – вот здесь, - лесник схватил себя за горло. Два дня!.. Как хочет – днём с огнём, на вельсипеде или на одиннадцатом номере, хоть на ковре-самолёте, хоть с пограничными собаками…
По окончании планёрки, Сеня, насупившись, вышел из конторы и уселся за старый стол во дворе. Следом гурьбой с шумом вышли лесные люмпены и тоже уселись за стол.
- Давай-ка Сеня в подкидного! – вытащив из кармана карты, предложил бригадир вальщиков.
- А шахмат нет?
- Нет… - чуть не проглотил цигарку бригадир.
- Тогда до свиданья! Мне под шахматы лучше думается… - Сеня встал из-за стола и под смех рабочих направился прочь.
- Тихо! – вскрикнул бригадир, - Чапай… думать будет…
Смех люмпенов раздался ещё громче.
«На одиннадцатом номере, говоришь… Хоть с пограничными собаками…» - Сеня в своих думах беспорядочно бродил по усадьбе лесничества и не заметил как забрёл на конюшенный двор.
- Не бзди, Сенька, прорвёмся! – голос конюха заставил Сеньку вздрогнуть от неожиданности.
- Я вот, ёлкина с палкою, думаю, как помочь твому горю, третью козлянку подряд куру и то же думаю… Ить два дня – совсем малый срок. Помочь тебе надоть, а чем?
- Лошадь нужна, дядь Володь, лошадь… - ответил Сенька и присев на телегу, достал из планшетки карту лесонасаждений.
- Карта, лошадь, два ствола… - пробормотал конюх и притулился рядом заглядывая в Сенькины разноцветные картинки, - лошадь ему подавай… ты вот мне скажи – чего вот ты в эти кляксы разноцветные глаза таращишь?
- Это план лесонасаждений. А кляксы разноцветные указывают участки тех или иных древесных пород и их возраст. Вот тёмно-зелёное пятно – это участок произрастания старого осинника, а вот бледно-голубого цвета участок - березняк молодой. Тёмно-сиреневый цвет указывает на ельник, который старее тебя лет на сто. Цвет указывает на породу древостоя, а его оттенки – это возраст.
- А воруют у тебя хвою…
- Стало быть либо ель – сиреневый цвет, либо сосна – рыжий.
- Не-не ёлку навряд ли пилякать будут. Гниловата она здесь. Ишшы сосну! – важно произнёс конюх и тут же почесав затылок добавил, - а сколь же здесь клякс-то сосновых – и рыжие и жёлтые и золотистые и будто кирпичного оттенку.
- Чем темнее оттенок – тем старше древостой.
- А чем жиже цвет – тем моложе?
- Точно так! Самый бледный тон – молодняк, несколько гуще – среднего возраста лес, ещё темнее – приспевающий, ну а самый густой – спелый и перестойный.
- А это что за тельняшки, да зебры полосатые?
- Лесные культуры, по простецки – посадки.
- Ага… Ну вот здеся к примеру, каких лет сосны? – конюх ткнул пальцем в самое маленькое и самое тёмное пятнышко.
- О, Григорьич! Это самый что ни на есть старовозрастный кусочек леса.
- Такой лес в пилораму не влезет! – ввязался в рассуждения подошедший Заяц.
- Эт почему же? – вопросил конюх.
- Шибко мордастый лес будет не только с комля, но и посерёдке. В пилораму только верхняя половинка влезет. Да и корячиться с ним ни один вальщик не возьмётся.
- Ну ты Заяц, голова! Дал подсказку!
- Чего? – удивлённо вопросил лесник.
- Пилорамы надо срочным порядком проверить! – воскликнул Сенька.
- Точно. Только сам туды не суйся, надо как-то втихоря, кабы про между прочим.
- Про между прочим в колхозе «Борец» пилорама пустая, я там вчерась у свата в гостях был… - промолвил Заяц.
- Опять «Борцовку» квасили?
- Что значит квасили? Так бутылочку на двоих притопили…
- Заяц, а я-то гляжу чего ты ноне в свежих портках пришёл?
- А при чём тут портки-то?
- Да при том, что с твоей плодово-выгодной «борцовки» один пьёт, а семеро дрыщють!
Сенька, что с интересом слушал диалог двух стариков, на этой фразе со смехом завалился под телегу.
- Изверг! – крикнул на конюха Заяц, - глянь, глянь, довёл молодого до падучей!
- Сенька, хватит там кудахтать, вылезай! Ёлкина с палкою! А то обмочишься от смеху – то же портки раньше сроку в стирку убегуть. Послушай, какая каша в моём котелке заварилась.
- Какая ещё каша? - спросил Сенька, поднимаясь и отряхиваясь от сенной трухи.
- Земли четырёх колхозов к твоим лесам примыкают. Четыре колхоза – четыре пилорамы. Проверить их надо. В этом подсоблю.
- Три.
- Четыре. Настаиваю на этой цифре. Мало ли чего Заяц губой шлёпает. «Борцовкой» глазёнки залил и пилорама враз пустой стала. Что он свата своего подводить будет? Вот то-то же. Ну а тебе в теории твоих карт определиться надо, где на какой кляксе воровать лес могуть, и вперёд тудой… Лесапед тебе не помощник. С ним только по шоссейке проскочишь, а дальше пятки керосином смазал и побёг пёхом…
- А…
- Что, опять про лошадь, настырная твоя душа!? Ить в седле ни разу не сидывал.
- Я научусь…
- У тебе сроку два дня. Эт тебе не лесапед трёхколёсный. К животному ишшо и подход душевный нужен. Ты думашь уселся барин и поехали?
Григорьич скрылся в конюшне, приговаривая по-стариковски: «Научусь, научусь… Эт тебе не марки на конверты соплями клеить»
- На ка вот, учись! – конюх предмет за предметом стал выносить и бросать в телегу весь «набор» лошадиной сбруи.
Сенькины глаза васильками светились от счастья.
- Ты хоть знашь, чё я те наволок в телегу? – хитро прищурив глаз, спросил Григорьич.
- Честно, кроме седла ничего не знаю, - улыбаясь, ответил Сенька.
- Учи матчасть, «кавалерист»! – с важностью профессора конюх стал перечислять названия, хлопая по каждому предмету сбруи рукой, - вот сядло, оно перед тобой в готовом комплекте, а по отдельности – подушка, ленчик, путлище, приструга, подпруга, шнеллер, крылья, вот передняя лука, вот задняя лука… – смотри, не перепутай задницу с передницей! Сядло у Ромахи особое – кавалеристское. Ну а эт чаво?
- Эта… как их… ну куда ноги ставят.
- Пядали что ль? – усмехнулся Григорьич.
- Стремена! – смеясь, ответил Сенька.
- Ну и чего ржёшь как жарябёнок? Выражение слыхал – «шлея под хвост попала»? Вот она, та самая шлея. Но эт уже не для верьховой езды. Когдась в телегу будем запрягать – во всех подробностях расскажу…
- Вот выражение такое слышал про шлею, которая под хвост попала. Это, стало быть, человек враз рассердился на ровном месте или в дурь попёр. А лошадь что?
- Ну, вот как с Ромашкой, упаси Господь, случиться такое, враз поймёшь! – смеясь, ответил конюх.
Сенька, прикусив губу, внимательно осмотрел всё, что вынес Григорьич.
- Ну, ну, кумекай, кумекай, а я покамест за Ромкой пробздюсь.
Вскоре конюх вернулся с Ромкой-Ромашкой.
- Ну, давай, снаряжай боевую подругу! Сам-сам. А я погляжу.
Конюх кряхтя, уселся недалече на чурбак и принялся крутить козью ножку.
Сеня стоял в ступоре и поглядывал то на лошадь, то на сбрую.
И вдруг… Вот она, та самая чуйка, какое-то озарение пробило всё Сенькино нутро. Будто кто-то начал подсказывать-нашёптывать, что надобно делать. Но информация шла не из окружающей среды, а откуда-то из нутра, из генетической глубины подсознания. И Сенька под руководством этой неведомой силы принялся за дело.
- Ну, вроде как всё готово, - пробубнил себе под нос Сеня.
- Конфетку забыл в зубы сунуть!
Сене казалось, что конюх кемарит, но Григорьич, артистично посапывая, на самом деле притворялся и, периодически отворяя веки, наблюдал из-под козырька своей кепки за действиями молодого лесника.
- Какую ещё конфетку в зубы?
- Удила, - ответил конюх и подошёл к лошади с какой-то железкой в руках, - ты как ей управлять собираешься? Как в армии командовать? Напра, нале будешь орать? Стой, ать-два!?
- Удила-удилооо, грешное му… - в распев подошёл Заяц.
Не обращая на него внимания Григорьич продолжил:
- Тут я сам, а ты поглядывай. Конфетку в зубы можно засунуть только с боку, вот так… с левой стороны… в самом уголку губ… мырь в зубы… и аккуратно на правую сторону.
- Сверзится он у тебя с седла, ой как сверзится! – заявил Заяц.
Григорьич с укоризной поглядел на старого лесника.
- Чего уставился, подпруги проверь, - важно ответил Заяц на взгляд конюха.
- Тут старый пердунок прав, - тихо обратился к Сене конюх, - лошадь хитрая, бока раздула, как только ты ей седло забросил.
Григорьич ловко подтянул ремни.
- Сядешь в седло – лошадь враз в боках похудеет, а ты в сей миг ещё подтянешь. Давай действуй! Главное, чтоб Ромка чувствовала, что власть над ней есть, и она, эта власть, в тебе. В твоих руках, ногах, во всём твоём теле. Во всём существе твоём телесном и душевном. И главное, ёлкина с палкою, – в твоём мозгу. Дашь слабину – увидишь, кто станет хозяином положения, кто кем руководить начнёт.
- Ну, прям, всё как с собаками…
- Не знаю, не воспитывал…
Сеня сделал уверенный шаг в сторону седла.
- Тюю, кавалерист хренов! Кто ж в седло с левой стороны заскакивает!? Справа, подходить надоть, справа! – чуть не закричал Заяц.
- Слышь, мастер верховой езды! У тя спросонья как – слева иль справа?
- Не понял?..
- Как твой ездок, говорю по утрам – слева или справа валяется? Иль как на параде с офицерской выправкой прямо держится?
- Ну…
- Ну вот и притвори свой курятник и более не кукарекай!
Тем временем Сенька уже был в седле и подтягивал ремни-подпруги.
С первым шагом Ромка начала вилять из стороны в сторону, словно лодка в неумелых руках гребца-новичка.
«Ты как ей управлять собираешься? Как в армии командовать? Напра, нале будешь орать? Стой, ать-два!?» - вспомнились Сеньке слова конюха.
«А почему бы и нет, коль лошадь мою власть над ней чувствовать должна…» - подумал Сенька и скомандовал, - рядовой Ромашка! Держать строй!
И, о чудо! – лошадь под всадником, что впервые в жизни сел в седло, пошла таки прямо и уверенно.
- На ле…во! – тут уже Сенька не удержался от соблазна подразнить Григорьича и Зайца. Естественно, одновременно вместе с голосовой командой он левой рукой потянул уздечку.
- Стой, ать два! – услышали старики новую команду и в тот же момент Ромашка остановилась.
- Нихераси… А говорит, первый раз, первый раз, да лошадей раньше только в кино видел, - промолвил в изумлении Заяц, - вот свистун. Да он надул тя, Григорьич, глянь как уверенно в седле держится, без всякого мандражу в коленках.
- Может и надул… едрить его в аул, - задумчиво ответил конюх, - и обмундированию лошади нацепил без запинки, и в сядло по-заправски вскочил.
- То-то он всё грезил – лошадь ему для объезда подавай, лошадь!
- А Ромка-то какая послушная!...
- А моть у них того… любовь с первого взгляда?
- Ты чё старый, с дубу рухнул? Какая любовь? Так не бывает…
- Ещё как бывает. Фильму помнишь про лесника, про его собаку, про рысь?
- «Тропой бескорыстной любви». Ну так то кино… А ить и вправду – Ромка с первого дня к нему потянулась… Пятиминутка в седле – эт ещё ничего и не о чем. А вот когда полдня в седле пробздится, тут-то мы и поймём новичок иль нет. Ежли натрёт кой-чего и кой-где – ну к бабке не ходи – новичок верьхом ездить. А ежли ноги колясом от боли в ляшках косолапить не будет – знать попался аглицкий шпиён, знать давно умелец в седле держаться.
- О! – Заяц многозначительно поднял вверх указательный палец.
Сенька подъехал к конюшне, соскочил с лошади. Глаза его светились от счастья и от счастья же были слегка намокшими.
«КИРКУЛИТЫ»
- Ну, как, кавалерист, наездился для началу? - вопросил конюх, разоблачай теперьча, воды задай кобыле…
Ромашка вдруг занервничала, начала «подплясывать» и рванула внутрь конюшни. Сенька даже не успел седло снять. Тут же, откуда ни возьмись, налетел сильнейший ветер, поднял с земли сенную труху и закрутил, завертел её вертолётом по всему конюшенному двору.
Под его мощью согнулись «в три погибели» растущие недалеча берёзки.
Сенька и конюх с лесником вслед за Ромашкой юркнули спасаться внутрь конюшни.
Заяц заскочил последним и за ним со всей дурью налетевшего ветра захлопнулась широкая массивная дверь. Старый лесник аж подпрыгнул с визгом.
- Ну что косой, получил по пердячей косточке? – усмехнулся конюх.
- Опять подначиваешь меня, изверг! Сами нагрешили, а я за вас по заднице получай!
- В чём же наш грех-то, дядь Сарёжа? – вопросил в темноте Сенька.
- Ёлкина с палкою! Ить за этот самый грех да в разделку под орех! Я то старый пень совсем запамятовал, - сказал конюх, затеплив керосинку. - Ишь как разгулялось, аж подстанцию вырубило.
Сеня поглядел в маленькое оконце конюшни, но ничего не смог увидеть – за стеной воды, что обрушилась с небес, нельзя было разглядеть даже стоявшую под оконцем телегу. Сенька обернулся в сторону ромашкиного стойла. Кобыла стояла в напряжении и то поджимала, то отпускала уши.
Ветер завывал в трубе буржуйки, на крыше колотил наполовину оторванный сильнейшим порывом лист кровельного железа и перед самой лошадиной мордой с потолка сначала капелью, а затем и струйкой потекла дождевая вода.
- Вот и впрямь, «кирики-мокродырики», - чуть ли не шёпотом произнёс Заяц.
- Праздник сегодня страшный – «Киркулиты»…, - снимая с кобылы седло, сказал конюх.
В тёплом, почти как лампадочном, свете керосинки лицо его на миг показалось Сеньке каким-то иконописным.
- Как это праздник и в тоже время страшный? – вопросил Сеня, - я так полагаю церковный праздник?
- А какой же ещё… - ответил Заяц, - божественный значит праздник, памяти Кирика и Улиты.
- Садись-ко, - предложил конюх, - вооон чурбан в дверях возьми, садись и слухай… Ты, комсомол, про Духов День-то к примеру знаш чё аль нет?
- Ну… знаю, сразу после Троицы…
- Вооот. Тоже значить страшный праздник.
- Да как же это…
- Да так, что страх Божий, страх Господень в себе несёт. Есть такие праздники божественные, которыми запреты многие наложены и человек, имеющий в душе страх Божий, должен эти запреты исполнять. Иначе наказание с Небес получится…
- Ага, я вон Маруське своей в Благовещенье наперёд небесного своё наказанье учинил, - с усмешкой прервал конюха старый лесник, - нафуфырилась в магазин идтить, ну как молодуха на танцы. Я ей говорю: «Благовещенье же! – птица гнезда не вьёт, баба косу не плетёт». А она мне: «Что я как лохудра на люди идтить должна?!». Ну и засветил я ей в ответ. Никуда не пошла. Ага, с синяком-то куда пойдёшь-то, на какие нахир на люди? Самому, правда, пришлось из-за этой дуры за хлебом бегать цельную неделю.
- Ну а что, же Кирик и Улита… Кто это и чего не так мы сделали, коль нагрешили и грозу такую навлекли? – с нетерпением поинтересовался Сеня.
Ромашка вышла из стойла и словно собака, улеглась между конюхом и Сенькой.
- Ну так вот чё об этом ещё в моём детстве бабка моя сказывала… Гдей-то далеко-далече, в глубокой старине, жила одна женщина богатых, знатных кровей. Улитой ту барыню звали. Вдовой она была… Дитятко у ней был, Кирик, совсем махонькой пацанчик. Господин император той страны язычником был страшным и беспощадным. Гонения устраивал на веру нашу. А барыня Улита была шибко набожной и сынку своего с грудного молока Христа любить учила. Ну вот император той страны в очередной раз гонения на христиан чинить начал страшные. Бросила, значить Улита, дом свой, хозяйство своё со всем богатством и рабами. И ушла с сынкой прочь. Ага, будто нищая скрывалась с ребёночком, бродила по разным селеньям да городам.
Однакось, ёлкина с палкою, узнал кто-то её и выдал властям. Поймали её и суд неправедный чинить начали, призывали бросить веру нашу и стать язычницей. Она ни в какую! Верю, говорит, только во Христа, и жертвы бесам приносить не буду… Вот так, ёлкина с палкою…
Кирик, младенец, шибко уж плакал, когда на его глазах мамку палками нещадно били. Пустите, кричит, меня к мамке, пустите к мамке!...
Правитель местный пытался приласкать его, но пацанчик вырывался и вновь к матери просился. А когда Кирик заголосил, что он тоже Христа любит и верит в него, этот гад схватил мальчишку и швырнул его со всей дури с помоста на каменные ступени… Убился малой насмерть… Улита же, видев как погиб ребёночек её, стала молиться Господу и благодарить его, что он удостоил младенца венца мученика за веру христианскую. Мечом усекли её… А всякая смерть мученическая, что принята в вере крепкой – аки пощёчина лукавому…Вот и злится, ёлкина с палкою, в такие праздники бесовщинка всякая…А сёдни, в «Киркулиты», запрет древний – никаких сельхозработ не проводить, и в поля – ни шагу, иначе встренуться там маньяки, бесы, значить, такие, которые людей манят, абы души сгубить ихние…
- Видал, как сенную труху перед грозою, словно юлу закрутило, завертело? – вставил своё слово Заяц, - вот то-то же… нечистая расхулюганилась…
- Так что сегодня, Сенька, как хочешь, не дам я тебе Ромашку, - заключил Григорьич, - и тебя никуды не пущу. Хошь серчай, хошь нет…
Между тем, гроза закончилась, всё стихло, и вместо водяной струи сквозь дырочку в кровле в конюшню пробился игривый солнечный луч. Длинным копьём он вонзился в земляной пол и маленьким пятнышком-блюдечком застыл в его черноте. В свете же, от него струящемся, танцевали мириады мельчайших пылинок.
Конюх отворил воротину и Свет Божий, что цунами, ворвался внутрь конюшни, ослепив на секунду всех в ней находящихся. Исчез лучик, моментально растворившись в лавине света, а вместе с ним исчезли и танцующие пылинки. Ромашка поднялась, подошла к открытой двери и будто с жадностью стала втягивать в себя послегрозовую озоновую свежесть.
- Хоть праздник и страшный, - очнулся закемаривший Заяц, - но, как говорится, всё что Богом не деется – всё к лучшему. Сама земля теперь тебе подскажет, где злодеев искать.
На лице Сеньки нарисовался немой вопрос.
- На твоей стороне за речкой, что в Морошкове, что в Лепешах, что в Сусанино… - везде земля – сплошь жирные суглинки. После такого ливняка следы от машины или трактора и слепой узрит… Там без дождей, посуху долгому земля дубовая, а как прольёт хорошенько – враз раскиселится. А ежели не по колее, а через поле по траве мокрой ехать, то она в усмерть под колёсами поляжет и уж никогда не поднимется.
- Так что давай в лес до завтрема… - сделал заключительный вывод старый конюх.
«СЛОВИТЬ ЗЛОДЕЕВ»
- Какие успехи, Сеня? – начал следующим утром планёрку лесничий, и, не дожидаясь ответа, продолжил, - звоночек о браконьерстве на твоём участке долетел до директора лесхоза. Вошёл он в твоё положение новичка. Понимает, что не словить тебе этих злодеев. Однако порядок на участке по части незаконных рубок навести приказал. Так что действуй.
- Ну, вот это дело другое! – воткнул Григорьич, - сразу видно – с понятием человек!
- Ну так я пойду? – спросил с загоревшимися глазами Сеня.
- Куда?
- Так «яшек» ловить!
- Кого? Каких ещё «яшек»? – с изумлением вопросил лесничий.
- Ну, это сленг такой пограничный. «Яшка» - это нарушитель государственной границы… Злодей.
- Давай, давай! Лови злодеев!
Через несколько минут лесничий подскочил с кресла к окошку, в котором мельком заметил, как мимо конторы рысью проскочила Ромашка под седлом какого-то ездока.
- Григорьич! Ромашку угнали! – закричал лесничий и кинулся к телефону, милицию надо вызывать срочно! Ладно если местные дурака валяют, а если цыгане с Фруктовой нагрянули? Ищи-свищи их по всей Рязанской губернии! Совсем обнаглели – средь бела дня!
- Да не бзди, Палыч! Никаких конокрадов, - ответил со своим хитрым прищуром конюх, - это Сенька погнал «яшек» ловить.
- Да не смеши ты мои ботинки, они, дырявы, только плачут! Сенька – верьхом?! Да на этой дурёхе?
- Эт для тебе она дурёхой кажется. А с Сенькой они, видать, общий язык нашли, как думашь, Заяц?
- Подтверждаю, - откликнулся старый лесник, - надысь наблюдал, аки у них душа в душу дружба складывается!
Лесничий стоял с приоткрытым от недоумения ртом.
- Ты, Палыч, трубочку-то положи. Ага. И, ёлкина с палкою, я извиняюсь, форточку прикрой, а то ангинкой заболеешь…
- Ну, бль, ну… бляха-муха, - затряс телефонной трубкой лесничий, - ну старики-разбойники!
- А чё? Мы – ничё! – ответил Заяц.
- Мы только поглядим-полюбопытствуем – чьи ботинки смеяться будут… - с улыбкой, как-то втянув голову в плечи, съёрничал Григорьич.
… Вжить-вжить, вжить-вжить.Чух! – послышались из лесной чащи звуки ручной пилы и падение дерева.
Ромашка насторожилась и навострила уши, словно пытаясь понять, что за звуки и откуда они.
- Это, Ромчик, похоже в лесных культурах, кто-то мелочь на жерди дёргает.
Тюк-тюк, тюк-тюк…
- О, сучки обрубать стал, злодей… Давай-ка, посмотрим, где здесь молодые посадки, - Сенька достал из планшетки карту.
…Вжить-вжить, вжить-вжить.
- Макушку пилит…
Не успел он толком взглянуть на карту, как Ромашка, навострив уши, без всякой команды двинулась с места.
Дойдя по опушке леса до квартальной просеки лошадь остановилась.
- Рома, нам за квартальным столбиком направо!
Но Ромашка упрямо не хотела никуда идти. И тут Сенька услышал какое-то погромыхивание по просеке.
- Точно, жерди на велосипеде пёхом прёт, ишь на канавках-бугорках подтряхивает, - шёпотом произнёс Сеня, - молодца, Ромка, сообразила! Тут и подловим «яшку».
Он хотел было спешиться, но лошадь медленно двинула вперёд и через пару-тройку секунд они почти «нос к носу» встретились у квартального столба с человеком, что пешком толкал велосипед с парой крепких жердин.
От неожиданности и внезапного испуга «злодей» выпустил из рук велосипед и свалился следом за ним наземь.
- Ты кто? – дрожащим голосом вопросил, валяясь на земле поверх велосипеда, браконьер.
- Лесник. Что не видно?
- Какой лесник, откуда лесник? Я здешнего лесника знаю…
- Ваську Дурного? – соскакивая с седла спросил Сеня, - забудь про него, теперь я здесь хозяин.
«Хозяин» протянул руку, чтоб помочь бедолаге подняться и тут уж увидел, что браконьером оказался весьма пожилой человек.
- Да как же так-то… - запричитал старик, - я ж ему, окаянному, деньжат выдал… маленько… Обещался он, что всё чин по чину бу…
- Чин по чину – это когда ты, дед, придёшь в лесничество, выпишешь сколько и какого тебе леса требуется, заплатишь деньгу, получишь накладную.
- Да ну а чём ты говоришь, сынок! – по лицу деда покатились слёзы, - сколь же мне денег надоть, чтоб крышу починить. Пенсия, ети её Гайдара мать – гроши. Цены – мясца кусочек махонький для щец не укупишь. Хорошо кой-какая силёнка для огородика осталась – и картошки есть трошки и капустка с морквой. А вот щи – пустые. Ить и сам на кухне командиром. Бабку то мою после того как деньги в один день бумажками стали, удар хватил, слегла – не поднимается, а тут крыша совсем прогнила. С каждым дождём потоп. Доски да матки потолковые тоже от сырости на ладан дышут. Того гляди, завалит нас со старухой… Хорошо если сразу смерть примем… Как жить-то мил человееек!
Сенька стоял, потупив глаза в землю. Плач детей – это ладно. Но плач стариков для души его был невыносим…
- Работников нашёл крышу починить, так те такую цену заломили – десять лет голодному сидеть, - продолжил старик, вытирая рукавом слёзы. Мне б теперь только над кухонькой крышу слатать. Тудой бабку и перетащу. А горницу с двумя спаленками фанерными, где детки обитались, заколочу горбыльником. Ни к чему лишнюю площадь отапливать. Брикеты торфяные Гортоп уж два года не поставляет, дрова что чугунный мост дорогие.
- А что дети-то не в силах помочь?
При этих словах дед и вовсе закрыл лицо кепкой.
- Дети…Сын в первый год в Афгане… без вести… А дочь – замуж да прочь. За мужем на Сахалин… Раньше-то хоть раз в три года наведывалась. А сейчас если только на билет в один конец, пишет, наскребу, а обратно пешком. А там – четверо ртов… Трое тех, что родила, а четвёртый – мужик ейный, уж год без работы кукует. Шахту закрыли… Какое ж мне теперь наказание учинишь, шибко оштрахуешь?
В этот момент, Ромашка, что будто слушала и понимала, о чём плакал старик, развернулась и пошла восвояси.
- Ничего тебе не будет, никакого наказания… ступай себе с Богом!
Сенька поднял деду велосипед и сам чуть не в слезах побежал догонять Ромашку…
- Вот те и поймали «яшку», - усевшись в седло, проворчал Сеня, - не о таком светлом будущем я мечтал, когда в августе 91-го сорвался в Москву, к Белому дому. Всего-то два года прошло, а дальше что?
Сенька и сам-то жил – еле концы с концами сводил, но эта история со стариком… всю ночь ему сна не давала. Помочь старику хотелось – да не моглось. Куда не поверни – всё б нарушением закона оказалось. Это ж получается стащить в совхозе ведро комбикорма курам для прокорма – преступление, а украсть миллион – политика… Срубил жердь забор поправить – штраф в половину пенсии, а кто эшелонами лес тырит – того и ловить никто не собирается…
Ох, не смеши мои ботинки, они, дырявы, только плачут…
Следующим утром Сеня еле доплёлся до лесничества. По словам конюха «кой чего и кое-где», натёр неопытный «кавалерист» изрядно.
Ведь прошлым днём, до вечерней зорьки мотался он по лесу в поисках настоящих злодеев. И отыскал-таки «вертолётную площадку» – целую поляну пеньков спелой сосны.
- Григорьич, Григорьич! - подлетел Заяц к сидящему на завалинке конторы конюху, - подними-ка задницу глянь, Сенька еле ноги колесом тащит, видать без опыту верьховой езды ляхи шибко вчерась натёр.
- И не мудрено, - ответил, пыхтя козьей ножкой конюх, - Ромку-то почти по тёмному в конюшню ставил, как только на последнюю электричку не опоздал. Вот те, Заяц и ответ – новичок в езде аль нет.
- Привет, старики-разбойники! Григорьич, я Ромку седлать!
- Кудой седлать, еле ноги тащишь!
- Надо Григорьич, надо! Злость во мне кипит со вчерашнего дня. Ярая злость. Нашёл я кормушку браконьерскую! Вернуться они должны. На нескольких деревах затёсы есть – не всё взяли – вернуться они. Таких злодеев жадность не остановит…
Через несколько минут Ромашка галопом пронеслась мимо конторы лесничества.
- Ты глянь,полетел, вот ведь настырный! – и лесничий как назло не зашёл, прямо из дому в центральную усадьбу усвистал, - произнёс Заяц, провожая взглядом «улетающего» Сеньку, что-то боязно мне за него стало… Чего делать-то будем?
- Ёлкина с палкою! – он ведь и рацию с собой не взял и пиштолет с ракетами вчерась в сейфе оставил!
- Тудыть твою в Мадридь, через Симферополь! – заходя в контору воскликнул старый лесник, - вона планшетка его на столе и карта рядом…
- Ну-ка, ну-ка… крестик на карте, - Григорьич вытащил из кармана очки, - какой там квартал с выделом?
- Не ломай глаза, - ответил Заяц, с прищуром поглядев в карту, - знаю я где это место. Ты тоже знаешь. Там где мы в прошлом годе по опушке ивняк на корзинки резали, помнишь?
- Ну-ну…
- Вот там, - стуча пальцем по карте, продолжил Заяц, - просек вглубь леса уходит. От квартального метров через триста выдел сосновый. Добротная там сосна, прогонистая - самый смак для пилорамы.
- Эх, возьму грех на душу! – конюх полез рыться в рабочий стол лесничего, знаю я захоронку его, видал однажды, куда Палыч ключи от сейфа ныкает, вот они.
- Ты чё, Григорьич!?
- Да ничё! – на подмогу лететь надо. Нукась Сенька злодеев этих встренет да спешится? Он ведь с натёртыми ляхами сёдни не боец. А сейчас тем паче, с места да в карьер рванул, совсем обезножится. Лишь бы в седле был, лишь бы не слезал. Ить молодой не понимает, с чем играет…Звони Заяц в лесхоз, поднимай тревогу! А я погнал Сеньке на подмогу. Да… ёлкина с палкою… как этой пушкой то пулять?
- Как с ружья пуляешь. Вот глянь – разломил пополам, ракету в трубу вставил… Хлоп, в исходное положение, предохранитель…
- Ага, вот этот крючок вверьху на себя и пуляю!
- Соображаешь!
…Сенька не ошибся в своём прогнозе. Жадность заставила вернуться браконьеров за остатком самых смачных сосен. Тракторный рокот был слышен издалека.
- Видать уже стволы трелюют. Похож с самого рассвета начали пилять, гадёныши… Эх, Ромка, была б у меня первая электричка пораньше, давно бы повязали злодеев.…
Шум трактора стих. Вскоре ветер донёс по просеке голоса из лесной чащи.
- Ромик, давайка по тихому…
Вскоре Ромашка вышла на край «вертолётной площадки», которую устроили «чёрные лесорубы».
… - Маринчик, привет! Товарищ Рябинин у себя? – кричал нервно в телефонную трубку Заяц, - ЧП у нас! Сенька один с браконьерами воюет, подмога нужна срочно! Пиши координаты…
Положив, трубку, лесник завидел в окно, проезжавшего на «Днепре» пасечника.
- Петрович, стой! Стооой!
- Чего!
- Гони скорей в Морошково! – старый лесник зайцем прыгнул на заднее сиденье мотоцикла.
- Да какое тебе Морошково, я устал как собака - три часа за рулём. Вишь с пасеки рязанской еду.
- Устал не перед Господом престал! Дуй скорей, пока переправу не развели, иначе опоздаем, да зашибуть нашего Сеньку! Давай, давай, по дороге всё расскажу!
…Тем временем на самом крупном пеньке «вертолётной площадки» лесорубы разложили провизию и пропустили по первой.
- Ну, плескай, Васька ещё по полстаканчика!
- Ку! Ку! – выкрикнул из густого подлеска Сеня.
Тот, которого звали Васькой, в сей момент заглотил половинку «губастого», да поперхнувшись от неожиданности, чуть не захлебнулся огненной водицей.
Сеня, сидя верхом на Ромашке, двинулся из подлеска к чёрным лесорубам.
- Вася, это кто? – потянувшись за топором, вопросил самый мордастый, по всей видимости «бугор» браконьерской бригады.
- Нне знаю… - прохрипел, чуть не захлебнувшийся Вася и схватился за «Тайгу»…
- А это ты Ромка! Жаль что не удалось мне тебя касимовским на колбасу угнать. А это видать, тот молодой, что мой участок обживает! Щас мы вас обоих на фарш пустим! – Васька завел сучкорез и пошёл навстречу Ромашке. Ребята, валить их надо, иначе тюрьма! Федька, хватай орясину да кобыле по коленкам!
Чёрные лесорубы поднялись с земли и кто с топором, кто с бензопилой стали надвигаться на Сеньку с Ромкой.
И тут Ромашка учуяла запах спиртного… Узнала она и Ваську Дурного, что издевался над ней по пьяни, когда та ещё жеребёнком была. Сенька еле в седле удержался – лошадь поднялась на дыбы и не боясь ревущей в руках Васьки «Тайги» двинулась навстречу злодею. Ещё раз дыбы и резким ударом передней ноги она свалила Ваську наземь. Тот, заорав благим матом, схватился за сломанную ключицу.
Федька, бросив орясину дал дёру к трактору. Ромашка же стала гонять браконьеров по всей вырубленной поляне и «вертолётная площадка» вмиг стала «танцевальной».
- Задавлю, сука! – крикнул Федя и направил трактор в сторону лошади, что увлеклась разгоном черных лесорубов.
Но нагнать Ромку не удалось – раздался оглушительный выстрел и большое заднее колесо «Беларуси» вспыхнуло. Федька только успел выпрыгнуть из трактора, как тот врезался в толстенную сосну.
- Григорьич! Ты как здесь? – вопросил изумлённый Сеня.
- Как тот Абдулла… стреляли! Ёлкина с палкою… – улыбаясь, ответил конюх, убирая в кобуру сигнальный пистолет.
- Первый, первый, я третий! Срочно пожарную вездеходку в Морошково, да, координаты те же!
Григорьич и Сеня развернули лошадей и увидели стоящий у края вырубки «Днепр», пасечника и Зайца с рацией. А через пару минут к месту сего происшествия подлетел и УАЗик товарища Рябинина.
- Вы чего тут натворили, старики-разбойники!
- Да мы так… здесь случайно! А задание твоё Сенька выполнил!
- Случайно они здесь! – лесничий вытащил из УАЗика огнетушитель и побежал тушить трактор, - так вот случайно и лес спалить можно!
- Ой, Палыч, не смеши мои ботинки! – улыбаясь и выглядывая из кабины сказал товарищ Рябинин.