Эдгар По и его творчество - заметки рассеянного литературоведа.
И призрак одиноко и сурово
Идёт, ступая в прежние следы;
Невидим он, но сказанное слово
Звучит, как заклинанье от беды.
И только посвящённые поймут,
Что это Эдгар По гуляет тут.
Г.Ф.Лавкрафт
а) "Достоевщина".
Мы уже как-то изучали понятие ужаса в литературе, и сегодня разовьем старую тему.
Главный вклад в этот жанр внес, конечно же, Эдгар Алан По.
Он заходил и на территории "демонического", касался и "чистого хоррора", но, конечно, не только - случалось ему писать и людях, чье существо и бытие касалось грани "маргинального". Тут-то и начинаются проблемы "жанровые" - у нас на Руси подобным автором был... Достоевский (и некоторые ему подобные).
...Настоящее искусство должно заставлять вас содрогаться и быть в некотором шоке - но не из-за натуралистичных подробностей, бытовых ужасов или моря слез- а в силу ИДЕИ, заложенной в глубине смысловых пластов. Человек, который прочел великую книгу, должен некоторое время сидеть, почти недвижимо, и смотреть в пустоту, тяжко задумавшись о том, насколько глубок мир. За это я не любил Достоевского - при неплохих идеях, он считал их недостаточными "в самих себе", и наводнял страницы своих произведений разными морально-физическими уродами и вечной жалостью к "униженным и оскорбленным". Но текст должен работать без всего этого - неужели нам нужно смаковать что-то в деталях, или погружаться в низы общества, чтобы понять, как печальна ситуация в нашем мире?... Вовсе нет. Можно сделать иначе.
Так, как это делал Эдгар По в своих произведениях - взять хотя бы его классический рассказ"Сердце-обличитель", который, по сути, очень похож на "достоевщину".
В нем и у американского классика изображен человек сомнительных моральных качеств, и, наверное, тоже с "социального дна", но в этом изображении нет пресловутой аляповатости, смакования, натуралистичных подробностей, показательных рыданий и так далее - талант По чурался подобных вещей, как дурной болезни.
А казалось бы, и По, и Достоевский писали об одном - о распаде личности человека, находящегося в весьма неприятных условиях среди весьма неприятных людей...
В общем, ужасы; в той или иной степени.
Эдгар По (и за ним Лавкрафт) сделал weird tales своим жанром - жанром, в котором главенствует ужас и могильный холод. Но смакований именно бытовых мерзот в этом творчестве было несравнимо меньше, чем у приснопамятного Достоевского; а если оные и имелись, то представляли собой лишь фон вокруг главного героя, который ужасался их мерзости, а не смаковал ее.
Процитируем...
"Я обрел душевную силу - обрел равновесие. Я уехал за границу. Я усердно занимался спортом. Я дышал вольным воздухом под сводом Небес. Я и думать забыл о смерти. Я выкинул вон медицинские книги. Я бросил читать "Ночные мысли" - всякие кладбищенские страсти, жуткие истории, вроде этой. Словом, я сделался совсем другим человеком и начал новую жизнь. С той памятной ночи я навсегда избавился от страхов перед могилой…"
Из людей, полных жизни и борьбы, трезвые "достоевские" делали идолов декаданса... а сами идолы "декадентского ужаса", к коим причисляли поначалу и По, и того же Лавкрафта, этого упадка чурались, даже находясь в состоянии алкогольного распада личности.
б) Эдгар, понимаемый через призму смерти.
Отвлечемся от "достоевщины" - это сравнение встречается достаточно редко (хотя и неизбежно). Куда чаще встречается совсем другая аналогия, и касается она уже не героев Эдгара Аллана По, а его собственной личности.
Тут мы сталкиваемся с несколько неверным восприятием самого автора у... его собственных поклонников и доброжелательных критиков - и которое лежит в том же солидном пласте непонимания.
Поклонники, фанаты Эдгара видели лишь "киноленту в целом, с громким и трагическим финалом", для них само существование По (и его несчастной жены, умершей слишком рано), уже есть нечто печальное, горькое, даже готическое и безысходное; они исходили мрачным сплином, им было это близко, "родное и понятное". Но вот заковыка - Эдгар и его жена как раз такими людьми не являлись! Там, где "поклонник готической литературы" видел уныние и могилы, Эдгар и Вирджиния как раз видели нечто обратное. Пока читательница красила глаза черной тушью и завывала, зачитывая вслух "Ворона" на собрании "готиков", сам Эдгар бегал по промозглому Балтимору в поисках грошей для замерзающей дома жены, сражаясь ЗА жизнь и выступая ПРОТИВ готики в этой самой своей жизни...
В этом разница.
Фанаты искали умирания и упадка, декаданса там, где его не было - в жизни Эдгара, его жены, даже в своей, не замечая, не желая понять, что до самой смерти Эдгар и Вирджиния были людьми, полными надежды и любви, старавшимися выкарабкаться из ямы "готики". Пусть им этого не удалось - важен сам подход.
Но люди не любили По таким, каким он был - они любили его таким, каким видели его - хотели видеть - уже после смерти.
Эдгар в их глазах был неотделим от его же погибели - и это большая ошибка восприятия. Нельзя видеть никого через призму его погибели - это свойственно лишь военному героизму, когда неизвестный солдат приносит себя в жертву Победе - но когда мы изучаем жизнь великих, это совершенно недопустимо. Но логика была такова - "раз По писал о смерти, значит, и на него самого мы будем смотреть сквозь эту же призму"... Логика эта вполне понятна и объяснима, но она же создала из гениального писателя, в глазах публики, некую черную фигуру с вороном на плече, одержимую духом погибели. И пускай это красиво смотрится - в жизни все было не так; и мерить на себя подобную эстетику в обыденном, каждодневном существовании есть декаданс дворового покроя...
Эдгар По помимо плавания и легкой атлетики, был боксером и имел успешную армейскую карьеру, дослужившись до старшего сержанта - разве это вяжется с пониманием "апологета черной эстетики"?
в) Вирджиния и Эдгар как герои неписанного готического романа
Мы, конечно, знаем о том, что во многом судьба По зависела от судьбы любимой жены - и после ее смерти начала заворачиваться в зловещую спираль.
И это действительно была, во многом, завораживающая картина (любовь и смерть, переплетенные воедино - частая тема самого Эдгара по известным причинам)...
Эдгар слишком рано вступил в творческую и бытовую жизнь, и слишком рано стал взрослым, а скорее и точнее будет сказать, стариком.
Разумеется, когда этот согбенный жизнью и невзгодами человек понял, что его любит самое доброе сердце в мире, сама чистота самой настоящей, не пошлой, юности (которую представляла собой Вирджиния Клемм) - то конечно, такого шанса, такого лотерейного билета он упустить не мог.
Приходя домой, голодный и озлобленный человек видел дома чистое и нежное создание, которое встречало его с цветком в руках и почти детской улыбкой на лице; Вирджиния ворковала, смеялась и пела; была этакой домашней птичкой в клетке, которую не хотела покидать, - и эта клетка становилась для них обоих позолоченной.
Вирджиния была для Эдгара олицетворением всего того, чего ему самому так не хватало, это была его вторая половинка в почти прямом смысле этого слова.
Причем это была та часть, жить без которой далее совершенно невозможно - после такой утери остаются душевными инвалидами.
Детей у пары не было: собственно, Вирджиния была для По не только женой, но и ребенком, на благо которого, на сохранение этого детства, он и работал в поте лица своего.
Эдгар старался жить для счастья той, что несла рядом с ним маленький масляный светильник.
Который затухал с каждым пройденным шагом в глубину тоннеля жизни - и, наконец, затух окончательно.
Что, собственно, и породило "готическое" в творчестве Эдгара, выведя "готическую" составляющую на передний план...
Эдгара уже ничто не могло спасти - он потерялся во тьме свой черной жизни (о чем и писал...). И, понимая, что пути назад больше нет, намеренно погружался в нее все глубже - чтобы быстрее достичь конца и уйти в черное же небытие.
Потерю любимых можно пережить, особенно когда можно найти подобное во второй раз. Но уникальность ситуации По и привела его к гибели - когда этот лотерейный билет сгорел у него в руках, надежд больше не осталось. Ни одна из множества женщин, которые знали По, не обладали теми качествами, что были у покойной Вирджинии. И ни одна из них не смогла удержать Эдгара на этой грешной земле.
Собственно, сами отношения наших "персонажей" являлись литературным произведением, достойным экранизации; иронически улыбаясь, фатум сделал из несчастных людей литературных героев... Поэтому подобная история так притягательна - "се, узрите, жизнь стала творчеством, живым воплощением всей готической литературы"... Здесь есть все - и любовь, и смерть, и борьба за жизнь, и борьба с неизбежной смертью, приходящая за этим, и встреча с погибелью, и побег от оной, и страдания, и стихи, и слезы....
Со всем вышеприведенным мы, сами того не замечая, ступили на территорию "смерть как категория прекрасного" - однако, мы должны понимать, что эта тема хороша лишь для того, чтобы "облагородить обыденный ужас". Но никак не для того, чтобы этой темой жить и через нее видеть самого автора, самого Гения.
Это его жена и его судьба - не наша.
И она не должна быть нам примером - наоборот, предостережением. Мы не должны жить через чужую смерть - напротив... Мы украсили их могилу цветами и проронили скупую слезу у погоста, после чего вернулись к своей жизни - вернулись, чтобы сделать ее лучше.
Чтобы сделать то, что у Эдгара и Вирджинии не получилось.