Десятое марта. Яркое солнце. Синее небо. С утра морозец. Папа слегка нетрезв, гладко выбрит и возбужден. Ожиданием гостей, тостов, нарядных женщин, запаха цветов…
Почему-то вспоминается детский шепот из чеховского рассказа: «Не надо, папочка, будет, папочка» - даром, что и отец тоже был Леонтьич.
«Леонтьич, Леонтьич», - это Олежка быстрым шепотом старается обратить на себя внимание отца. Сам Олежка «Палычем» бывает редко…
… Когда папа долго и тяжело уходил, Олежка приезжал к нему на трамвае. Играли в шахматы, выпивали маленькую, просто долго сидели молча в темной зимней комнате. «Танюша, я пошел», - говорил Олежка, натягивая в прихожей пальто, и не зажигая, по скромности, света.
Папа не смог его проводить. На прощании нас было четверо. Я развеяла прах Палыча над заливом – он хотел, чтобы все было как у Леонтьича.
Сегодня мой сын пошел в школу в Олежкиных брюках. Как все-таки мила мне эта христианская традиция раздавать по смерти вещи друзьям покойного.
И я вспомнила нашего Олежку, моего смешного «лягушкиного папу», с которым я, четырехлетняя, зачем-то ловила лягушат на Браславских озерах. И заплакала.