Алевтина сидела на стуле и смотрела в окно. Было еще довольно рано, палата спала. За окошком кружились одинокие, уже весенние, снежинки. Они падали на подоконник и тут же таяли. Внизу, у ограды, слепленная кем-то снежная баба доживала последние дни: ведро, изображавшее шляпу, сползло на бок, а морковка-нос выпала и валялась чуть в стороне, уже поклеванная воронами. Ох, как же хочется домой. Аля вздохнула и вернулась под одеяло, в палате было прохладно.
Завтра на операцию. Вроде, ничего особенного, а, все равно, страшновато. Она достала четки и стала сосредоточенно молиться. Хорошо было в этой предрассветной тишине, пока еще все спят, всей душой обращаться ко Господу, предавая себя полностью в Его руки. После молитвы остатки страха ушли, на душе стало тихо-тихо, и Аля стала засыпать.
«Просыпаемся, просыпаемся. Температурку надо померить», - медсестра сунула Алевтине градусник.
Аля поставила его подмышку и снова прикрыла глаза. Как все пройдет? Сестра обещала приехать. Сказала, что всю операцию будет у палаты молиться. Если что, и священника приведет.
- Ну, и как у нас настроение? – анестезиолог мягко посмотрел на нее и ободряюще улыбнулся.
- Да, все хорошо.
- И что же, совсем не волнуетесь? Операция серьезная, полостная.
- В общем, нет. Не волнуюсь, - серьезно ответила Алевтина, прислушиваясь к себе. Она действительно чувствовала себя вполне спокойно.
- Вот тут уж позвольте вам не поверить. Так не бывает.
- Почему же, Марк Витальевич? Я – человек православный. Исповедалась, причастилась перед больницей, молебен заказала, благословилась, то есть предала себя в руки Божии. Поэтому и на душе тихо.
- Вот как. Вы, значит, верующая… Ну-ну, - протянул врач задумчиво. Однако, укольчик мы на ночь сделаем. Спать будете лучше.
- Доктор, прошу вас! Не надо никаких укольчиков. Я прекрасно сплю, зачем мне лишние препараты? – Аля откинулась на спинку стула. – Ну, посмотрите на меня. Вы же сами видите, я совершенно спокойна.
- Ладно. Давайте сделаем так, если вы не сможете сразу уснуть, вы не станете скрывать и попросите у медсестры снотворное.
- Хорошо, - Аля облегченно вздохнула. – У меня к вам одна просьба, - вовремя вспомнила она.
- Слушаю.
- Марк Витальевич, вы только не подумайте чего, но все люди смертны – это факт…
- Та-ак!
- И я хотела попросить, если я там вдруг, - Аля заговорила быстрее, чтобы врач ее не перебил, - на операции или после, начну умирать, вы ко мне священника допустите. Сестра позвонит, договорится, вы только позвольте. Хорошо?
- Ну, вы, милочка, даете! – анестезиолог был так возмущен, что даже сбился с приветливо-официального тона, - А еще говорит – не боюсь! Сама умирать собралась! Нет, с таким настроением категорически нельзя на операцию идти. Надо быть совершенно уверенной, что все будет хорошо.
- Доктор, простите, что перебиваю, но мне хочется, чтобы вы правильно поняли меня. Я действительно не боюсь, не боюсь именно потому, что для меня жизнь с последним земным вздохом не кончается. Напротив, она переходит в иную стадию. Это как рождение, только рождение из этой временной жизни в вечность. А судьба души в вечности зависит от того, как она готовилась к ней здесь, на земле. Я сделала все, что могла на данный момент, если Господу будет угодно забрать меня, поэтому собственно смерти я не боюсь. А ведь именно от этого подспудного, загнанного подальше в подсознание, страха и нервничают обычно больные перед операцией.
- Вот вы как рассуждаете, - протянул врач задумчиво. – Что же, пусть будет по-вашему, я обещаю, что не буду препятствовать посещению священника, если сложатся, так скажем, означенные обстоятельства.
- Благодарю вас! Мне просто кажется, лучше смотреть на вещи реально, и быть готовой к любому исходу. Поскольку оптимизм, часто ничем не оправданный, не поможет в момент кончины.
- Хорошо. Не будем больше об этом. Я понял вас. Можете идти, - доктор едва переносил разговор о смерти, он даже ежился невольно.
Алевтина вернулась в палату. День тянулся, как обычно – обед, чтение, мелкие разговоры, ужин. Вечером, после посещений, Аля ушла в коридор, чтобы помолиться в тишине. Как раз в это время шли сериалы, которые с удовольствием смотрели все больные, кроме Алевтины. Она пристроила маленький складенек на подоконник у дальнего окна, где почти никто не ходил в это время, и стала читать Псалтирь. «Услышит тя Господь в день печали, защитит тя Имя Бога Иаковля. Послет ти помощь от святаго и от Сиона заступит тя…» (Псалом 19). Привычные, родные слова псалма успокаивали, укрепляли. Потом она прочла на память вечерние молитвы и конечное: «В руце Твои, Господи Иисусе Христе, Боже мой, предаю дух мой: Ты же мя благослови, Ты мя помилуй и живот вечный даруй ми. Аминь».
Перекрестившись последний раз, Аля забрала молитвослов, Псалтирь, складень и тихонько вернулась в палату. Свет уже погасили, некоторые женщины уже спали, другие ворочались, покашливали – все, как обычно. Алевтина скользнула к себе в кровать, пару раз повернулась с боку на бок и улетела в теплый, мягкий сон.
Проснулась она часа в три. Состояние изменилось кардинально. Алевтина чувствовала, что страх охватил ее, и заснуть больше не удастся. «Я умру. Сегодня я умру», - эта мысль будто впилась в сознание и не давала возможности рассуждать. Она давила ужасом безысходности, приводила девушку в паническое состояние. Аля металась по подушке, воздуха не хватало. Вдруг взгляд ее случайно упал на иконку, стоящую на прикроватной тумбочке. Лик Богородицы освещался лунным светом и нес такой мир, такую тишину.
Девушка, не отрывая взгляда от иконы, села на постели, ее трясло. Она накинула на плечи одеяло и, словно очнувшись от наваждения, тряхнула головой, тихонько шепча: «Да что ж это я?» Достав из ящика Псалтирь, Аля раскрыла ее наугад и, подсвечивая себе фонариком, стала читать про себя: «К Тебе, Господи, воздвигох душу мою, Боже мой, на Тя уповах, да не постыжуся во век, ниже да посмеютмися врази мои: Ибо вси терпящие Тя не постыдятся…» (Псалом 24). Как хорошо, как кстати. Аля радостно улыбнулась, она чувствовала, как успокаивается и согревается, как вражье наваждение отступает. Молитва словно окутывала ее мягким, но прочным покровом, через который не могло проникнуть ничто злое, чуждое. «Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе!» - слова шли из самой глубины сердца. Как хорошо под Божией защитой! Еще немного почитав, Алевтина почувствовала, что ее клонит в сон. Она откинулась на подушку, засыпая налету, последней мыслью было: «Какое счастье, что Бог даровал мне веру!»
Утром медсестра разбудила ее часов в восемь.
- Поднимаемся, пора к операции готовиться.
- Хорошо, я уже встаю, - Аля сбегала умыться, медсестра ждала у кровати.
- Так, раздеваемся и ложимся на каталку.
Алевтина быстро разделась и присел на край каталки.
- Это что у вас? – медсестра коснулась креста. – Снимайте, на операции не положено.
- Простите, но крест я не сниму, - Аля зябко поежилась. Раздетой ей было прохладно.
- Не поняла?! – медсестра возмущенно двинулась на нее, будто хотела раздавить своим мощным телом. – Это что за разговоры?! Есть правила! Будут тут всякие диктовать. Снимай немедленно!
- Позовите доктора. Я не буду с вами разговаривать в таком тоне. А не снимать крест – мое право, - у Алевтины уже дрожали губы, она не умела и не любила скандалить. Медсестра же, судя по всему, была в этом деле профессионалкой.
- Она еще права качать будет! Богомолка выискалась тут еще! Я за твоими тайными хождениями в коридор давно наблюдаю, все врачу сказать хотела, да забывала. Нашлась тут праведница!
«Господи, помилуй! Помоги!» - мысленно взывала Аля, стараясь не расплакаться. Дверь в палату отворилась.
- Что происходит? – Марк Витальевич стоял у входа и строго смотрел на них. – Почему больная до сих пор не в операционной? Ей уже пора наркоз давать! Ольга Вениаминовна? – глянул он на медсестру.
- Да вот – спорить изволят. Я ей – крест сними, а она тыщу слов в ответ.
- Хорошо. Я понял. Вы идите пока на пост. Я поговорю сам. Алевтина, наденьте халат, замерзните.
- Спасибо, - Аля оделась и присела на кровать, доктор опустился рядом.
- Ну, в чем дело?
- Марк Витальевич, простите, но я действительно не могу снять крест. Это невозможно. Православный человек не должен снимать крест ни при каких обстоятельствах. Это символ нашего исповедания, знамя нашего упования. А, уж, в такой ситуации, на операции…
- Но, на операции действительно не положено иметь лишние предметы.
- Тогда я не пойду на операцию, - Алевтина решительно выпрямилась.
- Понятно. Вы, надеюсь, понимаете, что отказ от операции может стоить вам жизни?
- Простите, но люди где-нибудь в Чечне, в плену, умирали, но крест не снимали. А тут, в мирной жизни, в больнице…
Наступила пауза. Палата замерла, прислушиваясь к разговору. Доктор молчал, Аля мысленно молилась: «Укрепи, Господи! Да будет на мне святая воля Твоя!»
- Ладно. Я понял, что для вас это чрезвычайно важно, - наконец начал врач, приняв решение. – Мы сделаем для вас исключение. Можете не снимать крест. Сейчас я позову медсестру. Другую. И она поможет вам подготовиться к операции, - он слегка улыбнулся. – Расслабьтесь. Не съем я вас. Все будет хорошо.
- Когда же она очнется? – Аля слышала, словно через вату, обеспокоенный голос сестры.
- Все прошло хорошо. Скоро она придет в себя. Не волнуйтесь, - это, кажется, Марк Витальевич.
Алевтине хотелось ответить, показать, что она все слышит, но сил не было. Она то и дело проваливалась в сон. Разговор тихо тек, почти не задевая сознание. Только отдельные слова пробивались сквозь мутную пелену. Голоса врача больше не было слышно. Сестра говорила кому-то:
- Вы простите, так получилось, она еще в себя не пришла.
- Ничего, ничего. Я подожду, - голос был тихий, ласковый. – Мне, знаете, ночью что-то плохо спалось, все Алевтина ваша из головы не шла, неспокойно как-то за нее было. Встал часа в три, помолился, вроде, успокоился и вот, решил заехать сам, узнать, как все прошло.
Але наконец удалось разлепить отяжелевшие веки.
- Батюшка, - прошептала она едва слышно, силясь улыбнуться.
- Алечка! Очнулась! – батюшка и сестра одновременно наклонились к ней.
- Как ты, сестренка?
- Хорошо, - прошептала Алевтина, - только спать очень хочется.
- Ты, прости, что разбудили.
- Нет. Все хорошо. Батюшка, я поблагодарить… за то, что ночью молились… Искушение у меня было.
- Во славу Божию! Ты спи-спи, родная! – батюшка перекрестил ее, ласково коснулся макушки теплой рукой, и Аля провалилась в сладкий сон, без сновидений.