В прошлом я полупрофессиональный ленинградский шахматист и до сих пор изредка играю в любительских турнирах. В мае 2017 года на турнир зашла симпатичная девушка, которая сразу представилась ассистенткой режиссера К. Серебренникова (он тогда еще не был в такой опале, хотя травля потихоньку начиналась), рассказала о подготовке к съемкам фильма о юности Цоя и попросила разрешения поснимать на мобильный телефон.
Дело в том, что Серебренников придерживается системы Станиславского – все должно быть максимально правдоподобно. Инженера должен играть инженер, алкаша – алкаш, ну а шахматиста, соответственно, шахматист. Действительно, если усадить за шахматную доску нешахматиста, знающий человек сразу почувствует фальшь – по рассеянности взгляда, по его направлению и т.д. Это как кий бильярдный дать небильярдисту. Неловко он его будет держать, неправильно. Даже если долго-долго показывать и объяснять. Или удочку нерыбаку. А в фильме планировалась сцена посещения Цоем барахолки, где, как водилось в советское время, в уголке шахматисты выясняют свои отношения.
Поснимала-поснимала, а потом у нескольких человек спросила номер телефона, в том числе у меня.
Разумеется, забыл я про это, и вдруг в начале июля звонок.
«Борис, это Соня, помните, я шахматистов на Гороховой фотографировала для фильма, так вот, вас Серебренников утвердил».
И интересуется, смогу ли я принять участие в съемках нескольких эпизодов в Стрельне 25 июля. Обещает развозку туда-сюда, кормление-поение, денежку небольшую. Ну а я с важным видом отвечаю, дескать, 25-го еще могу, а вот 26-го – ни-ни. Правду, между прочим, говорю. На 26-ое билет у нас был уже куплен семейный, на отдых в Болгарию. Договорились созвониться накануне, еще попросила меня, по возможности, реквизит взять старый советский: одежду, обувь, шахматы. По фильму дело в начале 80-х прошлого века происходит.
Через пару дней снова звонок. Соня.
«Извините, – сообщает голосом почти плачущим, – все-таки съемки 26-го».
«Нет, – говорю, – никак не могу».
Ладно. Через несколько дней звонят с неизвестного номера, не Сониного.
– Это Бори-и-и-с? Здра-а-а-вствуйте, это Кирилл, вы общались с моей ассистенткой. Бори-и-и-с, прежде всего хотелось бы узнать ваше отчество.
– Да не надо отчества, вы Кирилл, я Борис.
– Я так сразу не мог-у-у-у… Ах-ах-ах… Ну ладно. Звоню извиниться за свою ассистентку, она все перепутала, съемки будут 25 июля, согласно первоначальным планам. Приезжайте к 10 утра на метро Автово, там будет ждать автобус.
– А где там именно, как узнаю?
– Узнаете…
В 10 утра я вышел из м. Автово с несколькими старыми вещами: брезентовая куртка тестя, старые папины джинсы, еще что-то подобное. Действительно, К.С. был прав – место встречи идентифицировалось однозначно. Сразу скажу – я иногда выпиваю, к алкоголю отношусь уважительно и любя. Но тут в кои-то веки почувствовал себя абстинентом. Рядом со ступеньками метро стояла горстка абсолютно синих изнутри и снаружи людей, кто-то с потертыми шахматными досками, кто-то с пластинками, кто с чем. Вот тогда я сильно пожалел, что, уступив уговорам жены, не прихватил с собой горячительного. И много раз об этом жалел в течение дня.
А дело вот в чем. Я уже упоминал про систему Станиславского. Поскольку эпизоды должны были сниматься на барахолке, а главные действующие там лица – барыги, перекупщики и прочий «антисоветский» сброд, Серебренников настоял на том, чтобы для съемок были найдены те самые люди, советские спекулянты. Понятно, сколько им сейчас лет, и как они выглядят…
Привезли нас в Стрельну, в Макаровку. Там в июле, разумеется, все на каникулах-отпусках, и нам дали в аренду для съемок пару павильонов. Один из них изображал собой барахолку советских времен.
Но все по порядку. Сначала людей должны были одеть-причесать-загримировать согласно эпохе. А народу тьма-тьмущая, человек 200 точно. Пока суд да дело, заприметил я столик небольшой с запахами вкусными, периодически к этому столику наведывался кто-то. Подошел: и чай там тебе, и кофе, и бутерброды жареные, печенюшки всякие. Улыбчивая девушка кивает, я закусываю, запиваю. Тут и очередь к гримерам подходит.
Одежда моя вся (из 60-70-ых прошлого века) была забракована и названа юной девушкой-стилистом «новоделом». Ну да ладно, ей видней… Выдали мне уродливые брюки клеш и тесные сандалии с перфорацией.
Зато прическа и лицо не претерпели никаких изменений. «То, что надо!» – радостно сообщила девушка постарше. Да, заставляет задуматься…
Потом начались съемки. Центральным эпизодом дня была сцена на барахолке, куда приходит Цой с новоприобретенной подругой Наташей (женой Майка Науменко) и пытается сторговать старинную чашку у Севы Новгородцева. Остальные старательно изображают продавцов-коллекционеров, шахматистов, покупателей и прочий праздношатающийся люд. В этой сцене как раз и можно наблюдать крупный план с Вашим покорным слугой.
Одну эту сцену вымучивали почти весь съемочный день: с 10 утра до 10 вечера. Разумеется, с перерывами. Через несколько часов мне вновь захотелось перекусить, и я уверенной походкой направился по известному маршруту.
Девушка за столиком была уже не столь улыбчива и пристально смотрела на мой нелепый наряд. «А вы, случайно, не в эпизоде снимаетесь? Здесь только для съемочной группы!»
Через несколько часов еду привезли и нам, артистам массовых сцен. Загнали всех в поточную аудиторию, огромный зал был заполнен почти полностью. Вынесли пластиковые боксы с подкрашенным мясной подливой рисом, поставили мешок с нарубленным хлебом и бидон с компотом. Что тут началось! Халява, плиз!
К 10 вечера съемки завершились, всем под роспись выдали по 1500. А потом стали грузиться по автобусам. Разумеется, в процессе съемок артисты постоянно дегустировали, у кого что было. Автобус прямо-таки дышал алкопарами и, казалось, мог двигаться сам, без мотора, бензина и водителя.
Около полуночи я прибыл домой. Усталый, трезвый, но гордый. В общем, нелегкое это дело, в кино сниматься…