ЧАСТЬ СТО ТРЕТЬЯ (1878-1880)
Глава 103.55. КАКОВ МОЛОДЕЦ…
При зимних ураганах табунщики-калмыки стараются весь табун направлять против метели и, тогда он роет снег и пасется, но как только передние повернулись или, так сказать, дали тыл, то уже никакие человеческие силы не могут его остановить.
В озере вода постоянно волнуется и действительно, мы ночью слышали какой-то шум. Много было туристов, рисковавших ездить по нем на лодке и одна из этих компаний поплатилась жизнью; лодку закружило, перевернуло и втянуло в пучину, не доказательство-ли это того, что это уцелевшая морская воронка?
На берегу этого озера не раз находили корабельные смоляные доски и толстые смоляные мopскиe канаты, выброшенные на берег.
Поужинали кашей, настлали мне, вместо кровати, сухого сена, обложили мое ложе седлами, чтобы какая-нибудь ядовитая змея не подползла. А так как ночь была холодная, разложили посредине джулуна костер, и когда прогорали кизяки (коровий сухой навоз, тут же в степи собранный, который в сухом виде дает сильный жар), то закрыли верхушку джулуна, и мне так было тепло спать, как бы в комнате с хорошо натопленной печкой.
На другой день я осмотрел степь; оказалась много подножного корму и местность защищена от северных ветров горами. Поздно вечером я был дома. Наутро встаю, взглянул в окно и что же? - настоящая зима, вьюга со снегом и надуло его порядочно. Вот наш „бич маныцкий", как покойный отец говорил.
— Редко бывают на Маныче зимы, но ты не верь этому и каждый год готовь корм для животных, потому что одна зима и весь запас будет съеден да еще и недостанет, а если недостанет то весною будут они гибнуть беспощадно; при потере зимней шерсти животные слабеют, а тут еще недостача корма.
Одним словом, такое в этой местности хозяйство, как карточная игра — все на счастье. Что я заметил еще в продолжении долговременного заведывания хозяйством, так это если лошади всю зиму проходили в степи на подножном корму — всегда были весною сытые.
И это понято, лошадь разгребает снег, ест подснежную траву сколько угодно и тут же вместо воды берет в рот снег. На сухом же корму она получает по порциям, а аппетит у лошади не ограничен, она все только бы жевала; если нечего взять, тогда они друг у друга грызут хвосты и гривы, а если уже и с этим покончили, то жрут свой же навоз.
Вот и причина того, что в кавалерии наши степные кони приобретают вредную привычку прикусывать: так как на службе лошадь получает известную дачу — 10 фунтов 33 золотника овса и 10 фунтов сена, до четырехлетнего же возраста она ест сколько угодно. Рогатый скот, когда наелся, то стоит или лежит и пережевывает, или, как хохлы говорят, ремыгает.
Прошло еще несколько дней, а зима все усиливалась и наконец, началась метель, продолжавшаяся 16 дней — небывалое явление. После трех дней ветра, мой маленький домик буквально был занесен снегом так, что пред входными дверями пришлось копать коридор вроде тоннеля.
Господи, какая безотрадная местность! Гладкая равнина, пелена снега, нет предмета, на котором мог бы остановиться глаз; конечно, ветер свободно гуляет и несет целые облака снега.
Между тем меня ужасно беспокоили мои лошади, рогатый скот и овцы. Получили известие, что овцы, благодаря походному загону, устраиваемому из складных решеток с навешанными на них длинными брезентами, где-то нашли себе тихую балку и остановились. Надежный старший чабан (пастух), за которого я был покоен, надеясь на его долголетний опыт, собаки дружные и злые, и достаточное продовольствие у людей успокоили меня...
Скучный, длинный вечер. Книга лежит раскрытая... я дочитался до того, что черные пятна в глазах заходили—нужно ходить по комнате.
А вьюга завывает на разные тоны. На воздух показаться нельзя, лепит глаза снегом.
— Козьма, — позвал я своего старого слугу, — что на дворе? — спрашиваю.
— Там, барин, такая ужасная мятель, что свету Божьего не видно, — отвечает Козьма.
— Горько тем людям, которые теперь в степи, — добавил он и снова ушел в свою конуру.
Через четверть часа входит опять и докладывает, что старший пастух рогатого скота калмык Абуша пpиехал.
— Зови скорей его.
Буквально влезла какая-то черная масса, занесенная снегом, с длинными по плечам черными волосами, как принято носить у калмыков. Когда я взглянул на его лицо, так оно от холода положительно было черное и опухшее. „Бачка, всю скотину упустил, не в силах был удержать", говорит мне Абуша, а сам плачет: „У!., юхлеб, юхлеб!" (мой Бог, мой Бог).
Я его успокоил, так как сам вижу, что человек не может бороться с такой бурной погодой.
В этих необитаемых степях мы при экономиях держали как бы на пенсии старых служащих калмыков, которые подчас были весьма нам полезны своими советами, основанными на долголетней их практике.
Вот за таким то калмыком Сараном я послал. Саран сейчас же пришел и с удивлением посмотрел на Абушу, который еще стоял тут же. Перебросившись с ним несколькими фразами по-калмыцки, он обращается ко мне и говорит.
— Не беспокойся, бачка, скотина далеко не пойдет, она будет возле базков.
Ничего решительно я из этого не понял и уж пoсле долгих объяснений, наконец разобрал в чем дело: оказывается, что рогатый скот также бежит по ветру, но до первого какого-нибудь препятствия, т.е. обрыва, занесенного снегом, и когда несколько из них, не разглядевши под снегом, обвалятся в такой обрыв, то остальные со страхом остановятся и не пойдут дальше, хотя бы их совсем заносило снегом.
Вот потому то он так и успокаивал меня, что узнав от Абуши направление, по которому пошел рогатый скот и, зная хорошо местность, он решил, что по этому направлению есть обрывистая балка, и значит скот ее не перейдет и будет стоять около, что и оказалось впоследствии верным.
— На конюшне у нас бачка, есть сильный овсяный джирга (значит плодовый жеребец, которых мы зиму держим на конюшне), позволь его оседлать и дай еще двух человек, я сам поеду, говорит он мне. Я поблагодарил его за усердие, но сомневался в его старческих силах.
— Я еще не такой старик, чтобы лежать и даром хлеб есть, обидчивым тоном отвечал он.
Нужно заметить, что ему в то время было 70 лет. Нечего было думать и терять время, я сейчас же назначил двух русских молодых работников с ним ехать и седлать лошадей, и когда они совсем будут готовы в путь — приказал мне сказать. Сборы их продолжались недолго.
Вышел я на крыльцо и меня чуть не сшиб с ног ветер. Снег сверху падал, а снизу его подхватывал ветер и вертел перед глазами.
Между тем уже вечерело, путники мои были готовы, сидят на сильных жеребцах, которые все опускают головы, как бы пряча глаза от снегу и, поворачиваются к ветру хвостами. Pyccкиe, закутанные башлыками, в больших тулупах, в войлочных сапогах, а старик Саран в коротеньком полушубке, в обыкновенных сапогах, но с неразлучной трубкой в зубах. Каков молодец.
— Тамха байнэ? (табак есть), кричит ему из кибитки его старуха - жена.
— Байнэ, байнэ, ответил сквозь зубы старик, но настолько тихо, что казалось бы его трудно расслышать, а она наверное слыхала. Их постоянная кочевая степная жизнь развивает сильно слух и зрение.
Двинулись, снег выше колена, лошади едва переступают, - ветер, снег, в 10 шагах ничего не видно, просто жутко как-то за них.
Степь, ни одного предмета, по которому можно ориентироваться. Всю ночь и следующий день я за них беспокоился. На следующий день, в 8 часов вечера, они возвратились и пригнали несчастных, облепленных снегом животных, их погибло только 8 штук.
Люди не обморозились. Можно только поражаться сметливости калмыков, слушая рассказы русских, которые с ними ездили.
Рассказывали они следующее: когда отъехали от жилья на несколько верст, Саран остановился, слез с коня, присел на корточки и стал смотреть во все стороны; затем опять сел верхом и поехал в пол-оборот прежнему направлению; так несколько раз изменял он направление и, наконец, утром они увидели полузанесенный рогатый скот. Как он верно сказал. Мы, говорят pyccкиe, поинтересовались у него спросить: зачем он пpиседает и смотрит? — А затем, отвечает он, что курганчики и зимою видны, так как на них лежит снег, по курганчикам же я раньше приметил всякие направления, куда нужно ехать. Он так разохотился, что начал им объяснять, что летом можно след искать так: утром по траве роса будет сбита копытами, а днем, когда роса спадет, то нужно лечь на спину, головою по тому направлению, куда вел утренний след, и смотреть через лоб, тогда увидишь, в каком направлении сломаны былинки травы; так они выслеживают украденных лошадей.
Каковы искатели следов, не уступят индейцам!
Неоцененные разведчики для кавалерии, да еще к тому же природные ездоки, выросшие на лошади. Жаль очень, что все-таки их мало служит в казачьих полках, а если и служит, то только в некоторых. Да и вообще это племя вырождается.
Вот в эту зиму я узнал, как трудно кормить сухим фуражом животных, когда их много.
В одну ночь табун в 350 голов лошадей съел 20 возов сена, а когда утром я пришел к ним, то некоторые продолжали друг у друга грызть хвосты, а другие ели свой навоз.
Приближалось Рождество и мне очень хотелось встретить праздник в кругу семьи. Это представляло очень трудное путешествие. Дорог никаких. Устроили маленькие, легкие сани и цугом четверкой я выехал, взяв форейтором молодого калмыка Бембе.
Первую станцию по степям 25 верст я ехал с 7 часов утра до 6 вечера, буквально шагом и пять раз вытаскивали своих лошадей, вязнувших в снежных наметах.
Второй день был морозный и степь, как бриллиантами посыпанная, блестела так, что глазам больно было смотреть.
Этот переезд был длиннее и никакого жилья, а так как стало вечереть, пускаться же дальше слишком рискованно, то я и решил остановиться в калмыцком хутуне (несколько кибиток, вместе стоящих, вроде нашего маленького хутора или деревни).
Один из зажиточных калмыков предложил мне поместиться в его кибитке. Боже правый, какая в ней грязь. Маленькие детишки, совсем нагие, греются у разложенного посредине костра, от которого идет невыносимый смрад. В довершение всего слышу в стороне стон. Оказывается, калмычка лежит в сильнейшей тифозной горячке. Что же делать? Скрепя сердце и притупляя всякую брезгливость, я все-таки решился здесь провести, хотя сидя, ночь. Все-таки лучше, чем на снегу, под открытом небом!
Конечно, никакого чаю.
Рано утром запрягли обмерзших лошадей и дальше торопились доехать ночевать в Цымлянскую станицу, где мы знали, что найдем хорошую, теплую и чистенькую квартиру.
Безотрадная местность, а зимой еще скучнее, только и слышен скрип полозьев. Снег до того пылит, что передних лошадей еле видно.
На 10-й день еле-еле добрался я в Сариновку — это было под сочельник. Вот как свершилось одно из моих путешествий на Маныч, но это одно из самых трудных.
Весною эти поездки очень приятны. Везде зелень, если и ночь застанет в дороге, так даже приятно в открытом поле устроить себе ночлег.