"Они, дойдя до бесчуствия, предались распутству так, что делают всякую нечистоту с ненасытимостью"...
Послание к Ефесянам, 4:19.
________________________________________________
Избавиться от неугодного человека можно по-разному: зарезать, удушить, отравить, застрелить, толкнуть под поезд, сбросить с крыши небоскрёба... И все эти преступные действия являются уголовно наказуемыми деяниями, за это можно и сесть. Но есть ведь способы утончённые - так убить, что и комар носу не подточит, не то что дознаватель. Можно ведь извести так тончайше, что все будут думать: нет, это не убийство, это человек сам по себе умер - все же ведь смертны. А самые тонкие убийцы пребывают в уверенности, что они, убившие ближнего, тут не при чём - совсем не при делах, и совесть у них кристально чиста, как родниковая вода (так им представляется).
Вы думаете, речь идёт о доведении жертвы до самоубийства? О, нет! Утончённые убийцы действуют куда тоньше... Словом можно убить, да? Словом - через психо-соматические взаимодействия - человек доводится до точки невозврата, до гробовой доски. И нет виновных. Чисто сработано - никаких концов.
Здание дома престарелых и инвалидов в любую погоду выглядит серым. Хотя и из белых кирпичей сложено. Но почему-то оно всегда серое. Может быть, казённый дух так влияет на наше восприятие? Или отдалённая перспектива самому оказаться здесь - при худшем раскладе судьбы (парализует, на старости лет лишишься всех близких, станешь "бомжем" и т.п.). А окна на всех четырёх этажах неизменно черны, хотя и задёрнуты они светлыми тюлевыми занавесками. И беседки на территории интерната как-то неприютны, хотя и ярко раскрашены, и цветочки на клумбах не радостны, хотя и много их, и разнообразны они, и в сорняках не затонули. А всё же во всём, что здесь есть, - что-то не то, не то.
Что-то не то и в том, как подъезжают сюда автомашины, и как приходят - через стальные ворота с дежурным сюда люди... Что-то не то в облике этих людей - как будто они не наши, что ли..., агенты цру, нераскрытые..., словом, что-то не то, какая-то печать на них, но такая неявная, что так, с маху, с бухты-барахты, ни фига не понятно. Люди как люди они, и прикинуты не слабо, и вид у них современный, как у всех на улице, и базар у них конкретный, вот только... родных своих - матерей, отцов, братьев, сестёр - они сдали, сдали сюда, что законом, конечно, не возбраняется. Да и обществом в последние годы тоже не осуждается. И потому они уверены в себе, держатся "косточкой", почти надменно, и веселы, веселы они...
Иномарка чёрного цвета с тонированными по бокам стёклами плавно подрулила к центральному подъезду, где стоит автобус и сидят на лавочках проживающие - престарелые (кому за 60) и инвалиды (кто без ног, кто без головы - башню снесло). Было ещё утречко, весна в разгаре, кругом аромат цветущих черёмух, яблонь; и кроме того - утро и весна века, 21-го, пока ещё не замаравшегося массовыми злодеяниями, хотя...
Водитель иномарки - чернявый парень - отъял от удлинённого с бородёнкой лица чёрные очки, которые так удачно вписывались в архитектуру его внешности, поправил на голове чёрные волосы, заплетенные по-женски в "хвост", вырубил музон, бубукавший куда как погромче сдержанно работающего двигателя, которого почти и не слышно, и вышел на землю другой планеты - планеты стариков и несчастных. Сам же он был длинен, чёрен, скор в движениях, весь в джинсу, городской, современный и несколько резковатый. За стеклом остался сидеть старик - не то чтобы уж очень старый, лицом даже и симпатичный, худой, морщин в меру, взгляд чёрных глаз умудрённый, как и положено аксакалу. Но к горцам эти двое отношения не имеют - русские они, только чернявые. И ещё один молодой человек вылез из авто, тоже чёрненький, высокий, менее резкий, без хвоста на голове, без очков на носу... Эти двое - братья, а за стеклом, в машине - их состарившийся отец. Сыновья привезли его "сдавать". В дом престарелых.
Двое молодых отправились на разведку - показать отцовы документы и всё разузнать. Им сердобольные людишки, тут обитающие, указали, где кабинеты администрации. Пока молодёжь там, в глубине интерната, всё выясняла, старик смотрел из-за стекла иномарки малоподвижным взглядом на своё будущее: предстоит и ему уже сегодня тусоваться среди этого народа, жить их жизнью вдали от своего дома, от родных... Да собственно, родные-то его сюда и доставили... А почему? А потому, что отношения у него с сыновьями зашли в полный тупик. Не понимают они его, он их, и они слушать не хотят, что говорит отец, мало того - злятся. А он не в силах молчать, видя такое!... Замешал староватый отец сыновьям, замешал. Порешили от него избавиться - сбагрить, чтобы не препятствовал им жить в своё удовольствие, так, как им хочется.
Один начитанный "пацан" - на коляске, безногий - скороговоркой сказал:
- Во, братки Карамазовы прикатили... батьку сдавать.
Другие гособеспечиваемые ухмыльнулись.
- Ну да, точно, братья Карамазовы, они самые.
- А батька грустный сидит, однако.
- Чему ж радоваться?
- Небось, кормил, поил, воспитывал, денег на них не жалел...
- Может, сам не доедал, а деткам норовил...
- Вот и выросли кормильцы, защита и опора в старости...
- Эх, братцы, предатели они все! - окончил диспут сухой, слегка на взводе, мужчина, куривший сигарету. - Чего об них базарить - только душу травить.
Братки минут через десять вернулись к машине, выдернули из неё отца, взяли под белы рученьки и повели в тёмное нутро серого здания. Он передвигался как робот, как заржавленный механизм, промокший под дождём. Конечности у него клинило. Рожи у батков были каменные.
Минут через пятнадцать, вышли оба молодца быстрой и лёгкой походками, уселись в авто, был врублен музон, был кинут последний поверхностный взгляд на этот мирок стариковский, авто газануло и плавно зашелестело толстыми колёсами на выезд. И ни слезинки на повеселевших мордах. Дело сделано, сказал слепой.
Сданный старик остался сидеть на диване в фойе приёмно-карантинного отделения - среди развесистых южных растений в современных пластиковых кадках, чистоты и пустоты. При старике в полном соответствии с песней "мои года - моё богатство" был лишь тощий чёрный пакетик, в котором: мобильник, зарядное к нему и бутылочка "хиловской" минералки. Старик был в потёртом, и изрядно, чёрном спортивном костюме, на штанинах сбоку - белые лампасы...
Потом доброжелательная санитарочка увела его в "номер", в 43-й. И там было чистенько и... пустенько. Какая-то подвыцветшая уже блондинка принесла море бумаг и ручку, он расписался на каждом листе, и она удалилась, вежливо пожелав ему всего доброго.
Заскочил плотный полуквадратный бодрый мужчина в белом халате, тесноватом ему. Быстры были его глаза, быстры задаваемые им вопросы...
- Малярией, сифилисом, гонореей не болел?
- Нет.
- А туберкулёзом?
- Нет.
- Кто привёз?
- Сыны.
- Что так?
- Пока ремонт в квартире делают, побуду здесь.
- Сыны работают?
- А как же... Старший - прорабом на стройке. Младший - таксистом. Я и сам на стройке много лет...
- А они женатые оба? Внуки есть?
- Внуки-то есть... Только жён своих сыны побросали, пошли по бабам... Проституток водят... Мне на такое смотреть...
- Операции какие были? Аппендицит вырезали?
- Пока не было. Доктор... Мне бы полечиться. Я ещё надеюсь на ноги встать...
- Ну, лечиться если - это, может быть, в другое заведение надо было, а? - спросил "белый халат".
- Всё ясно.
- Ещё есть вопросы?
- Никак нет.
"А он, как будто и ровесник, - невесело подумал старик. - И я бы ходил ещё быстро, если бы Сергей (старшенький) тогда головушку мне не рассадил"...
От невесёлых мыслей старик взялся руками за седую голову и так сидел, будто и впрямь, заклинило его.
"Сын Сергей повредил голову, гантелью проломил... Не понравилось, что я проституток выпроводил... Как взбесился! То-то нечистый им правит... А сынок младший Игорёк - тот вроде как подобрее, или похитрее (а тоже туда же: жену с детьми бросил, на длинноногих крашеных баб с пластмассовыми попками, с безотказными каучуковыми дырками и силиконовыми грудями променял) - обещал, когда уговаривал бумаги на квартиру подписать: "Бать, ты поедешь в пансионат, там тебя подлечат"... Подлечат... Да и закопают". Нет ни на одного из них надёжи, оба - не Люди. Хорошо, что их мать не дожила до такого позора. Вовремя ушла. Зачем же меня оставила на поругание?...".
* * *
Вопреки своим ожиданиям старик протянул в интернате пять с лишним лет. Лечили его и кормили так, как ему и не снилось. И привык уж было старик к казённой жизни - помогли ему в этом люди душевные - работники дома и "однополчане". Доволен был старик сложившейся здесь за многие годы тёплой атмосферой фронтового братства.
А сыны так и не приехали больше ни разу, даже и на похороны. И мёртвый он не дождался от них почтения, коего не заслужил и при жизни.
Что ж, их это дело. И Судия им только один - Господь Бог, которого они со смехом пренебрежительно отвергли.
2019