Война 1995 года, в Чеченской Республике, в мою жизнь вошла незаметно. А правильнее и точнее сказать - никак. Не заметил её начала как, наверное, и многие.
Да, смотрел телевизор, читал газеты, но всё что шло оттуда, воспринималась, как жизнь на Марсе. Не откладываясь в памяти и не трогая душу.
На задворках сознания, оставшиеся, зацепившиеся короткие обрывки сообщений по телевизору: «раздача оружия у Дворца», «боевые действия» и сводки, сводки, сводки о погибших и раненых.
Где-то и что-то.
Не со мной и не у нас…
Говоря, что был «там», в девяносто пятом - как, и где, и что, и зачем не уточняю. Не, потому что хочется прослыть героем. Те, кто участвовал, об этом практически не говорят. А другим, всё равно и поэтому не хочется отвечать на дежурные вопросы дежурными ответами. Не хочется говорить, не хочется объяснять. Нет смысла что-то доказывать. Потому, что, ответив на вопрос «когда?», в ответ слышишь «А! Ну тогда было полегче!». А ещё не потому, что как сказал мой товарищ и боевой друг Женя Котляр: «Все, кто туда поехал – герои». А потому, что только я могу сказать, что это было для меня и со мной - тогда, завтра и сейчас. Да и мы, побывавшие, знаем кто, где, когда и как. И не всегда вспоминаем здесь. И тем более с кем-то. Но именно в сей момент, кажется тяжелее. Именно сейчас кажется всё. Не тогда, а именно сейчас!
А завтра, смотришь с улыбкой на вчера и смеешься над собой: кто кроме меня вспомнит мой вчерашний ночной кошмар, мою тишину, мой бой, первый, второй, последний?! Он потому и страшен, что он только мой. Кошмар длиною в сон. Или в жизнь.
В январе 1995 года мне довелось быть на Северном Кавказе в Кавказских Минеральных водах. В командировке. Вместе со Старковым Эдуардом Владимировичем. Оперативником уголовного розыска Нестеровского отдела нашей, Калининградской области. Пришлось побегать ножками по предгорному краю.
Задача была поставлена, и она должна быть выполнена. Это закон.
Многое, что мы увидели там и тогда, то, что слышали, радости нам не принесло…
Совсем другая картинка. Совсем другой ритм.
Прифронтовой город.
Минеральные воды. Встретили серым, мглистым, принесенным налетом далёкой – близкой войны. Её нет, но она дышит сбоку, сверху, сзади. Давит и толкает.
Аэропорт. Самолёты опускаются коршунами. Откуда-то сверху. Проскальзывая над полями листвы пытающихся прикрыть собой разноцветные крыши домов. На фоне огромной тупой и темной горы, подпирающей небо. А по горе снизу-вверх, извиваясь, петляя из стороны в сторону ползет огромная змея. Ну очень похоже. На самом деле огромная дорога ведущая зачем-то к вершине. А самолеты летают и летают, взмывают вверх и опускаются вниз, поблескивая иллюминаторами на фоне змейки. Забирают и привозят людей.
А людей много. Белых прилетевших и черных улетающих. С горящими голодными до тепла глазами и уставшими от регулярного распития воды из бюветов животов. Очень много. Очень много сотрудников милиции. С автоматами. Курящих. Стоящих. Смотрящих. Небрежно оглядывают прохожих. Спешащих, ждущих, неторопящихся. О чем-то оживленно разговаривают. Смеются.
А мы прямым ходом в гостиницу. Главное бросить кости и осмотреться.
Гостиница «Кавказ».
Утро.
За подмогой в УВД на КМВ (Управление внутренних дел на Кавказских Минеральных водах). Поговорить. Подумать вместе. Земля-то чужая, не наша!
Знакомимся с сотрудником УВД на КМВ Гарри Сергеевичем. Опера всегда быстро находят общий язык. По-другому нельзя. Получать, осмысливать, принимать решения и действовать им приходится влёт. Иначе бывает плохо. Оперская работа тормозов не выносит – топит. Гаррик смотрит документы, расспрашивает о целях, задачах, деталях, которые не пишутся в постановлениях. Обычно за одним заданием тянется целый шлейф сопутствующих, на первый взгляд ненужных вопросов. Уяснив, что, зачем и закем мы приехали крутит головой. Молчит. Курит. Думает. А затем достаёт из сейфа огромную пухлую папку. Достает из неё фотографию нашего «клиента». Оказывается, покуролесив у нас в области, тот за кем мы приехали, отметился и здесь. Одним из штрихов его работы был расстрел среди бела дня из пулемёта дома местного предпринимателя. Не расстающегося с пистолетом и ножом… Пока мы изучаем что, где и как, Гарри по-мужски, довёл оперативную обстановку для оперов с «острова свободы». Куря одну сигарету за другой, тихо рассказывает. О деле. О фигуранте. О тех, с кем он общается. И между. По-простому. Рассказывает о привозимых раненых. Убитых. О боях. О рассказах очевидцев.
Не весело.
Инструктирует: после наступления темноты по одному не ходить, никому не верить и всё согласовывать. Желательно с ним.
Предгорный край. Станица Ессентуки. Условно и фактически разделена на несколько частей: казаки, греки, карачаевцы, русские и сочувствующие. Мир охраняется милицией и казаками. Милиции мало, а казаки здесь живут.
Особенности местности: за домами начинаются горы.
Особенности времени и населения: недоверчивы, замкнуты, молчаливы и, наверное, агрессивны.
Кавказ, всегда угрюмо встречает незнакомцев.
Насторожено рассматривает, оценивает, примеряется. Кавказ для нас и был тем недружелюбным и осторожным наблюдателем. Смотрел и примерялся. Оценивал и узнавал. Размышлял и молчал. Кавказ, который приняв, уже не отпустил.
Здесь в первый раз познал на собственной шкуре особенности национальной работы.
С Эдуардиком подумали, подумали, да и поехали на задержание. Взяли и поехали. Как дома. Как у нас: выехал, заехал в поселок, пригласил в машину, в кабинет, поговорили, задержали - дело сделано. А тут-то адреса известны. Чего тянуть. Чего бояться? Это же Россия! Законы, что у нас, что здесь – одинаковы.
Заехали. Зашли во двор – никого не нашли. Всё хорошо, спокойно. Запугивали значит местные!
Запугивали…
Когда вышли на улицу, то оказались в окружении множества «добрейших людей» в том числе и с ружьями. А у нас из оружия только шариковые ручки. Если бы не Гарри с друзьями и автоматами, примчавшимися по нашим следам, неизвестно где бы мы с Эдуардом оказались.
Получили выговор. Устный.
Но это так.
Фон.
Мирное небо на фоне темных гор. Кавказ. Пугал и убаюкивал. Он ведь разный. Суровый и беспощадный. В основном. Но бывает и другим. С женскими слезами и детским криком…
Ночью около часа. Шум на улице. У входа в гостиницу две женщины с большой кучей вещей, состоящей из чемоданов и узлов. Беспомощно.
Спустились с Эдуардом и помогли занести вещи в их номер. Разговорились. Беженки из Грозного. Испуганные, бегающие, впавшие, усталые глаза. Лица, мгновенно застывающие при малейшем шуме, стуке. Глаза, ищущие их источник. Найдя, облегченно вздыхают. Недоверчивые и настороженные взгляды. Но видимо нужно, необходимо было рассказать, поделиться. И они рассказывают. Плачут и вздрагивают. Слова выплескиваются слезами и рыданьями. И у меня перед глазами рисуется картина. Кусочки, которой пришлось увидеть в дальнейшем. В Грозном. На тот момент полностью представить всего этого не мог.
Дом. Разрушен. Подвал. Женщины. Дети. Нет воды. Продуктов почти нет. Дети кричат. Постарше пытаются выглянуть наружу. Света нет. Взрывы-разрывы. Очереди-выстрелы. И слёзы. Слёзы. Слёзы.
Уже мокрый платок, а они говорят, говорят, говорят. Говорят, перебивая друг друга, одергивая друг друга. Сбиваясь на чеченский и возвращаясь на русский. Боль. Слезы. Кровь.
Что при этом чувствуешь? Гнев. Кулаки. Губы в кровь. Это же наши! Что же там творят боевики? Что там происходит? Всё рассказанное, ложится на услышанное ранее: о боях, убитых, раненных. Ложится на рассказы о мародерстве, о мужестве и героизме восемнадцатилетних мальчишек. Где правда и вымысел? Картина, мягко говоря, безрадостная. Донельзя.
А завтра узнал, что погиб Витя Гакун.
Витя, которого оформлял на службу в ОМОН. Вернее, оформлял перевод.
Витя, с которым жил на одном этаже в общежитии УВД.
И его не стало.
Не понятно.
Был, и нет.
Как это?
Закрываешь глаза и хочется, чтобы это оказалось сном.
Но всё оказалось кошмарной действительностью. Он оказался первым, кого у нас вырвал жестокий Кавказ. Забрала Чечня.
И уже потом, перед отъездом домой, после обыденной работы в окрестностях Кавказских Минеральных Вод. После напряженных будничных дней «отдыха». Прикоснулись к беде. К тому, что изменило жизнь многих в нашей стране. К тому, что изменило страну. То к чему быстро привыкли. Свыклись.
По дороге домой. В аэропорту. Человек семь. В камуфлированной форме, в кроссовках. С покоцанными автоматами и новенькими фотоаппаратами - полароидами на шеях. Рожки пристегнуты к автоматам. К ним изоляционной лентой примотано ещё по одному. И даже по два. Громкая, кричащая, резкая речь. Шаткая походка. Серые, закопчённые лица. Пьют. Водку. С небольшими перерывами на курево. Общее их состояние не меняется. Будто воду. Реакция на окружающих – ноль. Отношение окружающих - ноль. Сидящие в зале, поджимают ноги, пропускают их. При их подходе к многочисленным палаткам люди молча, отходят в сторону, уступая место. Без очереди. Уже и тогда стараясь не замечать. Милиция их тоже не видит. Военные, молча, провожают взглядом. А они. Они в другом мире и другом времени. Они не с нами. Они там. Доносятся обрывки фраз, перемешанных сухими рыданиями: «сколько ребят осталось», «как домой ехать», «мы вернемся». Ребята УВД Кемерово.
Те, кто остался.
Те, кто выполнил свой долг…
А мы летим домой.
Прочь из покрытого мглой отдающей пороховой копотью города.
Пусть, не выпив за всё время и глотка свежей минеральной воды.
Выполнили своё задание и летим домой, чтобы вернуться.
Снова и снова.