На экране салон внедорожника. За рулем женщина в темных очках. Лицо каменное, в плечах напряжение. На пассажирском сидении степенный мужчина, руки сцеплены в замок, лицо сосредоточено, брови сдвинуты. Оба молчат.
Мужчина поворачивает голову:
- Чего такая подавленная?
- С дочкой поцапалась.
- На почве чего?
- Не можем найти общий язык.
- Рассказывай!
- Тебе подробно или в двух словах?
Машина въезжает в тоннель, и лицо мужчины становится серым:
- Подробно!
Женщина собирается с мыслями, делает глубокий вдох, но тут снова вступает мужчина:
- Вот чего ей не хватает? Чего она бесится? Всю жизнь возились с ней: обучали в частной школе, таскали педагогов на дом. Хочешь ф-но? Хочешь вокал? Хочешь языки? Японский? – Пожалуйста! Корейский? – Пожалуйста! На Мальдивы? – Вперед!
Женщина нервно морщится:
- Мне сейчас меньше всего нужна твоя истерика! Я - за диалог!
Мужчина отворачивается к окну, что-то кричит байкеру, рычащему в стекло. Возвращается к женщине:
- Она всегда тобой вертела, как хотела! Вертит и сейчас. Она делает все, чтобы разрушить наш брак. Ты слепа, не видишь ничего в своей материнской истерике. Ты всегда за них: за детей, а я у тебя на последнем месте!
Женщина включает аварийку, примыкает к обочине, тянет ручник. Не глядя на мужчину, снимает очки, падает лицом в ладони и кричит. Кричит дико, адски громко и на разные лады. Ей этого кажется мало: она воет и рычит, потом издает потусторонний звук, напоминающий утробу преисподней. Но и на этом не кончается: она выдает весь спектр потерянных эмоций, всего того, что не смогла, зажала, выдавила слезами, растеряла по пути. Он воет бездомной волчицей в погибшем тоннеле под рекой. А потом она лает, как лают хаски, когда их не кормят, когда за воротами враг, когда ночь холодна, а лапы стерты в кровь, она лает сквозь бурю, сквозь ушедшее время, сквозь боль и слякоть, вонь горящей плоти.
Постепенно она затихает.
И в этой тишине рождается Она, свободная, лохматая, перламутровая и больная. Она больна собой, впервые в жизни, впервые в своей долбанной эпохе. Ей ни хорошо, ни плохо, ей никак. Она просто есть и будет. Она будет всегда, потому что она была раньше , существует сейчас и останется вечно в своем перламутровом теле. Ей больше не страшно, ей больше не больно.
Она топает мокрыми мягкими лапами по простуженному загазованному тоннелю и, подняв морду к луне, воет «ХУУУУ».