Краткосрочный досидент
Это слово в заголовке – «досидент» - не есть авторский выпендреж. Оно было в ходу в те давние советские времена, когда в стране водились диссиденты. Они разные были, всячески не согласные не только с Софьей Власьевной, то бишь с советской властью, но частенько и друг с другом. Однако ж при всем своем идеологическом разнообразии, по жизни они делились на три универсальные категории – досиденты, сиденты и отсиденты. В такой вот подборке терминов наверно понятно, о чем идет речь.
В те поры (начало семидесятых) я себя в диссидентах никоим образом не числил, Софью Власьевну, боже упаси, никак не задевал – не дразнил, рож ей не корчил, фигу даже в кармане не показывал, камней за пазухой не носил и вообще в ту сторону не думал. Было мне не до того. Был я тогда МНС – младший научный сотрудник. Это не только и не просто должность. Это такая общественная категория, если хотите, целый социальный слой. Приблизительно то, что сейчас обзывают «офисным планктоном».
К слову сказать, эти самые МНСы, в расширительном, конечно, смысле сыграли-таки свою роль в похоронах Софьи Власьевны. То-бишь в московских событиях 1989-91 годов. Которые, события, иногда даже так и называли: «революция МНСов».
Но возвращаюсь к себе, в начало 70-х. Молодая семья, малое дитя, маленькая зарплата, большие командировки, жилищная проблема, она же квартирный вопрос – в общем, как говорилось в одном анекдоте того времени - «не до грибов». И был я поэтому в общественном смысле смиренен и лоялен. Но один грешок перед Софьей Власьевной за мной все же водился. Будучи с детства заядлым книгочеем, любил я почитывать в числе прочего, также «самиздат» и «тамиздат». То есть всяческую неподцензурную литературу, как изготовленную кустарным образом здесь (машинопись, десятая копия на папиросной бумаге), так и красиво изданную «там», то бишь за бугром. Такие вещи если где и продавались, то я таких мест не знал и получал их более обычным для того времени путем – из надежных рук в надежные руки. И что б вернул завтра же. Во фрондерских кругах считалось правильным и престижным брать такое издание вообще «на ночь». То есть ночь не смыкая глаз читаешь, а утром возвращаешь, или передаешь дальше по конспиративной цепочке. Насчет несмыкания глаз у меня не получалось никогда и нипочем, да и присутствие малого ребенка в плотно населенной хрущевке ночному чтению не способствовало. Так что я избрал для себя иную долю – чтение в общественном транспорте. Считалось это принципиально неверным, неконспиративным, да и было пригодно было только для нормально переплетенных книг. Ведь не будешь же где-нибудь в тряском троллейбусе, стоя на одной ноге в тесной толпе, перелистовать странички слепой машинописной копии в хлипкой папочке! Так что мои возможности потреблять сам- и тамиздат были очень ограничены. Но и это не главное. Я тут написал, что, мол, эта литература не продавалась. Да, не продавалась. Но расценки на нее тем не менее существовали. От десяти – пятнадцати до трех – пяти. По высшей таксе шел, например, «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына, на профессиональном жаргоне диссидентов и их антиподов из КГБ (конторы глубокого бурения) – «Архип». Далее по нисходящей его же «Раковый корпус», далее Пастернак «Доктор Живаго», а также Зиновьев «Зияющие вершины», а также Оруэлл «1984», а также Гроссман «Жизнь и судьба» и прочая и прочая и прочая… И в этом же ряду - «Воспоминания» Надежды Яковлевны Мандельштам. В упомянутом выше прейскуранте цена им была от трояка до пятерика.
Вот с ними-то, с этими «Воспоминаниями», и связана моя история. Но перед ней - две ремарки. Во-первых, помянутые выше цены, это не рубли. Это годы на зоне. И второе. Очень рекомендую эти «Воспоминания», этот грандиозный и страшный человеческий документ, да еще созданный мощным литературным талантом, всем своим родным, друзьям, знакомым, близким и далеким и вообще соотечественникам-современникам. Особенно же – борцам с текущим кровавым режимом. Ну, что бы понимали, как это бывает, когда оно по-настоящему.
Точной даты этого происшествия я не помню, год где-то 70-й или 71-й, но определенно это зима, и я одет по зимнему – хеменгуэевский свитер, узкие, по тогдашней моде, брючата натянуты на треники, полускрытые брючатами ботиночки «прощай молодость» - войлочные, на резиновом ходу. Еще, и это тоже важно, все происходит в день зарплаты. Время обеденное и я, весь бодрый, подтянутый, свежеподстриженный, вхожу в одну из студенческих столовых, что в подвале университетской высотки на Ленгорах (теперь Воргоры, что ли?). Нет, я не студент, я, повторюсь, МНС, но работаю в университете, к студенческой столовой привык и к тому же она мне по карману. Если, конечно, не зарываться и не обедать каждый день. При мне мой неизменный спутник – портфель. Здоровенный, черный, сильно потасканный, потому что предназначен для таскания всего и вся – служебных материалов от тонких листиков и толстенных папок (времена то докомпьютерные), до образцов горных пород, а также продуктов на семейный стол, от детского питания и кефира до картошки, и вообще всякой всячины, в том числе и чтива, в том числе сам- и тамиздатовского. И в тот момент в нем, среди чего-то прочего, как раз «Воспоминания» Надежды Мандельштам в красивом томике яро антисоветского издательства «Посев». То есть самый криминальный тамиздат. Кроме того, за неимением в одежде легко доступных карманов, в портфеле же мой пропуск в МГУ, в «храм», как мы его тогда фамильярно-иронично-ласково называли.
В столовой, конечно, толпища, шум, гам, толчея. В общем столпотворение. Очередищи в кассу и к раздаче, битком набитый зал, за столами ни одного свободного места. Картина еще от начала студенческих времен мне привычная и, можно сказать, сердцу моему любезная. Но перспектива таскаться по переполненному залу с полным подносом и тяжеленым портфелем наперевес в поисках свободного места меня не манила и я, уже пристроившись в очередь на раздачу, уловил момент освобождения одного из близких мест, сделал рывок и плюхнул портфель на освободившийся стул. Все, место занято! Внутренней голос вякнул что-то типа «Ты чего!? Сопрут!». Но я тут же его и заткнул - чай не впервой и всегда сходило! Но все же, продвигаясь вместе с очередью, нет-нет, да оглядывался на свое уже законное место. Портфель его добросовестно стерег. И когда я вернулся к нему с полным подносом, оно было свободно. Но портфеля на нем не было.
Я не сразу оценил весь ужас свершившегося. Сначала просто растерялся и обозлился. Там ведь у меня среди всякого бумажного хлама лежали и мои всесезонные туфли, которые я уже который день таскал с собой, что бы сдать в ремонт, да все как-то не случалось. Мне теперь что ж, новые покупать!? А сам портфель?! Где и когда я еще такой найду? Да и на какие шиши!? А рукописные черновики моих глав отчета, что экспедиция должна выдать до какой-то, сейчас не помню какой именно, даты, но выдать обязательно, под угрозой депремирования!? Я может еще долго переживал бы свои материальные и служебные потери, но тут меня пронзило и пригвоздило – Мандельштам!!! Потом проблеск надежды – а как докажут, портфель не мой, первый раз вижу, но следом новый удар – пропуск! Там же имя, отчество, фамилия, должность и место работы! Приходи и бери голыми руками! В первый момент я даже как-то задохнулся. А выдохнув осознал, что нахожусь уже в совершенно другой жизни, все прежнее мое ушло и значения уже не имеет. Все эти мои профессиональные и карьерные амбиции и планы, все хлопоты о прибавках и премиях, все заботы о благе семьи и хлебе насущном – все кануло в инобытие… Семья… Как они вообще, без меня и с моим клеймом?! Пять лет… Лешке как раз в школу… Да ведь и в Москву-то обратно не пустят! А наша цепочка!? Ведь будут колоть, да еще как колоть – у кого, где, когда и зачем брал и кому должен передать! Удержусь ли? Не такие кололись… Ну я попал! Из смиренного МНСа – и в досиденты… Стоп, стоп, стоп! Ни у кого не брал, никому передавать не должен и вообще не открывал, только обложку углядел! Вот сейчас только зашел в парикмахерскую, здесь же прямо над столовой, постричься по случаю зарплаты, вот, видите? Все мастера заняты, сажусь предбаннике, глядь, рядом, на стуле, лежит … Я еще подумал – красиво издано, наверно из ЖЗЛ… Дай, думаю, возьму, да в стол находок… Может спохватится хозяин… Мандельштам – он кто вообще такой? Революционер какой-то, или ученый… Ах, она… Ну, все равно… Как ярая антисоветчица?! Как же так? Такое красивое издание… О! Еще и издательство яро антисоветское?! А по обложке и не скажешь… Ну прямо ЖЗЛ! Хорошо, что я эту гадость и приоткрыть не успел…
Господи, да кто ж в такую бредятину поверит! Типа, «складно поете, гражданин Николаев, только пальчики ваши на всех страничках, вплоть до сто пятнадцатой. Вот, не угодно ли ознакомиться с результатами экспертизы… В перчаточках надо такие книжечки читать, гражданин Николаев! Плохо подготовили вас ваши руководители, очень плохо! Подвели вас, подставили! Ну никакой заботы о молодых кадрах! А, кстати, не познакомите ли с ними и нас?» Теперь, говорят, у них так. Без прямого мордобоя. Хотя, кто их там знает…
А не дернуть ли мне отсюда прямо сейчас и подальше… Куда?! Вот если б командировка… Да что это я! Какая тут может быть командировка… Сейчас надо домой, зарплату отнести, им хотя бы на самое первое время хватит… Мысль была вполне по ситуации - мрачной и безысходной, но вслед за ней, мелькнул некий лучик, как бы слабый проблеск надежды, совершенно ничем вроде бы не вызванный, но не гаснущий. Я сначала даже не понял, что это, откуда и с чего бы. В следующую секунду невнятное ощущение оформилось в мысль. Мгновенно, не заметив вкуса, под удивленно-осуждающие взгляды соседей по столу, проглотил я обед и с подносом грязной посуды пошел, почти побежал к мойке. Там, в тамбуре между кухней и залом сидела тетенька-дежурная, смотрящая за залом и к ней совестливые люди сносили потерянные и забытые вещи, которые она затем должна была сдавать в бюро находок. Я аккуратно поставил поднос куда положено и обратился к ней – А вам не… - и тут же увидел за ее спиной, на полу в тамбуре свой портфель! Не говоря больше ни слова, я подхватил его и резко рванул из столовой, она даже возмутиться толком не успела.
И только вернувшись на свое рабочее место я открыл портфель. Я уже знал, что там будет. Там было все, что прежде. Все, правда, перекрученное-перевороченное, но в полной сохранности. И красивая книжка тоже. К этому моменту я окончательно сформулировал для себя ту мысль, что возникла у меня при воспоминании о зарплате. Это была мысль об интеллигентных ворах. А какие еще могли водиться в МГУ, в храме науки, куда доступ только своим по пропускам? Картина была совершенно ясная. День зарплаты, человек с портфелем, в свитере, карманы брюк не оттопыриваются. Спрашивается, где деньги? Ответ – в портфеле! И он, чудак на букву «м», оставляет этакую ценность без присмотра! Разве он не должен быть наказан? И невдомек им было, что мой аванс из трех «красненьких», то бишь десяток, не считая мелочи, ушедшей на стрижку и обед, спокойно уместился под ремнем, в кармашке-«пистоне», которым тогда еще предусмотрительно оснащались классические мужские брюки. И вот, убедившись в ошибочности своих нехитрых умозаключений они, мои экспроприаторы, дай им Бог здоровья, будучи интеллигентами, не стали вымещать на мне свое разочарование, не забросили мое барахло куда подальше, но честно вернули его туда, где у меня был шанс вновь его обрести.
Так кратко, можно сказать не успев начаться, проскочило мое досидентство. Которое я, тем не менее, успел хорошо прочувствовать, но быстренько загнать в самые глубины долгосрочной памяти. А тут через целую жизнь что-то вдруг всплыло.