Крупинка, горошинка, семечко... дуло щёки, пока мать поила его без меры соком своим. Вредничая, не враз выглядывало из колыбели. Дотрагивалось боязливо до пелён. Жмурясь плотно, пробовало на вкус - как оно, солоно ли, густо ли, удобно округ. Упершись ладошками, натянуло чепчик, и глянуло-таки, что там, - вне тепла и оберега. И рассмотрело, и принялось.
Дерево выросло едва, как хватило сил удерживать уж не только одну стрекозу или бабочку сонну, но и лесную канарейку. От её мелодий воздух горчит. Тревога крадётся рядом, на мягких лапах осени, оставляет мокрые следы. И на вырванных из блокнота листах того же, горького цвета,- то ли дождя капли, то ли кляксы слёз.
Рано ещё для приспущенного юным морозом аромата мяты. И для согретой в холодных ладонях солнца чаши пня - не по сроку. Вьётся из, локоном, коричневый дух корицы. Откуда бы взяться ему тут? Но каждый раз неизменно его напоминание о себе, об эту зыбкую пору.
Кисель луж давно готов, прозрачен до самого дна. Но охотников отведать его нет. Куда как желаннее истомившее за лето горячее. Да где ж его взять, теперь.
Карусель природы, мелькавшая столь ярко, беспричинно и беспечно замедляет ход свой. Чего для? Чтобы дать сойти кому? Почто ...так-то?
Сбивая ритм мерцания сего, что времени подвластно ходу, вопросы задаются, чтоб затем, укрывшись снегом, позабыть об этом. С надеждой, - облегчит страданья сон. И сами по себе придут ответы.
А дерево... Растёт и в полудрёме.
И сможет вскоре удержать в руках синиц.
А позже поддержать иных в паденье.
То не каприз, не блажь, не наважденье.
Полой прикрыть от ветра и замёрзнуть.
На то глядят с высот прохладных звёзды.
Не каждый так-то вот умеет: сам продрог,
но мимо не прошёл, не смел, не смог.