Эту историю можно было бы назвать «Три дня из жизни одного младшего научного сотрудника», если бы не банальность этого словосочетания, отбивающая охоту к чтению, и если бы не одно курьёзное событие, которое произошло в эти дни, и которое послужило поводом для того, чтобы озаглавить её по-иному. А начиналась эта история так.
Утром Олег немного замешкался, собираясь на службу. Рабочая неделя только начиналась. За окном было пасмурно. Унылое настроение, казалось, передалось и будильнику – звонил он как-то вяло, без энтузиазма. Отрываться от подушки, чтобы унять приглушённое стрекотание зуммера, ужасно не хотелось. Организм медленно пробуждался ото сна. Пора сменить батарейку – подумал он, с трудом приходя в себя.
Называть своё место службы работой как-то не поворачивался язык, хотя фактически им была самая настоящая гражданская организация, внешний фасад которой и стиль взаимоотношений между членами коллектива были слегка инкрустированы атрибутами военной службы.
Научно-исследовательский институт министерства обороны, в котором он служил уже не первый год, имел и гражданский персонал, не уступающий по численности офицерскому, и его производственная деятельность подчинялась некому симбиотическому распорядку, свойственному обоим типам общественных организаций. На людей служивых здесь косвенно распространялись требования КЗОТа – кодекса законов о труде, с его нормами и социальными гарантиями, а гражданские со временем невольно начинали мыслить военными категориями, и их речь насыщалась специфической для офицерской среды терминологией. Поэтому гражданские здесь, скорее, служили, а военные – работали.
Поезд метро, как это нередко бывает в тех случаях, когда ты спешишь, застрял на перегоне. Олег с досадой посматривал на часы – нужно было навёрстывать растущее буквально на глазах отставание от графика. Опоздание грозило дисциплинарным взысканием независимо, а хронические нарушители трудового распорядка наказывались материально. За ним этот грех уже числился.
Подходя к лестнице эскалатора, он увидел мелькнувшую впереди довольно приметную спортивную куртку своего коллеги по институту Саши Гринёва, тоже спешащего на службу. Олег прибавил шаг.
– Здорово, Саня. За тобой не угнаться, – окликнул его Олег, почти поравнявшись с товарищем.
Гринёв, оглянувшись, кивнул ему, и, не замедляя темпа, вступил на эскалатор. С той же скоростью он зашагал наверх. В прошлом лыж-ник, кандидат в мастера, он и сейчас поддерживал неплохую форму – для него эти стремительные шаги по движущимся вверх ступеням выглядели лёгкой разминкой.
– Граждане, не бегите по эскалатору, это небезопасно! – привычно прозвучало предупреждение сидящей у эскалатора вахтёрши, адресованное спускающимся вниз пассажирам.
– Это, кажется, нам, – на выдохе выдавил из себя едва поспевающий за приятелем Олег, стараясь не сбить дыхание. Гринёв неожиданно всерьёз воспринял его шутливый комментарий и сбавил темп.
Трамвайная остановка пустовала – вагон только что скрылся за поворотом, выпустив из своего чрева толпу галдящих студентов. Неподалёку располагались корпуса медицинского института. Судя по комбинации цветовых огней это был трамвай сорокового маршрута, идущий к Гренадёрскому. Ждать следующего не имело смысла. Вялое начало рабочего дня всё уверенней перетекало в его бодрое продолжение.
Внешне товарищи выглядели схоже, хотя Гринёв был гражданским специалистом. Военную принадлежность Олега отчасти выдавали чёрные форменные ботинки и торчащие из-под серой плащевой куртки брюки с отутюженными стрелками. Хотя кто нынче не носил чёрные брюки? Поэтому двигаться быстрыми, временами переходящими на лёгкий бег шагами ему ничто не мешало.
Он уже давно усвоил одну прописную истину, которую как-то внушил ему старший сослуживец, искушённый в разного рода житейских премудростях. Завидев облачённого в шинель Олега, перебегающего перекрёсток на жёлтый сигнал светофора, тот нравоучительно и не без иронии в голосе поведал тогда:
– Имей в виду: бегущий офицер в мирное время вызывает недоумение, а в военное – панику.
Над проходной в институт висели электронные часы, тонизирующие каждого, бросающего на них взгляд, своими ярко-красными цифрами. Особенно опаздывающего. До звонка оставалась всего одна минута. Предъявив коричневые пропуска дежурному вахтёру, запыхавшиеся товарищи перевели дух и перешли на повседневно-деловую походку. Участь быть занесёнными в кляузную рапортичку для доклада руководству на сей раз их миновала.
Пройдя через двор и предъявив теперь уже зелёные пропуска следующему вахтёру, они вошли в здание бывших гренадёрских казарм.
– Привет Пугачёву, – бросил Олег на прощание и свернул по коридору. Гринёв работал в том же подразделении, где и его товарищ.
Введение разноцветных пропусков явилось следствием участившихся случаев забывчивости некоторых сотрудников. Уходя с работы, кто-нибудь время от времени умудрялся оставить чемодан с документами в своём сейфе-шкафу вместо того, чтобы сдавать его в хранилище. Обнаружив отсутствие чемодана на полке, работник секретного отдела поднимал тревогу – а как же, пропажа документов! – и тут же оповещал об этом дежурного по институту.
Поиск владельца чемодана превращался в настоящее оперативно-розыскное мероприятие. Оповещались его непосредственные начальники, обзванивались домашние телефоны согласно схеме оповещения, при необходимости отыскивались и резервные, известные только близким или наиболее доверенным лицам провинившегося. Иногда всплывали и некоторые пикантные подробности из его личной жизни. В конце концов бедолага обнаруживался и вызывался на службу, независимо от времени суток. В общем, доставалось всем.
Пришедшему с флота новому начальнику института эта чехарда сразу же бросилась в глаза, и он решил навести привычный ему порядок. Теперь допуск на территорию института осуществлялся по коричневому пропуску, по нему же выдавался чемодан с документами. В свою очередь, вход и выход в здание казарм обеспечивался по зелёному пропуску. Получив чемодан, каждый мог свободно перемещаться по территории института – это обеспечивал зелёный пропуск. Но забывшему сдать чемодан покинуть институт уже было невозможно.
Это гениальное по своей простоте и вместе с тем абсурдное для человека, незнакомого с военной логикой, решение – два идентичных по сути, но разных по цвету пропуска – надолго укоренилось в жизни института и было даже воспето в местном фольклоре.
В один из новогодних вечеров, организованных в актовом зале, Витя Анитропов, балагур и красавец, исполняя роль Деда Мороза, потешал публику куплетами:
Чтобы попасть в этот праздничный зал
Целых два пропуска я показал:
Пропуск коричневый, пропуск зелёный,
ВОХР остался удовлетворённый.
Обменяв коричневый пропуск на чемодан, Олег вышел из секретной части. Здесь он нос к носу столкнулся Букиным, заместителем начальника отдела. Коренастый, небольшого роста, он остановился на ходу и с некоторым удивлением окинул взглядом и непривычный румянец на щеках Олега и его слегка взъерошенные волосы. В злоупотреблении спиртным Кондратьев замечен не был.
– Олег Николаевич, зайдите ко мне после утреннего совещания, – бросил ему Букин и скрылся в кабинете начальника управления.
* * *
В отсутствии начальника отдела Букин с лёгкостью взваливал на свои плечи его обязанности. Ведь они наделяли его и некоторыми полномочиями. К тому же недавно на его погонах обосновалась третья звезда, что прибавляло ему не только амбиций во взаимоотношениях с окружающими, но и, казалось, делало его несколько выше ростом. На флоте получить звание капитана первого ранга, непросто: нужно, как минимум, командовать солидным кораблём или занимать серьёзный пост в штабе соединения. А тут защитил диссертацию — и можешь мысленно сверлить себе дырку в погонах для новой звёздочки. Звание на ранг выше положенного по занимаемой должности тебе обеспечено.
Похоже, особое удовольствие доставляло ему теперь щеголять своими звёздами в организациях промышленности. Служебные визиты туда сотрудников института в военной форме возбранялись. Видимо, по соображениям секретности. Зачем привлекать внимание к тому или иному предприятию со стороны вездесущих иностранных служб? А то потенциальный супостат не догадывается, что в Ленинграде каждое второе, если не первое предприятие так или иначе связано с оборонкой. Это и так понятно в отношении металлообработчиков или тех же корабелов. Но не исключено, что даже на молокозаводах существовала какая-никакая военная приёмка. Поговаривали, что привычные всем с детства банки сгущёнки в случае введения военного положения начинали бы сходить с конвейеров в виде ручных гранат.
Многие из офицеров института с удовольствием пользовались и даже злоупотребляли этим, приходя на работу «по гражданке» – дескать, у меня сегодня местная командировка. Хотя большинство не стеснялось формы и искренне гордилось ею, но так было во многом удобнее. По окончании рабочего дня каждый, выходя за ворота проходной, хотел немного расслабиться. А форма – вещь обязывающая. Обладателю офицерских погон сидеть в общественном транспорте – верх неприличия. И дело даже не в стоящих рядом дамах. Не к лицу опоре государства вальяжная поза.
Но были и такие, кто просто питал слабость к гражданскому костюму. Букин относился к их числу. А тут – такая метаморфоза! Теперь, даже планируя посещение гражданского учреждения, он с утра появлялся в институте в тужурке, пряча свой статус под лёгкой летней курточкой – даже если была непогода или столбик градусника опускался ниже нулевой отметки. На его плечах сквозь невесомую воздушную ткань выпукло вырисовывались три большие звезды. Но ничего, думал Олег, это ненадолго.
Проводив Букина взглядом, Олег направился в секретную часть за очередной порцией почты, или, как это было принято тут называть, за «входящими». Со вчерашнего у него в планах был ответ на несколько писем, и, наверняка, ещё что-нибудь свеженькое дожидалось его там, расписанное накануне начальником для исполнения.
Олег заглянул в окошко.
– Леночка, есть мне что-нибудь? Всего пара документов? Прекрасно!
Работа с «входящими» как правило, занимала первую половину рабочего дня. Но порой и этого не хватало. В свободное же от текучки время всем надлежало заниматься наукой – писать отчёты, составлять заключения, вымучивать отзывы на работы смежников. Научный рост поощрялся руководством, и практически всех, даже бесталанных, обязывали сдавать экзамены кандидатского минимума. Но на этом, как правило, всё и заканчивалось. Впрочем, особо целеустремлённым и усидчивым всё же удавалось выкроить время и для работы над диссертацией.
Остепенённых, казалось, выделял какой-то особый блеск в глазах. Создавалось впечатление, что они поняли в этой жизни нечто, недоступное остальным. Доктора наук и вовсе представлялись Олегу представителями явно внеземного разума. На фоне того объема корреспонденции, который надлежало обработать, заключений на солидные отчёты промышленности, авторефераты сторонних соискателей и на прочую лабуду заниматься чем-то другим казалось ему просто немыслимым. Ну и, конечно, следует не забывать о обязательной командирской подготовке, политзанятиях, о собраниях первичных ячеек понятно чего и прочих профсоюзов. Так о чём вы? Ну-ну.
За несколько лет пребывания в должности младшего научного сотрудника Олег написал не одну сотню писем, и уже научился в тонкостях разбираться в казуистике и фразеологических оборотах, присущих этому роду изящной письменности. Обычно ответ на какой-либо «входящий» составлялся в лапидарном, бюрократическом выдержанном стиле, и после обращения "Уважаемый…" к подписанту продолжался словами «На Ваш исходящий…». Далее следовало изложение позиции института по данному вопросу.
Каждый раз, принося черновик письма на подпись начальнику, Олег не был до конца уверен, что его редакция будет принята. Если отстоять свою точку в зрения было не так уж сложно, то сохранить стиль изложения письма удавалось крайне редко.
Наблюдать за Воронковым, приступавшим к правке черновика, было занятием завораживающим. Ритуал начинался традиционным вопросом: "Ну что там у вас?" Затем из футляра извлекались роговые очки, тщательно проверялось их состояние – мелочей здесь не должно было быть. Обнаружив пылинку или, не дай бог, отпечаток пальца, он дышал на стекло, усердно протирал его фланелевой тряпочкой, снова смотрел сквозь очки на свет и только после этого водружал их на переносицу.
Изучив «входящий», он бегло просматривал текст ответа, на мгновение задумывался и переходил к его правке. Для этого он вынимал из стоящего на столе письменного прибора свою любимую ручку с фиолетовыми чернилами и на обратной странице перекидного календаря делал пару росчерков его пером. Чернила не засохли, можно приступать к ответственному занятию.
Рука у Воронкова твёрдая, и слова, неспешно появляющиеся из-под пера, аккуратно укладываются в межстрочное пространство черновика. Поэтому писать его нужно с разрядкой, иначе черновик подлежит возврату даже без прочтения.
Если суть письма его не устраивает, он пишет всё сам. Пишет всегда в одной манере – неважно, правится ли обыкновенное письмо или заполняется поздравительный адрес – текст всегда исключительно чёток и разборчив.
Оставлять черновик неправленым тоже не в его традициях. Даже если придраться особо не к чему, он отыскивает недостающую запятую и, аккуратно вставив её в текст, хмурит брови:
– Это что, моя доля – расставлять за вами знаки препинания?
Олег иногда ловил себя на мысли, что в начальнике умер неплохой литератор, если даже не юрист – его текст всегда отличался немногословностью, взвешенностью оценок и отсутствием двусмысленности. Пожалуй, за компанию к первым двум он похоронил в себе ещё и гравёра – настолько каллиграфичным был его почерк. Но, что главное – в спорных вопросах, даже в случае явного промаха или недочёта в работе своего подчинённого, он искусно переводил стрелки ответственности либо на стечение роковых обстоятельств, либо на бездействие третьих лиц. Честь мундира превыше всего. Подчинённому же оплошность эта с рук никогда не сходила.
Начальник был строг, но явным самодурством отнюдь не страдал и палку не перегибал. Хотя иногда мог и погорячиться: он не терпел разгильдяйства и безалаберности.
Но что парадоксально – к интеллектуальным способностям своих подопечных, казалось бы, столь необходимых для работы в научном учреждении, он был до известной степени безразличен. Не то, чтобы он их ни в грош не ставил, но в его системе ценностей умение брать тройной интеграл располагалось несколько ниже чисто физических кондиций подчинённого.
– Ну какой мне от вас прок, если вы больной и немощный! Да будь вы хоть семи пядей во лбу – что с того толку, когда вы с трудом соображаете и мечтаете лишь о койке да стакане чая с мёдом. И нечего демонстрировать тут свой трудовой энтузиазм, – напутствовал он всякий раз очередного заболевшего, выпроваживая его домой, – когда в голове один туман, а коридор под ногами кренится, как палуба во время шторма. Идите и лечитесь как следует. И, вообще, зарубите себе на носу: флоту нужны, в первую голову, не умные, а здоровые члены экипажа.
Но невыход на работу по болезни без получения на то согласия начальства он считал проступком.
– Военнослужащий болеет только с разрешения, как женится и отправляет свои естественные надобности, – всякий раз наставлял он подчинённого, нарушившего этот порядок.
При этом, как ни странно, спортсменов он недолюбливал. Их Воронков рассматривал тоже своего рода больными, причём, хронически.
Эта специфика руководства отделом Воронковым и его отношение к документам находили своё отражение в том, что подчинённые старались не тревожить его лишний раз и при первой возможности нести черновики писем на согласование Букину. Это было гораздо комфортнее.
Букин мыслил глобально. Лежащая на его плечах технология «Стелс», бурно развивающаяся в авиации и с недавнего времени ставшая актуальной для флота - вещь, далеко не шуточная, а потому, занимать себя мелочёвкой не стоило. Он на слух воспринимал суть вопроса и, не особо разбираясь в тонкостях фразеологии, и, уловив смысл ответа и проверив правильность адресации, визировал текст. Правки делалась крайне редко, причём почерком врача, заполняющего историю болезни – разобраться в них мог только опытный графолог.
Отсутствие Воронкова сегодня было на руку - у Олега скопилось немало писем, требующих согласования. Да и подписывать их у высшего руководства Букину удавалось как-то легче. Поэтому нужно было всё срочно напечатать и успеть отдать ему для доклада начальству.
Надеяться на машбюро – обрекать дело на провал. Там очередь, да и машинистки давно избалованы: они, видите-ли, «завалены работой, обслуживают заказы начальства, и многие уже давно печатают сами!» Хотя формально это нарушение, но на него смотрят сквозь пальцы. Так что лучше самому. Тем более, что Олег уже довольно неплохо освоил и это. И путсь буквы «с» и «т» всё время метсами путаюстя - мазилкой замажем. А шестой, «слепой» экземпляр, тот, что идёт в «дело», можно поправить и от руки. Надо спешить.
Олег уселся за стол, раскрыл папку с «входящими» и вытащил из неё уже «давшее сок» письмо. Кляузное, противное. Он всё никак не мог собраться с мыслями для вразумительного ответа на него. Кстати «давшее сок» – это любимое выражение Букина. Так он говорит о документе, залежавшемся под прессом вновь поступивших.
Вот чёрт, чуть не забыл! Он же меня ждёт!
Олег убрал чемодан в сейф и выскочил в коридор.
* * *
Букин уже поджидал его в кабинете. Сняв очки в тонкой металлической оправе – тогда они только начинали входить в моду - он повернулся к вошедшему.
– Олег Николаевич, у меня для вас поручение. Нам нужно оборудовать наш полигон радиолокационной станцией, но прежде она подлежит серьёзной доработке. Ваша задача – получить РЛС на базе флота и доставить её в Политех. Оформите командировочное, получите пистолет Макарова, – он сделал, почему-то, какое-то особое ударение на этом слове, как будто это был пистолет самого адмирала Макарова, против которого никто не мог устоять. – И завтра же, не откладывая, выезжайте в Кингисепп на нашем транспорте. Конкретный адрес я вам сообщу перед убытием.
Олег слегка опешил. Обычно организация подобных мероприятий, насколько ему было известно, осуществлялась несколько иным способом. Для этого использовался спецтранспорт и привлекалась специально подготовленные и правильно экипированные люди – как-никак, речь шла об образце техники, состоящим на вооружении и имеющим соответствующий гриф. А тут – подручная машина-самосвал в сопровождении целого младшего научного сотрудника, вооружённого грозным пистолетом системы Макарова. Воронков бы такого точно не допустил. Воронков бы такого точно не допустил.
В этих делах, как и при составлении писем, Виктор Степанович всегда проявлял педантизм и избегал тактики лихих кавалерийских наскоков. Недаром его обстоятельность и принципиальность, снискавшая авторитет у руководства института, была притчей во языцех у некоторых подчинённых. Особенно она претила Букину, человеку азартному и импульсивному. У него были принципиально иные воззрения на методы решения оперативных задач. Поэтому неудивительно, что они довольно редко проявляли единодушие во подобного рода вопросах. И если внешне их отношения носили формально учтивый характер, то по сути они были напряжёнными и иногда принимали форму открытых конфликтов. Они могли не общаться по нескольку дней после этого, хотя и сидели друг напротив друга в одном кабинете. Воронков вынужден был мириться с этой ситуацией – у Букина имелись высокие покровители.
Вот и сегодня в отсутствии Воронкова Букин решил действовать по своему усмотрению. Знакомый не понаслышке с неповоротливостью громоздкого управленческого аппарата, он вознамерился оперативно решить стоящий перед ним вопрос. А то, что победителей не судят, Геннадий Иванович хорошо усвоил ещё на флоте.
Специалист в области радиоэлектроники, до института он служил в должности флагманского специалиста на одном из соединений Тихоокеанского флота. Как-то, после успешных испытаний очередной атомной подводной лодки, на плавказарме, где жил Букин, для государственной комиссии был организован банкет.
Вечером, перед самым банкетом, в каюту Букина кто-то посту-чал. Он открыл дверь – на пороге стоял академик Александров, один из отцов-основателей отечественной ядерной энергетики.
– Морячок, у тебя спирт есть? – спросил академик. – Мне сказали, что у местного флагманского РТС-овца этого добра не переводится.
Опешивший Букин вытащил из сейфа объёмистую канистру из нержавейки. Флагманским специалистам спирт хоть и не полагался – в их заведовании были только бумаги, не требующие протирки, – его подопечные из числа корабельного состава по известным соображениям не давал канистре начальника обсохнуть.
– Водки у них, видите ли, нет. Безобразие. А коньяк и виски я не употребляю.
Букин с удивлением взглянул на академика.
– Ты понимаешь, лет этак тридцать назад, во время экспериментов, ядерная реакция вышла из-под контроля, и я тогда схватил довольно приличную дозу. А спирт в качестве антидота – первейшее дело. С тех пор исключительно на нём и держусь. Да и коллеги мои тоже предпочитают его всему остальному.
Порывшись в столе, Букин достал литровую бутылку – по его прикидкам этого должно было хватить с лихвой – и стал прилаживать к ней воронку.
– Да не утруждай себя, бери её целиком и пойдём со мной.
Букин схватил канистру и проследовал за довольно немолодым, но энергичным и бодро шагающим председателем комиссии, провожаемый удивлёнными взглядами сослуживцев.
Александров на минуту заглянул в свою каюту, оставив Букина в коридоре. Внезапно в коридоре появился начальник штаба дивизии. Завидев подчинённого с канистрой в руках, он переменился в лице.
– Кап-лей, это что за вольности?! Что жмёшься, как и пингвин при виде полярника, и прячешь за спиной? – Он указал на канистру.
Букин попытался найти оправдание, но в голову ничего путного не приходило. Не будет же он объяснять, что этот спирт предназначен для Александрова! Не поверит.
– Что ты пучишь глаза, как налим на сковородке! И нечего тут делать вид, что это молоко за вредность начальства! Сам вижу, что шило в канистре! Отнесёшь её мне в каюту. – Он кивнул на свою дверь и скрылся в другом конце коридора.
Так ничего и не успев сказать ничего в своё оправдание, Букин остался стоять в коридоре, держа канистру в руках. Указание адмирала он решил проигнорировать – как знать, может, потенциальная выгода от услуги, оказанной академику, стоила того взыскания, которое грозило от начальства за непослушание.
В кают-компании столы буквально ломились от яств – икра, балыки, крабы и прочие дары моря в розетках, вазочках и просто на блюдах практически полностью заполняли их застеленные белыми скатертями пространства. На свободных участках столов, словно расставленные в последнюю очередь забывчивыми официантами и напоминающие своим видом шахматные фигуры в миттельшпиле, красовались помпезные бутылки с благородными напитками. Рядом, переливаясь огнями на свету, сверкали хрустальные бокалы.
– Вот видишь – сплошь импортная бормотуха, – Александров кивнул на бутылки и поморщился. – Ты выбирай, что хочешь, не стесняйся, а ёмкость свою здесь оставь.
Букин взял со стола бутылку французского коньяка – было не-удобно отказываться от предложения. И столько не для употребления, сколько на память.
О чём ещё удалось поговорить молодому офицеру с академиком, осталось неизвестным. Также, как и то, сослужил ли этот факт ему службу в продвижении по карьерной лестнице, в том числе и назначение в этот институт, или это было простое стечение обстоятельств – история об этом умалчивает. Но, так или иначе, преисполнившись гордостью за своё, пусть и поверхностное, знакомство со светилом науки, Букин при всяком удобном случае с удовольствием упоминал о нём в приятельском кругу.
Очевидным же фактом являлось то, что у Букина впоследствии сложились неплохие отношения с руководством ряда институтов академии наук, и некоторые из них успешно привлекались к работам по курируемой им тематике. Политех хоть и не был таковым, но он также был в сфере интересов Геннадия Ивановича. Ему-то и предстояло, по планам Букина, доработать радиолокационную станцию, и сделать это оперативно. Но для начала её нужно было туда доставить.
Выписав командировочное предписание и договорившись с водителем грузовика о завтрашнем рейсе, Олег вернулся к своим повседневным делам. Надо было распечатать и подписать намеченные к исполнению письма и отдать их на отсылку.
* * *
На следующее утро Олег, не заходя в чемоданную – работа с документами на сегодня не планировалась – отправился на склад боепитания. За каждым офицером в части числилось оружие, и карточка-заместитель пистолета всегда должна была иметься при себе, как и личный жетон военнослужащего. Их наличие регулярно проверялось на строевых смотрах, ежегодно проводимых в институте. По поводу этих карточек офицеры шутили, что в случае внезапных боевых действий они будут яростно отстреливаться ими от наседающего противника, чем, несомненно, нанесут ему непоправимый урон.
Заведующий арсеналом мичман Прачкин встретил Кондратьева, зевая и слегка протирая глаза. Оружие сотрудникам требовалось далеко не каждый день, если вообще требовалось. Но даже тогда, когда офицеры выполняли учебные стрельбы, они использовали не личные, а специально выделенные для этой цели пистолеты. Поэтому об исправности и надёжности хранящегося в арсенале пистолета, номер которого был занесён в его карточку-заместитель, Олег имел весьма смутное представление. Но сличать номера он не стал – Прачкин предупредил его, что он выдаст пистолет, обычно использующийся на стрельбах. Это обнадёживало. Олег расписался в журнале выдачи оружия, с осторожностью снарядил пистолет патронами, и, переведя предохранитель в безопасное положение, спрятал «Макарова» в кобуру. Заметив в ней пустое отделение для запасной обоймы, он ткнул туда пальцем:
– А, может, ещё одну? На всякий случай.
– Больше одной обоймы не положено, – поморщился Прачкин. – Честно говоря, я бы и эту не стал выдавать, от греха подальше.
Предостережение мичмана было не пустым звуком. Оно напомнило Олегу одну историю, о которой с недавних пор уже ходили легенды.
В одной из аналогичных организаций, коими столь богат этот город, офицер, заканчивая дежурство по части и передавая оружие новой смене, забыв вынуть из него обойму с патронами, по обычаю передёрнул затвор и нажал на спусковой крючок. Как было нетрудно предположить каждому, наблюдавшему за его действиями, но только не самому дежурному, раздался выстрел.
– Странно, – глядя на остатки от телефона на столе произнёс ошеломлённый результатом своего действия офицер. Он перевёл взгляд на коллег, словно ища у них поддержки. Те попятились.
Видимо, сдающий вахту провёл бессонную ночь, мучимый назойливыми, мерзко зудящими комарами, этими неистребимыми обитателями рубки дежурного. Потому и перепутал правильную последовательность действий. А она предписывала выемку обоймы из пистолета перед его сдачей. Затем следовало передёрнуть затвор и показать отсутствие патрона в пистолете. Только затем можно было нажать на курок, хотя инструкцией это не предусматривалось. Но некоторые видели в этом какой-то особый шик. Отчётливый щелчок, по их мнению, придавал церемонии некоторую логическую завершённость.
Офицер вновь перевёл взгляд на пистолет, полагая, что произошло какое-то недоразумение – по его представлениям патронов в нём быть ну никак не должно было. Пытаясь снова убедить в этом себя и окружающих, он опустил руку и нажал на курок вторично – вот теперь вы и сами воочию удостоверитесь, что там уже абсолютно точно ничего нет.
Вторая пуля окончательно довершила разгром на столе, лишив пост дежурного не только городской, но и местной связи. Осколки уцелевшего после первого выстрела телефона с жужжанием разлетелись в стороны. Злополучная обойма всё ещё оставалась в пистолете.
Опомнившись, сменщик вырвал у оторопевшего, плохо соображающего коллеги пистолет – тот совершенно не противился этому – и на всякий случай послал помощников за караульными. Но этого уже не требовалось – бледный, с трясущимися руками, стрелок обмяк на стуле и бормотал что-то невнятное.
На следующий день в части было организовано экстренное медицинское освидетельствование всего офицерского состава с привлечением авторитетного невропатолога из окружного госпиталя. Незадачливого дежурного признали вполне здоровым, но от нарядов временно освободили. С тех пор за ним устойчиво закрепилось звание «почётный аппаратный стрелок» – по странному стечению обстоятельств оба телефонных аппарата имели чётные инвентаризационные номера. Кроме всего прочего, запрет спуска курка при передаче оружия был зафиксирован в инструкции дежурному во всех подобных организациях.
Олег, поколебавшись, вынул обойму из пистолета и поместил её в запасное отделение. На всякий случай.
Надев форменный плащ-пальто, чтобы не привлекать видом оружия ненужного внимания, он направился в гараж. Водитель уже дожидался его у заведенной машины, теребя в руках транспортную накладную.
– А что это за «Рысь» такая? – вчитывался он в документ.
– Это условное название радиолокационной станции «МР-104», но лучше об этом не упоминать в разговоре. Изделие «Рысь», и всё.
Олег сел в кабину, снял фуражку и положил её на колени. Машина тронулась и подъехала к воротам. Водитель предъявил накладную вышедшему охраннику, тот открыл ворота, и они выехали на набережную Большой Невки.
* * *
На выезде из города машину остановил инспектор ГАИ. Рядом с ним крутился кто-то в гражданском и заглядывал в сопроводительные документы.
– Значит, следуем в Кингисепп, порожняком, так я понимаю?
– Всё правильно, там нам нужно забрать груз военного назначения. Я "старший машины", - представился Олег.
– Согласно распоряжению Ленгорисполкома, холостой пробег грузового транспорта запрещён. Вам необходимо взять с собой попутный груз.
– Да, но это ведомственный автомобиль, и мы подчиняемся только требованиям воинской автоинспекции. – Олег как бы невзначай расстегнул плащ и поправил портупею. Перспектива заниматься гражданскими грузоперевозками его совершенно не вдохновляла. «Рысь» ему хотелось непременно передать в институт до окончания рабочего дня и поскорее снять с себя ответственность за дальнейшую судьбу образца вооружения, пусть даже и не боевого.
– Гражданский, военный – не имеет значения. Мы забираем у вас накладную и вернём её только при наличии попутного груза. – Гаишник недвусмысленно хлопнул жезлом по своей кобуре и передал накладную инспектору транспортного контроля. Тот скрылся с ней в конторке.
Олег понял, что вступать в дальнейшие пререкания с представителем дорожной власти не имело смысла. Но на всякий случай он потребовал от него предъявления документов и пообещал, что он этого так не оставит. Как и следовало ожидать, угроза действия не возымела.
– Ну ладно, давайте сюда ваш груз, только скорее.
Через несколько минут из конторки вышел инспектор с бумажкой в руках. Водитель с ненавистью посмотрел на выданное ему предписание и глухо выругался - для получения груза следовало возвращаться в самый центр города. Машина только что с трудом миновала его, и теперь им предстоял обратный путь, причём в оба конца.
Абсурдность ситуации напоминала Олегу что-то из Кафки, и, казалось, уже трудно было её чем-то усугубить. Но представителям власти и это оказалось вполне по силам.
– Что за груз хоть?
– Стаканы для местной столовой.
Мысль о том, какое количество этих стаканов может удовлетворить потребности столовой, и почему для их транспортировки требовался целый пятитонный грузовик, окончательно ввела Олега в ступор. Ему захотелось рассмеяться от нелепости ситуации, осознания безысходности положения и своего бессилия, но он лишь криво ухмыльнулся.
– Поехали.
Водитель обречённо крутанул баранку на разворот.
Через час они подъехали к складам, расположенным у Московского вокзала, затем долго искали нужный пакгауз, ругались с кладовщиками и ждали погрузчика. Наконец два поддона с бытовым «хрусталём» заняли своё место в кузове автомобиля, и вскоре их содержимое утробно позвякивало на неровностях дорожного покрытия. Похоже, что этот перезвон тайно радовал душу водителя, и Олегу казалось, что тот не только не притормаживал, завидев пересекающие дорогу трамвайные пути, а даже немного прибавлял газ.
Подъезжая к посту транспортного контроля, водитель сообщил Олегу о своём желании предложить инспектору и его напарнику пару гранёных стаканов по оптовой цене, но Олег посоветовал ему не шутить такими вещами. В кузове было ещё достаточно свободного места для другого груза.
В Кингисепп они приехали уже к вечеру. После разгрузки злосчастных стаканов они отправились на склады тыла ленинградской военно-морской базы. Как и следовало ожидать, рабочий день уже закончился, и Олег долго выискивал дежурного этих складов, звонил в институт Букину, связывался с оперативным дежурным базы, объясняя суть проблемы – в общем, приложил немало усилий для того, чтобы провести эту ночь в домашней обстановке, а не в сомнительной гостинице этого городка.
В конце концов, его усилия были вознаграждены, и в сумерках машина покинула территорию складов. В её кузове, основательно поджимая рессоры автомобиля, возвышался прямоугольный контейнер, выкрашенный в неподобающий для флотского имущества зелёный цвет. Но это даже несколько обрадовало Олега. Чем меньше внимания – тем лучше, думал он. Принципиальным было то, что документы на груз были оформлены правильно – в них значилось, что в контейнере затаился «дикий лесной хищник». И теперь главной задачей было благополучно и как можно скорее доставить его в Политех.
К зданию Политехнического института они подъехали в одиннадцатом часу вечера. Как обещал Букин по телефону, груз в любом случае должны были дождаться и принять его на склад. Но разве можно всецело полагаться на гражданскую организацию в таких вопросах? Конечно же, их никто не встречал.
Нужно было сразу отвезти груз в часть и оставить его там под охраной, сетовал на свою опрометчивость Олег. На уговоры водителя сделать это сейчас тот ответил категорическим отказом. Рабочий день для него давно закончился, а приказывать ему Олег не имел права. Перед ним вставала дилемма. Оставлять груз на улице без охраны было тревожно. С другой стороны, ночевать в не запирающейся изнутри машине с пистолетом на боку было бы не вполне неосмотрительным, а в своей способности удерживать всю ночь оружие в руках он сильно сомневался. Из двух зол – пропажа радиолокационной станции или хищение оружия – Олег выбрал первое. Станцию разыскать было проще.
Ночь он провёл тревожно, постоянно просыпаясь и поглядывая на будильник. Его тощий зуммер не вызвал доверия. В промежутках между побудками его мучили навязчивые сны, самым безобидным из которых был тот, в котором злоумышленник, забравшись в контейнер с «Рысью», выкручивал лампочки из приборной панели станции и ножиком выцарапывал на индикаторе кругового обзора короткое нецензурное с его тощий зуммер и пропустить время подъёма. В промежутках между побудками его мучили навязчивые сны, наиболее безобидным из которых был тот, в котором злоумышленник, забравшись в контейнер с РЛС, выкручивал лампочки из приборной панели станции и выцарапывал на ней нецензурные слова.
Утром, едва рассвело, Олег уже был у здания Политеха. Он издали увидел машину с силуэтом контейнера в кузове, и, хотя его цвет ещё был неразличим, габариты оставались прежними. У него отлегло от сердца.
Институт ещё спал, и все его окна были темны и безжизненны.
Дождавшись заведующего кафедрой, Олег быстро оформил бумаги – никто не стал проверять наличие станции внутри контейнера и её состояние – и со спокойной совестью убыл на работу. Да и, вообще, был ли мальчик? – задавал он по дороге в институт риторический вопрос самому себе.
Зайдя в рабочий кабинет, он увидел на столе записку сослуживца «О.Н., тебя разыскивает В.С.». Значит Воронков уже на месте. Олег снял плащ и направился в кабинет начальства.
Воронков встретил его взглядом, не сулящим ничего хорошего.
– Олег Николаевич, мне срочно нужен документ, который числится за вами. Передайте мне его по реестру. Кстати, где вы были всё это время?
– Обеспечивал перевозку грузов, Виктор Степанович. Стаканы целы, «Рысь» доставлена по назначению, оружие сдано, – лаконично отрапортовал Олег.
– Какие стаканы, какая рысь? – в глазах начальника отразилось недоумение.
– Гранёные, Виктор Степанович, сам видел. Для столовой. А «Рысь» в контейнере, судить о состоянии не берусь. Она в Политехе.
Воронков перевёл взгляд на Букина.
– Виктор Степанович, – пояснил тот, снимая очки в тонкой изящной оправе. – Вы же помните, Политех для нашего полигона должен сделать уникальный измерительный комплекс на базе этой РЛС.
– А вы считаете нормальным вместе со стаканами обеспечивать транспортировку режимного изделия? И привлекать к его охране научных сотрудников? – в голосе Воронкова появились металлические нотки.
– Стаканы – это попутный груз, а «Рысь» ехала отдельно. – Букин был уже отчасти осведомлён о некоторых деталях вчерашней поездки.
– Виктор Степанович, разрешите принести вам документ?
Кондратьев почувствовал, что надвигается буря, и лучше было бы переждать её в тихой гавани.
Воронков кивнул, и Олег покинул помещение. Недавно наладившимся отношениям начальника и зама, похоже, опять грозило ухудшение. Из-за дверей уже начинали доноситься обрывки их диалога, ведущегося на повышенных тонах, в которых отчётливо угадывались воронковская «партизанщина» и букинские «бюрократия» и «интересы дела».
Когда Олег вновь появился в кабинете, Воронков уже беседовал с кем-то по телефону.
– Не стоит благодарностей, – завершал он разговор. – Мы всегда рады сотрудничать с вами и оказывать посильную помощь. – Он положил трубку.
– Звонил ректор Политеха, благодарил за оперативно доставленный груз. – примирительным тоном сообщил Воронков. – Они уже боялись сорвать сроки выполнения работы. Но впредь, Геннадий Иванович, прошу вас строго соблюдать установленный порядок.
А победителей всё же судят, правда, не так строго, подумал Олег, глядя на то, как на лице Букина выражение незаслуженно обиженного человека уступало место удовлетворению с оттенком некоторой снисходительности.
Вернувшись в отдел, он почувствовал запах растворимого кофе. Коллеги бодрили себя этим напитком, приглашая его присоединиться к ним. Но он не чувствовал в этом нужды. Бодрости и так хватало.
Кстати, забавно было бы оборудовать будильник голосом начальника, подумал он. Неплохо стимулирует. Да, и не забыть сегодня купить батарейки.