К вопросу о политической парадигме чеченцев
(от исторических сведений к современности)
Существует взаимообусловленность между интерпретацией истории народа и доминирующими в его общественном сознании представлениями о путях политического развития. Можно сказать, что судьба и самосознание народа прямо зависимы от истории его общественного устройства и политико-правовой мысли, отражающихся в мировоззрении, правопонимании, поведенческих стереотипах, традициях, языке, что в совокупности определяет характерные черты национальной идентичности. При этом если многовековой историей народа выстрадана своя политическая парадигма, ставшая частью идентичности хотя бы на уровне подсознания, то соизмерение с ней любых проектов политического развития становится важнейшим условием успеха и профилактики кризисных явлений в обществе. Исходя из вышесказанного, выявление и раскрытие исторических особенностей и закономерностей развития общественной системы народа становится важной и ответственной задачей исследователей.
Исторически чеченцы являлись тем народом, которому удавалось достигать реализации ханифийских традиций и политической парадигмы ислама в своей модели общественной системы, что происходило благодаря выработке способности к естественной самоорганизации и подлинно народному изволению судьбы, в отличие от народов, управлявшихся феодальными эгоцентрическими элитами (как правило, носителями демонического типа строя психики) и подвергавшихся атомизации. В процессе формирования и развития нохчийского строя одерживали верх принципы подлинного НАРОДОВЛАСТИЯ, осуществления НАРОДНОГО СУВЕРЕНИТЕТА. Чеченцы осознанно избегали установления государственного суверенитета над народом, учреждая по мере необходимости минимум исполнительных управленческих структур, без передачи этим структурам политической власти, с сохранением контроля над ними народного Представительного собрания МЕХКАН КХЕЛ. Мехкан Кхел представлял собой механизм и институт самоорганизации народа и, не принимая на себя функций непосредственного управления на местах, являлся органом единой верховной власти с неограниченной компетенцией, аккумулировавшем в себе народное доверие.
Становление нынешнего государствоцентристского миропорядка началось после европейского Вестфальского мира 1648 года, изменившего всю систему международных отношений. В результате этого события возник принцип «государственного суверенитета» в рамках признанных договорами границ. Вместе с тем, поствестфальским международным правом не отрицается и понятие «народный суверенитет», согласно которому источником власти признаётся народ. Однако между понятиями государственный суверенитет и народный суверенитет присутствует противоречие, выбор между ними возможен и зависит от типа общественной системы.
Выразителями государственного суверенитета (суверенами) поначалу оказывались государи-монархи с феодальными эгоцентрическими элитами вокруг них. Государственными институтами, основанными на классовом антагонизме, население подвергалось планомерной последовательной атомизации, в первую очередь зависимые сословия. Сущность подобного типа общественных систем долго оставалась очевидной и незакамуфлированной. Поэтому в стране народа нохчи Мехкан Кхел позиционировался как коллективный суверен в условиях народовластия, системно противостоявший внедрению сословно-иерархических, классово-антагонистических общественных систем и исполнявший функции народного суверенитета. Свободные чеченцы осознавали, что гарантом подлинной свободы (маршо), обусловленной характерной способностью народа к самоорганизации для поддержания общественной упорядоченности, выступал Мехкан Кхел. Однако системная роль общенародного Мехкан Кхел проявлялась нестабильно в различные периоды истории, временами уступая функциональную значимость промежуточным представительным институтам местной власти. Изменившиеся «международные» правила диктовали необходимость адаптации к ним нохчийской общественной системы, требовали её развития.
Закономерным серьёзным испытанием для общественного строя чеченцев стала так называемая Кавказская война, приобретшая с 1817 года полномасштабный характер. В экстремальных условиях, несмотря на свою политическую незавершённость, он проявлял жизнеспособность вплоть до 1840 года, поддерживая в народе мотивированность и пассионарный заряд на отстаивание своих основополагающих концептуальных ценностей. Но задача эффективного противодействия нараставшей внешней экспансии чётко выявила необходимость политических реформ, с правовым закреплением системной роли Мехкан Кхел для обеспечения стабильности его работы, с учреждением централизованной исполнительной системы госуправления, подконтрольной национальному Представительному собранию Мехкан Кхел.
Первая треть XIX века примечательна поиском чеченцами форм развития своего типа государства, которое, вопреки схематичным стереотипам формационного подхода к осмыслению общественно-исторического развития, складывалось не как инструмент политического господства эксплуататорского класса, а для выполнения комплекса неформационных государственных функций, то есть для поддержания упорядоченности и организационной целостности общества, решения военно-политических и хозяйственно-экономических задач в условиях войны.
Основы нохчийской общественной системы диктовали необходимость сохранения народного суверенитета над государством и были обусловлены исторически сложившимися цивилизационными особенностями народа нохчи, исходящими из безоговорочного признания самоценности МАРШО, то есть данности от Бога и приоритетности естественных прав и обязанностей СВОБОДННОГО ЧЕЛОВЕКА. Все элементы культурной, социальной, политической жизни нохчийского общества оказывались нацелены на поддержание маршо, что не могло не отражаться в специфике формирующейся национальной государственности.
Усилия, предпринятые народом для адаптации своей общественно-политической системы к государствоцентристскому миру, ярко проявившиеся во времена выдающегося выразителя нохчийской политической парадигмы Таймин Бийболата, тем не менее не довели начатый процесс до относительной политической завершённости в условиях жёсткой эскалации военного противостояния и временного (на период войны) принятия авторитарной системы Имамата Шамиля. А поражение в войне отодвинуло перспективы восстановления и развития нохчийской общественной системы на неопределённый срок. Проблема эта актуальна до сих пор и не нашла ещё, к сожалению, своего политического решения.
Разумеется, мы не претендуем на всестороннее освещение в рамках данной статьи истории и историографии затрагиваемых вопросов. Наша задача – высветить следы реализации чеченцами незыблемых принципов своей традиционной политической парадигмы в дошедших до нас сведениях об историческом прошлом, преимущественно на материалах второй половины XVIII-XIX вв.
В основе народного жизнеустройства чеченцев лежал метод формирования коллегиальных представительных органов народовластия, вплоть до общенационального Мехкан Кхел, путём многоуровневого косвенного ВЫДВИЖЕНИЯ (хьалхататтар) естественных лидеров, с делегированием этим лидерам народного доверия снизу вверх. Подчеркнём, что главным универсальным критерием определения первого среди равных на каждом уровне выдвижения признавалось ДОВЕРИЕ, выражаемое по отношению к своему выдвигаемому представителю наибольшим количеством знающих его участников процесса. Выражение доверия, или иначе ДЕЛЕГИРОВАНИЕ ДОВЕРИЯ, представляло собой естественный процесс, который изначально никто не мог искусственно регламентировать сверху вниз, навязывая какие-либо критерии отбора, будь то по кровнородственному, территориальному, профессиональному или иным признакам. Однако естественным образом складывалось так, что на первых ступенях выдвижения главенствующее значение в этом процессе приобретали кровные узы родства.
Базовой ячейкой самоорганизации народа нохчи становился институт ближнего родства в 7-9 колене по отцовской линии (цIийна нах), опиравшийся на взаимные обязательства близких родственников. Обычно единовременно живут представители трех поколений: дед, отец и внук. Семеричность родства отсчитывается от самого старшего поколения - дедов. Однако седьмой предок деда для его внука является девятым предком и, по крайней мере, при жизни деда внук обязан выполнять его кровнородственные обязательства. В свою очередь старейшины не могут иметь своих живых дедов или отцов, и поэтому их ближайшее родство ограничивается на седьмой ступени по вертикальной шкале. Кроме того, возможны перепады в принадлежности старейшин-современников к той или иной ступени в вертикальной шкале родства. Например, седьмой предок одного из единовременно живущих старейшин-родственников для другого может оказаться восьмым или девятым предком. В подобных случаях организованность института "цIийна нах" могла временно выходить за рамки семидевятиричности на ряд колен, в силу сохранявшейся взаимосвязанности "семеричностей" в едином генеалогическом древе. Затем, со сменой поколений, происходило разделение на новые близкородственные социумы. При этом строгая неукоснительность выполнения конкретных, предписанных Богом кровнородственных обязательств обычно не распространялась далее 7-9 колена, поскольку слишком отдалившееся родство приобретает некоторую аморфность и лишается повседневного практического поддержания. Не случайно в нохчийском языке братство по крови в седьмом колене фиксировалось терминологически, от родного брата (ваша) до семиюродного (кхочарг). В традиционном обществе чеченцев близкородственная община, основанная на институте "цIийна нах", становилась первичной и базовой ступенью выдвижения лидеров (цIийна хьалхара стаг).
Значимость освященных Господом кровных уз родства в процессе самоорганизации народа вовсе не означала, что его сложившаяся общественная система, по природе своей, представляла из себя некую "первобытную родоплеменную" модель в стереотипном понимании формационного подхода познания истории. В основе нохчийской системы, вопреки умозрительным схемам, вовсе не лежало вынужденное совместное ведение коллективного хозяйства родоплеменным социумом вследствие неразвитости производительных сил. Так, активно используемая в сельскохозяйственном производстве земля (пашня, сенокосы) сохранялась в частной собственности или относилась к "делимым" участкам, распределяемым по жеребьёвке в частное пользование на определённый срок. Скотоводство, садоводство, пчеловодство, шелководство и иные отрасли сельского хозяйства находились в частной собственности. Мельницы, кузни, ремесленные мастерские, различные промыслы и тому подобное также принадлежали частникам. Имело место разделение на профессиональные группы, связанное с разделением труда. Применялся наёмный труд (к примеру, привлечение мастеров для строительства башен). Важное место в экономической жизни страны, согласно историческим сведениям, занимала также торговля.
В каждом из многочисленных нохчийских "вольных обществ", обладавших своей землёй, функционировала система её справедливого распределения. В общинной собственности оставались пастбища и неиспользуемые земельные площади. Один из авторов XIX века Е. Максимов, опираясь на этнографические сведения, в 1893 году писал о правилах землепользования чеченцев со времён глубокой старины: "Переселенцы с благоговением приняли от Бога эти места по праву первого завладения. Первым делом старики сели и, обдумавши всё, постановили правила, которые, как завет, перешли до нашего поколения. Относительно владения землёй постановлено было так: пастбищные горы, берега рек, выгоны объявлены были общими, неделимыми (иухкуру медтихк); все места, не покрытые лесом (в лесной полосе), разделить на равные части и разобрать для пахоты и покосов на один год, а затем ежегодно делить их по жребию, по числу дымов; эти земли будут общественные-делимые (куп). Наконец, каждой семье предоставлено было отметить участок леса, по силам своим, и постепенно валить его, чтобы очистить место для пахоты и покосов. Эти участки, по праву первого завладения, поступили в наследственную собственность отмечавших лес, под названием «ляцен мохк»". (1)
Другой российский автор ещё ранее, в 1869 году свидетельствовал о том же порядке землепользования, как о бытовавшей в Чечне вплоть до российского завоевания практике: "Мы застали у описываемых горцев порядок пользования землёй такой же, какой был установлен в древности их праотцами. Именно, каждое общество распространяет свои права на известное пространство лесов и гор и, защищая своё право, опирается на праве первого завладения; так существуют: земли ауховские, зандаковские, беноевские и т. п. Вообще же, земли одного общества делятся: 1) на общие-нераздельные, к которым относятся горные пастбища, берега рек и выгоны; 2) общие-делимые, которые составляют пахотные и покосные места, издревле признаваемые общественным куп; 3) собственные, по праву первого завладения лицами, или приобретённые покупкою и 4) собственные, приобретённые через очистку лесов…". (2)
Сложившаяся общественная система благоприятствовала абсолютному преобладанию материально независимого социального слоя свободных людей. Заинтересованность в результатах своего труда способствовала развитию различных отраслей хозяйствования, в основном сельскохозяйственных. Исследовавший данный вопрос д.и.н. С.-А. А. Исаев приходит к следующему заключению: "В результате мощной антифеодальной борьбы чеченского крестьянства в Чечне устанавливается социальный строй, при котором господствуют свободные крестьяне, общинные и частные собственники земли. Установление этого строя ведёт к большим успехам чеченского сельского хозяйства и экономики в целом. Чечня становится "житницей" Северного Кавказа, его наиболее развитым сельскохозяйственным регионом. В этом обществе, особенно - в связи с растущей российской угрозой, идёт процесс государствообразования". (3)
Даже после утраты в результате нашествия Орды, а затем и Московского царства своих обширных земель на равнине, народ нохчи не был изолирован от внешнего мира. Находясь на перекрёстке торговых путей и активно участвуя в товарообмене, общаясь с внешним миром, свободные люди были очень восприимчивы к любым доступным технологическим новинкам. К примеру, использовались примитивные токарные станки по дереву и иные подобные элементы технологизации. Создавалась ирригационная система, совершенствовались технологии различных ремёсел, сельскохозяйственного производства, строительства и так далее.
В связи с перманентной экспансией извне особое внимание уделялось развитию оружия и военного ремесла. В основе же боевой тактики чеченцев лежало максимальное проявление индивидуальных воинских качеств личности, воспитанной в обществе свободных людей, что признавалось даже врагами. Соратник генерала А. Ермолова П. М. Сахно-Устимович свидетельствовал: "Все чеченцы одарены особенным военным инстинктом. При вторжении их в наши границы, обыкновенно небольшими партиями, они выбирают себе начальника, или, как говорят наши переводчики, вожака... Но когда наши войска предпринимают нечаянные поиски, для наказания и истребления враждебных селений, всякий чеченец действует по своему произволу. Едва раздается пушечный выстрел, каждый, кто только его услышал, хватается за оружие и спешит туда, куда зовет его опасность... В несколько часов собираются значительные толпы, и завязывается жаркое дело. С редкой проницательностью каждый умеет понять выгоды или неудобства местоположения; каждая ошибка или неосторожность наших войск бывает тотчас замечена и обращаема нам во вред; и все это делается так единодушно, с такою удивительной осмотрительностью, как будто бы ими предводительствовал искусный и опытный начальник". (4) Описывая классические приёмы лесного боя чеченцев в войне с крепостнической армией России, М. Н. Покровский отмечал, что "…пока господствовала николаевская тактика с её сомкнутым фронтом и культом штыка, горцы на поле битвы всегда имели перевес над нами как представители более прогрессивного способа борьбы". (5)
Возвращаясь к вопросу о природе нохчийского традиционного общества отметим, что в обозримой истории чеченцев кровное родство не являлось единственным критерием отбора в процессе делегирования доверия и властных полномочий народным представителям, в особенности на ступенях, следующих за первичным уровнем "цIийна нах", когда лидеры этого уровня выдвигали наверх представителей уже из своей среды. На наш взгляд, само формирование в Средневековье ныне известных старинных тайпов происходило при выдвижении народных представителей в общенациональный представительный орган Мехкан Кхел, причём многие из этих тайпов изначально формировались из двух и более генетических ветвей, что подтверждается и современными генетическими исследованиями. Среди исследователей бытует мнение, согласно которому объединительным признаком, помимо кровного родства, также могла становиться принадлежность к определённому виду профессиональной деятельности, в некоторых случаях отразившаяся в названии тайпов. Иначе говоря, в те времена общая профессиональная принадлежность часто совмещалась с территориальным соседством, но не всегда носители одной профессии, объединявшиеся в единый тайп, оказывались родственны друг другу генетически.
Влияние территориального соседства на практику многостепенного выдвижения отразилось в возникновении и функционировании на протяжении некоторого времени так называемых тукхамов - территориальных политических объединений, включавших в себя различные тайпы. Брачные союзы, по естественным причинам, заключались преимущественно между представителями территориально соседствующих тайпов, что тоже, на определённом историческом этапе, способствовало возникновению тукхамов как заключительной ступени выдвижения делегатов в Мехкан Кхел. Поэтому понятие "тукхам" по сей день иногда ассоциируют с родством по браку и по материнской линии.
Активное освоение своих внутренних горных территорий и возврат на некогда покинутые равнинные земли привели к перемещению и смешению больших групп населения в XV-XVIII веках. Как следствие, нарушилась компактность расселения старых тайпов, развивались процессы дробления некоторых из них и возникновения новых. Различные генетические ветви тайпа в процессе расселения оказывались на условных территориях разных тукхамов. Тукхамное деление постепенно утратило свою функциональную значимость и фактически перестало существовать. Формировалось множество новых территориальных политических единиц, состоявших из одного или ряда аулов и близлежащих к ним хуторов, основанных жителями этих аулов. В российских источниках того времени они именовались "вольными обществами", которые управлялись "народными собраниями". Подобные изменения также отражались на практике наделения доверием делегатов в представительные органы различных уровней.
В ходе выдвижения на уровни выше "ц1ийна нах" мог срабатывать как принцип тайповой солидарности, так и принцип солидарности соседской общины, даже если она состояла из групп населения, относящихся к генетическим ветвям различных тайпов. В целом можно констатировать, что с течением времени структурные формы самоорганизации народа нохчи могли видоизменяться и варьироваться в своём естественном развитии, но неизменным оставался сам принцип многостепенного делегирования доверия народным представителям и его первичное звено - институт ближнего родства "ц1ийна нах", обладавший целым комплексом общественно значимых функций.
Сохранявшаяся функциональность института "ц1ийна нах", ограниченного числовыми параметрами дальности родства, позволяла в полной мере задействовать механизмы саморегуляции и самоконтроля. Большинство бытовых конфликтов разрешалось на этом уровне посредством народной дипломатии и третейского судейства, на основе духовных законов и нохчийского традиционного права. Однако, при необходимости, правовым и организационно-силовым регулятором могли выступать вышестоящие коллегиальные представительные органы, сформированные по принципу выдвижения, вплоть до общенационального Мехкан Кхел.
Высший представительный орган власти собирался в разные времена в различных местах, им решались вопросы, касающиеся в целом всего народа, и лишь редко рассматривались частные проблемы. Познавательную информацию о функциональности Мехкан Кхел периода первой трети XIX века оставил, в частности, служивший на Кавказе при А. Ермолове П. М. Сахно-Устимович, который отмечал: "В случаях важных созывается общее народное собрание всех чеченцев, и оно-то есть верховный суд и распорядитель в делах общих. На тех, которые не являются на собрание, налагается штраф; тем, которые не повинуются его приговору, назначается строгое наказание. Были примеры, что целые деревни были сжигаемы и жители их проданы в неволю за то, что осмелились не покориться общей воле. В этих собраниях чеченское красноречие является во всем своем блеске, и тот, кто силою речи и убедительностью доводов взял верх над другими, остается уважаемым и пользуется некоторой властью до первого собрания или до неудачи в предприятии, им предложенном. В сих-то собраниях решается общее восстание против русских и других соседов, назначается предводитель вооруженной силы, которая должна вторгнуться в чужие границы или защищать свои". Он же свидетельствует: "Каждый семьянин или прихожий, принятый какой-либо фамилией, находится под покровительством всех ее членов, которые обязаны защищать его и мстить за него до последней капли крови. Разбор мелких споров в своей фамилии делают старшины; между членами разных фамилий - духовные по шариату, или посредники. Впрочем, частные эти споры и разбирательства редко случаются, и чеченцы между собой живут довольно мирно. Боязнь мщения целой фамилии удерживает каждого от насилия и своеволия". (6)
Помимо высшего общенационального представительного органа, в процессе того же выдвижения естественных лидеров в каждом ауле складывались эффективные местные органы самоуправления. Видный государственный деятель России академик П. Г. Бутков, служивший на Кавказе в начале XIX века, писал: "Первенствующий в селении духовный называется кади, то есть судья. На место умершего духовного избирается старейшими колен другой достойный, причем не уважается того ли он колена или другого, лишь бы был природный чеченец. Колено обязывается тогда однажды навсегда давать на содержание его и мечети 7-ю часть из урожая жит и некоторую часть из добыч. При каждой мечети есть училище, в котором преподаются арабский и турецкий языки. Чеченцы довольно прилежат к этому учению и только самый бедный не отдает детей своих в школу... Селения чеченцев управляются с согласием кадия старейшими по летам во всяком колене. В деле общем для всех племен чеченских соглашаются предварительно о месте, где быть совету... Определению сего сейма все беспрекословно повинуются. Такие собрания держат чеченцы и для выслушивания писаний к ним главного на линии Кавказской начальства. Посланный с оным от командующего является обыкновенно в ближайшее к границе чеченское селение и, позвав к мечети кадия и стариков, сказывает им причину прибытия своего, а они извещают всех прочих и назначают собрание... Чеченцы воровства и грабительства междоусобного не терпят. Пойманного вора приводят к мечети того селения, где кади и старики колен обитающих наказывают виновного лишением имений и изгнанием его навсегда из селения. Но сколько домашние хищения у них презренны и редки, столь напротив честны обращенные на неприязненных им соседей и на российские пределы". (7)
По мере необходимости, Мехкан Кхел мог принимать меры по упорядочению организации войска, учреждать под своим контролем специальные исполнительные структуры и назначать их главу. Хуан Ван-Гален, который служил на Кавказе в 1820 году, свидетельствовал о чеченцах: "В обычных условиях старейшины, то есть те, кому перевалило за шестьдесят, решают на своих собраниях вопросы управления, судят тяжбы; при первом же сигнале к войне они на своем собрании выбирают молодого воина, который, благодаря хитрости и доблести, более всего достоин встать во главе воинственных соплеменников, и тот, сложив с себя оружие, получает из рук трех самых старейших членов собрания кольчугу и знаки обретенного сана". (8)
Институт общенациональной самоорганизации Мехкан Кхел сплотил множество нохчийских "вольных обществ" в единый народ, объединённый не только культурной и языковой идентичностью, но и единым этническим самосознанием с общностью интересов. Утверждаемые и хранимые Мехкан Кхел нормы традиционного права выступали универсальным регулятором для всего народа, нейтрализуя возможные проявления эгоцентристских устремлений отдельных социумов в его составе, а также определяли, регламентируя в деталях, единый для всех представителей народа кодекс поведения. "Во всяком случае, обычаи или устные законы жизни чеченцев... зиждятся на других основаниях, чем основания родового союза... Обычай стоит на почве народности, а не фамилии...", - писал Н. Семёнов, пытаясь выразить общенародную объединительную суть нохчийского традиционного права. (9) Пирамиде самоорганизации народа нохчи, в силу особенностей её формирования и функционирования, удавалось упорядоченно выстраивать общественное мнение и обеспечивать на практике осознанное неукоснительное подчинение всех и каждого единому закону, когда многосложные механизмы принуждения играли лишь второстепенную вспомогательную роль. По сути, именно в периоды полнокровного функционирования общенационального Мехкан Кхел ковался единый народ нохчи как политическая нация со своими особенностями этнической идентичности. За ослаблением системной роли или утратой (в силу тех или иных исторических перипетий) института Мехкан Кхел следовало нарушение нормального развития политического процесса в нохчийских условиях с постепенным нарастанием деградации общества.
В процессе очередного освоения народом нохчи своих территорий на равнине и в так называемой Ичкерии с XV по XVIII века, согласно этнографическим сведениям, образовывавшиеся новые общества переселенцев самоорганизовывались на местном уровне и затем встраивались в общенациональную пирамиду народной самоорганизации. Нохчийская реконкиста была поначалу инициирована из единого общенационального политического центра в Нашхе, являвшейся в то время наиболее авторитетной резиденцией Мехкан Кхел, а затем продолжалась уже по принципу цепной реакции вплоть до начала XIX века. К примеру, в предании, зафиксированном в позапрошлом веке этнографом И. Поповым, самоорганизация обществ Ичкерии периода её окончательного освоения описана следующим образом: "Жизнь ичкеринцев между тем шла вперёд, формировалась; народ, соединившись уже в общество, сознал, что существующая анархия для него неудобна. Период этого времени относится к той эпохе, когда ичкеринцы всех обществ решили сойтись на горе Кеттеш-Корт. Результатом этой сходки был адат, которому подчинилось всё народонаселение, с некоторыми изменениями в исполнении его, сообразуясь с местными условиями... Курган, заметный на возвышенности, сделан усилиями человеческого труда; он насыпан руками людей, как говорит предание. Место это, центр Ичкерии, служило сборным пунктом для стариков-ичкеринцев, жизнь которых, переходя фазисы своего развития, потребовала наконец более правильных социальных отношений… Первая встреча на горе Кеттеш-корт не была последнею: сюда собирались для изменения адата, если он был неприменим к условиям общественной жизни, развивавшейся всё больше и больше. Народ, заняв местность и создав обычай, сообразный характеру обществ и тогдашнему времени, руководствовался им при разборе спорных дел". (10)
После самоорганизации и усиления политической роли ичкеринских обществ, как наиболее активных продолжателей освоения равнинных земель уже с территории Ичкерии, сюда переместилась из Нашхи и резиденция общенационального Мехкан Кхел. Из тех же политических соображений резиденция Мехкан Кхел позже перемещалась на территорию некоторых равнинных сёл. При этом Нашха долго выступала в роли хранительницы информации нохчийского культурно-цивилизационного кода в вопросах народной самоорганизации и определения норм традиционного права, распространявшихся последовательно и на население вновь осваиваемых территорий. "Самый чистый обычай, по мнению чеченцев и ичкеринцев, существовал в Нашахэ…", - отмечал вышеупоминавшийся автор И. Попов. Согласно этнографическим данным, в Нашхе, а именно в селении МуоцIар, хранились общенациональные реликвии, символизировавшие единство народа нохчи: национальный котёл, национальная печать и национальная летопись-тептар.
Стоит также упомянуть, что по мере утверждения ислама в нохчийской стране законы Мехкан Кхел соизмерялись с истинами Корана и Сунны Пророка (а.с.с.). Как следует из преданий, этот процесс преимущественно проходил добровольно. Российские авторы XIX века в череде своих тенденциозных умозаключений всё же донесли до нас крупицы ценной информации по данному вопросу. Так например, сведения об одном из этапов введения шариатских норм в нохчийское традиционное право зафиксировал в 1851 году И. Иванов, который передал некоторые подробности народного предания, восходящего к периоду возвращения загнанного Ордой в горы народа нохчи на свои равнинные земли: "... народ Чеченский размножился, в горах стало тесно и многие племена выселились па плоскость к Сунже и Тереку. Новые племена сохраняли сперва обычаи предков и по-прежнему слушались стариков; но вскоре сделались буйными, неповинными, и перестали почитать старшин. Наконец народу наскучил беспорядок... Все общим голосом положили отправить посольство в Нашхой, колыбель Чеченского народа, и спросить, как делалось прежде, какой был порядок у дедов, чтобы опять ввести его у себя. Нашхойские старики долго думали об этом, их затрудняла просьба Чеченцев не от того, чтобы они не знали преданий, но с тех пор, как выселились Чеченцы, многое переменилось и у них самих. До того времени Нашхоевцы не имели настоящей религии, не знали Божьего правосудия (очевидно, имелось ввиду отсутствие прямой увязки обычного права с исламскими шариатскими нормами; наше примеч.), а старики их всегда судили справедливо, по обычаям народа: но теперь они стали мусульманами; многое, что приказывает религия, несогласно с их обычаями; многое, что допущено обычаем, запрещается Кораном. Что делать? Старики думали, советовались и наконец решились согласовать народные обычаи с догматами Корана...". (11)
Сложившийся уклад жизни создавал уникальный морально-этический климат в обществе, когда нарушить закон становилось не только опасно, но и недостойно, позорно. Пока функционировала цельная система самоорганизации народа нохчи, каждый человек, находившийся в рамках своих первичных кровнородственных социумов, обретал механизмы защиты Богом дарованных прав, но для сохранения этих прав должен был брать на себя бесчисленные обязательства пред Богом и традиционным обществом. В таких общественных условиях и благодаря их ключевым особенностям складывалась нохчийская цивилизация свободных людей, поддерживавшая в людях чувство собственного достоинства, уважение к свободе достойного человека, благородные нормы и правила поведения в обществе, не говоря уже о семье. В те-то времена, по-видимому, и возникла в народе известная поговорка: "Трудно быть чеченцем, ещё сложнее прожить жизнь, оставаясь чеченцем".
Природа традиционного нохчийского общества, не допускавшая атомизации народа, исключала сакрализацию персонифицированной власти, возвеличивание носителей властных полномочий до уровня кумиров. Отсутствовали системные возможности борьбы за власть людей, жаждущих её достижения, то есть механизмы последовательной узурпации власти худшими из худших. Посредством многоуровневого делегирования доверия реализовывался принцип, сформулированный ещё Аристотелем: "Лучшее правление - правление лучших". Доверие, начиная с круга ближних родичей, делегировалось людям известным, проверенным, своей жизненной практикой проявившим духовные, интеллектуальные и волевые лидерские качества, но при этом не стремящимся к лидерству, к возвышению над своим народом вместо повышения достоинств своего народа пред Богом.
Общественная система народа нохчи утвердилась в результате длительного и сложного развития. Со времён древних цивилизаций предки чеченцев видели и испытали различные формы организации общества и, вне всяких сомнений, были прекрасно осведомлены, что из себя представляют модели феодально-аристократического устройства. С. Броневский отмечал: "Чеченцы не имеют своих Князей, коих они в разные времена истребили, и призывают таковых из соседственных владений...; но сии Князья малою пользуются доверенностью и уважением...; управляются они выборными Старшинами, духовными законами и древними обычаями". (12) Речь в данном случае, как видим, идёт об истреблении феодализирующейся верхушки чеченского происхождения, по-видимому некогда пытавшейся добиться влияния и власти. Русские источники упоминают и в XVI-XVII веках "владельцев", "мурз" чеченского происхождения. Однако, анализ скудных письменных источников и нохчийских преданий даёт основания считать, что это скорее объясняется использованием русскими крепостниками (составителями документов) привычной терминологии, а не являлось отражением реального феодально-аристократического статуса. Чеченскими "владельцами" в те времена зачастую могли называть людей, получивших возможность выступать от имени какой-то части народа. Причём их властные полномочия могли быть получены путём традиционного делегирования доверия. Например, в донесении на имя царя Петра I астраханский воевода П. М. Апраксин рассказывает о том, как чеченцы приняли у себя одного из руководителей башкирского антиимперского восстания 1707-1708 годов Мурата Кучукова: "В прошлом 1707 г. уфимский башкирец, который назвал себя салтаном, был в Цареграде и в Крыму о башкирской измене и прибежав с Кубани, явился в горских народах, которые близ Терека, называются чеченцы, мичкизы, аксайцы; и те народы прельстя, называя себя прямым башкирским сал¬таном и проклятова их закона басурманского святым, учинился над ними владельцем…". (13) Хотя очевидно, что никаким "владельцем" Мурат Кучуков не "учинился". Просто его призывы оказались актуальны для горцев, нашли отклик на их "народных собраниях", в результате чего они, во главе со своим гостем Муратом, захватили царский город Терки и разорили его.
Разумеется, в XVI-XVII веках некоторые нохчийские лидеры могли обладать определёнными материальными накоплениями. Некоторые могли стремиться к реальному усилению своего социального статуса и к сословным привилегиям, по примеру некоторых соседних народов. Серьёзно подпитывать такие надежды могла лишь опора на внешние силы. Но подобные тенденции, согласно преданиям, жёстко пресекались народом, вплоть до конфискации имущества и изгнания из общества (байтал ваккхар). Некоторые чеченцы по роду профессиональной деятельности могли добровольно наниматься на работу в качестве вольнонаёмных работников (к примеру, строители башен), однако так и не возникло зависимых сословий и сложной сословной иерархии (как, например, у черкесов) с терминологическим отражением в языке. Одно то, что письменные источники не сохранили обстоятельных сведений о крупных социальных потрясениях в нохчийском обществе в исторический период, предшествовавший эпохе XVIII-XIX веков, относительно достоверно описанной в плане общественного и социального устройства, уже говорит о преемственности основ этого устройства.
В отличие от многих соседних народов, знающих династии своих былых феодалов-князей, чеченцы не имеют достоверной информации о таковых в своей среде. Последнее обстоятельство было подмечено при сборе этнографического материала ещё в XIX веке, в частности Н. Семёновым, который подчеркнул "довольно исключительный исторический факт, что за время продолжительного существования народа из его среды не выделилось ни одной фамилии, которая бы получила право господства над остальными...". (14) Всё это свидетельствует о том, что попытки разрушить сложившиеся ранее основы народовластия и внедрить феодальные отношения в упомянутый исторический период окончились безрезультатно. Наоборот, в нохчийском обществе исторически сформировалось и укрепилось устойчивое убеждение, что стремление возвыситься над своим народом - признак инородного происхождения. Примечательно, что при приёме в свою среду инородцев из зависимых сословий, с предоставлением им многих общепринятых прав, согласно преданиям бытовала традиция время от времени напоминать об их былом социальном статусе. Делалось это не из высокомерия, а чтобы не дать незрелому самосознанию оказывать разрушительное воздействие на цивилизацию свободных людей. Практика подобных напоминаний могла сохраняться до смены семи поколений с момента принятия в нохчийское общество, то есть пока потомки людей, воспитанных в условиях бесправия, сознанием и кровью (сица а, цIийца а) не впитывали мировоззренческие стандарты народа нохчи.
Итого, рассмотрение нохчийской общественно-политической системы с точки зрения формационного подхода исторического познания, внедрявшегося в общественное сознание в рамках умозрительных идеологических схем советской исторической школы, неубедительно. Любые сравнительные параллели с примитивными доисторическими образцами родоплеменного общества являются поверхностным упрощением, искажающим суть рассматриваемого общественного строя. Тем более что, как отмечал профессор С.-А. А. Исаев, "установление этого строя связано не с упадком производительных сил, а напротив, с их дальнейшим и довольно бурным развитием". Идея универсальности формационного подхода в познании истории справедливо подвергается критическому переосмыслению или вовсе отвергается (цивилизационный подход) в научном мире, поскольку искусственно сужает круг факторов, играющих определяющую роль в формировании сути различных типов общественных систем, и не отражает всей сложности и многообразия форм исторического развития различных народов и регионов мира.
По нашему мнению, откат к феодализму, навязывавшийся извне, грозил обернуться регрессом в общественном развитии народа нохчи, в сравнении с общественным строем свободных людей, обеспечивавшим благоприятные условия для реализации духовной, экономической и социально-правовой свободы каждого человека. Регрессом в сравнении с обществом, достигшим высочайшей культуры взаимоотношений свободных людей (гIиллакх-оьздангалла).
Когда российские и европейские авторы, стараясь пристальнее ознакомиться с Кавказом, стали (преимущественно в XIX веке) предпринимать попытки более-менее серьёзного осмысления и характеристики нохчийского общественного строя, все они, несмотря на поверхностное понимание некоторых вопросов, сходились в одном - в один голос подчеркивали имевшее место отсутствие сословного неравенства и "демократичность" общественной системы. В энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона, аккумулировавшем имевшиеся сведения по рассматриваемому вопросу, читаем: "Во время своей независимости чеченцы, в противоположность черкесам, не знали феодального устройства и сословных разделений. В их самостоятельных общинах, управлявшихся народными собраниями, все были абсолютно равны. Мы все "уздени" (т. е. свободные, равные), говорят теперь чеченцы... Этой социальной организацией (отсутствие аристократии и равенство) объясняется та беспримерная стойкость чеченцев в долголетней борьбе с русскими, которая прославила их геройскую гибель". (15)
Речь, естественно, идёт об общественной системе, не допускавшей возникновения именно сословного неравенства, а не о равенстве возможностей самореализации, зависящих от индивидуальных способностей каждого человека и иных субъективных факторов. "Все чеченцы пользуются одинаковыми правами и составляют один общий класс узденей, - писал в позапрошлом веке Н. Дубровин, - без всякого подразделения на сословия. Мы все уздени, говорят чеченцы, понимая под этим словом людей зависящих только от себя. При существовавшем в народе равенстве, уважение и почётное звание приобреталось богатством, умом, заслугами, строгим исполнением главных оснований религии, постом, молитвою и различного рода благотворительностью". (16) Добавим, что слово "оьзда" (уздень) означает в нохчийском языке "благородный". То есть, благородство в понимании народа нохчи подразумевало непризнание социальной зависимости или господства, как двух полюсов одного неприемлемого общественного уклада.
Подобные характеристики особенностей взаимоотношений свободных людей в нохчийском обществе являлись не только оценочным взглядом со стороны, но в первую очередь отражали веками устоявшиеся убеждения самих чеченцев. Тот же Н. Дубровин свидетельствовал, что "… чеченец, пожалуй, расскажет вам происхождение каждой фамилии, но тут же непременно прибавит, что эти фамилии не княжеские и не владельческие, что все чеченцы равны между собою; что все они без различия дворяне (в данном случае термин «дворяне» у Н. Дубровина очевидно представляет собой вольную трактовку значения слова «оьзда»; наше примеч); что князей никогда у чеченцев не было, и что народ этот никогда и никем не был завоёван. Чеченец справедливо заметит, что члены таких фамилий пользуются одинаковым правом и уважением в обществе, как и каждый старик, известный своим умом, опытностью и наездничеством. Такие старики бывали в Чечне судьями, к которым обращались как в частных ссорах и тяжебных делах, так и в делах, касавшихся до целого общества". (17)
Представитель царской администрации начала XX века С. Бердяев, исходя из личных наблюдений сумевший выйти за рамки имперских стереотипов, характеризовал сформированные в условиях нохчийского строя качества народа: "Чеченцы более свободолюбивое, более героическо-рыцарское, веками демократизированное племя, чем другие племена Кавказа, объясняется это тем, отчасти, что у всех народов Кавказа есть сословное деление (князья, алдары, таубии, уздени холопы), основанное издревле на принципе на праве сильного и подхалимстве слабого. У чеченцев нет сословий. Чеченец говорит: «У нас нет князей, нет и холопов». Войдя в глубину современного бытия этого народа, я нашел, что чеченец любит свои красивые утонченные обычаи – почитание седины и вообще старшего в летах, джентльменство к женщине и защита её оружием, предупредительно вежливые отношения и снисходительность к слабейшему. Невероятное гостеприимство (чеченцы говорят: «гость есть посланник Аллаха»). Углубляясь в историю..., мы видим, что чеченцы никогда, в целях ли территориальных захватов, в целях ли порабощения той или иной народности, во имя своего милитаризма, войн не вели; они мужественно защищались, отстаивая свои суверенные права. И, действительно, в течение трёхлетнего моего управления частью чеченского народа, я нашел, что народ этот очень мирный, терпеливый и неприхотливый. Он даже имеет большое тяготение к торговле". (18)
Разумеется, в изобилии свидетельств о традиционном равноправии свободных людей, в их число не включались категории немногочисленных пленников-инородцев, или принятые в нохчийское общество инородцы из зависимых сословий, хотя последние и освобождались от прямой зависимости. Однако потомки их, пустившие корни в нохчийской стране и сумевшие ментально адаптироваться к её нормам и правилам, со временем получали возможность обрести равные с остальными права в полном объёме. Более того, как отмечал В. Потто, "... чеченцы, не терпя искони в своей среде аристократии, не придерживались, к чести их говоря, и рабства, а потому, по захвате наших пленных, всячески старались поскорее от них отделываться - разменом, выкупом или перепродажею в горы. На беглых же они смотрели с точки зрения национального гостеприимства, как на отдавшихся под покровительство их очагов...". (19) Широко практиковалось и освобождение пленников-рабов. Вольноотпущенники (азат) чаще всего оставались под покровительством фамилий своих бывших владельцев, пользуясь общепринятыми правами.
Не допуская формирования и возвышения над народом феодальной "аристократии" как социального господствующего класса, нохчийское традиционное общество выработало подлинные аристократические нормы взаимоотношений между свободными людьми, что и находило отражение в свидетельствах современников. "Совершенно отличаясь от других горцев Кавказа, чеченцы к тому же считали себя аристократами...", - писал А. Зиссерман. (20) "Чеченцы почитают себя равными всем князьям в мире…", - констатировал С. Петин. (21)
Приведённые выше свидетельства, как и десятки других подобных, возможно изложены в несколько восторженных тонах и не лишены некоторой идеализации, но они, безусловно, во многом объясняют былую привязанность народа нохчи к своей общественной системе, как и выработанную этой системой пассионарную сопротивляемость народа.
При поверхностном взгляде, отсутствие в традиционном нохчийском обществе явно выраженной пенитенциарной системы становилось для некоторых сторонних наблюдателей поводом для утверждений о нежелании чеченцев подчиняться власти как таковой, подразумевая, конечно же, под "властью" лишь государственную административно-чиновничью вертикаль, наделённую рычагами силового подавления. Но при более детальном рассмотрении, сложные механизмы формирования и функционирования нохчийских институтов исполнения властных полномочий, осуществления суда и наказания, раскрывались и становились более понятны. С позиций современности не вызывает сомнений, что нохчийская общественная система, в отличие от навязывавшихся извне, имела огромные перспективы развития и нуждалась в этом развитии, будучи способной, на наш взгляд, предвосхитить время.
Говоря о нохчийском народовластии, часто называвшемся в исторических источниках "чеченской демократией" или "республиканским правлением", более обстоятельно вновь обозначим ряд принципиальных отличительных особенностей от основополагающих принципов демократий европейского образца. Главными из этих особенностей являлись, в частности, следующие:
1) Метод многостепенного косвенного делегирования доверия и властных полномочий народным представителям всех уровней выдвижения (не путать с выборной системой). Отсутствие в процессе формирования и функционирования власти элемента конкурентной борьбы за неё. Не было места самим "кандидатам", претендующим на власть в конкурентной борьбе. Исключалась, как нечто недостойное, какая-либо самореклама. В методике делегирования доверия главным критерием отбора естественным образом становилась способность к служению народу, не отягощённая эгоистической мотивацией, готовность ставить общественные интересы выше личных интересов. Главы нохчийских семей, будучи естественными лидерами самой низовой ступени делегирования доверия, сами определяли лидера вышестоящего уровня - института ближнего родства "цIийна нах". Иначе говоря, лидером "цIийна нах" (цIийна хьалхара стаг) становился тот, кто всей своей жизненной практикой заслуживал наибольшего доверия и влияния среди сородичей, а также проявлял способность достойно представлять их перед остальным народом. Далее главы "цIийна нах" объединялись по тем или иным объединительным признакам для выдвижения авторитетного делегата следующего уровня представительства. И так до формирования общенационального представительного органа Мехкан Кхел, который тоже мог выдвигать главу из своей среды (на оговоренных условиях), или, при необходимости, назначать главу исполнительных структур под контролем Мехкан Кхел. В рассматриваемой системе не допускалось самовыдвижение, делегаты всех ступеней делегирования доверия определялись чаще вопреки их воле, на них возлагался лишь груз ответственности, при отсутствии каких-либо привилегий, кроме всеобщего уважения и подчинения их решениям. Причём доверенные народом властные полномочия народных представителей всех уровней выдвижения оставались в постоянной прямой зависимости от сохранения или утраты реального доверия со стороны доверителей.
2) Разделение функций верховной политической власти и функций управления. Верховная власть вплоть до 1840 года не передавалась в руки исполнительных управленческих структур, а сохранялась всегда за пирамидой самоорганизации народа нохчи с вершиной в виде народного Представительного собрания Мехкан Кхел. То есть, выразителем суверенитета оставался чётко самоорганизовавшийся народ, а не исполнительный управленческий аппарат, склонный сам по себе, без должного контроля над ним, к узурпации власти, злоупотреблениям, клановости и коррупции. Однако нужно отметить, что в силу этих самых причин тормозилось развитие централизованных управленческих структур, предназначенных для выполнения определённого круга национальных задач, в первую очередь внешнеполитического характера. Централизованная вертикаль управления обычно учреждалась временно, по мере крайней необходимости в условиях эскалации военной экспансии извне. В обычных же условиях относительно мирного времени функционировала лишь горизонтальная система управления, то есть сельские органы местного самоуправления и институты родственной власти. Для обеспечения устойчивости общественной системы требовалось её политическое развитие и адаптация к установившемуся государствоцентристскому миропорядку с сохранением принципа народного суверенитета над государством и методики народной самоорганизации посредством многостепенного косвенного делегирования доверия.
Итак, на наш взгляд, главная проблема традиционной общественной системы народа нохчи заключалась в её политической незавершенности в изменившихся внешнеполитических условиях. Прежде всего это выражалось в недостаточной стабильности работы высшего представительного института власти. Влияние общенационального Мехкан Кхел то усиливалось (особенно в периоды усиления внешней опасности), то ослабевало, уступая свои функции локальным "народным собраниям" на промежуточных уровнях системы выдвижения. Логика развития требовала в первую очередь обеспечения стабильности работы Мехкан Кхел, с законодательной фиксацией его системной роли выразителя народного суверенитета и императивной воли народа (подобно тому, как во времена Имамата был письменно зафиксирован кодекс имама Шамиля). Решение этой первоочередной задачи, то есть закрепление практики активной системной деятельности Представительного собрания на постоянной основе, должно было ускорить процесс централизации в разумных пределах системы управления, подконтрольной Мехкан Кхел, а также формирования государственных хозяйствующих субъектов, развития судебной системы и прочее, при сочетании государственных рычагов влияния с традиционными механизмами саморегуляции.
Важная лепта в накоплении нохчийского опыта создания и развития исполнительных структур была внесена усилиями шейха Мансура, но ещё более преуспел на этом пути герой эпических сказаний Таймин Бийболат. Последний обладал передовым для своего времени и соответствующим ментальности своего народа политическим видением, потому и выделился особо в исторической памяти народа из массы других героев.
Уже в мае 1821 года Мехкан Кхел на своём собрании в селении Майртуп назначил прославившегося своими способностями Таймин Бийболата главой системы управления с широкими полномочиями на период войны и, при его энергичном участии, сплотил подавляющее большинство "вольных обществ", за исключением находившихся вблизи линии русских укреплений и лишённых возможности открыто выражать свою позицию. Указанное назначение подтверждалось и позже, в частности на собрании в том же Майртупе в мае 1825 года. В рамках вверенных полномочий Таймин Бийболат обладал полной свободой действий. Вместе с тем он принимал участие также в работе самого Мехкан Кхел и его слово, согласно историческим свидетельствам, в силу высокого авторитета имело большой вес на этих собраниях. Решением Мехкан Кхел всё народное ополчение было поставлено под общее командование Бийболата, который предпринял эффективные меры для правильной организации войска и обеспечения его всем необходимым, для учреждения системы организации общественных работ или сбора средств на общественные нужды. Организационное обеспечение в решении этих вопросов осуществлялось через создание разветвлённой сети низовых представителей исполнительной власти, называемых в источниках "тургаками" (от чеч. "туркх"). Это были своего рода участковые, ответственные за различные участки в каждом селении, и все они, находясь на местах в подчинении старшин своих селений, были объединены под общим руководством Таймин Бийболата. (22)
В решении общенародных задач Бийболату было поручено осуществление непосредственного контроля и над органами местного самоуправления в нохчийских селениях, состоявшими из старшин, делегируемых на промежуточных ступенях системы выдвижения. Представители местного самоуправления обязывались давать присягу Мехкан Кхел, за нарушение которой предусматривались штрафные санкции, лишение полномочий с утратой авторитета и иные меры воздействия. Полковник Сорочан в 1825 году сообщал командующему царскими войсками на Кавказе о сложившейся ситуации: "Бейбулат Таймиев учреждает во всех деревнях, непокорных нам, своё начальство, делает старшин по нескольку в деревнях с тем, чтобы они старшинам же были послушны, а ежели не выполнит кто, то 10 рублей серебром штрафу. А он уже требовать будет исполнения от старшин и всё сделано на присяге". (23)
В тот же период, для контроля за соответствием действий страны религиозным предписаниям, на народных собраниях назначалось и высшее духовное лицо, представляемое авторитетным учёным-богословом. При этом верховная власть неизменно сохранялась за коллегиальным институтом Мехкан Кхел, а главой исполнительских структур оставался Таймин Бийболат. Как классический нохчийский лидер, Бийболат строго придерживался воли народа, выражаемой его высшим представительным институтом, и беспрекословно проводил в жизнь его решения. Усилиями Мехкан Кхел, и согласно самой его природе, нохчийское общество пронизывал принцип совещательности при принятии решений, в особенности по стратегически важным судьбоносным вопросам, что предохраняло общество от деградации институтов власти и управления. Известно, к примеру, что при проведении переговоров с Ермоловым, а затем и со сменившим его генералом Паскевичем Таймин Бийболат согласовывал важные вопросы с Представительным собранием народа и опирался на институт народной самоорганизации. Российские военные именовали Бийболата "атаманом" Чечни. Граф Паскевич называл его "известным Чеченским атаманом" даже в рапортах царю. (24) По-видимому, особенности его статуса вызывали у россиян ассоциации со знакомым институтом атаманства с его подчинённостью так называемому "казачьему кругу".
Одновременно с мерами по укреплению общественной системы, по согласованию с Мехкан Кхел, Таймин Бийболат активно искал пути политического урегулирования российско-нохчийского конфликта. Главным требованием чеченцев, соответствовавшим их видению сохранения естественных благоприятных условий для воспитания и жизни свободных людей, было невмешательство российского государства в их внутренние дела с навязыванием ордынского типа власти и правления. То был поиск компромисса, односторонняя инициатива по установлению добрососедских союзнических отношений, при осознании несоразмерности сил и всей степени опасности, нависшей над народом нохчи. Генерал М. Кундухов свидетельствовал в своём вольном пересказе об одном из обращений Таймин Бийболата к командующему царскими войсками на Кавказе генералу А. Ермолову, пытавшемуся нанять убийц нохчийского лидера. Бийболат, запросив предварительно у народных представителей полномочий на ведение переговоров и заручившись одобрением, от себя лично заявил оккупантам следующее: "Мое желание... состоит в том, чтобы вы, получивши в эту ночь голову Бийбулата, завтра или послезавтра повернули свои войска обратно в крепость Грозную и там, пригласивши к себе всех членов народной махкемы (имеется ввиду Мехкан Кхел; наше примеч.), заключили с ними прочный мир на условиях, что отныне русские не будут строить в Большой и Малой Чечне крепостей и казачьих станиц, освободили всех арестантов, невинно содержащихся в Аксаевской крепости, и управляли ими не иначе как по народному обычаю и по шариату в народном суде (Махкеме). Если вы, сардар, согласитесь на сказанные условия и дадите мне в безотлагательном исполнении их верную поруку, то прошу вас верить и тому, что голова Бийбулата будет в эту ночь здесь. Но повторяю вам не за деньги, а на вышесказанных условиях". (25)
Однако царская администрация изначально была запрограммирована на рассмотрение любых вопросов лишь в рамках стратегии полного подчинения народа нохчи имперской властной вертикали, с уничтожением традиционных основ народовластия. Тот же М. Кундухов отмечал: "В Большой Чечне старшина Майри Бийбулат своим личным достоинством успел соединить около себя всю Чечню и твердо держа сторону справедливости, часто по народным делам обращался к ближайшему русскому начальству, которое, согласно своей политике, употребляя в дело обман, на словах желало и обещало ему много добра, а на самом деле оказывало большое пренебрежение к обрядам, обычаям и справедливым просьбам чеченцев". (26)
Позицию рабовладельческой (крепостнической) системы, относительно добрососедских союзнических отношений с народом нохчи, ясно выразил сам её яркий представитель генерал А. Ермолов в рапорте царю: "В нынешнем 1818 году,... живущим между Тереком и Сунжою злодеям, мирными именующимися, предложу я правила для жизни и некоторые повинности, кои истолкуют им, что они подданные в. и. в., а не союзники, как они до сего времени о том мечтают. Если по надлежащему будут они повиноваться, назначу по числу их нужное земли количество, разделив остальную часть между стесненными казаками и караногайцами; если же нет, предложу им удалиться и присоединиться к прочим разбойникам, от которых различествуют они одним только именем и в сем случае все земли останутся в распоряжении нашем". (27) Своими высказываниями и своей политикой А. Ермолов отобразил ту ненавистную для него реальность, что даже так называемые "мирные" нохчийские общества изначально рассматривали договорённости с царской администрацией не иначе как именно союзнические соглашения, вовсе не желая отказываться от основ своего общественного строя и мириться с планами по внедрению имперской системы власти и правления. "Проконсул Кавказа" счёл себя в силах решить эту давнюю имперскую проблему радикальными методами, без лицемерных заигрываний с "мирными" горцами, обеспечивавших им относительно благоприятные условия проживания на плоскости.
Следует отметить, что поиск народом нохчи форм мирного сосуществования с российским государством, позволявших сохранять свою общественную систему, как неотъемлемую ценность, наблюдался задолго до инициатив Таймин Бийболата, ещё с XVII-XVIII веков. Выражалось это в том, что часть нохчийских обществ, живших преимущественно в зоне относительной доступности для царских войск, приглашала на номинальное "правление" представителей феодальной знати соседних народов, тесно контактировавших с царской военной администрацией или находившихся у неё на службе. Таких, к примеру, как шамхалы Тарковские (или их доверенные лица), или князья Бековичи-Черкасские. Причём в обращении преимущественно к шамхалам играло роль распространённое мнение о принадлежности их к курейшитам, роду Пророка Мухаммада (а.с.с.), в связи с чем они с давних пор пользовались духовным влиянием среди горцев-мусульман. К инородным феодалам обращались, в первую очередь, с предложением представлять то или иное нохчийское общество в контактах с царской администрацией и вообще с внешним миром, пользуясь своим положением и влиянием в соответствующих кругах. В чём же заключалась компромиссность такого подхода? Дело в том, что при этом нохчийское общество сохраняло своё традиционное внутреннее самоуправление. Сфера компетенции инородных "владельцев", при отсутствии у них силовых рычагов подавления и подчинения народа, ограничивалась в основном внешнеполитическими функциями, хотя их могли привлекать и в качестве третейских судей в разрешении поземельных и иных споров. Однако их деятельность оказывалась подчинена внутренним нохчийским представительным институтам самоуправления. И даже в рамках своей компетенции они не могли решать серьёзные вопросы без согласования с "почётными людьми", "узденями", представленными в "народных собраниях". Иначе говоря, в нохчийских условиях, в отдельных районах страны, институт приглашённых наёмных "владельцев" выполнял роль административного исполнительного аппарата, со строго ограниченными полномочиями, под контролем народных представительных органов. Каждое нохчийское общество обладало правом самостоятельного заключения подобного рода соглашений, но у всего народа появлялась ниша для использования открываемых ими возможностей, прежде всего в экономической сфере и сфере безопасности.
Особенности реального положения "чеченских владельцев" нечеченского происхождения отразились в документах того времени, а также отмечались в оценочных описаниях более поздних авторов XIX века. В частности, А. И. Ахвердов свидетельствовал: "Владельцов вообще чеченцы сии не имеют, а если и есть какие самими ими призванные, то остаются без всякаго уважения, а управляются по делам своим духовными законами и обычаями". (28) Н. Данилевский сформулировал то же самое более развёрнуто, свидетельствуя что нохчи "… прибегли к своим соседям, особенно к владельцам Аварии, прося дать им кого-нибудь из родственников владычествующего дома; а как замечено, что Чеченцы, народ свирепый и буйный, не только не уважают чужеземных Князей, но даже приносят их в жертву жестокого своего характера и самоуправства, то Чеченцы принуждены избирать из среды себя старшин, хотя невольно на то соглашающихся...". (29) Об условиях пребывания "владельцев" в нохчийской среде, на примере выходцев из Гумбета Турловых в некоторых равнинных чеченских сёлах, И. Иванов писал: "Имя Турловых пользовалось общим уважением в Чечне..., но вся власть их основывалась лишь на добровольном согласии и на уважении к ним народа; она не имела законного основания, упроченного силою... Правление Турловых, никогда почти не касавшееся внутреннего устройства, мало изменило Чеченцев в их гражданском быту. По выходе, или лучше, по изгнании их, гражданственность представлялась в том же самом положении, как и в первые времена населения края; вся разница состояла в том, что там, где прежде дымился в лесу одинокий хуторок, раскидывался теперь огромный аул в несколько сот домов, большею частию одного родства". (30)
Сами "владельцы" в переписке с царскими чиновниками непрестанно подчеркивали номинальный характер своей "власти". Однако, до поры подобный статус их устраивал, поскольку тесная связь с нохчийскими обществами усиливала вес и влияние конкурирующих между собой северокавказских феодальных семей, в первую очередь в глазах русской военной администрации. Кроме того, приглашающие общества соглашались выделять им на содержание за труды строго определённую плату в год, обычно сельскохозяйственными продуктами (например, "по одной мере хлеба с каждого двора, по одному барану с каждого стада"). Эта плата назначалась самими чеченцами, по согласованию, была необременительна, а порой носила и чисто символический характер. Так, жители селения Варанды для получения льгот, причитающихся за признание покровительства шамхала Тарковского (а соответственно и российского государства), обязывались платить ему ежегодно по пять лисьих шкур. (31) Любые попытки в одностороннем порядке увеличить размер оговоренной платы жёстко пресекались. Вот как описывает А. П. Берже один из таких эпизодов: "Кумыкский князь, т. е. присланный от Шеами-хана (шамхала Тарковского; наше примеч.) наместником, не довольствуясь получаемой им платою, заменил назначенную Чеченцами меру другою, несколько большею. Один Чеченец, заметив подлог и видя разницу в величине сабы, швырнул ее у него же на дворе и разбил вдребезги. Испугавшись такого явного негодования, Кумыкский князь бежал с своими приближенными, опасаясь народного волнения и новых оскорблений". (32) Позже, в 1856 году, сами чеченцы разъясняли слабо понимавшему их психологию майору Г. Властову свою мотивацию при найме инородной знати: "мы призвали их из Шамхальского Владения и отдали им землю по правую сторону Аксая, с тем, чтобы они были у нас судьями, и служили переводчиками при сношениях с русскими, жившими на Тереке. Мы платили им ясак, как даём и теперь плату нашим муллам и кадиям". (33)
Ряд исторических источников свидетельствует, что "народные собрания" различных обществ могли, когда считали нужным, отменить оплаты "владельцам" и отказаться от их услуг. Или инициировать процедуру замены одних "владельцев" на других, которые, по мнению чеченцев, лучше представляли бы их интересы.
Следует также ещё раз подчеркнуть, что большая часть "вольных обществ", в особенности горских, вовсе не прибегала к услугам инородной феодальной знати. При рассмотрении практики найма на номинальное "правление" нужно понимать, что в своих экспансионистских устремлениях российское государство, следуя старой ордынской традиции, преимущественно предпочитало опираться на те социальные институты на местах, которые по своей социальной природе оказывались более понятны и гармонично вписывались в ордынскую систему власти и правления. То есть старалось опираться именно на феодалов (или стремящихся стать таковыми), становившихся активными проводниками имперской политики за вознаграждение включением их в ордынскую властную вертикаль. В лице царской России, как бывшей составной части, а затем и преемницы Орды, народы Северного Кавказа столкнулись с классическим ордынским типом деспотичной власти, в огромных имперских масштабах, бесконтрольной и неограниченной. Жёсткая властная вертикаль исполнения монаршей воли демонстрировала полное пренебрежение к человеческой жизни, человеческим правам и достоинству, уничтожала естественные механизмы народной самоорганизации и совещательности в достижении общественного консенсуса, подавляла пассионарность в народе. В столкновении российской и нохчийской общественных систем, как в столкновении между рабством и свободой, состояла изначальная суть российско-нохчийского конфликта. При этом, нохчийские "вольные общества" часто оказывались оттесняемы с обширных равнин в горы. Поэтому поиск компромиссных, возможных в сложившихся конкретных условиях, форм взаимоприемлемого сосуществования, при явной несоразмерности сил, являлся со стороны народа нохчи не прихотью, а вынужденной необходимостью.
В свете всего вышеизложенного понятно привлечение к исполнению специфичной роли именно феодалов-инородцев, без формирования своего "владетельного сословия". А. П. Берже объяснял это так: "Некоторые знатнейшие фамилии вызвались было управлять ими, но Чеченцы отвергли их предложения, из опасения утратить под аристократической властью своих родичей, и последнюю тень независимости и сделаться жертвою пристрастия и несправедливых действий". (34) Привлечение же инородных "владетелей", бессильных в нохчийской среде, давало возможность сохранять суть и содержание традиционного общественного строя и вместе с тем восстанавливать свои поселения на равнине, не опасаясь разорительных русских экспедиций. А также свободно передвигаться и вести торговлю в пределах подконтрольной русским войскам территории. В этом и заключался временный компромисс между нохчийским обществом свободных людей и крепостническим северным государством в периоды относительно мирного сосуществования.
О том, к кому вынуждены были обращаться чеченцы, приглашая к себе представителей иноземной знати, и какие получали от этого выгоды, видно, в частности, из описания П. Г. Бутковым следующего эпизода: "В 1747 году Чеченцы герменчуковской деревни просили позволения переселиться на новые места и об отпуске им во владельцы ротмистра Девлет-Гирея Черкаского, старшего сына генерал-майора Эльмурзы Бековича-Черкаского, командовавшего тогда Терским Кизлярским войском... Обе сии просьбы исполнены. Новое место Герменчуковцам для переселения указано, и ротмистр Девлет-Гирей по высочайшему указу к ним во владельцы отпущен... В том же году позволено отпускать из Кизляра во удовольствие владельца Девлет-Гирея быков, коров, рыбы и полотняного товару, как то и пред сим чинилось, и позволено Герменчуковцам подвластным Девлет-Гирею ездить в гребенские городки с его печатями (то есть с удостоверяющими личность документами от Черкасского, наше примеч.)". (35)
О том, какое значение для экономической жизни народа нохчи имели мало-мальски взаимоприемлемые мирные договорённости равнинных и предгорных сёл с россиянами, можно судить из следующей информации, оставленной С. Броневским: "Мирные Чеченцы вообще живущие на Сунже и на Тереке, имея в своем владении плодороднейшие земли пахотные и сенокосные, при изобилии вод и лесов, упражняются с успехом в земледелии и скотоводстве; имеют виноградные сады, сеют пшеницу, ячмень, кукурузу и всякие огородные овощи; более держат овец, нежели рогатого скота. Избытки сих произведений продают в Кизляре или ссужают оными своих единоплеменников, которые привыкли находить тут свои хлебные запасы; да и земли, остающиеся в излишестве, отдают в распашку неприязненным Чеченцам, принимая их в свое общество, под именем мирных Чеченцов, чем избавляют их от явного голода, нередко им угрожающего". (36)
В рассматриваемый исторический период какое-либо документальное оформление взаимоотношений отдельных сёл с российским государством представлялось народу нохчи простой формальностью в поиске механизмов адаптации к сложившимся неблагоприятным внешним условиям. Не претендовал он и на какую-либо роль в геополитических играх сильных держав. Главенствующее значение при заключении подобных соглашений придавалось лишь фактическому сохранению внутреннего народного суверенитета в соответствии с сутью и содержанием общественного строя свободных людей, при защите которого, как показало дальнейшее развитие событий, народ проявил готовность жертвовать и имуществом, и многими тысячами жизней.
Сложившееся положение вещей временно устраивало и царизм, но только до тех пор, пока сохранялась острота региональной конкурентной борьбы с другими сильными державами (Турцией и Ираном), и борьба эта поначалу шла больше за влияние на северокавказские народы, нежели за их покорение. Однако с самого начала своего появления на Кавказе Московское царство продемонстрировало наиболее последовательный системный подход, изначально определив задачу полного поглощения региона в долгосрочной перспективе. В начале XVIII века бывшая Московия официально была провозглашена Российской Империей, её влияние и мощь на Кавказе планомерно усиливались, в то время как позиции конкурентов стали постепенно ослабевать. По мере развития этого процесса, почувствовав усиление своих возможностей, имперская администрация подготавливала почву для наступления на основы нохчийской общественной системы и создавала всё новые препятствия для свободного проживания нохчийских "вольных обществ" на своих равнинных землях. Уже с 1707-1708 годов нарастает частота масштабных военных столкновений между чеченцами и царскими войсками, но они ещё носили эпизодический характер.
Ко второй половине XVIII века империя окончательно разрушает статус-кво и предпринимает попытки усиления влияния института чеченских "владельцев", наделения их реальной княжеской властью, чтобы тем самым добиться полноценного внедрения в часть вольных обществ имперской властной вертикали, то есть создать плацдарм для разрушения общественного строя свободных людей и подчинения народа нохчи крепостнической государственной системе. Роль самих "владельцев" в этом процессе отражена в документах того времени. В частности, генерал Фрауендорф указывал, что "чеченские владельцы все единственно по непослушанию оных злодеев чеченцев бессилием своим отговарива¬ются и беспрестанно просят оных чеченцев наказать…". (37) Это не могло не сказаться на нохчийском общественном мнении, традиционно определявшем устремления и практические действия народа. Царские генералы, казачьи атаманы и приглашённые "владельцы" стали всё явственнее ставиться в один ряд и рассматриваться на "народных собраниях" как "народу неприятели". (38)
Вследствие усиления имперского давления 1757 год стал переломным в развитии нохчийско-российских отношений и определил дальнейший ход событий. Позиции сторон ясно определились. В политике российского государства наметился переход от стратегии распространения и укрепления своего влияния на нохчийские общества, к стратегии их полного покорения. Народ нохчи выказал готовность противостоять имперской экспансии и защищать свой общественный строй. В этот год чеченцы инициировали процесс упразднения института номинального "правления" наёмных инородных администраторов. Первым поводом стало взятие в заложники царской администрацией в Кизляре нохчийского узденя Шабая Ахлова (по-видимому, русское искажение имени Iалхи ШаIабай), с подачи некоторых "владельцев" (в частности, Девлет-Гирея Бековича-Черкасского). Таким способом царская администрация и её внедрившиеся в общественную систему чеченцев агенты попытались добиться "спокойствия" и "послушания" народа с выдачей официально заложников (аманатов) от авторитетных фамилий. Однако на этот раз новый крен российской политики привел к весьма выразительным последствиям - попытка ущемления прав одного свободного человека вызвала реакцию всего народа нохчи. Как отмечал кизлярский ко¬мендант Фрауендорф, "… чеченцы явно от под¬данства ее Императорского Величества отложились и от вла¬дельцев своих отстали и ничем их не слушают и, кроме всего вышеописанного, под гребенские городки почти ежедневно чинят подбеги и наводят беспрестанное беспокойство и вся-чески ищут убивать, пленить и воровать и казачьи городки выжигать хваляться…". (39)
Справедливости ради стоит отметить, что не все "владельцы" торопились брать на себя роль общественных раздражителей, по-крайней мере публично. Тем не менее, институт их правления был поэтапно, но последовательно уничтожен народом нохчи, несмотря на связанное с этим процессом открытое военное противостояние с российской империей. Многочисленные экспедиции царских генералов Фрауендорфа, Медема, Якоби, с целью утверждения "владетельных прав князей", не привели, в конечном счёте, к желаемому результату. Лишённые даже былого скромного влияния суррогатные "владельцы" в разное время бежали из нохчийских сёл под защиту русских укреплений, под прикрытием которых основали на оккупированной территории несколько новых селений. Однако, помимо поселения на новом месте представителей своих народов, они бывали вынуждены обеспечить свободное расселение здесь и нохчийских поселенцев, чтобы обезопасить себя от дальнейших враждебных действий со стороны чеченцев. При этом последние, по сложившейся уже традиции, сохраняли статус свободных "узденей" с традиционными институтами самоорганизации. П. Г. Бутков писал об этом: "Чеченцы..., те из них, которые имели у себя владельцов, паки их от себя изгнали и лишили их господства. Тогда сии владельцы одни возвратились в Аксай и Эндери, откуда пришли; другие, с позволения российского начальства, основали новые селения на плоскости между Сунжи и правого берега Терека, в противоположности гребенских и моздокских казачьих станиц... Сии селения основаны меньше из их природных холопов, как из присоединившихся к ним добровольно Чеченцов; владельцы стараются жить в согласии с Чеченцами, чтоб не терпеть от их хищений". (40)
Мощное народное движение, приобретшее с 1785 года более организованный характер под руководством шейха Мансура, окончательно развеяло всякие надежды империи привить народу нохчи внутреннее феодальное устройство и встроить его в имперскую властную вертикаль. Кроме того, это движение стало важнейшим из факторов, приостановивших вплоть до начала XIX века процесс колонизации Северного Кавказа. Оно способствовало отведению царских войск за линию Терек-Кубань, были упразднены военные укрепления Владикавказ, Потёмкинское, Григориополисское, Елизаветинское, Камбилеевское, Константиновское и другие. (41) Однако в ходе разворачивавшихся событий, удовлетворившись достигаемыми результатами, нохчийские старшины не поддержали стремление шейха Мансура продолжать войну до полного изгнания империи с Кавказа, и он с частью своих единомышленников продолжил начатое дело в Кабарде и закубанской Черкесии.
В силу исторического опыта, иммунитет к каким-либо формам проявления феодальной власти настолько прочно укоренился в сознании и подсознании народа нохчи, что нашёл отражение в народном фольклоре, даже в более поздних сюжетах XIX века, когда тема эта, казалось, потеряла свою актуальность. Характерен, к примеру, фрагмент из илли о Хамзате, переведённого и записанного приставом Аргунского округа А. П. Ипполитовым. Вот как передаётся в нём показательный эпизод диалога между знаменитым предводителем конных набегов Хамзатом и князем Кагерманом, во главе русского войска настигшим в погоне горсть нохчийских воинов:
"Сел Хамзат со своими наездниками за кровавый завал и велел одному из них наблюдать за отрядом. Стоит часовой и пристально смотрит.;
И видит: впереди толпы скачет всадник – князь Кагерман. «Какого князя вы люди»? - он спросил, подскакавши.;
Не давши ему никакого ответа, передал караульный вопрос Хамзату: «Князь Кагерман хочет знать, какого князя мы люди».;
Вышел из-за завала смелый Хамзат и подошел ко всаднику. «Что ты хочешь от нас»? – так спросил он его.
«Я спросил, какого князя вы люди».;
Засмеялся Хамзат. «Никаких князей мы и знать не хотим! Мы наездники из Гихов и приехали за добычею»". (42)
Забавный сюжет, раскрывающий простую нохчийскую народную логику, описал в XIX веке Н. Семёнов: "Помню, как один чеченец восторженно рассказывал мне такой анекдот. Заходит как-то в чеченскую саклю грузинский князь, сопровождаемый большою свитою, и с изумлением видит, что сидящий в сакле оборванный старик и не думает подняться с места в знак почтения. Князь делает старику замечание и тогда между ними завязывается такой разговор. Ты - князь, говорит оборванец, а ну-ка, разъясни мне, что такое князь? Князь - большой человек, объясняет пришедший, - у которого много земли и много подчинённых ему людей, исполняющих все его приказания. Хорошо, князь! А есть другой человек, который больше тебя и которому ты подчиняешься сам? Есть, говорит князь: Царь. Так вот видишь, объявляет старик: между тобою и Богом стоит ещё царь, а между мною и Богом никого нет, - кто же из нас старше и не ты-ли должен оказывать почтение мне, а не я тебе?" (43)
Можно констатировать, что первоначальная стратегия выстраивания форм мирного сосуществования между народом нохчи и царской военной администрацией окончилась закономерным провалом, поскольку в самой её природе был заложен на будущее непримиримый конфликт интересов, и она носила лишь временный характер, отсрочивающий открытое военное противостояние. Но это не означает, что народ нохчи отказывался от поиска форм мирного урегулирования, будь то краткосрочных тактических или долгосрочных. Инициативами по достижению подобных перемирий, с формальным изъявлением "покорности" некоторыми обществами, пестрит вся история нохчийско-российского противоборства. При всей воинственности жизненного уклада, неизменной характерной чертой народа нохчи было предпочтение худого мира доброй войне. Стремление всеми силами, даже ценою самопожертвования, уберечь свой народ от страданий, связанных с войной, признавалось важнейшей чертой истинного нохчийского лидера, но только не в ущерб общественному строю и самосознанию свободных людей.
Следует подчеркнуть, что в XVIII-XIX веках стремление к взаимоприемлемым компромиссам с Россией являлось привычной практикой, не считалось чем-то исключительным, выходящим за рамки существовавших правил. Именно поэтому, учитывая мощь неприятельского государства, к поискам мирных решений прибегали и предводители военного противостояния ему, причём не только Таймин Бийболат, руководствовавшийся решениями Мехкан Кхел, но и такая знаковая фигура авторитарного типа власти как имам Шамиль. Так например, в 1848 году, по поручению кавказского наместника М. Воронцова, переговоры о мирном соглашении вёл с Шамилём и его представителями М. Кундухов. Но тогда не удалось согласовать условия по разделу зон контроля. В период Крымской войны, в результате переговорных контактов с имамом и его окружением, новый наместник Кавказа Н. Муравьёв даже смог добиться приостановки активных боевых действий в 1855 году. При большей дипломатической активности Шамиля в этот период могло быть достигнуто официальное соглашение о признании внутренней самостоятельности Чечни и Дагестана под властью имама и протекторатом России. Российская власть была к этому готова в условиях угрозы потери для неё всего Кавказа. Однако ввиду проявленной Шамилём в столь ответственный момент дипломатической пассивности, на фоне военной бездеятельности, дело ограничилось лишь заключением предварительного торгового соглашения, согласно которому "немирным" горцам и их товарам открывался доступ к торговым пунктам в зоне российского контроля, в частности в Хасав-юрт, а некоторым купцам из российских пределов был дозволен беспрепятственный доступ в горы. Эти изменения во взаимоотношениях с Имаматом дали возможность Н. Муравьёву задействовать части русской кавказской армии для захвата турецкой крепости Карс (единственная победа русского оружия в Крымской войне). Но по окончании Крымской кампании, совпавшем со смертью Николая I и заменой Н. Муравьёва А. Барятинским на посту наместника, война против горцев вновь активизировалась, поскольку к чему-либо обязывающего противоборствующие стороны полноценного мирного договора так и не было достигнуто. При этом сама готовность Шамиля довести до практического результата обсуждавшуюся идею о заключении приемлемого соглашения проявлялась время от времени вплоть до его пленения. К примеру, канцлер А. Горчаков в июле 1859 года писал в письме наместнику Кавказа Барятинскому: "Шамиль имеет своего агента в Константинополе. Агент этот явился к кн. Лобанову, выразил ему желание своего доверителя вступить в переговоры и спросил, входит ли в виды императорского правительства соглашение с Шамилем и на каких условиях". (44) Разумеется, в российско-имаматских переговорах задачи сохранения нохчийского общественного строя не ставилось.
Последняя успешная инициатива народа нохчи по достижению компромисса с российским царизмом была выдвинута в 1829 году, причём вспомнили старый подзабытый опыт оформления отношений, обратившись официально с просьбой о содействии в примирении с русскими к шамхалу Тарковскому Мехти, являвшемуся представителем российской власти в некоторых подконтрольных ей районах Дагестана (в основном в Кумыкии), а также генералом царской армии и обладателем должности царского "тайного советника". "Польщённый Шамхал тотчас отправил в Чечню доверенное лицо с предложением, чтобы все почётные старейшины чеченского народа прибыли в Тарки и высказали ему свои условия, если только искренно желали мира и доброго согласия", - писал В. Потто. (45)
Российско-нохчийским мирным переговорам 1829 года предшествовала наметившаяся военно-политическая напряжённость в регионе, связанная с начавшейся в 1827 году российско-турецкой войной. Известно, в частности, что по этому поводу Мехкан Кхел проводил в 1828 году своё очередное совещание в селении Майртуп. Генерал Эмануель 17 июля 1828 года докладывал в рапорте командующему Паскевичу: "Непокорённые ещё чеченцы имели в Маюр-тупе (во всегдашнем пункте их сборища) совещание, в коем… предлагали им сперва устремиться на мирные аулы, вступившие в подданство России и, присоединив их к себе, хотели принудить совокупными силами действовать против нас. Но сие совещание не имело успеха: сборище оное разошлось, и Чечня поныне осталась спокойною". (46) В переводе слов Эмануеля на нормальный человеческий язык, на совещании нохчийского Представительного собрания в 1828 году возобладали миролюбивые настроения, что явилось важным условием последовавших мирных инициатив народа нохчи.
Предпосылкой к мирной инициативе стало отстранение в 1827 году генерала А. Ермолова от командования кавказским корпусом по ряду причин, в том числе за разжигание пламени народной войны. Вновь назначенный командующий И. Паскевич искал пути наладить отношения с Таймин Бийболатом. На этот раз, воспользовавшись временным послаблением, Бийболат и выдвинутые посредством делегирования доверия народные представители провели переговоры с шамхалом. По сути было заключено союзническое соглашение между Чечнёй и Россией при сохранении чеченцами полного народного самоуправления под руководством Мехкан Кхел и на условиях, схожих с аналогичными соглашениями предшествовавшего века.
Шамхал Мехти, будучи высокопоставленным российским чиновником, обладал серьёзным влиянием в высших структурах царской власти. Он взялся покровительствовать чеченцам в российской властной элите, то есть выполнять функции осуществления внешних связей чеченцев с российским государством. В подтверждение принятых на себя обязательств Мехти выдал нохчийским старшинам сына Шахбаза в качестве своего доверенного лица и вместе с тем формального аманата. Таймин Бийболат, в свою очередь, отправил к шамхалу своего сына в числе группы формальных аманатов. При этом чеченцы избегали необходимости отдавать реальных заложников непосредственно русским в крепость Грозную, где содержание и гарантии безопасности оставляли желать лучшего.
Живя в Чечне под покровительством Бийболата и чеченских старшин, Шахбаз исполнял роль официального лица, непосредственно связующего их с царской военной администрацией. Если, к примеру, у кого-нибудь из чеченцев возникала необходимость выехать на подконтрольные царским войскам территории по тем или иным делам, то им достаточно бывало взять удостоверяющую личность бумагу (так называемый «билет») у Шахбаза для беспрепятственного проезда. Чеченцы и командование царских войск обязывались не предпринимать друг против друга враждебных действий. Шамхал же приобрёл в лице организованного и сильного чеченского народа надёжных союзников и друзей, что весьма усиливало его политический вес в регионе.
По поводу достигнутого соглашения Мехти отчитывался перед Паскевичем: "Спешу сообщить в. с. приятное известие - 4 марта 1829 года прибыли ко мне в Тарку из Чечни жители и их начальники числом 120 человек. По желанию моему они соглашаются на условия и дают аманатов. Бейбулат, главный из них начальник, поручил мне сына своего аманатом, а я поручаю ему взять в Чечню сына моего Шахбаза... Надеюсь, что после сего жители Кавказа будут жить спокойно. В числе упомянутых приезжих ко мне находится сам Бей-Булат и от каждого племени по почётному лицу". (47)
Сохранение чеченцами, согласно условиям мирного соглашения, самоуправления и самостоятельности во внутренних делах Паскевич выразил следующими словами в одном из своих предписаний генералу Эмануелю: «...предоставляется им внутреннее между собою управление, на том основании, как они сами управлялись». Относительно же роли Шахбаза Паскевич писал в том же предписании от 2 августа 1829 года: «Сын шамхала, находящийся между ними..., по желанию самих Чеченцев, назначается комиссаром, с тем, чтобы требования, какие могут к ним случиться от Российского начальства, были производимы через его посредство и ему же предоставляется право выдавать билеты означенным Чеченцам для проезда в наши владения по торговым нуждам». (48)
Следует отметить, что царская администрация далеко неоднозначно восприняла мирные договорённости. Некоторые высокопоставленные военные чины стали трактовать их как унизительные для империи, в особенности выдачу чеченским старшинам сына официального государственного чиновника, примитивно преподносившуюся не иначе как только выдача аманата чеченцам. Хотя для горцев последний факт выглядел как куначеская отправка друг к другу сыновей на воспитание и обретение жизненного опыта в условиях иноэтничной среды, то есть как признак проявления взаимного доверия и дружбы между шамхалом Мехти и нохчийскими старшинами. В связи с заключением указанного соглашения с чеченцами вокруг шамхала Мехти стали активно плестись интриги, но командующий Паскевич поддержал инициативу шамхала в этом вопросе ввиду сложной для России внешнеполитической обстановки того времени.
Временное смягчение тактики царизма на Северном Кавказе оказалось во многом связано с войнами России с Ираном в 1826-1828гг. и Турцией в 1827-1829гг. Паскевич писал генералу Эммануэлю в начале августа 1829 года: "Между тем, ...я тотчас решился вызвать к себе под видом объяснений (относительно мирного соглашения; наше примеч.) старшин их и известного вам старшину Бей-Булата, дабы, отвлекши их сюда, лишить племя сие возможности в случае неудовольствия предпринять что-либо враждебное и успокоить с сей стороны Линию нашу от хищнических покушений на всё лето. По настоящим военным обстоятельствам с Турцией и политическим отношениям с Персией... известно, в каком развлечении находятся военные силы наши; следовательно, вам постижимо о сей необходимости внутреннего спокойствия и тишины... Чеченские старшины, быв приняты мною благосклонно, остались в отряде и были при мне в военных действиях против Турок. Продержав их таким образом в течении целого лета, я доставил Линии с их стороны спокойствие". (49) Как видим, нохчийская делегация во главе с Бийболатом фактически оказалась в заложниках, исходя из тактических соображений царского командования. "Если удастся склонить Бейбулата и сотоварищей к приезду в Тифлис, ... они будут направлены потом в действующий отряд, и таким образом не скоро могут возвратиться в Чечню. Одно отсутствие сих людей, которые у нас будут вроде аманатов, удержит немирных Чеченцев от всяких враждебных покушений", - писал Паскевич ранее, раскрывая истинный смысл своих намерений. (50) Таково было отношение оккупационного режима к делегатам народа нохчи, явившимся подтвердить и разъяснить позицию народа относительно ранее заключённого соглашения с шамхалом Тарковским. Приведённые фрагменты писем Паскевича являют собой образец классического подхода царской военной администрации к мирным контактам.
После заключения русско-турецкого Адрианопольского мирного договора от 2 сентября 1829 года в политике российского государства по отношению к чеченцам акценты вновь стали смещаться в сторону возобновления агрессии. Поначалу это проявилось в сворачивании полномочий Шахбаза по выдаче чеченцам "билетов" на беспрепятственное передвижение по контролируемой царскими войсками территории. Несмотря на официальные письма, обращённые к Паскевичу от имени всего нохчийского общества и от Таймин Бийболата, в которых выражались желание сохранить достигнутые ранее договорённости и протест против их нарушений со стороны официальных представителей царской администрации, российское военно-политическое руководство на Кавказе не проявило готовности их соблюдать долго, отказавшись в конечном итоге от союзнических отношений с народом нохчи и посредничества шамхала в этом вопросе. Сам шамхал Мехти умер в 1830 году, а его миролюбивые усилия не нашли достойного продолжателя в неблагоприятных для этого условиях. Водораздел между противостоявшими сторонами по-прежнему проходил в вопросе сохранения или уничтожения нохчийского народовластия и внутреннего самоуправления. Однако признаки хрупкого перемирия продолжали сохраняться вплоть до гибели Таймин Бийболата. Остро необходимую обеим сторонам отсрочку в военном противостоянии и надежду на сохранение достигнутого мира указанное мирное соглашение всё же дало, продемонстрировав в очередной раз саму возможность достижения взаимоприемлемого компромисса.
При обращении к истории нохчийско-российских переговорных контактов второй половины XVIII-первой половины XIX веков вряд ли требует доказательств формальность употреблявшейся в российских источниках терминологии о вступлении чеченцев в "подданство" империи. Достаточно вспомнить, что тот же Таймин Бийболат вместе с некоторыми лидерами Дагестана, в целях проведения переговоров о поддержке влиятельными державами борьбы горцев против российской агрессии, посетил в 1826 году Иран, а в 1827 году Турцию. В обоих этих случаях было подтверждено "подданство", как Ирану, так и Турции. (51) Царские генералы в XVIII-XIX веках, в ходе проведения карательных мероприятий, многократно принимали заверения в "подданстве" и "покорности" от представителей одних и тех же горских обществ, что являлось лишь высокопарной официозной терминологией в документах того времени, призванной сохранить лицо царских вояк, которые увязли в бесконечной войне с горскими народными ополчениями. Сами военные прекрасно это осознавали и многократно отражали в письменных свидетельствах.
Смысловая суть нохчийско-российских договоренностей рассматриваемого периода истории сводилась к отказу от враждебных действий в отношении друг друга. Подобные соглашения имели значение и вес лишь настолько, насколько оказывались наполнены реальным содержанием, с выработкой взаимоприемлемых форм устранения важнейших противоречий. Проблема состояла лишь в отсутствии стремления к взаимоприемлемому компромиссу со стороны российского государства, что определило длительность и ожесточённость военного противостояния. Российское военное чиновничество, вырабатывая векторы кавказской политики империи, в шовинистическом угаре упрямо самоустранялось от осмысления глубинных причин нохчийско-российского конфликта и поиска путей мирного урегулирования. Любые послабления силового давления на народ нохчи рассматривались царской военной администрацией как временные тактические меры, без изменения общей стратегии. Кавказ представлял из себя удобную площадку для головокружительной служебной карьеры, а потому предпочитали загонять болезнь вглубь, рассматривая лишь варианты военного подавления и оставляя последующим поколениям клубок нераспутанных взрывоопасных противоречий. Как мы знаем, такой подход потянул за собой неисчислимые лишения и жертвы с обеих сторон, не говоря уже о разрушении нохчийского общественного строя и отрицательном влиянии воинствующей имперской парадигмы на общественное развитие самой России. Проблема эта так и не нашла своего политического решения до сих пор.
Гибель Таймин Бийболата в 1831 году, вероятнее всего подстроенная представителями царской военной администрации, наряду с предшествовавшим перемирием приостановили ясно обозначившийся процесс централизации исполнительной системы управления, приспособленной к военному времени. Вслед за тем вновь последовала резкая эскалация военной экспансии российского царизма. В это же время в соседнем Дагестане получило распространение религиозно-политическое течение мюридизм. Начавшись в качестве движения послушничества, оно превратилось в мощную политическую силу, выступавшую против господства феодальной знати и её покровителей в лице царской администрации. Скоро новая политическая сила добилась реальной власти в Дагестане, с реализацией своей модели госустройства, которая поначалу, в стадии формирования, показала себя эффективной формой организации общества для военного отпора врагу и не успела ещё достичь периода внутреннего разложения подобного типа деспотических госсистем, поскольку её оформление завершилось только при имаме Шамиле к середине сороковых годов XIX века. Не случайно первый дагестанский имам Гази-Магомед, в отличие от Шамиля, остался в восприятии горцев таким, каким его охарактеризовал в своей арабоязычный хронике Гаджи-Али Чохский: "Он действовал на народ своим умом и знанием, не проливал крови мусульман, не грабил их имущества, не прельщался земными благами и не дорожил жизнью; однако же он имел немного последователей, и власть его простиралась только на некоторые общества". (52)
Призывы дагестанских имамов к непримиримой религиозной войне с завоевателями и ожесточённые бои с царскими войсками вызвали живой отклик и в соседней Чечне. Протест против нараставшей иноземной экспансии стал достигать своего апогея и здесь. Многие чеченцы в качестве союзников оказались вовлечены в совместные с дагестанскими имамами боевые действия, но для них были актуальны лишь лозунги совместной борьбы с внешним врагом, так как в Чечне, в силу особенностей её традиционной общественной системы, не существовало почвы для антифеодальных устремлений.
При всём том чеченцы не оставляли своих настойчивых попыток достичь взаимоприемлемого мира с российским государством. Очередная такая попытка была предпринята в 1836 году, то есть когда Шамиль уже два года фигурировал в качестве имама в соседнем Дагестане. Переговоры шли с командующим Сунженской кордонной линией полковником А. Пулло, а также с командующим всеми войсками Кавказского корпуса генералом Г. Розеном. С чеченской стороны, по поручению общенационального Представительного собрания Мехкан Кхел, переговорщиком выступал житель селения Герменчук Хаджи-Магомед, который предварительно дважды ездил в Турцию с целью получения дипломатической поддержки турецких властей для заключения чеченцами взаимоприемлемого мира с российской стороной. По этому вопросу Представительное собрание народа нохчи созывалось по меньшей мере трижды и заслушивало отчёты Хаджи-Магомеда о проделанной работе.
Генерал Г. Розен писал управляющему военным министерством генералу В. Адлербергу 9 июля 1836 года: "... Гаджи-Магомет, явясь в Чечню, разгласил, что имеет от турецкого султана фирман к народу чеченскому и два раза собирал мулл, старшин и почетных людей всего народа. В первый раз 15 прошлого мая он объявил им, что в фирмане, имеющемся у него, султан повелевает чеченцам исполнять строго закон веры, не следовать никаким нововведениям, быть спокойными и покориться русскому правительству; самый же фирман обещал показать тогда, как соберутся к нему все вообще муллы, старшины и старики чеченские. Обольщенные сим известием, 5 июня стеклись за р. Аргун, противу аула Мискир-Юрт, многие почетные чеченцы в числе около 1000 человек". В этот раз, по свидетельству Розена, Хаджи-Магомед уже предложил Представительному собранию народа принять следующие условия мирного соглашения: "... чтобы чеченцы избрали из среды себя кадиев, мулл и десятников, кои должны строго наблюдать за исполнением закона веры и не допускать народ до злодеяний, и что российское правительство освободит их от податей, предоставит им свободу торговли в наших границах, свободное отправление в Мекку для поклонения, а десятникам и муллам, избранным для управления в Чечне, назначит жалование. Народ остался весьма доволен сим объявлением и поручил Гаджи-Магомету привести оное в исполнение". (53) Таким образом, Мехкан Кхел в очередной раз попытался примирить фактически существовавшую нохчийскую систему народного жизнеустройства с российской госсистемой, что по-прежнему предусматривало сохранение в Чечне народовластия и утверждение особого статуса самоуправляющегося народа. Однако Г. Розен с подачи своего подчинённого А. Пулло далее отмечал, что Хаджи-Магомед "… вместо убеждения их покориться нашему правительству на объявленных ему условиях, склоняет к покорности их на прежде объявленных им будто бы приказаниях турецкого султана, с тем, чтобы они управлялись по шариату тем лицом, коего сами изберут из среды своей. Сими внушениями обольщаются не только непокорные, но отчасти и покорные чеченцы и нетерпеливо желают учреждения предлагаемого Гаджи-Магометом управления".
Итогом переговоров стал выраженный в том же письме генералу В. Адлербергу вывод генерала Г. Розена относительно чеченских мирных инициатив и их выразителя в переговорном процессе Хаджи-Магомеда: "Он действительно предпринимал два раза поездку в Константинополь... Цель сих поездок, кажется, состояла в том, чтобы возбудить участие Оттоманской Порты к чеченцам. Но узнав о настоящем отношении державы сей к России и видя, что турецкое правительство не имеет никакого влияния на дела горцев, он старается теперь под видом склонения к покорности своих единоплеменников овладеть умами их, дабы потом иметь возможность, подобно другим мятежникам, предпринимать враждебные противу нас действия. О чем для всеподданнейшего доклада государю императору имею честь сообщить Вашему превосходительству".
Царская администрация приняла за слабость упорное стремление народа нохчи к мирному соглашению на взаимоприемлемых условиях. Роковую роль в таком повороте дел сыграл упоминавшийся полковник Пулло, выступавший в качестве главного фигуранта переговорного процесса с российской стороны. В его лице военное командование попыталось вновь вернуться к не оправдавшей себя ранее стратегии и тактике, сформулированной ещё А. Ермоловым: "... живущим между Тереком и Сунжою злодеям, мирными именующимися, предложу я правила для жизни и некоторые повинности, кои истолкуют им, что они подданные в. и. в., а не союзники, как они до сего времени о том мечтают".
Иными словами, в политическом смысле царские военные чиновники всякий раз возвращались к стратегии внедрения в Чечне неподконтрольной народу властной управленческой вертикали во главе со своими назначенцами, то есть навязывали своё так называемое «военно-народное» управление, которое удалось установить только после завоевания Чечни. По многочисленным свидетельствам современников, для достижения этой давней имперской мечты полковник А. Пулло прибег к таким циничным формам жестокости, подлости, алчности и высокомерия в отношении населения мирных аулов на чеченской равнине, какие употреблялись лишь в бытность Ермолова на Кавказе. В довершение всего он попытался разоружить население равнинных и предгорных сёл.
Очередной крайне агрессивный виток российской политики в исполнении А. Пулло на фоне чеченских мирных инициатив вызвал взрыв негодования в народе нохчи, что подтверждается сведениями как горских хронистов, так и российских источников. В этих условиях и вызрела готовность народа признать жёсткое единоначалие на время войны, чтобы сконцентрировать всю народную энергию на отпор врагу, а также усилилось стремление организационно объединиться с другими горскими народами в общей борьбе.
В 1839 году третий имам Дагестана, разбитый царскими войсками у селения Ахульго, вынужден был бежать в Чечню всего с семерыми соратниками и семьёй. Шамиль был принят гостеприимно и до 1840 года проживал под покровительством чеченцев в качестве частного лица, не наделённого какой-либо политической властью. Очевидно, что чеченцы восприняли своё покровительство именитому гостю как ресурс для объединения сил различных горских народов в предстоявшей борьбе против общего врага. Привлекал внимание и новый опыт дагестанской модели централизованного управления в условиях военного времени. Под влиянием этих факторов Мехкан Кхел принял слишком радикальное решение - счёл целесообразным временно учредить форму власти, апробированную в Дагестане, во главе с Шамилём. Дабы ускорить формирование государственных исполнительных механизмов для эффективного противодействия врагу, вновь привлечь к общему сопротивлению замирённый было Дагестан, пошли по простейшему пути - доверили весь суверенитет автократической госвертикали управления, не предусмотрев опасность ослабления традиционного механизма народного контроля над ней. Бесперспективность такой общественной системы применительно к народу нохчи ощутилась во всей полноте лишь позже, в процессе закономерного внутреннего разложения бесконтрольной административно-чиновничьей вертикали власти шамилёвского Имамата.
По информации исследователя нохчийско-российских войн Далхана Хожаева, видимо почерпнутой из зафиксированных им народных преданий, вопрос о передаче Шамилю широких властных полномочий рассматривался и был принят положительно в ходе собрания Мехкан Кхел на горе Кхеташон Корт ещё в 1839 году. (54) Однако окончательно данное решение, согласно письменным источникам, было утверждено в марте 1840 года на народном собрании в селении Урус-Мартан, когда Шамиль, дав предварительно своё согласие, официально был провозглашён имамом чеченцев и признан в этом качестве представителями нохчийских "вольных обществ". "Но Шамиль, - отмечал А. П. Берже, - хорошо зная народ, с которым он имел дело, и будучи уверен в его непостоянстве и своеволии, не вдруг согласился идти в Чечню. Наконец, после продолжительных переговоров, он прибыл в Урус-Мартан и изъявил согласие принять управление над Чечнёю, но не иначе, как на условии, чтобы чеченцы дали ему наперёд присягу в строгости выполнять все установляемые им законы и порядок управления". (55)
После народных решений на горе Кхеташон Корт и в Урус-Мартане у Шамиля появилась возможность, разъезжая по Чечне, принимать присяги от различных нохчийских обществ в лице их старейшин и назначать над ними наибов, подбиравшихся имамом исходя из собственных субъективных оценок. Вот как примерно выглядел этот процесс в восприятии дагестанского хрониста Иман-Мухаммада Гигатлинского: "Когда Шамиль прибыл в Гехинский округ, встретили его там местные жители. Они приняли тогда Шамиля с приветственными речами в устах. Что же касается гехинских больших людей (речь идёт о старейшинах, от чеч. "баккхий нах" - "большие люди", "старейшины"; наше примеч.), то они прибыли тут прямо к этому имаму и дали ему клятву верности, после чего над ними был назначен наиб. Им стал особо верный товарищ Шамиля, а именно — храбрец, известный как Ахбердиль Мухаммад — хунзахец, который находился ранее при Шамиле, причем практически неотступно. Затем направился имам Шамиль в Шали, где остановился у Талгика (Т1алхикI) — своего верного гостя. Это был, следует отметить, прозорливый храбрец, умевший проводить конкретные мероприятия. В Шалинский округ, поэтому, назначен был наибом именно он, причем произошло это после того как посетила Шамиля группа шалинских больших людей. Последние, при этом, присягнули тогда имаму, что сделали они, тесня друг друга. То же самое, примерно, — то есть дача присяги имаму толпами больших людей, которые, при этом, как бы теснили друг друга, — происходило в каждом близлежащем краю, который посетил тогда Шамиль". (56)
Обретя признанный всем народом официальный статус, имам принялся первым делом сколачивать вокруг себя партию приверженцев из чеченцев. Главным критерием отбора являлась личная преданность и готовность беспрекословно выполнять любые распоряжения. Современник упомянутых исторических процессов И. Иванов писал в 1851 году об этой внутриполитической стратегии главы Имамата: "Заметим еще здесь, что Шамиль, приобретя однажды силу, не терял ее уже после..., и он так искусно наложил на Чеченцев оковы, что им освободиться после сделалось уже невозможно. Первым действием Шамиля, по прибытии в Урус-Мартан, было потребовать аманатов из тех семейств, которые имели наиболее влияния в народе. После он начал вербовать в мюриды к себе и своим сообщникам лучшее юношество. Этими мерами он привязал к себе главные чеченские семейства. Каждый, вступивший в мюриды к Шамилю, к Ахверды-Магоме, Шуаиб-Мулле и другим лицам, приближенным к основателю мюридизма, приносил на коране присягу слепо и свято исполнять все приказания, какого бы рода они ни были. Мюрид обязывался поднять даже руку на родного брата, если бы потребовал того начальник. Таким образом мюриды составили, как бы, особый орден, исполнявший волю одного только человека, забывая для него самые узы родства. Такой строгий устав мюридизма послужил Шамилю главным орудием к распространению власти и дал ему средство употреблять мюридов к истреблению опасных для него людей. Мюрид, совершивший, по приказанию своего начальника, несколько убийств, возбуждал против себя врагов, а чтобы избавиться от них, он, по необходимости, должен был с своим семейством и родственниками поступить в слепые приверженцы к Шамилю. Так как по обычаю, существовавшему прежде у Чеченцев, между семейством мюрида, совершившего злодеяние, и между родственниками убитого возникало кровомщение, то Шамиль постоянно старался побуждать молодых людей к убийствам, чтобы чрез то привязать их к себе". (57) Иными словами, вместо опоры на систему многоуровневого делегирования доверия народа стали формироваться репрессивные механизмы его подавления, всецело подчинённые воле диктатора.
Из всей когорты приближённых к имаму чеченцев особо был выделен Шоаип-Мулла Цонтароевский. Их связывали дружеские отношения со времён совместного участия в боевых действиях на территории Дагестана в 30-е годы. Кроме того, Шоаип-Мулла пользовался уважением в народе как опытный воин, учёный алим, а также сын авторитетного отца, занимавшего некоторое время пост главы Мехкан Кхел. (58) В установившейся системе власти Шоаип-мулла пользовался большей доверенностью имама, чем даже шейх Ташов-Хаджи Саясановский, хотя последний обладал наибольшим авторитетом в народе нохчи как выдающийся религиозный деятель и признанный народом опытный предводитель отрядов народного ополчения. Ташов-Хаджи, назначенного наибом Ауха, сложно было представить в роли слепого исполнителя. Однако шейх вскоре умер, а рвение Шоаип-муллы в неразборчивом исполнении своих "служебных обязанностей" стало причиной и его гибели в 1844 году от рук своих родственников. Народ нохчи лишился двух своих самых влиятельных в новой государственной системе представителей. Усилившаяся вслед за тем волна государственных репрессий способствовала подавлению перспектив восстановления и развития в Имамате институтов народовластия, что привело к фактическому утверждению наследственной монархии к началу второй половины 40-х годов XIX века. Автократическую, по сути монархическую природу нового властного режима горцы ощутили и осознали уже очень скоро после его утверждения, и поэтому с характерной правдивостью стали называть Шамиля падишахом (падчахь). Об этом свидетельствовал, в частности, С. Беляев, побывавший в плену у чеченцев в 1842 году и научившийся сносно понимать их язык: "Они называют его (Шамиля; наше примеч.) Падчша, что значит Падишах, недовольны его распоряжениями, но повинуются непрекословно". (59)
Остановимся немного подробнее на анализе общественных изменений этого периода истории Чечни, поскольку они ознаменовали процесс разрушения нохчийского общественного строя. Развитие сложного механизма исполнения властных полномочий, основанного на делегировании доверия, совещательности, общественном консенсусе и общественном контроле над властью (с разделением функций органов, наделённых властными полномочиями, и функций учреждаемых ими исполнительных структур), уступило место господству административно-чиновничьей вертикали и абсолютизму авторитарного правителя. Разумеется, это решение Мехкан Кхел было всецело обусловлено внешней войной и воспринималось как временная мера, но Шамиля наделили реальной властью, а не номинальной, предоставив право самостоятельного учреждения реальных механизмов осуществления властных полномочий.
Неискушённые в новых хитросплетениях политики чеченцы недооценили способность административно-чиновничьей вертикали узурпировать абсолютную власть, со ссылкой на сложность военного времени, под прикрытием религиозной риторики. В результате, представительный институт народа нохчи Мехкан Кхел оказался не только отстранён от дел, но и вовсе упразднён диктаторским режимом. Вместо него, для обеспечения формальной видимости функций совещательности, был набран штат советников (так называемая "диван-хана") при персоне Шамиля, кооптируемых по усмотрению самого имама. Время от времени имам собирал съезды своих представителей, так или иначе связанных с деятельностью госструктур, в более расширенном составе, для доведения до общества тех или иных установок. Подобные собрания, на которых первое и последнее слово всегда оставалось за самим Шамилём, не имели ничего общего с Мехкан-Кхел ни по принципам формирования состава, ни по своим полномочиям.
В стремлении искоренить даже память о способности народа нохчи к правильной самоорганизации и подлинно народному изволению, Шамиль распорядился уничтожить её главный символ - старинный медный котёл, который хранился в местности Нашха, обладавшей некогда статусом общенационального политического центра. По преданиям, исстари на собраниях Мехкан Кхел все его делегаты вместе приобщались к пище из этого общего котла. По некоторым сведениям на нём были зафиксированы тамги различных нохчийских тайпов. (60) О значении в истории народа нохчи этого символа и связанной с ним общественной системы И. В. Попов писал в 1874 году: "Нет сомнения, что составлению адата много способствовали позднейшие выходцы в Ичкерию из аула Нашахэ. Люди эти, как древнейшие пришельцы в Нашахэ из разных более организованных обществ, были знакомы уже с более правильным строем общественной жизни. Передавая устные рассказы потомкам, ичкеринцы говорят, что у нашаховцев была устроена община, что выражалось общим большим котлом, в котором приготовлялась пища. Котёл тот служил символом дружбы людей, решившихся разделять одну участь... Предположение это может быть возведено на степень фактического доказательства тем, что нашаховцы, как аборигены Аргунских и Ичкеринских гор (по преданию) говорят одним языком и управляются тем же обычаем, какой существует в Аргунском округе, Ичкерии, Чечне и других местностях менее населённых чеченским племенем". (61)
О временном характере принятия народом нохчи общественной системы шамилёвского Имамата убедительно свидетельствует следующая историческая параллель: более усовершенствованный аналог этой системы - Эмират Узун-Хаджи, утвердившийся на территории Чечни в период борьбы с войсками генерала Деникина в 1919 году и оказавшийся эффективной формой организации в непродолжительной войне, по её окончании загадочным образом прекратил своё существование в марте 1920 года, будто "испарился" сам по себе. Стоило лишь избавиться от видимого внешнего противника, что совпало по времени со смертью самого Узун-Хаджи, и Эмират, будучи государством с чиновничьей вертикалью власти, попросту рассыпался в условиях относительно мирного времени. И это несмотря на наличие грамотно организованной армии (с разделением по родам войск), министерств, различных структур и служб, международных связей и даже попытке ввести в оборот свою денежную единицу. Вероятно, та же участь подразумевалась и для Имамата Шамиля, но внешняя война с царизмом, а соответственно и некоторая востребованность подобной формы общественного устройства, слишком затянулись во времени, запустив закономерные процессы внутреннего разложения, в первую очередь самой шамилёвской властной вертикали, а затем и всего общества в целом.
Отсутствие общественного влияния на определение кадрового состава административно-чиновничьего аппарата и отсутствие должного общественного контроля над ним, соединение политической власти с исполнительными функциями управления в руках административно-чиновничьей вертикали привели к распространению злоупотреблений в государственных структурах. Разрушение пронизывающего всё общество снизу вверх и сверху вниз принципа совещательности в общественных делах, абсолютная зависимость всех сторон жизни общества и государства от интеллектуального и психического состояния одного человека способствовали деградации системы власти и управления, вытравливали инициативу и пассионарность в народе. Административно-чиновничья власть превращалась в объект притяжения эгоцентристов, возникли дрязги за влияние в ней, интриги, подковерные игры, коррупция, наушничество и прочие характерные для подобных общественных систем пороки, лёгшие тяжким бременем, наряду с военными тяготами, на плечи народа. О широком распространении признаков закономерного кризиса системы свидетельствовали горские хронисты времён Имамата (Гаджи-Али Чохский, зять имама Абдурахман Газикумухский, Иман-Мухаммад Гигатлинский, Мухаммед-Тахир ал-Карахи и другие). То же самое подтверждают многочисленные российские источники того периода. Сохранилась эта информация и в нохчийских преданиях.
Главным штрихом, характеризующим природу общественной системы Имамата, стали безусловно неоднократные факты официального представления сына Шамиля преемником на пост имама, то есть создания прецедента наследственности власти. Гаджи-Али Чохский свидетельствовал об одном из таких эпизодов: "В конце 1264 (1847) г., в начале весны Шамиль приказал собраться всем наибам, ученым и другим почетным людям и сотенным начальникам Дагестана и Чечни в с. Балгит, что в Ичкерии. Они признали сына Шамиля (сына звали Кази-Мухаммад) и присягнули ему в верности. В то время народ говорил, что Шамиль передаёт сыну своему имамство как родовое наследство и что он заботится только о себе, чтобы возвышаться, но нисколько не думает о Боге и подозревал его, что он жаждет богатства. Через это и произошли между учеными и некоторыми наибами с Шамилем разъединенность и несогласие. Некоторые наибы и другие, искавшие власти, старались дать делам Шамиля другое направление. Все наибы начали копить богатства и убивать напрасно мусульман, не различая между позволенным и запрещённым, между истиной и ложью". (62)
Тот же дагестанский хронист, будучи лицом информированным (Гаджи-Али вплоть до пленения имама являлся его секретарём), ёмко и правдиво свидетельствовал о преступлениях административно-чиновничьей верховной власти в условиях разложения общественной системы сверху вниз: "Пошли в ход доносы и насилие. Наибы потворствовали такому беспорядку, потому что имели случаи пользоваться чужим имением, наказывая виновных и невиновных по разным несправедливым доносам. Часто из корыстных видов они приказывали умерщвлять людей. Поэтому очень много челобитников стало приходить к Шамилю, жалуясь на несправедливость наибов. Но наибы со своей стороны употребили хитрость: они упросили Шамиля, чтобы для поддержания уважения к наибам, он не принимал жалоб от тех, у которых не будет бумаги от наиба. И Шамиль поддался их гнусному обману. Наибы стали после того походить на голодных волков, которые с жадностью растерзывают детей своих". (63)
Некоторые эпизоды неправомерных вероломных расправ непосредственно самого имама с неугодными людьми (как из своего окружения, так и из народа), порой продиктованные диктаторской закомплексованностью и сугубо личными мотивами, приведены со слов Шамиля же в хронике его убеждённого почитателя Иман-Мухаммада Гигатлинского. (64) Другой дагестанский автор эффенди Халид, характеризуя атмосферу внутри шамилёвской властной вертикали, писал в 1853 году, что "...люди влиятельные, умом и храбростью своею поддерживающие дух независимости в народе, или погибли в боях с русскими, или подавлены мрачной подозрительностью Шамиля, который в каждом сильном человеке видит опасного для себя соперника. Терроризм, составляющий его могущество, в последнее время принял ещё более нестерпимый характер". (65) На наш взгляд, указанные негативные явления, подтверждающиеся массой исторических источников, не могут и не должны оправдательно оцениваться как некие "ошибки", случайное стечение обстоятельств, поскольку отражали закономерные для всех времён и народов процессы разложения подобного рода общественных систем (так называемых "восточных деспотий") в аналогичных условиях.
Следует отметить, что народ нохчи, подчинявшийся новой системе по необходимости (как казалось в условиях войны), вовсе не был безропотным податливым населением, подсознательно стремился ограничить бесконтрольность и вседозволенность деспотичного режима. Вот что писал в этой связи, в частности, генерал Р. Фадеев: "Из всех восточных горцев, Чеченцы больше всех сохраняли личную и общественную самостоятельность и заставили Шамиля, властвовавшего в Дагестане деспотически, сделать им тысячу уступок в образе правления, в народных повинностях...". (66)
Первоначальный этап утверждения на земле народа нохчи государственной системы имама Шамиля (1840-1845гг.) стал периодом наиболее блестящих военных успехов горцев, объединённых единой военной структуризацией, с общим командованием. Однако скоро современники стали отмечать и следующую закономерность - по мере укоренения вертикали чиновничьей власти прогрессировали порождённые ею общественные недуги, росло внутреннее напряжение в обществе и слабело сопротивление народа внешней экспансии. Причем всё чаще дело не ограничивалось простым отходом отдельных групп населения от ведения активных военных действий против царизма - уже с начала 50-х годов XIX века наметился открытый переход на сторону оккупантов даже ближайших сподвижников имама. Вошла в обыденность практика передачи врагу, за денежное вознаграждение, сведений о предполагаемых действиях горцев, сборе войск, их сосредоточении и прочей информации, представляющей военную секретность.
Итак, главными факторами, создававшими питательную среду для предательства, являлись характерные интриги в борьбе за влияние внутри административно-чиновничьей властной вертикали Имамата, а также всевозможные злоупотребления и несправедливость, чинимые этой самой вертикалью в отношении рядовых людей из народа. Уже упоминавшийся дагестанский хронист Иман-Мухаммад Гигатлинский свидетельствовал: "Убивал Шамиль также и тех, на кого поступали сплетни от его наибов, которые сообщали, что имярек выступает против него, то есть имама, не подражает ему в своем поведении… Среди наибов Шамиля оказались, в конце концов, как благородные личности, так и подлые. Когда подлецы видели, что мирская жизнь обрела для кого-либо свою широту — человек стал красиво одеваться и ездить на хорошем коне, то начинали они распускать сплетни. Они сообщали Шамилю о том, что такой-то человек, чье благосостояние значительно улучшилось, является лицемером и богоотступником, хотя в нем ничего такого не было. Была тут лишь наибская сплетня! Шамиль же прислушивался к словам этих наибов-сплетников, а это, в свою очередь, позволяло последним убивать того или иного зажиточного человека — для того, чтобы захватить его имущество. Мало того, эти подлецы, облеченные званием наиба, губили, бывало, родню и даже детей такого человека... Действия подлых наибов-сплетников оказались главной причиной бегства многих людей из своих селений и последующего перехода их к русским. Через этих беглецов, в свою очередь, обрели русские реальную мощь и, как результат, смогли войска их войти в самые тесные места дагестанских ущелий, а также подняться на вершины гор". (67)
Кроме того, прямая поддержка властью доносительства развивала этот порок в обществе и разрушала старинные горские традиции, что нашло отражение в письменных источниках позапрошлого века. В частности, П. М. Янсон отмечал: "Шамиль, стараясь развить в народе шпионство и доносы, сильно поколебал в подвластных ему племенах строгое наблюдение обычая гостеприимства". (68) В итоге, типажу людей, приученных к гнусным доносам, по-видимому становилось уже безразлично кому доносить, Шамилю или русским.
Широкое распространение "добровольного" предательства казалось немыслимым в относительно недалёкий дошамилёвский период войны и ещё генерал А. Ермолов, в бытность свою "проконсулом Кавказа", выражал по этому поводу болезненную эмоциональную реакцию, не усматривая иного способа решения проблем империи на Кавказе, кроме как увидеть "скелет последнего чеченца". Ермоловской администрации, взявшей на вооружение политику жесточайшего террора, удавалось насильно привлекать к выполнению отдельных повинностей трудового и военного характера лишь представителей некоторых нохчийских селений (в основном надтеречных), находившихся в зоне контроля царских войск, но только под прямой угрозой уничтожения этих уязвимых для врага сёл вместе с беззащитным мирным населением. При этом так называемые "мирные" чеченцы по мере возможности стремились уклонятся от "добросовестного" исполнения вменяемых оккупантами обязанностей, а также часто содействовали скрытно воинским предприятиям своих "немирных" соотечественников, что тоже вызывало нервное раздражение А. Ермолова.
Конечно, большое значение в покорении народа нохчи сыграла колоссальная несоразмерность сил, но утверждение порочной общественной системы способствовало этому процессу, размывая идеологическую основу сопротивления, поскольку перед чеченцами вставал уже не однозначный выбор между добром и злом, а выбор между двух зол. Соответственно, важнейший фактор помощи Аллаха стал постепенно уступать место простому соотношению сил и средств противоборствующих сторон. Ни принципы формирования власти, ни рамки её функциональных полномочий, а главное повседневная внутриполитическая практика установившегося общественного строя не соответствовали устоявшимся представлениям народа нохчи о справедливом обществе и праведной власти. Всё это не могло не отразиться на настроениях народа и самой власти. Государственная система Имамата постепенно создавала ситуацию, охарактеризованную Н. Семёновым следующим образом: "В точности известно, что власть Шамиля была для них (для чеченцев; наше примеч.) даже невыносимее нашей власти, потому что она глубже врезывалась в народную жизнь, хотя цели и стремления её вполне совпадали с характером и вожделениями народа". (69)
Информация о нараставшем народном недовольстве и раздражении была известна Шамилю. Однако он оказался не в состоянии разглядеть выхода лучше, чем попросту взваливать всю вину за закономерные издержки внедрённой им же общественной системы на своих подчинённых. "Зла много. От злодеяний, которые совершали они, я чист", - писал имам в 1850 году в обращении к народу от имени "диван-ханы", перечисляя многочисленные злоупотребления чиновников Имамата. (70) Однако подобная недальновидная половинчатая позиция, не предусматривавшая системных изменений, не решала острых проблем кризиса системы, а напротив усугубляла их.
Достаточной информацией о развитии системного кризиса в Имамате обладала и царская администрация, тщательно отслеживая этот процесс, стремясь извлечь из него максимальную для себя выгоду. Вот как, к примеру, видел ситуацию генерал Р. Фадеев (будучи адьютантом наместника Кавказа А. Барятинского, он отражал видение своего высшего командования): "Власть основанная мюридизмом понемногу оселась. Поборники её сделались значительными людьми и заняли место аристократии... Шамиль привык к положению азиатского султана, заставил горские общества признать своего сына наследником по себе и стал думать об основании владетельного дома. Отчаянные предприятия уже не привлекали устаревших витязей мюридизма. Народ, на первых порах предавшийся всею душою новому учению, охладел к нему, когда испытал на деле чудовищный деспотизм управления, обещанного ему вначале как идеал земной жизни. Увлечение проходило понемногу, на место его заступали привычка и чрезмерное развитие политической власти, основанной мюридизмом. Материальные средства горцев неимоверно возросли - они имели уже отличные крепости, пороховые заводы, литейные, - заменяя пыл фанатической толпы общественным и военным устройством". (71)
Чтобы усугубить развитие негативных процессов в горском государстве, следуя давней испытанной практике, царское командование временно взяло на вооружение политику создания режима наибольшего благоприятствования для так называемых "мирных" (отказавшихся от вооруженной борьбы с оккупантами) горских обществ и народов в сфере земельных и имущественных прав, самоуправления, отправления религиозной обрядности, в сфере торговли, в свободе передвижения по подконтрольной царским властям территории и так далее. Наместники Кавказа, сперва М. Воронцов, а затем и А. Барятинский, обращались от имени царя с "прокламациями" к чеченскому народу, гарантируя восстановление и сохранение всевозможных прав в случае изъявления покорности. Составители прокламаций, несомненно, исходили из мониторинга настроений в народе нохчи.
Горцы, конечно, не были столь просты, чтобы не понимать суть изворотов имперской политики, а потому сопротивление иноземной крепостнической системе, как несоизмеримо более опасной и враждебной принципам свободы силе, длилось долго, несмотря на издержки своего сложившегося властного режима. Барон Сталь с присущим имперским официозным писакам лицемерным ханжеством свидетельствовал: "Горцы боятся покорности, потому что они не понимают, что такое в политическом смысле есть покорность одного народа другому. Они считают, что вместе с покорностью они все превратятся в военнопленных, каких они у себя имеют в горах, что завоеватель имеет над покорным народом право жизни и смерти... Напрасно им указывают в пример мирные народы, живущие на плоскости, которые, покорившись нам, сохранили свои все права и не несут никаких обязанностей. Горец видит всё это, но ничто не в состоянии искоренить у него понятия, что наше доброе обхождение с мирными временно, что едва только покоряться горские народы, мы не преминем наложить на них рекрутскую повинность или выведем их в Россию... Всякое учреждение для него стеснительно, всякая мера правительства порождает недоверие и нелепые толки". (72)
Накопившийся в народе протест против сложившейся общественной системы и лживые обещания царской власти, в сочетании с тяготами бесконечной войны, привели в конечном итоге к перелому в общественном мнении народа нохчи, а соответственно и к перелому в военном противостоянии. В 1857-1858 гг. подавляющее большинство чеченцев, село за селом, общество за обществом, со своими наибами во главе, практически официально отказались от ведения боевых действий, направляя делегации к царскому командованию. Даже те, кто для видимости выходили на сражения, не проявляли упорства и попросту расходились по домам при первой возможности. Такие настроения охватили почти весь народ нохчи, за редкими исключениями. Самые непроходимые места, где незадолго до того пройти без громадных жертв казалось немыслимым (как показывал богатый опыт), теперь пересекались русскими войсками почти беспрепятственно. Всё это зафиксировано многочисленными источниками, исходившими от обеих противоборствующих сторон. И дело тут не только в истощении сил. Естественный прирост возмещал убыль населения, и Чечня в конце 50-х годов XIX века была способна выставить больше воинов, чем в начале века. В ходе длительной борьбы, обладая ограниченными ресурсами как в людях, так и в средствах, народ сумел выработать эффективные тактические приёмы сохранения своих сил при нанесении максимального урона врагу.
Нохчийские методы ведения войны, позволявшие раскрыться потенциалу каждого бойца, особенно в условиях пересечённой местности, превосходили по своей эффективности тактические способности регулярных российских войск того времени. О воинских качествах нохчийских бойцов, получивших воспитание и подготовку в обществе свободных людей, немало сказано современниками и непосредственными участниками Кавказской войны. "Здесь кстати заметить, - отмечал М. Я. Ольшевский, - что чеченцы с большою сметливостью и искусством вредили нам, если они действовали врассыпную и по собственному побуждению и увлечению". (73) А. Зиссерман свидетельствовал, что "... когда они хотели сопротивляться, то делали это с большим успехом, без всякого содействия шамилевских полчищ, без орудий и находясь в малом числе". (74) "Таковы то были чеченцы…, - подчёркивал тот же автор, - когда без предварительных сборов, подкреплений и распоряжений наибов, решались защищать свои трущобы!" (75) Благодаря выработанным историческим опытом способностям народа, Шамилю и его наибам не приходилось особо напрягаться в проявлении полководческих талантов. Генерал М. Кундухов высказывал по этому поводу даже слишком категоричное мнение: "Вообще он (Шамиль; наше примеч.) и наибы его в бою без всякого искусства одерживали верх лишь храбростью и мужеством горцев". (76)
Предпринимавшиеся иногда попытки имаматских военачальников внести изменения в народные методы ведения войны, с организацией горских отрядов по образцу регулярных войск того времени, всякий раз демонстрировали свою неэффективность, приводили только к ненужным потерям, адекватным урону неприятеля, поскольку действуя сомкнутым строем и строго по указке командиров горцы теряли все свои привычные тактические преимущества, и к тому же превращались, подобно царским войскам, в слишком уязвимые цели. Такое расточительство ограниченных сил не могло быть приемлемо для народа нохчи и вызывало раздражение нохчийских воинов, а потому не прижилось. "Зачем наибы строят нас, как русских, и запрещают нам драться, когда мы желаем? Мы лучше их знаем, где и как с ними драться, - шептались между собой с явным неудовольствием чеченцы... И они были совершенно правы...", - писал генерал М. Я. Ольшевский. (77) А. Зиссерман отмечал, что там, где бывали задействованы войска Шамиля, организованные по подобию регулярных подразделений, "... чеченцы, полагаясь на их присутствие, и сами не проявляли всей той энергии, к которой были способны и которую не раз выказывали, будучи даже в малочисленном сборе, когда, пользуясь местностью, наносили нам такой вред, какого никогда присутствие многотысячных полчищ Шамиля нам не причиняли". (78)
В целом, вышеозначенные особенности ведения боевых действий в нохчийской горно-лесистой местности способствовали утверждению на практике некоторых закономерностей, сформулированных генералом Р. Фадеевым следующим образом: "Иногда войска углублялись довольно далеко в неприятельскую страну, иногда с первых шагов упирались в неодолимые препятствия, но всегда эти экспедиции имели один и тот же результат: несколько сожжённых мазанок, стоивших нам несколько сот, иногда несколько тысяч солдат. Эта беспрерывная, но почти безвредная для горцев война, до того подняла их дух, что несколько десятков человек, засевших в своей трущобе, не боялись завязывать дело с колонною в несколько батальонов и отвечая одним выстрелом на сто наших, наносили нам гораздо большую потерю, чем мы им". (79)
Стремительное по меркам Кавказской войны расширение подконтрольных царским войскам территорий в 1857-1858гг. дало возможность многим российским военным карьеристам, следуя издавна сложившемуся и отмеченному многочисленными свидетельствами современников обыкновению, придавать преувеличенное значение в достижении успеха особым воинским талантам своим или своего непосредственного начальства, при этом давая волю бурному полёту фантазии. М. Н. Покровский писал об этой укоренившейся традиции российских военных: "Нужно прибавить, что реляции, стыдясь хвастаться только сожжёнными аулами и желая показать дело в глазах начальства более "прибыльным", обыкновенно немилосердно привирали (кто же и как стал бы проверять, что там именно происходило в горах?), живописуя такие военные эффекты, каких никто из участников похода и не думал видеть. Это было обычаем - и его не стыдились даже крупные люди, как Барятинский, не говоря уже о других, для которых карьера составляла всю цель жизни". (80) Ещё более категорично о такой форме карьеризма высказался участник войны Теофил Лапинский (Тефик-бей, польский офицер, воевавший на стороне черкесов против царских войск), который отмечал: "Коменданты отрядов и крепостей умеют извлекать из своего положения всевозможные выгоды. Из самой незначительной перестрелки они раздувают большое дело и составляют баснословные рапорты, в которых часто, кроме названия места и числа, нет ни одного правдивого слова". (81)
При рассмотрении исключительно военной составляющей покорения Чечни, бросается в глаза тот факт, что экспедиция русских войск на Ведено в 1858 году в военном отношении мало чем отличалась, к примеру, от предшествовавшего похода на Дарго армии М. Воронцова в 1845 году, или так называемой ичкеринской экспедиции генерала П. Граббе в 1842 году, как по условиям местности, так и по соотношению сил. Но если предыдущие кампании подобного масштаба и направленности неизменно оканчивались разгромом русских и грозили пленением их военачальников, то последняя привела к захвату столицы Имамата и бегству Шамиля в Дагестан.
К столь разительным переменам военной обстановки, без сомнения, привела именно смена настроений в народе. Вот как свидетельствовал об этом упоминавшийся нами Т. Лапинский: "Пленение Шамиля было не следствием проигранных сражений или продолжительной безнадежной борьбы, приведшей к деморализации и катастрофе, но просто следствием внутреннего возмущения, которое принудило Шамиля искать у русских защиты... Причиной внутреннего возмущения было то, что население утомилось от непосильных поборов Шамиля и его Мюридов; религиозное лицемерие, которое служило личиной жадности, было ему противно... В этом меня серьезно уверяли многие чеченцы и лезгины, с которыми в 1860-1861 годах я разговаривал в Константинополе". (82) О позиции же большинства наибов в сложившейся ситуации известный чеченский публицист начала XX века И.-Б. Саракаев писал: "...наибы Чечни после падения Ведено заключили форменный договор с главнокомандующим Кавказской армией, наместником Кавказа генерал-фельдмаршалом князем Барятинским, согласно которому они отреклись от Шамиля и бросили войну. Условия этого договора ясно выражены в прокламации князя Барятинского к чеченскому народу". (83)
По-видимому, созревшее в народе недовольство властным режимом вынудило наибов "верить" обещаниям царского командования, тем более что это позволяло надеяться на сохранение своего влияния в обществе с опорой на оккупационную власть. Сохранявшиеся же традиционные навыки естественной общенародной самоорганизации обеспечили единовременный организованный отход всего народа нохчи от войны в соответствии со сложившимся на то время общественным мнением. Разумеется, в условиях всестороннего краха собственной, добровольно принятой порочной политической системы Имамата чеченцам пришлось искать соглашения с российским государством с самых невыгодных для себя слабых позиций. В итоге, ошибочный отход в 1840 году от незыблемости традиционного принципа народного суверенитета над учреждаемым государством дорого обошёлся народу нохчи.
Согласно распространённому историческому преданию, непосредственным поводом к перелому в нохчийском общественном мнении и единовременному массовому "оставлению" (чеч. "витана" - в значении "оставили без внимания", "бросили") народом нохчи имама Шамиля явилось то, что "он забыл, кто сделал ему приобретшее известность имя", а также проявил националистическое высокомерие: якобы имам прилюдно заявил о готовности "пожертвовать жизнями десяти чеченцев, чтобы сохранить мизинец одного аварца". На наш взгляд, такое неосторожное высказывание, получившее широкую огласку, могло сорваться с уст Шамиля лишь в пылу гнева по какому-то конкретному поводу. По-видимому, своеволие чеченцев, как ответная реакция на несоответствие практики сложившегося общественного устройства их представлениям об общественной справедливости, раздражало имама, а значительная часть аварского народа (за исключением воспитанных в "вольных обществах") была более приспособлена к его автократической системе, так как с давних пор привыкла к авторитарной власти ханов. Второй причиной возмущения чеченцев предание упоминает желание Шамиля сделать своего сына преемником на посту имама. Подтверждение изложенной в упомянутом предании информации находим, в частности, у И.-Б. Саракаева, который писал в 1913 году: "Здесь уместно будет сказать, что в потере для себя Чечни Шамиль был, до некоторой степени виноват и сам. Неосторожное оскорбление, брошенное им в пылу раздражения по адресу чеченцев, сразу лишило его той любви и уважения, которыми пользовался у них до того дня. А объявление им на Автуринском съезде наибов, что наследником имамства Чечни и Дагестана он назначает старшего своего сына – Кази-Магому, вызвало недовольство и разные толки и в их среде...". (84)
Позже имам пытался сгладить последствия своей оплошности. Сразу после занятия русскими войсками в апреле 1859 года столицы Имамата Ведено он созвал народ в селение Эрсиной и, по свидетельству Гаджи-Али Чохского, обратился с лестной речью: "Во всем Дагестане храбрее вас нет, чеченцы! Вы свечи религии, опора мусульман, вы были причиною восстановления ислама после его упадка. Вы много пролили русской крови, забрали у них имения, пленили знатных их. Сколько раз вы заставляли трепетать их сердца от страха. Знайте, что я товарищ ваш и постоянный ваш кунак, пока буду жив. Ей-богу, я не уйду отсюда в горы пока не останется ни одного дерева в Чечне". (85) Но подобные обращения уже не могли возыметь действия, потому как причины возмущения народа нохчи были намного глубже, нежели формальный к нему повод. Вопреки своим обещаниям, Шамиль вынужден был спешно удалиться из Чечни.
Примечательно, что внедрение автократической административно-чиновничьей вертикали власти происходило под прикрытием религиозной риторики. Однако, отличие такого устройства общества от реализации политической доктрины ислама в нохчийской модели общественной системы весьма ярко отразилось в практическом влиянии на духовно-нравственное состояние общества. Для сравнения обратимся к опыту шейха Мансура. Его власть и влияние в народе напрямую зависели от духовно-нравственного авторитета, а не определялись какими-либо наследственными правами или чиновничьим статусом, возникающим из прохождения формальных процедур. Подобный авторитет в условиях нохчийского строя достигался и поддерживался на протяжении всей жизненной практики, причём не путём стремления к власти и борьбой за неё, а через обретение доверия людей посредством проявления всесторонних способностей и чистоты помыслов при отсутствии эгоцентризма в устремлениях. В этом отношении образцом для мусульман Чечни являлся пророк Мухаммад (а.с.с.), создавший Умму, отличную от распространённых и широко известных в те времена монархических государственных систем (лишь в правление Му'авийи Умма была преобразована в монархическое государство, что открыло путь к деградации всей общественной системы и утрате мусульманскими народами пассионарного заряда).
Мансур опирался на пирамиду делегирования доверия народа нохчи с её представительными органами разных уровней. Проблема, как мы уже отмечали ранее, заключалась в необходимости реформирования существовавшей политической системы для адаптации её к государствоцентристскому миру, с развитием государственных механизмов, не наделённых политической властью и подконтрольных институту народной самоорганизации Мехкан Кхел. К сожалению, при шейхе Мансуре данная проблема ещё не вызвала должного осознания обществом. Натиск царизма ещё не был настолько силён как в XIX веке, что позволяло народу нохчи справляться с угрозами, ограничиваясь наличествовавшими организационно-регулирующими механизмами, без основательных реформ. Хотя предпринятые шаги вывели опыт развития исполнительных структур на новый качественный уровень, особенно по части организации эффективной народной армии. В частности, уже тогда получила распространение практика создания на местах разветвлённой сети представителей исполнительной власти, называвшихся в письменных источниках «тургаками». При этом Мансур, как любой воспитанный и живущий в обществе свободных людей нохчийский къонах, по определению не мог проявлять стремления к разрушению основ народовластия без утраты своего авторитета и влияния в народе. Проникновенные проповеди шейха в народных собраниях, с последовательным и понятным изложением ясных доводов, находили отклик в сердцах людей, способствовали укреплению богобоязненности и благочестия в народе. Природа нохчийской общественной системы обеспечивала прямую и кратчайшую взаимосвязь между духовно-нравственным состоянием народа и носителей властных полномочий, с тенденцией постепенного улучшения качественного уровня. Жизненный опыт свободных людей, обладавших реальными общественными правами, формировал ясное осознание достижимости истинной свободы лишь через добровольное подчинение установлениям и заповедям Творца.
Л. Н. Толстой на основании сведений, опубликованных У. Лаудаевым, и обладая информацией из личного общения с чеченцами, в повести "Хаджи-Мурат" так характеризовал отличие между практическими результатами двух разных подходов в осуществлении лидерства: "Святой был не Шамиль, а Мансур... Это был настоящий святой. Когда он был имамом, весь народ был другой. Он ездил по аулам, и народ выходил к нему, целовал полы его черкески и каялся в грехах, и клялся не делать дурного. Старики говорили: тогда все люди жили, как святые, - не курили, не пили, не пропускали молитвы, обиды прощали друг другу, даже кровь прощали. Тогда деньги и вещи, как находили, привязывали на шесты и ставили на дорогах. Тогда и бог давал успеха народу во всем, а не так, как теперь...".
Схожих подходов в реализации политической доктрины ислама в общественной системе, что и шейх Мансур, придерживался Таймин Бийболат. Более того, как и шейх Мансур, Бийболат не рассматривал функционирование нохчийской общественной системы в отрыве от соблюдения важнейших религиозных предписаний, что видно, в частности, из его выступления на собрании Мехкан Кхел 29-го мая 1825 года, в котором он, согласно российскому источнику (по информации Н. А. Волконского), "...обратился к народу с толковою, хорошо подготовленною речью. В ней он говорил... что все мусульмане обязаны примириться друг с другом, изменить свой образ жизни, следовать шариату, не воровать ничего у своих соплеменников и соединиться дружно и тесно для общего дела - восстания против русских". (86) Видение Бийболата относительно приемлемой модели исламского общественного устройства, как и видение шейха Мансура, отражало принципы нохчийского строя, существенно отличавшиеся от концепции восточной деспотии периода Имамата Шамиля.
Вообще, на наш взгляд, нохчийский общественный строй более соответствовал важнейшим исламским принципам и условиям организации общественной системы, тая в себе огромный потенциал при должном развитии. В частности:
1. Тот, кто бывал уличен в стремлении к власти, лишался возможности её достижения. Отсутствовали механизмы узурпации власти и конкурентной борьбы за неё.
2. Власть основывалась на доверии, как нечто доверенное. Другими словами, коллегиальные представительные органы (обладатели влияния в народе, вершители дел), вплоть до Мехкан Кхел, оказывались представлены людьми, опирающимися на доверие соотечественников и обладавшими нравственным авторитетом.
3. Обеспечивалось соблюдение предписанного Богом принципа совещательности по горизонтали и по вертикали общественной иерархии. Существовала прямая и тесная взаимосвязь между народом и лидерами всех уровней.
4. Соблюдался принцип справедливой ответственности всех перед законом, независимо от положения в иерархии осуществления властных полномочий.
5. В нохчийской общественной системе не допускалось повиновение безродным (арабский термин «заним», применённый в известном кораническом аяте и переводимый как «безродный», имеет ещё следующие значения: 1) «внебрачный», «незаконнорожденный»; 2) «подлый», «низкий»; «чуждый», «втершийся»).
6. Всей общественной системой обеспечивался режим наибольшего благоприятствования предписанному Богом принципу поддержания кровных уз родства, препятствующему атомизации общества. А за институтом ближнего родства (ц1ийна нах), в полном соответствии с нормами ислама, закреплялся целый комплекс функциональных обязанностей.
По нашему мнению, редкая способность народа нохчи к естественной самоорганизации и народному изволению судьбы изначально опиралась на теократические основы, идущие из глубокой древности с ханифийскими знаниями Единобожия. Эта связь отразилась также в традициях, языке и даже в самоназвании народа (нохчи/нахчи/нах – нухиты, то есть люди послепотопного праотца Ноха, мир ему). Об уходящей вглубь истории связи в общественном сознании народа нохчи его самоназвания с именем пророка Ноха (мир ему) свидетельствовал, к примеру, известный историк казачества Евграф Савельев в 1915 году: "Сами чеченцы свою народность называют Нахчи или Нахчоо, что значит люди из страны Нах или Ноах, т. е. Ноевой...". (87) Относительно же нохчийских обычаев Н. Семёнов высказал в XIX веке любопытное предположение, что "...они догматичны, как религиозное откровение. Кто знает, может быть обычаи и действительно сложились у горцев в форме религии, ныне давно позабытой". (88)
Издревле находясь географически на стыке разных цивилизаций, нохчи не были изолированы от Единобожия или ограждены от Священных Писаний. А свет ислама стал проникать на Северный Кавказ уже во времена арабо-хазарских войн, начиная со второй половины VII века, хотя процесс его постепенного добровольного утверждения в народе, с вытеснением влияния иных конфессий, занял не одно столетие. Сказанное, конечно же, не означает, что на протяжении всей истории в религиозные воззрения некоторой части нохчийских обществ не внедрялись элементы язычества вследствие искажения изначальной ханифийской информации. Однако теократические основы нохчийской общественной системы, выражавшиеся в ряде традиционных принципов правосознания в вопросах народного жизнеустройства, в наибольшей степени сохраняли элементы аутентичности вплоть до XIX-XX веков, формируя и поддерживая ключевые особенности национального самосознания и традиций.
Чтобы лучше понять вышесказанное об истоках нохчийского строя, достаточно, для наглядности, сравнить его с общественной системой народа Мусы (мир ему) в так называемую "эпоху судей". Подобная аналогия проводилась ещё в XIX веке. В частности, в одном из материалов о чеченцах, написанном в 1869 году, подчёркивалось: "Патриархальный, можно сказать, моисеевский быт горцев не менялся со времён отдалённейших, а потому не удивительно, что у них с замечательной свежестью сохранились предания глубокой древности". (89) В этой связи становится более понятно любопытное свидетельство генерала М. Я. Ольшевского о важной особенности нохчийского самосознания в XIX веке: "Мы Нохчэ, народ Божий, – отвечали мне всегда с некоторым озлоблением старики, когда в разговоре с ними приходилось их называть чеченцами". (90) Ольшевскому вторил П. М. Янсон, хотя и с добавлением лицемерного "великодержавного" ханжества: "Чеченцы считают себя народом, избранным самим Богом, но для какой именно цели они предназначены и избраны, - обьяснить не могут. Вследствие такой самоуверенности, они полагают, что ни во взгляде на жизнь, ни в своих мнениях и приговорах, ошибиться не могут. От этого у них часто проявляется недоверие ко всему, сказанному нами, ко всем действиям нашим, клонящимся прямо в их пользу". (91)
Как известно, пророк Муса (мир ему) рос при дворце фараона и, соответственно, знал все тонкости феодально-аристократического государственного устройства, но тем не менее вывел свой народ из "процветающего государства" Египет и установил теократическую систему, которая просуществовала длительное время и после его смерти. В чём же заключалась суть этой системы? Был сформирован Совет из семидесяти старейшин, который принимал решения по всем жизненно важным вопросам. При этом Пророки или первосвященники следили за тем, чтобы принимаемые решения не противоречили Слову Божьему. Считалось, что при такой системе народом правит сам Бог, что отличало в тот период народ Мусы от большинства других народов, управлявшихся царями. Как и в истории народа нохчи, то была надгосударственная форма реализации народного суверенитета, создававшая благоприятные условия для достижения Богодержавия в общественном сознании.
Обратим внимание на важную деталь, что, согласно библейскому повествованию, к идее формирования такой общественной системы Мусу (мир ему) подтолкнула подсказка его тестя, который посоветовал: "... ты же усмотри из всего народа людей способных, боящихся Бога, людей правдивых, ненавидящих корысть, и поставь их над ним тысяченачальниками, стоначальниками, пятидесятиначальниками и десятиначальниками; пусть они судят народ во всякое время и о всяком важном деле доносят тебе, а все малые дела судят сами: и будет тебе легче, и они понесут с тобою бремя…". (Исход, 18:21-22). То есть, Мусе (мир ему) было предложено структурировать народ, разделив его на пропорциональные в количественном отношении составные части, и поставить во главе этих частей достойных представителей. Условия формирования Совета, согласно Библии, были указаны самим Богом: "... собери Мне семьдесят мужей из старейшин Израилевых, которых ты знаешь, что они старейшины и надзиратели его, и возьми их к скинии собрания, чтобы они стали там с тобою...". (Числа, 11:16). В соответствии с указанными условиями, основываясь на полномочиях Божьего Посланника, Муса (мир ему) реализовал на практике принцип делегирования доверия снизу вверх в качестве механизма выдвижения достойных, предварительно обратившись к народу с наставлением: "... изберите себе по коленам вашим мужей мудрых, разумных и испытанных, и я поставлю их начальниками вашими". (Второзаконие, 1:13).
Общественный строй, установленный Мусой (мир ему), просуществовал вплоть до 2-ой половины XI века до н. э., то есть до времен пророка Шам'уна (Самуила), мир ему. Но дальнейшее развитие событий весьма поучительно, особенно в свете рассмотрения истории нохчийской общественной системы. Народ постигли тяжёлые испытания - многочисленные внешние враги чинили жестокие притеснения. Ситуация усугубилась ещё и тем, что сыновья Самуила, которых он ввиду своей старости представил народу судьями вместо себя, были уличены в злоупотреблениях, что по-видимому ударило по авторитету отца. Обрушившиеся невзгоды явились поводом обращений народных представителей к Самуилу: "…поставь над нами царя, чтобы он судил нас, как у прочих народов". (Первая книга Царств, 8:4); "...пусть царь будет над нами, и мы будем как прочие народы: будет судить нас царь наш, и ходить пред нами, и вести войны наши". (Первая книга Царств, 8:19-20). Тем самым, по-видимому, хотели переложить на царя свою долю ответственности пред Богом за судьбы народа и страны в сложный период. В Священном Коране повествуется, что они сказали пророку Шам'уну (мир ему): "Пошли нам царя, тогда мы будем сражаться на пути Аллаха... А когда предписано было им сражение, они отвратились, кроме немногих среди них. А Аллах знает неправедных"! (аль-Бакара, 246).
Желание народа не понравилось Самуилу, но все его возражения не были приняты, после чего Господь, согласно Библии, повелел ему: "…послушай голоса народа во всем, что они говорят тебе, ибо не тебя они отвергли, но отвергли Меня, чтобы Я не царствовал над ними…". (Первая книга Царств, 8:7). Самуил собрал народ и, по велению Господа, раскрыл ему права царя и последствия опрометчивого народного решения, обратившись со следующими словами: "…сыновей ваших он (царь; наше примеч.) возьмет и приставит их к колесницам своим и сделает всадниками своими, и будут они бегать пред колесницами его; и поставит их у себя тысяченачальниками и пятидесятниками, и чтобы они возделывали поля его, и жали хлеб его, и делали ему воинское оружие и колесничный прибор его; и дочерей ваших возьмет, чтоб они составляли масти, варили кушанье и пекли хлебы; и поля ваши и виноградные и масличные сады ваши лучшие возьмет, и отдаст слугам своим; и от посевов ваших и из виноградных садов ваших возьмет десятую часть и отдаст евнухам своим и слугам своим; и рабов ваших и рабынь ваших, и юношей ваших лучших, и ослов ваших возьмет и употребит на свои дела; от мелкого скота вашего возьмет десятую часть, и сами вы будете ему рабами; и восстенаете тогда от царя вашего, которого вы избрали себе; и не будет Господь отвечать вам тогда". (Первая книга Царств, 8:11-18). "А вы теперь отвергли Бога вашего, Который спасает вас от всех бедствий ваших и скорбей ваших, и сказали Ему: «царя поставь над нами». Итак предстаньте теперь пред Господом по коленам вашим и по племенам вашим". (Первая книга Царств, 10:19).
Древний историк Иосиф Флавий, формулируя суть увещеваний Самуила, писал: "Господа Бога, как будто не знают, что для них нет высшего счастья, как быть в подчинении у лучшего из властелинов, самого Господа Бога; что теперь они предпочитают иметь царем своим человека, который будет, сообразно собственному произволу и собственным нередко гнусным страстям, обходиться со своими подчиненными, как с вещью, и безмерно увлекаться сознанием своей власти... "Но раз это у вас уже решено и такое презрительное к Предвечному отношение обуяло вас, то станьте все по отдельным коленам и семьям и метайте жребий". (92) Жребий, по предопределению Божьему, выпал на Саула (Талут в Коране), который и стал основателем древнего Израильского царства.
Исторические последствия отхода народа Мусы от общественной системы, признававшейся благоприятной для утверждения Богодержавия, известны (постоянная борьба за власть, междоусобицы, распад единого государства на два и войны между ними, завоевание Израиля Ассирией с переселением десяти колен в Персию и Мидию и Вавилонское пленение Иудеи). Подобно историческим сведениям о народе Мусы в "эпоху судей", традиционный нохчийский строй так же являлся общественной формой реализации религиозно-мировоззренческих установок посредством сочетания подлинных принципов народовластия (передачи властных полномочий путём многоступенчатого делегирования доверия, без сатанинской конкурентной борьбы за власть) с поддержанием богобоязненности в народе.
Содержательную информацию о значении в нохчийской общественной жизни способности народа к самоорганизации зафиксировал в 1892 году Н. Семёнов. Он дал этой способности определение "общественная дисциплинированность" и невольно отразил её основополагающую роль в сохранении идентичности народа нохчи как цельного живого общественного организма, как системы свободных людей, сохранявшей жизнеспособность даже внутри чуждых государственных систем в условиях внешнего оккупационного управления. При этом мимо его внимания не прошло и очевидное пагубное влияние на эту самую "общественную дисциплинированность" вовлечение самих чеченцев в деятельность структур, подменяющих народовластие суверенитетом государства над народом нохчи, будь то "своя" имаматская или инородная имперская государственные системы. Н. Семёнов писал, что "... все вопросы, выходящие из круга частных интересов, затрагивающие жизнь целого аула, общества или всего племени, разрешаются всегда на сходках старших (отцов) и решения сходок признаются обязательными для всех членов той или другой общественной группы, а если они приняты по вопросам, касающимся всего народа, то для всех истинных членов его. В пору войны с нами, преимущественно в период с 1840 года, когда жизнью народа руководила воля Шамиля и когда народ подвергался стольким соблазнам, общественная дисциплина значительно ослабела, причём кульминационная точка ослабления, естественно, совпала с моментом замены одного правительственного режима другим, т. е. с моментом окончательного покорения нами Чечни. Но после того, хотя и не сразу, разумеется, всё опять вошло в своё обычное русло и теперь общественно-политическая дисциплинированность народа проявляется с замечательною силою. В этом отношении чеченцы существенным образом отличаются от других народностей Кавказа... В Чечне личности с сепаративными наклонностями - выродки из народа, подвергающиеся самому беспощадному остракизму, вообще же чеченцы все и всегда остаются в подчинении у народной воли, выражаемой решениями старших. В силе и крепости общественной дисциплины в чеченском народе лежит ключ к разъяснению очень многих явлений в его жизни и в особенности явлений политического и административного значения. В них причины, почему в Чечне правящей народом власти приходится больше считаться с представителями общественного мнения - группами старших, чем с теми или другими отдельными личностями. Неповиновение власти и всякого рода своеволия со стороны отдельных лиц, как проявления их свободной воли, составляют здесь не более, как отступления от нормального порядка вещей, самый же этот порядок заключается в том, что если старшими решено неповиноваться, то начинаются всякого рода бесчинства, переходящие обыкновенно в открытый бунт, а если ими принято противоположное решение, то все желания и требования власти исполняются единодушно, легко и скоро... Везде общество, народ в лице главарей его (не тех, которых мы выдвинули из народа, а тех, которых народ сам считает таковыми), а отдельная личность идёт за главарями в силу глубоко вкоренившегося в ней чувства общественной дисциплины". (93) На наш взгляд, в приведённой выше цитате автор, даже будучи человеком имперско-шовинистических взглядов, тем не менее достаточно точно обозначил ту общественную среду с естественными общественными связями, не допускавшими атомизации населения, в которой формировалось и поддерживалось традиционное мировоззрение нохчалла, а также ставился естественный заслон против эгоцентрических устремлений отдельных амбициозных личностей или групп на пути к власти, разрушительных для самосознания свободных людей.
Итак, в силу различных обстоятельств, народ нохчи оказался вынужден признать над собой верховенство власти чиновников и карателей, стараясь при этом, по мере возможности, сохранить функциональность внутренних институтов самоорганизации и самоуправления. Но у людей, исстари привыкших к равноправию и справедливости между собой, весьма отрицательную реакцию поначалу вызывало вовлечение в чуждую вертикаль неподконтрольной народу власти "национальных кадров" чеченского происхождения. Несправедливость и злоупотребления со стороны "своих" чиновников, разрушающих тем самым изнутри жизнеспособность нохчийских общественных институтов, при отсутствии иных понятных и простых механизмов защиты людьми собственных прав, воспринимались народом куда более болезненно, чем даже прямое внешнее управление инородного чиновника, не обладавшего неограниченным доступом во внутричеченские дела. Тот же цитированный выше автор свидетельствовал: "Здесь, пожалуй, не лишнее заметить, что благодаря такому отношению к власти, чеченцы гораздо легче мирятся, как с неотвратимым злом, с чужеземной властью, чем с своею национальною (речь идёт о "своём национальном" административно-чиновничьем типе верховной власти; наше примеч.), и в этом причина крайне неудачных результатов наших попыток управлять народом при посредстве избранных (разумеется, царской администрацией; наше примеч.) из его же среды наибов или приставов". (94)
Несмотря на проводимую царизмом настойчивую политику по формированию в чеченской среде господствующего "аристократического" сословия из выслужившегося офицерства и чиновничества чеченского происхождения, общественное сознание народа нохчи так и не признало их привилегированного сословного статуса вплоть до краха царского режима. Как отмечал в 1893 году Е. Максимов: "Сословные элементы возникают на чеченской территории только с полным подчинением края русскому владычеству. Главнокомандующий Кавказской армией генерал-фельдмаршал кн. Барятинский нашел возможным в шестидесятых годах пожаловать нескольким лицам, оказавшим служебные или другие какие услуги русскому правительству, земельные участки на правах частной собственности. Таким образом, создался класс людей, поставленных в земельном отношении в привилегированное положение. Так как эти же люди нередко носят при этом военные чины, то привилегии их, в глазах русских людей, близко подходят к сословным. Но чеченский народ не признает этих привилегий и по-прежнему всех нахчи считает узденями". (95)
Однако колоссальное планомерное давление империи, менявшей свои наименования, но сохраняющей имперскую суть, последовательно уничтожало основы нохчийского строя, пробуждая и поощряя в людях изворотливость, приспособленчество и иные подобные пороки, кооптируя в свою властную вертикаль не самых лучших людей из народа нохчи. Открытый военный геноцид; навязывание чуждого общественного устройства с чуждой системой власти и управления; внедрение ненациональной системы обучения с соответствующими идеологическими установками и стереотипными мировоззренческими штампами, начиная с начального и кончая высшим образованием; вмешательство государственных спецслужб в религиозную и иную общественную жизнь; подавление во всех сферах нохчийского языка, как выразителя души народа, и в целом откровенная политика ассимиляции - далеко не полный перечень имперского инструментария в уничтожении народа нохчи и его общественного строя. Генерал М. Ольшевский делился интересным признанием в позапрошлом веке: "Чеченцев, как своих врагов, мы старались всеми мерами унижать и даже их достоинства обращать в недостатки. Мы их считали народом до крайности непостоянным, легковерным, коварным и вероломным потому, что они не хотели исполнять наших требований, не сообразных с их понятиями, нравами, обычаями и образом жизни". (96) К сожалению, искажения нохчийского этнического самосознания, целенаправленно привитые этой самой империей, не обошли стороной даже многих из тех, кто позиционировал и позиционирует себя борцами с ней.
Подводя итоги, констатируем, что с 1840 года утрата высшего института народовластия Мехкан Кхел запустила процесс искажения мировоззренческих ориентиров народа нохчи. Все последующие модели общественного устройства, навязанные народу как извне, так и "изнутри", лишь усугубляли противоречие между традиционным сознанием чеченцев и складывающейся в реальности общественной практикой. Некоторые элементы мировоззрения нохчалла, сформировавшиеся в обществе свободных людей, ещё долгое время продолжали сохраняться в общественном сознании, видоизменяясь и приспосабливаясь в условиях чуждых общественно-политических систем (в какой-то степени даже конкурируя с ними), но общая тенденция постепенной деградации и отмирания исконных традиций наметилась чётко. Чем дальше отдалялась злополучная дата, 1840 год, тем больше чеченский народ терял готовность к естественному, безболезненному восстановлению своего статуса народа Ноха (мир ему), как носителя определённой концепции реализации политической доктрины ислама в своей общественной системе. Эта трагическая деформация общественного сознания выявлялась всякий раз, когда Аллах Всевышний предоставлял народу возможность самостоятельно выбирать векторы общественно-политического развития. Так было в период великой русской смуты после переворота 1917 года, но наиболее чётко проявилось в постсоветской истории Чечни, когда шанс предоставлялся Господом по меньше мере дважды.
Утопичные по сути и содержанию попытки слепого копирования чуждых моделей общественно-политических систем (имеющих свою предысторию, со своими обязательными условиями и закономерностями формирования) не только не привели к урегулированию давних исторических нохчийско-российских противоречий, но напротив, породили массу новых, уже внутричеченских противоречий и проблем. В чеченское общество внедрился сатанинский принцип конкурентной борьбы за власть, породивший политическую "элиту" нового типа, расколотую на ряд противоборствующих политических группировок. Объект притяжения и противоборства - бесконтрольная власть государственной административно-чиновничьей вертикали, открывающая широкие возможности для реализации узкогрупповых и личных интересов.
На наш взгляд, главные политические проблемы чеченцев в истории новейшего времени явились прямым следствием отсутствия института национальной самоорганизации Мехкан Кхел, как единственного обладателя суверенного права выступать и судить от имени народа нохчи. Произошло фактическое отстранение народа от контроля над государством, от прямого влияния на общественные процессы, с утратой преемственности исторической и генетической информации в общественном сознании. Чеченский народ был искусственно оторван от собственных знаний и опыта общественного развития, накопленных предшествовавшими поколениями, в результате чего оказался открыт для внедрения идеологий саморазрушения и уязвим перед влиянием извне.
Характеристика и беспристрастный содержательный анализ общественно-политической системы, последовательно навязанной чеченцам с различных позиций в истории новейшего времени, даны политологом Л. А. Шахмурзаевым. Им же впервые осмыслена и изложена цельная концепция современной вариации нохчийского строя на основе политической парадигмы народа нохчи, с учётом исторических системных ошибок и недоработок, как универсальный рецепт решения всего комплекса застарелых и новоприобретённых политических проблем. Представлен концептуальный образец современной общественной системы, основанной на ценностях премодерна, адаптированной к нынешнему государствоцентристскому миру с учреждением нохчийского варианта государства, подчинённого народному суверенитету. Особую ценность представляет разработанная Л. А. Шахмурзаевым современная вариация традиционной системы выдвижения народных представителей в общенациональное Представительное собрание Мехкан Кхел, как институт верховной власти. Всё это вселяет оптимизм и уверенность в возможности политического развития чеченского общества на основе политической парадигмы народа нохчи и политической доктрины ислама.
Ссылки и примечания:
(1) Е. Максимов / Чеченцы. Историко-географический и статистико-экономический очерк // Терский сборник. Приложение к Терскому календарю на 1894 год. Издание Терского областного статистического комитета под редакцией секретаря комитета Г. А. Вертепова; выпуск третий; книга вторая; Владикавказ, 1893г.; с. 40
(2) Землевладение у чеченцев // Сборник сведений о Терской области. Владикавказ, 1878г., вып. 1, с. 269-270
(3) С.-А. А. Исаев / Крестьянство и социально-экономическое развитие Чечни в XVIII - середине XIX века // Чечня и Россия: общества и государства. Сборник материалов конференции; Москва, “Полинформ-Талбури”, 1999г.
(4) П. М. Сахно-Устимович / Описание чеченского похода 1826 г. // Звезда. - 2006г. - N 10; https://zvezdaspb.ru/index.php?page=8&nput=615
(5) М. Н. Покровский / Дипломатия и войны царской России в XIX столетии // Москва, 1923г.; с. 221
(6) П. М. Сахно-Устимович / Там же https://zvezdaspb.ru/index.php?page=8&nput=615
(7) Из архивных материалов П. Г. Буткова / из "Известия о бывшем в Кавказских горах лжепророке Мансуре" // Россия и Кавказ сквозь два столетия. СПб. Звезда. 2001г.;
(8) Хуан Ван-Гален / Два года в России; глава VII // Кавказская война: истоки и начало. 1770-1820 годы; СПб. Звезда. 2002г.;
(9) Н. Семёнов / Туземцы Северо-Восточного Кавказа // С.-Петербург, 1895г.; с. 92-93
(10) Попов И. / Ичкеринцы // Сборник сведений о Терской области. Владикавказ, 1878г., вып. I, с. 262-263
(11) И. Иванов / Чечня // Москвитянин, № 19-20. 1851г.;
(12) Семён Броневский / Новейшие географические и исторические известия о Кавказе. Часть вторая // Москва, 1823г., с. 181
(13) Ахмадов Ш. Б. / Чечня и Ингушетия в XVIII-начале XIX века // Элиста, 2002г., с. 347
(14) Н. Семёнов / Там же; с. 86
(15) Энциклопедический Словарь Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона / Чеченцы // С.- Петербургъ, 1890 –1907 гг.
(16) Н. Дубровин / История войны и владычества русских на Кавказе // т.I, книга I; С.-Петербург, 1871г., с. 451
(17) Н. Дубровин / Там же; с. 452
(18) С. Бердяев / Чечня и разбойник Зелимхан: из далёких воспоминаний // Париж, 1932 г., с. 15
(19) В. Потто / Кавказская война в отдельных очерках, эпизодах, легендах и биографиях // том 5-й, выпуск 2-й; Тифлис, 1890г., с. 312
(20) А. Зиссерман / История 80-го пехотного кабардинского генерал-фельдмаршала князя Барятинского полка; том 3 // С.-Петербург, 1881г., с. 126
(21) С. Петин / Собственный Его Императорского Величества конвой // СПб, 1899г., с. 94
(22) Разумеется, Мехкан Кхел и учреждаемые им исполнительные структуры, в лице их главы Таймин Бийболата, не обладали материальными ресурсами, достаточными для найма штата служащих исполнительной власти. Поэтому могли опираться только на естественные институты самоорганизации на местах, выверенные временем, но при этом подбирались эффективные рычаги воздействия на них, поощрения или наказания. Институт туркхов, как участковых организаторов исполнения решений общественной значимости, выполняющих функции оповещения и в целом исполнительные организационные функции на местах, сохранился у чеченцев в деятельности суфийских братств и в родственной самоорганизации.
(23) С.-А. А. Исаев / Там же
(24) Акты собранные кавказской археографической комиссией / том VII; Тифлис, 1878г., с. 918
(25) Мемуары ген. Муса-паши Кундухова (1837-1865); глава десятая / Кавказ, № 3/39. 1937г.;
(26) Мемуары ген. Муса-паши Кундухова (1837-1865); глава десятая / Там же;
(27) ЦГВИА, ф. ВУА, д. 6209, лл. 1-4. Подлинник.;
(28) Ахвердов А. И. / Краткое описание кавказских народов кумык, чеченцев карабулак, кистов и побережных персидских городов, тех самых, у коих я бывал, и сколько известны мне вообще и прочие, с объяснением о числе всякого народа, о именах владельцов управляющих ими, и некоторых республик, с приобщением к сим береговых персидских городов, с названием их ханов и от чего все они имеют пропитание // ЦГАДА, ф. Ермоловых, д. 319, лл. 1-22; копия
(29) Н. Данилевский / Кавказ и его горские жители в нынешнем их положении // Москва, 1846г., с. 155-156
(30) И. Иванов / Там же;
(31) С.-А. А. Исаев / Там же
(32) А. П. Берже / Чечня и чеченцы // Тифлис, 1859г.; Грозный, 2008г.; с. 149
(33) Г. К. Властов / Война в Большой Чечне: статья майора Властова // С.-Петербург, 1856г., с. 15
(34) А. П. Берже / Там же; с. 148
(35) П. Г. Бутков / Материалы для новой истории Кавказа, с 1722 по 1803 год. Часть первая // С.-Петербург, 1869г.; с. 258-259
(36) Семён Броневский / Там же; с. 176-177
(37) Ахмадов Ш. Б. / Там же; с. 359
(38) Я. З. Ахмадов / История Чечни с древнейших времён до конца XVIII века // Люберцы, 2001г., с. 389
(39) Ахмадов Ш. Б. / Там же; с. 361
(40) П. Г. Бутков / Материалы для новой истории Кавказа, с 1722 по 1803 год. Часть вторая // С.-Петербург, 1869г.; с. 112
(41) Далхан Хожаев // Чеченцы в русско-кавказской войне // Грозный, 1998г., с. 31
(42) А. П. Ипполитов / Этнографические очерки Аргунского округа // Сборник сведений о кавказских горцах, выпуск I; Тифлис, 1868г., с. 28-29
(43) Н. Семёнов / Там же; с. 85-86
(44) Движение горцев Северо-Восточного Кавказа в 20-50-х годах XIXв. // Сборник документов. Махачкала. 1959г., с. 676
(45) В. Потто / Там же; с. 274-275
(46) Акты собранные кавказской археографической комиссией / Там же; с. 879
(47) Акты собранные кавказской археографической комиссией / Там же; с. 911
(48) Акты собранные кавказской археографической комиссией / Там же; с. 917
(49) Акты собранные кавказской археографической комиссией / Там же; с. 916
(50) Акты собранные кавказской археографической комиссией / Там же; с. 915
(51) Далхан Хожаев // Там же; с. 66
(52) Гаджи-Али / Сказание очевидца о Шамиле // Сборник сведений о кавказских горцах. Вып. VII; 1873г.; глава: "Кази-Мухаммед, его действия и смерть";
(53) Отношение командира отдельного Кавказского корпуса генерала от инфантерии Г. В. Розена управляющему военным министерством генерал-лейтенанту В. Ф. Адлербергу о деятельности Гаджи-Магомета в Чечне и переговорах с ним начальника Сунженской линии полковника А. П. Пулло / РГВИА, Ф. 846. Оп. 16. Д. 6420. Л. 1-5 об. Подлинник;
(54) Далхан Хожаев // Там же; с. 85
(55) А. П. Берже / Там же; с. 119
(56) Хроника Иман-Мухаммада Гигатлинского - текст XIX в. об истории Имамата (пер. Т. М. Айтберова и Ю. У. Дадаева) / Махачкала, Дагестанский государственный университет, 2010г.;
(57) И. Иванов / Там же;
(58) Далхан Хожаев // Там же; с. 228
(59) С. Беляев / Дневник русского солдата, бывшего десять месяцев в плену у чеченцев // Библиотека для чтения, том 88, 1848г.; глава I;
(60) В. П. Кобычев / Расселение чеченцев и ингушей в свете этногенетических преданий и памятников их материальной культуры // Академия наук СССР; Этническая история и фольклор; Москва, 1977г., с. 166
(61) Попов И. / Там же; с. 263
(62) Гаджи-Али / Там же; глава: "Причины ослабления могущества Шамиля";
(63) Гаджи-Али / Там же; глава: "Источники доходов и причина падения Шамиля";
(64) Хроника Иман-Мухаммада Гигатлинского - текст XIX в. об истории Имамата (пер. Т. М. Айтберова и Ю. У. Дадаева) / Там же;
(65) Далхан Хожаев // Там же; с. 98
(66) Р. Фадеев / Шестьдесят лет Кавказской войны // Тифлис, 1860г., с. 75
(67) Хроника Иман-Мухаммада Гигатлинского - текст XIX в. об истории Имамата (пер. Т. М. Айтберова и Ю. У. Дадаева) / Там же;
(68) П. М. Янсон / Народы России. Чеченцы. Лопари. // издание "Досуг и дело"; Санкт-Петербург, 1880г., с. 3
(69) Н. Семёнов / Там же; с. 85
(70) Рук. фонд ИИЯЛ, д. 1283. Перевод с арабского;
(71) Р. Фадеев / Шестьдесят лет Кавказской войны // Тифлис, 1860г., с. 56-57
(72) Этнографический очерк черкесского народа. Составил генерального штаба подполковник барон Сталь в 1852 году / Кавказский сборник, под редакцией генерал-майора Потто; том XXI; Тифлис, 1900г., с. 105-106
(73) Записки М. Я. Ольшевского / Кавказ с 1841 по 1866 год // "Русская старина"; 1893г., Т.79; с. 100-101
(74) А. Зиссерман / Там же; с. 137
(75) А. Зиссерман / Там же, с. 114
(76) Мемуары ген. Муса-паши Кундухова (1837-1865); глава пятая // Кавказ, № 5/29. 1936г.;
(77) Записки М. Я. Ольшевского / Там же; с. 101
(78) А. Зиссерман / Там же; с. 101-102
(79) Р. Фадеев / Там же; с. 49-50
(80) М. Н. Покровский / Там же; с. 220-221
(81) Теофил Лапинский / Горцы Кавказа и их освободительная борьба против русских // Гамбург, 1863г.; перевод В. К. Гарданова, Нальчик, 1995г., с. 199
(82) Теофил Лапинский / Там же; с. 30-31
(83) Ибрагим-бек Саракаев / По трущобам Чечни (жгучий и наболевший вопрос) // Владикавказ, 1913г.
(84) Ибрагим-бек Саракаев / Там же
(85) Гаджи-Али // Там же; глава: "Сбор Шамилём чеченцев после взятия Дарго";
(86) История Чечни с древнейших времён до наших дней / том III; Грозный, 2013г., с. 138-139
(87) Е. П. Савельев / Древняя история казачества // Часть 1-я; Новочеркасск, 1915г., с. 17
(88) Сказки и легенды чеченцев; собраны и переведены Н. Семеновым, с предисловием и примечаниями собирателя / Владикавказ, 1882г., с. XX; перепечатано из "Терские ведомости" за 1880 и 1881 гг.
(89) Землевладение у чеченцев // Там же; с. 267
(90) Записки М. Я. Ольшевского / Там же; с. 90
(91) П. М. Янсон / Там же; с. 2
(92) Иосиф Флавий // Иудейские древности // Книга VI, глава IV
(93) Н. Семёнов / Туземцы Северо-Восточного Кавказа // С.-Петербург, 1895г.; с. 97-98
(94) Н. Семёнов / Там же; с. 86
(95) Е. Максимов / Там же; с.
(96) Записки М. Я. Ольшевского / Там же; с. 92