«А судьи кто?»
А. С. Грибоедов «Горе от ума»
- Мною уважаемые товарищи сапожники, братья! Мы собрались, чтобы осудить нашего брата, осмелившегося попрать священные узы братства, оступившегося и отступившего от закона сапожного ремесла не по принуждению, а злого умысла для, и…, - Председатель Ша обвёл внимательным взглядом собравшихся, отмечая про себя малейшее движение хитиновых тел, плотно стоящих в шеренгах, - осудить его по всей строгости нашего, скажу я вам, непростого времени, в котором нам, товарищи, приходится выживать.
Одобрительное «Ша-а-а!» поднялось над головами присутствующих вместе с пылью, на пару секунд пригасив луч солнца, так некстати, проникший в собрание и заставивший недовольно морщиться треугольные мордочки с огромными, тяжёлыми жвалами.
Председатель поднял переднюю лапку, призывая к порядку.
- Тише, тише, товарищи. Кто-нибудь хочет высказаться? – спросил он, пристально вглядываясь в толпу.
Слово взял старый сапожник с большими усами и некрасивым выростом между глаз.
- Я, товарищи, самый старый из вас. Я уже был сапожником, когда многие из вас ещё не родились. Я был против принятия, так называемого брата, в наши ряды, тем более, что он и не просил нас об этом. Председатель Го единолично принял решение о присуждении священного звания сапожника недостойнейшему из недостойных, этому недоучке, бездарнейшему отпрыску Адама, по неизвестной мне причине, решившему, что он имеет право шить обувь. Товарищи! Я открою вам страшную тайну! Этот сапожник - не брат нам и никогда им не был! Взгляните на него! У него даже усов нет…
Толпа презрительно закивала.
- …Всего две лапки, которые он называет «руками»! Скажите мне, о, други, как вообще «руками» можно что-то делать, тем более, шить обувь?!
Толпа одобрительно загудела.
- …И так как я не голосовал за него тогда и никогда не считал его своим братом, я с удовольствием поддержу решение Председателя Ша об исключении самозванца из святого союза. Я всё сказал.
Громкие и продолжительные аплодисменты взорвали аудиторию. Старые доски вздрогнули; из множества щелей, на головы собравшихся посыпались песок и старая пыль хозяйского дома. Сквозь плотную пылевую завесу вздёрнулась тощая лапка, требуя слова. Председатель Ша, наблюдавший за братьями, одобрил желание хозяина лапки.
- Слово представляется…! – громогласно возвестил он поверх треугольных голов. – Слово представляется…, товарищу Ва.
На трибуну поднялся сапожник с плоской, как будто пришибленной головой и стёртыми жвалами из-под обломанных в нетрезвой схватке усов. Из-за поднятой ли пыли, или душившего его зла, он долго кашлял, истово стуча себя по впалой груди, прежде чем гнев, так долго сжигавший его, не вырвался наружу, подобно стае голодных шакалов, почуявших жертву.
- Бездарность! Бездарность, - лаял он истово, - проникла в наши ряды! С самого первого дня я знал, этот сапожник - не наш! Когда каждый из нас, изо дня в день, трудится не покладая лапок, соблюдая закон, этот выскочка смеётся над нами, позволяя себе работать не так, как прописано в нашем уставе, а по-своему, как подсказывает ему сердце! Вы слышите?! Он подчиняется не правилам, а чувству! Позор! Где это видано, чтобы сапожник работал с чувством? Он даже не потеет! А что он творит с кожей? Его башмаки не фундаментальны и не грубы, и поэтому не надёжны! Зачем клиенту изящество? Клиенту нужна монументальность, чтоб на века! Я так скажу, товарищи, отступнику не место в нашем союзе…!
- Гнать взашей и дело с концом! – зашелестела толпа.
- …Отступнику место на свалке истории! - закончил товарищ Ва.
Пыль поднялась на метр от пола и солнце погасло. Каждый желал сказать что-нибудь самое гадкое в адрес предателя.
- Сумасшедший!
- Тунеядец!
- Формалист!
- Враг народа!
- Сапожник для бедных!
Гвалт стоял такой, что Председателю Ша трижды пришлось повысить голос, призывая толпу к порядку.
- Тише, товарищи, тише! Давайте следовать правилам. Кто-нибудь хочет высказаться в защиту падшего брата?
В зале воцарилась зловещая тишина. Терять положение в стае никто не хотел; мрачная перспектива расстаться с работой и членством в союзе из-за какого-то человека которому, к тому же, не было никакого дела до них, домашних тараканов-сапожников, живущих под полом его хижины, никого не прельщала.
Неожиданно, с дальних рядов, дрожа под тяжестью лет, поднялся товарищ Ку. Пять сотен треугольных голов, с нескрываемым удивлением, повернулись в сторону старого таракана. От неслыханной дерзости Председатель Ша даже попятился, выказав недопустимую, в его положении, слабость. В немеющей тишине, товарищ Ку поднялся на трибуну.
- Я уже стар и мне нечего бояться, - начал он тихо, – Конечно, человек нам не брат. Не может человек быть братом таракану, и с этим никто не спорит. Почему же он в нашем союзе? Потому, что Председатель Го, питавший слабость к двуногим, принял его. «Зачем?» - спросите вы. А я отвечу. Председатель Го видел в нём не просто человека. Он видел в нём по-настоящему талантливого сапожника, художника с большой буквы. Мне он не друг, но изо дня в день, наблюдая за ним, я понял: этот человек – не просто сапожник. Каждое утро солнце восходит над нашей землёй, согревая своим теплом всякую тварь под небом: меня и тебя, и тебя, - старик блаженно улыбнулся. – Люди называют это любовью… Нам, тараканам, не ведомо это чувство. Мы едим, спариваемся, шьём обувь, потому что так делали наши отцы и отцы наших отцов. Наше трёхкамерное сердце слишком спокойно, слишком разумно чтобы любить. Мы не трепещем от красоты, не чувствуем боли за ближнего, не слышим гармонии. Наш мир чёрно-белый, с чёткими гранями и наглухо закрытыми границами; свобода – наш враг, талант же для нас – безумство. Мы живём под ногами людей, питаемся падалью и презираем каждого, кто на нас не похож.
Этот человек не таков. Я видел, как он работает. Стежок к стежку тачает он любовь и каждая новая пара его башмаков достойна ног самого кесаря. Однажды, наблюдая за тем, как он нарезает тонкие полоски кожи для будущих сандалий, я свалился с потолка прямо ему под ноги. Признаться, я попрощался с жизнью, думая, что он раздавит меня, как сделал бы любой двуногий на его месте. Но, нет. Назвав меня «бедным», он дал мне хлебных крошек, мне, таракану. Да, он мне не брат, но он – Человек. Я всё сказал.
Поддавшись странному чувству, внезапно осиявшему души усатых братьев, тишина ослабила хватку. Тяжёлая пыль улеглась, солнечный луч сделался шире и треугольные мордочки больше не щурились от яркого света. Товарищ Ку спокойно сошёл с трибуны под одобрительный шёпот братьев.
Председатель Ша стоял в нерешительности, не смея противиться странному чувству бесконечного покоя, вдруг, так некстати, парализовавшего его безжалостный к другим разум. «Да, чёрт с ним», - подумал он вяло, зачем-то вспомнив себя ребёнком, втайне от матери, сбегавшим смотреть на звёзды. – «Никуда он не денется. Завтра исключим».
- Заседание окончено, - буркнул он в сторону, сползая с глиняного черепка на тёплый песчаный пол в кладовке старого Иосифа.
***
Иосиф спешил; сын плотника должен был прийти за новой парой кожаных башмаков. Он тихо улыбался, представляя, как обрадуется юноша, увидев его работу, как скажет: «Мир тебе, добрый Иосиф!»
Иосиф любил своё дело, как любил людей, для которых тачал он обувь.
- Добро, как семя, - любил говаривать он. - Посадишь его, взлелеешь и оно вернётся к тебе вкусным, горячим хлебом. Если каждый из нас будет делать добро, тогда и только тогда мир на земле возродится.
Тараканий стрёкот из погреба, тревожащий с утра, утих, уводя с собой преходящее, настойчиво-навязчивое, суетливо-мешающее его работе. Земная мысль, коснувшись лица Иосифа, растворилась в блаженной улыбке:
- Опять, поди, меня исключают. Надо бы дать им крошек....
Солнце клонилось к закату. Бедные стены окрасились золотом; время, всегда быстротечное, словно замедлило ход в ожидании гостя.
В дверь постучали.
- Мир тебе, добрый Иосиф.
Пенза, 2017