Люди не зря говорят, что когда в доме маленький ребёнок, научишься шёпотом не только говорить, но и кашлять, чихать и даже смеяться. Хорошие, заботливые родители, любя своего ребёнка, волей-неволей прошли все ступени роста малыша, а вместе с ними бабушки и дедушки, даже зашедшие соседи шёпотом разговаривают. Вот, в связи с этим мне вспомнился один случай.
Старший мой сын, Гриша, родился ещё на Украине, в доме моих родителей. Отца моего в живых уже не было, но были живы мои дедушка и бабушка, моему Грише они уже прародителями приходятся, они с большой любовью и нежностью пестовали малыша. Но в тот день Гриша что-то приболел и я уже устала его убаюкивать, мечтая о том, чтоб он уснул. Наконец ребёнок устал, покорившись сну. Мы, все домашние, на цыпочках ходим, только жестами разговариваем, лишь бы только не потревожить сон «самого главного» человека в доме.
Дедушка мой, был ещё в то время крепким, полноватым мужиком. В домашних хлопотах он не участвовал, зато уже, по какому разу перечитывал все книги, какие только были в нашем доме, в том числе и мои с братом, Николаем, учебники. И, то ли от бумажной пыли, то ли по какой-то иной причине, засвербело у него в носу и он, уже набрал полную грудь воздуха, чтобы смачно чихнуть. Но тут бабушка заметила такой его порыв и сердито помахала в его сторону своим сухеньким кулаком. Дедушка запоздало осознал свою оплошность и, желая предотвратить свой громких чих, пальцами зажал крылышки своего носа. Мы все с испугом уставились на него. И вдруг его пробило на пятую точку. Звук получился чуть ли ни вдвое громче обычного чиха. Честно говоря, я такой прыти за своим дедушкой не замечала. Не смотря на свою хромоту, он в один момент оказался в сенях. Я, моя мама и бабушка, тут же последовали за ним. И там уже хохотали до слёз… А Гриша спал себе в люльке, подвешенной к матице.
***
Это было в 1962 или 63 году. Жили мы на Горбах в старой хате ещё отцовских родителей и в такой нищете, что нынешним людям даже представить себе такое житьё трудно. Для примера скажу, вы пройдитесь по любой дороге среди садовых участков. Сразу бросается в глаза, где хозяин настоящий мужик, а где бабёнка из сил выбивается. Она где подвяжет, где подопрёт, чтоб хоть до осени как-то дотянуть. А сельское подворье вдовы с детьми, конечно же выделялось не в лучшую сторону среди хат на нашей улице. Тогда, в начале века, интересно строили: стены дома для людей лепили из глины, а для скотины – каменные постройки. Добротный хлев для коровы или козы, курятник и даже собачья будка построена из камня, вместо потолка – каменная цельная плита. В нашем хлеву зимовала коза с козлятами, да ещё похрюкивали два подсвинка. Поросят маме выдали как уплату на трудодни и то, только потому, что мама много лет работала на свиноферме. Помню, тогда мама сказала: мол, вырастут поросята, продадим их и одежонку себе купим, чтоб было в чём на люди выйти.
Семь курочек у нас было и восьмой петух. Это опять же не для нашего стола. Яички копились для сельмага, чтоб выменять на них мыло, соль или те же катушки обычных швейных ниток. За деньги в магазине невозможно было купить что-нибудь для дома, да и не было у нашей семьи тех денег. Только поздней осенью что-то немножко выдадут в колхозном сельсовете, а то всё расплачивались с колхозниками зерном и всем тем, что росло на полях.
Курятник в нашем дворе был чуть выше собачьей будки, но зато с дверкой, которая на ночь запиралась на крючок. Зимой, в самые морозы, дверку прикрывали кукурузными снопами. Всё хоть немного теплее курочкам от ветра и вьюги.
Козу мы, дети, не любили. За нею глаз да глаз нужен. Не углядишь, чего-нибудь в огороде да и напроказит. Того хуже, если в чужой огород скотина запрыгнет. Но козье молоко всё же, хоть оно и попахивает козой, но всё же молоко не вода. Какая-никакая прибавка к пустым щам. Поэтому мы мирились с её непредсказуемым характером и даже считали свою козу рогатую – самой красивой в стаде безрогих коз. Одним словом – жили, как могли, с тайной надеждой, что, вот вырастем и уж тогда…
Но был у нашей семьи один печальный случай, которому я и сейчас не могу дать объяснения. Случилось это уже поздней осенью, когда сковали ранние морозы, а небо присаливало осиротевшие огороды снежной крупой. Вечером мы, как и полагается, после захода солнца, покормили курочек, вылущив кукурузный початок прямо на землю перед курятником, и, когда все до последнего зёрнышка было съедено, курочки сами зашли в курятник и взлетели на насест. Последним, конечно же, зашёл петух. А мы поглядывали на него в окно, пытаясь по его поведению определить погоду на завтрашнее утро. Тут, если петух, сгорбившись перешагнёт порог курятника, то жди на завтра непогоду. А если прокукарекает напоследок, то тогда будет ясная, безветренная погода.
Что в тот вечер предрёк петух, я уже не помню. Но курятник мы заперли на крючок и вдобавок подпёрли дверку двумя лежачими снопами кукурузины. Утром мама ещё затемно ушла не ферму. Домой вернулась часам к одиннадцати. Я, по какой-то причине в школу не пошла, и хорошо помню, как мама с бабушкой стояли у курятника, смотрели на кучу дохлых кур и плакали, прямо-таки навзрыд. Пёс наш, Жора, забился в своей конуре в уголок и жалобно скулил.
- Что ж ты, зараза такая, ни разу не гавкнул? – упрекала его мама. – Я за что тебя кормлю…
Было странным то, что пёс, у которого цепь позволяла подойти к двери курятника, даже не попытался воспрепятствовать чужаку сотворить такое зло… Несколько дней пёс ничего не ел и боялся из конуры вылезть. И это была не маленькая собачка, а здоровый пёс, который мог самостоятельно стащить с головы ошейник и расправиться с бежавшим поблизости лисом. А лаял так, что даже далеко за селом мы его голос узнавали.
Другой вопрос, что если бы это был человек, то, свернув курам шеи, он бы скидал их себе в мешок и унёс с собой. А тут по счёту все куры и петух остались лежать в курятнике. И, главное то, что куры не кудахтали, молча умирали. Бывало, если лиса подбиралась близко к курятнику, то куры такой гвалт поднимали, что, когда был ещё жив мой отец, он в подштанниках выскакивал во двор и спускал с цепи пса. И тот гнал её до самой её норы. Однако, в этом случае всё сложилось совсем не так. Кукурузные снопы были отброшены на сторону, откинут кованный тяжёлый крючок. Детскими руками было не просто с ним сладить. И ещё вопрос: в узкую дверку курятника человеку просто не пролезть. Так кто же был тот злодей, который жаждал крови? Куры лежали какие-то жалкие, похудевшие и даже наш красавец петух был не похож на себя.
Мама плакала, понимая, что мы входили в зиму, не имея возможности что либо купить… Бабушка часто крестилась и твердила, будто бы тут без нечистого не обошлось… Меня с братом даже за порог не выпускали… Но мы не одни в селе, кого в тот год постигла такая беда, даже некоторые люди ходили в сельсовет жаловаться, но не только поймать злодея, даже предположить, кто он может быть (зверь или человек), люди не могли.
Много лет спустя, уже по телевиденью стали рассказывать о подобных случаях в сельской местности. Называли эту тварь, высасывающую кровь у птиц, кроликов и у других животных – чукапабра. Даже мужики, далеко не из робкого десятка, не желали встретиться с этим чудовищем один на один. Не зря же наш Жора скулил от страха. Однако, даже на цепи, в смертную минуту он бы оказал сопротивление. Видимо потому этот зверь не тронул его.
Как мы выжили в ту тяжёлую зиму? Как бы бабушка сказала: «С Божьей помощью», да с крестьянской смекалкой. Не то чтобы так жить, даже вспоминать об этом тяжело…
***
Конечно же, в жизни ситуации бывают разные, но в большинстве случаев мы стараемся хоть на пару минут наведаться на дорогое сердцу место, чтоб вернуть свои воспоминания и пополнить ими копилку памяти. Наверное добрый десяток раз я перечислила те места, которые хотелось бы проведать, пока готовилась в дорогу. А приехала в своё родное село, Букатинку, и… закрутились-завертелись события, ворующие время отпуска. И всё же, сделав немалый крюк, я наконец-то стояла на выгоне. Это такая природная площадка на каменистом пригорке, чуть ниже под ней – дорога, а за дорогой крутой спуск к реке Мурафа, а уже сама река – это нечто особенное. На неё никогда не надоест смотреть. По моему плану – главное: надо было прийти на выгон и… посидеть на нашем любимом месте. Места много и у каждого из тогдашней ребятни, было своё облюбованное местечко. Мы тогда ждали возвращающуюся с пастбища скотину. Кто корову, кто своих овечек, а я ждала козу. Ребятня – народ шумный, беспокойный. Что только ни придумывают, чтоб только отличиться, свою удаль показать. Бегали, боролись, а иной раз игра перерастала в драку. Но те, которые задирались, и те, которые только наблюдали за разворачивающимися событиями, одинаково не любили вечно ворчащую бабку. (За давностью лет, никак не удаётся вспомнить, как её звали. Но, по внешнему виду и сегодня я бы её узнала). Мало того, что она никогда не имевшая своих детей, люто ненавидела галдящую ребятню и, всячески мстила каждому из нас только за то, что мы попадались ей на глаза. Доставалось и взрослым односельчанам, просто так, от вредности характера. А уж бедным подросткам – пастухам она ещё издали грозилась своей, чуть ли с неё саму высотой, почерневшей клюкой. (Мальчишки не раз договаривались своровать у неё ту клюку, но она с нею не расставалась ни на минуту). Почему-то именно её безрогая коза оказывалась самой голодной. Может быть потому, что ещё издали, завидев свою хозяйку, мекала громче всех в стаде и бежала к ней, как будто её, разнесчастную, весь день голодом морили. Пастушки уже не оправдывались, а обходили то место, где она стояла большим кругом, только от визгливого крика старухи, втягивали голову в плечи, сутулясь, прибавляли шагу.
В один из вечеров, на наш выгон заглянул, для нас малых – незнакомый дядька. В своё время он тоже пастушил, а потом вырос и уехал из села. Понаблюдав за всем происходившим на выгоне, он подозвал к себе пастушков, которых чаще других нанимали хозяева скотины пасти стадо по очереди, и всего-то шепнул им пару слов. Те удивлённо посмотрели на него, хохотнули и согласно закивали головами.
Что было потом, даже вспоминать страшно. В бабку словно бес вселился. Таких бранных слов и таких проклятий в адрес пастухов мы, ни до, ни после, в нашем селе не слышали. Но где-то через неделю всё стихло. Крикливая хозяйка отвела свою козу на базар и, говорят, продала за малую цену, лишь бы продать. Причину, по которой бабулька разлюбила свою козу, я узнала только через пару лет. Мой брат, Коля, подрос, и к нему стали приходить в гости сельские пацаны. Бывало, что и намного старше его по возрасту приходили. Через дорогу от наших ворот, на взгорке, собирались мальчишки, ремонтировали свои велосипеды, решали свои мужские вопросы и хохотали во всю волюшку. Вот, в один из дней, брат одного из тех пастухов поведал секрет, который шепнул пастухам незнакомый дядька. Оказалось, всё просто. Как говорится – молоко у скотины на языке. Что коза съела то и хозяйке вечером принесла в своём вымени. А до этого момента, пастухи, далеко за селом, охраняя поля от потравы, намеренно отгоняли бабушкину козу в то место, где росла полынь. Других коз туда не пускали. Через пару дней коза уже сама туда бежала. Может она там ела и другую траву, но и сочным листом полыни она тоже не брезговала. А вечером, уже дома, горькое молоко не то чтобы хозяйка, даже её кошка пить не могли.
В один из дней бабулька сама увязалась за стадом. Своими глазами увидела, как её коза убегала в полынные заросли. Выманить её оттуда ей никак не удавалось, а найти среди полыни, которая выше её ростом, тут как бы самой не заблудиться… Результат известен, опять хозяйка надоила горького молока. Делать нечего, пришлось ей продать зловредную козу. А уж мы, ребятня, помня неуживчивый характер старухи, даже по улице, мимо её хаты не ходили, чтоб только не слышать её голоса.
***