Невысокие перила – три прибитые с зазором потемневшие от времени строганые доски – ограничивают террасу дома с двух сторон. Такие же почерневшие балки из квадратного бруса поддерживают крышу. Только деревянный пол светлее, но и он отшлифован временем, а не рукой мастера. Возле перил – лавка со спинкой да простой деревянный стол, на котором уже несколько дней лежит забытый томик стихов. Нижняя ступенька террасы теряется в росистой береговой траве – дом стоит у самой реки.
Поёживаясь от утренней прохлады, женщина выходит на террасу, кутает плечи в оставленный на скамье вязаный палантин. Легкий ветерок с реки холодит щеки, разгоняет туман, открывая огромные ромашки, окутанные серебристой паутиной, серо-синюю медленно струящуюся воду и темно-синий еловый бор на другом берегу. От разлитой в воздухе синевы даже белые лепестки ромашек кажутся голубыми…
***
С чашечкой кофе в руках Иветта Петровна стоит возле кухонного окна в многоэтажке спального района. Под конец августа в город надумало заглянуть тепло, неизвестно где шлявшееся три месяца. Уходящее лето окрасило траву на газонах вдоль домов во все оттенки зелёного, от салатового до ярко-изумрудного. Оно же, словно заправский художник, небрежно взмахнув кисточкой, бросило белила, киноварь, фиолетовый кобальт на астры; желтую и красную охру на георгины.
На улице пустынно. Лишь серые длинные тени на тротуаре чуть заметно колышутся и, кажется, живут сами по себе, никак не связанные со скрывшимися из вида немногочисленными прохожими и автомобилями. Можно было бы подумать, что в этот ранний час прохожих нет вообще, но Юлька с первого этажа почти не смолкает, провожая каждого долгим громким лаем.
Через час с небольшим Юлька облаивает и выходящую на улицу Иветту Петровну. Территорию у дома она считает своей, а потому, свесив толстые белые лапы с подоконника открытого окна, непрестанно гоняет нахальных дворовых котов, пролетающих низко воробьёв да галок и людей, от которых не ждёт ничего хорошего.
Легкая цветастая юбка до земли, белая блузка, немного бижутерии, уверенная походка – Иветта Петровна сама себе кажется элегантной дамой среднего возраста. Мнение бабулей, постоянно что-то бубнящих на лавочках у подъезда, её не интересует. В сущности, можно не торопиться: за долгие годы хождения одной и той же дорогой на работу наша героиня досконально изучила, где в дождливую погоду разольются лужи, где зимой под снегом спрячется опасная полоска льда и где в любое время года вечно спешащие заядлые автомобилисты обязательно застрянут в пробках... Тем не менее, она нетерпеливо посматривает на светофоры, мысленно отсчитывая секунды и подгоняя появление зелёного…
Не велика должность – музейный смотритель, но без него музей всего лишь хранилище экспонатов. Хороший смотритель – посредник между посетителями и выставленными предметами музейной коллекции. Во всяком случае, так полагает Иветта Петровна. И усердно, хотя и безнадёжно внушает эту мысль директору музея, полковнику-отставнику.
Прежде в двухэтажной усадьбе конца позапрошлого века располагался военкомат. Что уж там произошло в умах городских властей, когда они передавали здание под музей – сказать трудно, логикой эти господа не грешат, но бонусом пошло назначение бывшего начальника военкомата директором «храма муз», по принципу: «Берите, что дают, а то передумаем»… Вадим Львович оказался неплохим хозяйственником, хотя из-за склонности к военной терминологии любой разговор с ним напоминает беседу на пороховой бочке: неизвестно, в какой момент рванёт…
Иветта Петровна к предсказаниям относится скептически, но на всякий случай чёрных кошек избегает, а число тринадцать недолюбливает. Единственная примета, которая исполняется безоговорочно: встреча утром с начальством сулит неприятность. На этот раз проскользнуть незамеченной мимо бывшего полковника не удалось. В куцых брюках и суконной жилетке с огромным количеством накладных карманов, сомкнув толстые пальцы коротеньких рук на животе, директор подобно судьбе подкарауливал сотрудников у входа.
– Хорошо, Петровна, что пришла. Лупоглазый-то уже дожидается. Оправься быстренько, – полковник по возможности изящно повернул толстую шею, указав глазами на лестницу, ведущую в подвал, где располагались гардероб и туалетные комнаты, – да сразу приступай…
– Как же, бегу, – ворчливо буркнула себе под нос женщина, оглядываясь в поисках «лупоглазого».
Высокий худой мужчина в темно-зелёных вельветовых брюках и трикотажной рубашке-поло с широкими серо-зелёными полосами будто на фотографии гламурного журнала непринуждённо облокотился на прилавок возле кассы, засунув руки в передние карманы брюк. Он приходил уже несколько раз, назвался художником и просил разрешения посидеть в зале, всматриваясь в лица посетителей, дескать, ищет модель для картины…
А вскоре и «настоящие» посетители, как про себя называла их Иветта Петровна, пожаловали. Зашли, держась за руки, парень с девушкой. Ну, этим ничего не надо: ищут возможность уединиться. Стайкой забежали девчонки-студентки. Проскочили мимо витрины с шляпками, мимо посуды и фарфоровых изделий мануфактур Мейсена и Севра, остановились возле вееров…
– Разрешите, я вам немного расскажу? Не возражаете?
– Если не трудно, но мы не платили за экскурсию.
– И не надо, я не экскурсовод. Просто мы так далеки от того времени, что не всегда постигаем назначения предметов, которые видим, а женщинам ведь интересно, что и как было раньше, – музейный смотритель улыбается. – На нашей выставке представлено более двухсот пятидесяти модных дамских аксессуаров конца восемнадцатого – начала двадцатого веков*. Шляпки, перчатки – более или менее понятно, а вот веера… Самые разные: тканевые, перьевые, деревянные, костяные, раскрывающиеся и в виде опахал… В эпоху барокко в моду вошли разрисованные веера с зеркальцем посередине, обрамленные страусовыми или павлиньими перьями. Вы слышали про «язык веера»?
Девчушки переглядываются:
– Нет.
– В 1911 году в Москве вышла книжечка «Правила хорошего тона». Среди прочих, в неё вошла глава, посвященная искусству владения веером. Это один из немногих сувениров, который девица могла позволить себе принять от кавалера, а любая хозяйка дома должна была, для соблюдения приличий, держать на столике в будуаре. Но «язык веера» появился гораздо раньше, во второй половине семнадцатого века, как особый код общения дам и кавалеров. Веер в правой руке означал послания для всех присутствующих, в левой – лишь одному, заранее предупреждённому «тайному зрителю». Обратите внимание, на портретах восемнадцатого века дамы чаще всего держат закрытый веер в правой руке, повёрнутым в сторону зрителя. Это означает расположение и снисходительность, но не к какому-то конкретному адресату. Заказной портрет не выдаёт любовных тайн... При случае, почитайте в интернете, как много мог сказать веер в руках кокеток: «Да», «Нет», «Люблю», «Не люблю», «Готова следовать за вами»… Веер, переложенный из одной руки в другую, назначал свидания, обещал и отказывал влюбленным…
Искоса Иветта Петровна следит за художником.
«Ишь, расположился на стуле для смотрителя как у себя дома … И нет бы на молодых девочек смотрел, так с неё глаз не сводит… Прав директор, действительно «лупоглазый», – думает женщина, против воли отмечая большие глаза навыкате, крупный нос, полные губы. – А ещё этот шарф дурацкий… Обмотал зачем-то шею, словно простудиться боится…»
Серый шёлковый шарф вокруг шеи так раздражает Иветту Петровну, что будь она дамой из восемнадцатого века, с радостью ткнула бы в лупоглазого сложенным веером рукоятью вперед, сообщив: «Подите прочь», но, увы…
– Восемнадцатый век с его веерами, белилами, румянами, мушками был вообще наполнен разными секретными кодами: всё имело значение. Подаренные бутоньерки с теми или иными цветами, место куда приклеена мушка… Сплошные иллюзии, – усмехнулась рассказчица. – Век двадцатый всё назвал своими именами. И веер стал просто стильным аксессуаром, присущим даме…
«К этой юбке подошла бы бордовая блуза с расширенным рукавом три четверти и полностью открытыми плечами, а не то, что тётка на себя нацепила, – музейный смотритель не догадывается: она тоже не вызывает восторга у художника. – И что за вульгарная красная губная помада… Хотя, когда говорит увлечённо, глаза хороши… И тонкие кисти рук. Высокий лоб, на котором прекрасно смотрелась бы фероньерка**… Пожалуй, пора: девушки уходят…»
– Прошу простить, я до сих пор не представился… – учтиво склонил лохматую голову с чёрными и седыми прядями. – Серж …
Фамилию Иветта Петровна пропустила мимо ушей, не преминув уколоть:
– По паспорту – Сергей?
– СЕргий, – укол прошёл мимо цели. – А у вас прекрасное имя. Французские корни?
– Нет, корни – в «Соломенной шляпке».
Старомодная учтивость лупоглазого почему-то вызывает желание отвечать наперекор. Удивлённая собственной агрессивностью, Иветта Петровна невзначай говорит правду. То, чем, как правило, ни с кем не делится:
– Папаша был большим любителем куплетов из этого фильма в исполнении Андрея Миронова. Нам с мамой от него остались на память лишь песенка да имя…
В больших глазах промелькнуло понимание.
– Вы были так терпеливы к моему присутствию, что мне захотелось пригласить вас...
– Я не принимаю приглашения в рестораны от незнакомых мужчин.
– А я ни слова не сказал про ресторан. Просто назовите любое своё желание, и я исполню.
– Вы всемогущий джинн? Тогда... – первый раз за время их беседы женщина слегка улыбается.
– Не надо. Я попробую угадать, – он склоняет голову, протягивает руку.
***
– Осторожно, здесь ступеньки.
Они поднимаются на просторную террасу. Скамья со спинкой, самодельный деревянный стол, на нём раскрытая книга, остывший кофе в тонкой фарфоровой чашке… В траве возле дома бордовые головки клевера, ромашки, какие-то жёлтые и фиолетовые цветы, названия которых Иветта Петровна не знает. Всё кажется знакомым, словно она уже была здесь когда-то…
– Надо же, не потушили свечу.
Художник тушит огарок в подсвечнике. Натренированный глаз музейного работника без колебания опознаёт: «Серебро. Конец девятнадцатого века».
– Куда вы меня привели? В прошлое? Будущее?
Иветта Петровна уверена, что шутит, но спутник серьёзен:
– Это всё равно. Есть только настоящее. Всё остальное мы лишь придумываем.
– Даже прошлое? Его нельзя изменить.
– Люди быстро забывают то, о чём не хотят помнить. И раскрашивают прошлое в соответствии с тем, во что предпочитают верить. Впрочем, сейчас это неважно, давай не будем задавать вопросы, на которые нет ответа… Ты ведь хотела оказаться здесь, правда?
Теперь она вспомнила. Ночью не спалось, в темноте мельтешил огнями городской муравейник, а фотография в интернете поманила покоем. Показалось, что там, на этой старой террасе у реки, по-другому течёт время: не спеша, позволяя рассмотреть мгновение. Мало ли что придумается, когда не спишь… Всего лишь декорация для сказки. Почему же так реально ощущение прилипшего к ногам мокрого подола юбки, и ноги в балетках совсем промокли…
– Так можно простудиться, – в голосе «лупоглазого» слышится участие. – Прости, что повёл по мокрой траве. Переоденешься?
Через открытую дверь видна большая комната. Камин, зеркало в позолоченной раме, туалетный столик из светлого дерева на гнутых ножках, такая же банкетка. На софе разложено платье…
– Не припомню, когда мы перешли на «ты».
– Разве это важно? Вот, домашние мюли, –протягивает остроносые туфельки без задников. Верх обуви и низкий итальянский каблук-рюмочка обтянуты голубым шёлком.
– Это же настоящий восемнадцатый век, – Иветта Петровна с почтением, но чуть недоумённо рассматривает раритет.
– Всё правильно: в восемнадцатом веке и мужскую и женскую обувь шили без различия на правую или левую ногу, – смеётся искуситель. – И платье. Тебе ведь хотелось его примерить…
– Нет-нет… К нему и прикоснуться-то страшно.
Не сосчитать, сколько раз музейный смотритель – всего лишь женщина! – останавливалась возле этого экспоната, рассматривая декорированные бисером тончайшие брюссельские кружева на васильковой тафте, пышный объёмный рукав, собранный у плеча, плотной манжетой охватывающий руку… Не поленилась, поискала в интернете: такой рукав называется «жиго».
– Да, Вета. Здесь и сейчас можно всё, оно ждало тебя. Правда, горничных нет, но я помогу застегнуть.
Обтягивающий верх и пышная юбка удлинили силуэт, выделили тонкую талию, рукава подчеркнули покатые плечи, длинную шею.
– Ты кажешься воздушной, словно мотылёк, – откровенно любуется художник. – Я обязательно напишу твой портрет.
И никакой он не «лупоглазый»… Большие, печальные глаза, выразительные губы, кривоватый нос даже придаёт обаяние…
– Она уходила от меня. Много раз. Сначала, когда нам было по семнадцать, потом двадцать три, затем тридцать… Последний раз ей было сорок четыре, и она ушла навсегда.
Они сидят на террасе. В изысканно-хрупких, почти прозрачных мейсенских чашках стынет чай. Вдали, за еловым бором, розовеет закат, изредка всплёскивает рыба в почти неподвижной реке, летят гонимые ветром серебряные паутинки…
– А ты?
– Я? «Паутинки воздушные, тени Чудесного...» – Серж цитирует строчку Бальмонта, рассеянно листает лежащий на столе сборник стихов. – Сейчас мне иногда кажется, что она и была такой тенью Чудесного… А тогда – я выжил.
Словно случайно, собеседник поправляет шарф на шее, проверяя, надёжно ли скрыт шрам.
– Сосед спас. Пришёл не вовремя и обругал, как я посмел испортить прекрасный вечер… Да вот и он, лёгок на помине.
Большая собака, помесь овчарки с дворнягой, с белыми сильными лапами и чёрным, задранным кверху хвостом, тащит на поводке вдоль реки невысокого тучного человека в жилетке.
– Куда ты, горе моё? – мужчина пытается упираться, но безрезультатно. Собака затаскивает его на террасу и радостно подпрыгивает возле Иветты Петровны, пытаясь поставить мокрые лапы на юбку.
– Нельзя, Юлька, нельзя...
– Петровна, ты где блуждаешь мыслями, что молчишь? – порывшись в многочисленных накладных карманах, директор музея наконец достаёт большой клетчатый платок, оглушительно сморкается и вытирает вспотевший лоб. – Зову-зову, а ты как статуя…
***
Вадим Львович вдохновлён и необычайно суетлив:
– Смотри, Петровна, что я в запасниках в подвале отыскал. Здесь и надпись есть: «Неизвестный художник…». Чёрт, какой век – не разобрать… Название странное: «День, которого не было». Ну, что молчишь-то? Она на тебя слегка похожа, не находишь?
В старинной позолоченной раме портрет дамы в синем платье. За её спиной – еловые ветви и синий простор. В левой руке полураскрытый веер…
– Как думаешь, Петровна, не подделка? С фарфором мейсенским ты меня уже научила: клеймо должно быть, синие скрещенные мечи, а тут… Надо специалистов приглашать.
– Надо, – соглашается смотритель музея и неожиданно целует директора в щёку.
– Вадим Львович, вы чудо.
Быстро развернувшись, Иветта Петровна направляется к лестнице, ведущей в подвал…
«Носик припудрить», – догадывается директор. И, достав платок, докрасна растирает поцелованную щёку, смущённо бормоча:
– Ох уж эти дамские штучки…
* с мая по сентябрь в Художественной галерее Минска работала выставка «Дамские штучки» женских аксессуаров из коллекции художника, дизайнера, реставратора Игоря Сурмачевского.
** женское украшение в виде обруча, ленты или цепочки с драгоценным камнем, жемчужиной или розеткой из камней, надеваемое на голову и спускающееся на лоб.