«Кто-то высший развёл эти нежно-сплетённые руки …./ Не ответственны мы!»
Марина Цветаева.
И. Л.
Было надцатое мартобря*. Садилось солнце …. В кафе на Невском, было уже многолюдно, когда ниоткуда*, на вечеринке с коллегами, возник Эдик. Отыскав свободный стул, он машинально огляделся:
– Знакомые всё лица … – И вдруг, как удар шокером. Через стол от него – дива, сошедшая с полотна Модильяни. Прямая спина, благородная осанка. На длинной белой шее, в разрезе высокого бордового воротника жакета, голова элегантной орхидеи. На овальном лице – большие, голубые глаза; падающая до плеч солома волос, завершала этот превосходный портрет. Эдик, окаменел, не в состоянии отвести глаза от незнакомки.
– Кто это? Откуда? Она не наша …. – Мысли лихорадочно и хаотично бились в голове, натыкаясь друг на друга, как сбитые шаром кегли. Незнакомка, заметив его застывший взгляд, доброжелательно улыбнулась. Эдик, принуждённо улыбнулся в ответ и, испытывая неловкость, отвернулся, сразу же забросав соседей по столу вопросами. Оказалось, всё же, – наша; коллега из издательства с которым сотрудничала фирма Эдика; зовут – Ирма.
С первого взгляда на Ирму, Эдику было понятно, что она – его воплощённый идеал. Но, ко времени, этой роковой встречи, за спиной у него, уже было, два развода и он был одержим идеей фикс, что приносит женщинам только несчастья. Поэтому, в будущем, он решил не вступать в контакты, именно с теми женщинами, которые ему нравятся, так как он, – полагал Эдик, – всегда, выбирает только тех, кого не способен осчастливить. И когда, после совместного танца, Ирма предложила ему, вместе сбежать из кафе, Эдик отказался. Он был твёрдо убеждён, что именно эту женщину, он должен уберечь от своего несчастливого влияния. Эдик был идеалист-максималист – он строго судил других, но и себе спуску не давал. А человек он, при этом, и вправду, был глубоко порядочный.
Быстро, как мыши под столом, прошмыгнули два года, и однажды, встреченный им на улице знакомый сокурсник, предложил Эдику поучаствовать в конкурсе на вакантное место в его издательстве. С блеском пройдя тест, Эдик был принят в новую фирму и, в первый же день, выйдя на работу, он столкнулся в коридоре с ожившим чудом, …. Ирмой. Любовная философия Эдика к тому времени, изменилась и он неоднократно, мысленно, посыпал себе, голову пеплом за то, что так по-идиотски и добровольно упустил в тот, роковой раз, в лице Ирмы, свою синюю птицу счастья.
– Неужели, судьба даёт мне, второй шанс? – растерянно думал Эдик. Эта, вторая встреча, родила в нём поэта. "Младенец" появился на свет здоровым. И, через день, да каждый день, а иногда и по нескольку в день, он стал вдруг, выдавать стихи о своей "Капулетти":
А крылатые брови? А лоб Беатриче?
А весна в повороте лица?..
О, как трудно любить в этом мире приличий,
О, как больно любить без конца!*
Используя при этом, любую возможности, чтоб подчеркнуть своё внимание к ней. Но Ирма держалась нейтрально, и Эдику стало очевидно, что историю их неудачного знакомства она не простила, и вызвать её повторный интерес к себе, будет непросто. Однажды, в помещении женского отдела художественной редакции, затеяли перестановку. Заметив, что Ирма пытается сама, сдвинуть с места тяжеленный, двухтумбовый стол, Эдик бросился к ней на помощь, но Ирма решительно отвергла его попытку, и на вопрос:
– В чём дело? – ответила:
– Я хочу быть независимой от мужчин и должна в любых ситуациях уметь справляться со всеми проблемами сама! – В тот раз, Эдик её не понял, и даже, обиделся, совсем не догадываясь о том, что однажды ему придётся убедиться в справедливости её жизненной установки.
Как-то раз, замученным жаркой летней погодой, редакторам захотелось расслабиться на борту речного трамвайчика, подышать свежим воздухом с Невы. На обед заказали уху. И когда пришло время, на середину большого круглого стола на верхней палубе водрузили огромную никелированную кастрюлю. Ирма подпоясалась голубым фартуком; смеха ради, пришпилила на голову высокий, белоснежный, крахмальный поварской колпак, и в таком виде, с большой поварёшкой в руке вышла к столу. Все обомлели. Это была «Богиня семейного очага» и «Анжелика — маркиза ангелов*» в одном лице.
За бортами судна медленно проплывали невысокие берега с молодым подлеском. Разомлевшее солнце, лениво, но в упор разглядывало своего никелевого двойника на стенке кастрюли, пытаясь его загипнотизировать. Чайки страстно пикировали на этого двойника с жадным расчётом на поживу, теряя в пикЕ свои склочно-пронзительные крики, как маленькие якоря. А все миски, расколдованными пингвинами, вдруг сорвались в едином порыве и общей стаей стремительно полетели к красавице-поварихе. В то время как, ложки самостоятельно дрейфовали от мисок ко ртам и обратно, взгляды всех, безотрывно, были прикованы к обожаемой "маркизe". Даже, если бы ухА в тот раз, совсем не удалась, – из рук всеобщей любимицы Ирмушки, ИрмУси, ИрУни и Ирочки, ухА казалась бы мёдом. В таком амплуа Ирочка была, само воплощение семейного счастья. И каждый из присутствующих здесь тогда, тайно мечтал в тот момент, о такой, как Ирмушка: жене, сестре или подруге.
Как ни странно, но ситуация с коллективной ухой, подвигла и нашего героя на решительный поступок.
– Я объясню ей, что люблю её с первой встречи и что, мой отказ во время танца, был вызван исключительно, заботой о ней самой; что я пожертвовал своими чувствами ради её благополучия, и у неё, не останется повода для обиды. – Уговаривал сам себя Эдик. И как-то, в конце рабочего дня, подкараулив Ирмусю у выхода из издательства, Эдик, заступил ей дорогу и сорванным голосом, пересохшими губами, вымученно выдавил:
– Надо поговорить …. – Ирма замешкалась, он прижал её к полированному граниту фасада. Запах её духов, доминантной нотой в котором, была смесь грозовой свежести с горько-сладким ароматом лаванды, мутил сознание, а её глаза, оказавшиеся непривычно близко, стали вдруг расширяться, властно втягивая Эдика в себя. Как лунатик, он стал, зачарованно погружаться в их глубокую, манящую голубизну, на дне которой таинственно мерцали льдистые осколки Лун. Гранитная стена за спиной Ирмы упруго прогнулась, как сетка батута и мягко выбросила их назад. Всё вокруг закружилось и они оба, плавно поплыли в камерном танце. В том самом, их первом и последнем танце, в кафе на Невском …. И, когда их лица сблизились настолько, что губы оказались на расстоянии мгновения от поцелуя, лунные осколки на дне её глаз, потеплели и, совершенно интимным и сексуальным тоном, каким общаются только любовники, Ирма произнесла:
– Ты опоздал, Эдик! Я иду на свидание …. К другому. – Вращение прекратилось, Эдик ошарашенно смотрел вслед, уверенно удаляющейся, высокой, восхитительной фигуре.
– Может быть, это женская месть? – Потерянно успокаивал он себя, слегка покачиваясь от пережитого.
– И на самом деле, у неё, никого нет? – Но когда, на следующий день, он стал расспрашивать об этом её подруг, те подтвердили:
– Есть. Красавец культурист. Но он, уже третий! Первые два, тоже были всем хороши, но оба, скоропостижно скончались. Какие-то проблемы с сердцем. Поэтому с теперешнего бой-френда, она пылинки сдувает.
– Подумаешь, культурист! – Раздражённо фыркал Эдик.
– Ты, МЕНЯ, раздетым не видела. Вот приду как-нибудь, на Петропавловку*, тогда посмотрим, кто лучше! – В своё время, Эдик принимал участие в чемпионате по бодибилдингу, и когда появлялся в плавках на пляже, равнодушных, среди представительниц слабого пола, как правило, не оставалось. Он стал прислушиваться к разговорам её подруг, чтобы и в самом деле как-нибудь подкараулить Ирму на Петропавловке. Но судьба распорядилась иначе. Вскоре, после неудачного объяснения в любви, Ирма вдруг, не вышла на работу, а по издательству пополз слушок, что её «очередной», тоже умер. И якобы, даже в постели, прямо под ней! Каким образом и кому могли стать известны такие интимные подробности, оставалось загадкой, но Эдик сразу вспомнил, что Ирма родилась под созвездием Скорпиона, и значит она – «ангел, танцующий в темноте». И что эти «ангелы» бывают двух типов: первый тип – роковая женщина, от которой сходят с ума все мужчины. Второй тип – женщина, которая убивает себя, в случае жизненной неудачи.
– Господи, только бы Ирма, не заблудилась, в ночи своего горя! – Ужаснулся Эдик.
Потом были похороны. Он долго колебался: ехать – не ехать, так как с детства, терпеть не мог этот угнетающий обряд. Эдик был эмпат* – чужую боль воспринимал, как свою. От траурной музыки, от рыданий присутствующих, от тошнотворных запахов; от всей этой адской смеси, принуждающей терять радость к жизни, ему становилось плохо, и он мог в любой момент брякнуться на пол или, в лучшем случае, разрыдаться во время церемонии. Но дабы не обидеть Ирму в очередной раз, Эдик наступил на свою сверхчувствительность и, в последний момент, вскочил на подножку отъезжающего, на кладбище, издательского автобуса. Желающих разделить горе Ирмы, оказалось много. Поэтому, когда он добрался до места, церемония фактически закончилась.
Вокруг свеженасыпанной могилы неровным кольцом горбились чёрные обгоревшие остовы падших ангелов. С неба, прямо в барабанные перепонки ушей, вонзался стеклянно-прозрачный вертикально-давящий ЗВОН. В центре кольца, у чёрного мраморного обелиска, коленями на сыром холмике, распластавшись всем телом по чёрному блеску, застыла Ирма с пшеничной соломой волос, выбивающихся из под чёрной косынки. Правая, поднятая вверх рука, слепо ласкала чёрную поверхность; левая, прижимала к сердцу, другую каменную грань. Белое как воск, истончившееся лицо Ирмы с закрытыми, ввалившимися глазами, прилипшее одной щекой к холодному камню, было запечатано ото всех, печатью рока. В эти минуты Ирма, пребывала совсем в другой, бесконечно удалённой от прозы жизни, ипостаси, не желая расставаться, вопреки реальности, не признавая эту реальность, с тем, кто всё ещё, был для неё, самым близким. Закрытыми глазами Ирма отчаянно блуждала по бесконечному дну той, запредельной пропасти, которая в очередной раз поглотила её, любовь. Никогда, ни до, ни после, Эдик не видел, ни у кого, такой глубокой, всепоглощающей скорби, как на лице у русской красавицы Ирмы, в день тех похорон. В день тех похорон, пространство вдруг, неимоверно сжалось в узкую, горизонтальную, звенящую полосу и ударило по вискам, сплющивая всех присутвующих до размеров комично-страшных, чёрных, карликов-лилипутов, распяленных в ширину, как кляксы, насаженные на шампур пронзительно невыносимого, визгливого воя горя. В эти мгновения ему стало ясно, что ту Ирму, Ирмушку, Ирмусю, Ируню и Ирочку, которую он так безмерно любил, больше, он не увидит никогда ….
По дороге с кладбища, к нему в голову вдруг, просочилась подленькая мыслишка, что под чёрным обелиском сегодня, мог бы лежать, он сам, если бы, в своё время, не сделал благородный жест. И что тогда, когда он спасал Ирму от себя, он невольно, спас самого себя, от неё, – роковой женщины.
– «Да воздастся каждому по делам его*.» – Мелькнуло библейское, но он сразу отмахнулся от такой логики, как от недостойной и стал думать о том, каким образом, он мог бы поддержать Ирму, в её сегодняшнем, чудовищном горе. Но здесь, судьба сделала ещё одну рокировку. Через неделю, – как гром среди ясного неба, – издательство объявило о банкротстве. Большая часть худ-редакторов оказалась на улице. Найти такую же работу в других издательствах не представлялось возможным, так как издательство было уникальным, и кто-то, стал менять квалификацию, а кто-то, рванул за границу. Промаявшись некоторое время неопределённостью и не найдя для себя других перспектив, Эдик послал запросы тем, своим коллегам, которым уже, удалось устроиться за рубежом. Разобравшись с ответами, он выбрал Кейптаун, а оказавшись там, никогда уже, об этом не жалел.
Синюю линию морского горизонта южно-африканской столицы, бороздили белые перья парусников. По набережной прогуливались джентльмены в белых блейзерах* с огромными мраморными догами на поводках. Под руку с ними – элегантные дамы в полупрозрачных, развевающихся от лёгкого, тёплого бриза нарядах, с солнцезащитными зонтиками в руках. Кейптаун был экзотикой, от которой эстет и поэт в душе Эдика ликовали. Всё было бы ничего, но неизбывная тоска по Ирме, не отпускала и более того, с годами, как ржавчина разъедала сердце. Иногда Ирма навещала его во сне, вглядываясь в самую душу, красивыми, печальными глазами на бледном лице; то ли, призывая его к себе, то ли, упрекая за что-то. После таких снов, Эдик долго не мог прийти в себя, тем более что после тех похорон, Ирма навсегда исчезла с его горизонта. Это надо было как-то лечить и, в конце концов, он решился навестить любимый город.
Вернувшись в Питер, Эдик первым делом бросился в памятное ему издательство, впрочем, без особой надежды, вполне понимая, что шансов встретить там, старых знакомых, которым было бы, что-нибудь известно об Ирме, ничтожно мало. Но ещё больше, он боялся услышать, что Ирмы больше нет. К счастью для Эдика, среди незнакомых сотрудников, нашлась-таки одна знакомая, которая и сообщила ему то, что никогда бы не пришло в голову ему самому. Эта новость оглушала. Этого не могло быть! Это просто не укладывалось в голове! Оказывается, после потери третьего бой-френда, Ирма сразу отказалась от питерской квартиры и затем, приняла постриг в какой-то женский подмосковный монастырь.
– Значит, Ирма возложила всю вину за смерть своих мужчин на собственные плечи и теперь, будет замаливать несуществующие грехи до конца дней своих. – Удручённо констатировал Эдик.
– В таком случае разыскивать её бесполезно. А если бы я её и нашёл, что сказал бы я ей, что бы сделал? Чтобы убедить её в том, что в этих смертях её вины нет, нужно быть профессиональным психоаналитиком, а что могу предложить ей, я? Четвёртый брак? Чтобы умереть в её объятьях? Но именно этого, Ирма теперь, панически и боится, так как пребывает в ложной уверенности, что она «чёрная вдова» и поэтому любой мужчина, которого она полюбит, обречён на смерть. Поэтому мой визит, ничего кроме смуты, не внесёт в её сегодняшний монашеский покой, а в худшем случае, может вызвать даже, рецидив. И тут, в памяти у него всплыло:
– «Я хочу быть независимой от мужчин и должна в любых ситуациях уметь справляться со всеми проблемами сама!»
– Так вот почему в своё время Ирма отказывалась от мужской помощи! Она интуитивно предчувствовала, своё будущее одиночество, когда ей придётся полагаться только на свои, хрупкие, женские силы и готовилась к этому заранее. Да-а-а, в женском монастыре, на мужскую помощь действительно, рассчитывать не приходится ….
Возвращение в Кейптаун было печальным. Начался сезон дождей. Африканское небо хмуро заштриховывало тёмными струями, пространство между собой и морем, старательно вычёркивая его из реальности, как будто стремилось навсегда соединить две влажные стихии. Корабельные мачты, с принайтовленными к ним, намокшими, почерневшими парусами, напоминали огромные обгоревшие палочки от бенгальских огней, которые от пощёчин штормового ветра, дико раскачивались в разные стороны, как пьяные матросы.
И море,
дымясь, и вздымаясь, и дамбы долбя,
солёное СОЛНЦЕ всосало в себя.*
Хотя, с одной стороны, кое-что прояснилось, но, с другой …. Когда, в наше время, умница и красавица с высшим образованием и огромным талантом, к тому же, всеобщая любимица, вдруг обрекает себя, до конца своих дней, на существование в монастыре, – такая дикость, воспринималась как фейк*, поверить в который невозможно, но ещё труднее с этим смириться. Дома, оконные стекла от непогоды не спасали, – дождь назойливо барабанил прямо внутрь черепной коробки. Эдик не выдержал и, вопреки своим первоначальным намерениям, не разыскивать Ирму, включил лэптоп и полез-таки, в «сеть». Но рыбка не ловилась, ни большая, ни маленькая. Крючки его запросов всегда вытягивали один и тот же, ответ: – документов с грифом «Ирма «Капулетти»» не найдено. Мистика, да и только! Как будто и в самом деле, в небесном реестре, её имя, навсегда было смыто, хлещущим за окнами кейптаунским ливнем, из анналов истории Санкт-Петербурга …. Но был во всём этом, и маленький плюс. Новость о монастыре заставила Эдика по-другому осмыслить ситуацию со снами, в которых его навещала Ирма. Раньше после таких снов, в нём, каждый раз вспыхивала безумная надежда на скорую встречу с ней, неважно где, и неважно как. Эдик тогда полагал, что Ирма призывает его к себе. Теперь же, задним числом проанализировав даты, в которые Ирма ему снилась, он понял истинное значение этих снов: Ирма стала его ангелом-хранителем. Она являлась ему тогда, когда в его судьбе должен был произойти какой-то очередной поворот или должна была появиться новая женщина.
Это значит – она тревожилась о нём.
Это значит, она предупреждала его.
Это значит, она молилась о нём.
Это значит, ОНА ЕГО ЛЮБИЛА.
Всё ещё ….
Также как и он её.
И ОНА БЫЛА ЖИВА ….
***
1.2. «Ниоткуда с любовью, надцатого мартобря» – строка из стихотворения И. Бродского.
3. «Анжелика – маркиза ангелов» – французский историко-авантюрный романтический фильм c Мишель Мерсье в главной роли.
4. А крылатые брови? А лоб Беатриче? – Александр Вертинский – «Ирине Н-й».
5. ПетропАвловка – название пляжа под стенами Петропавловской крепости в Санкт-Петербурге.
6. эмпАт – сверхчувствительный человек, понимающий эмоциональное состояние другого человека посредством сопереживания, проникновения в его субъективный мир и всегда готовый прийти любому на помощь.
7. «Да воздастся каждому по делам его» – Цитата из Библии. Послание к Римлянам святого апостола Павла.
8. блЕйзер – (англ.) – однобортный или двубортный пиджак с накладными карманами без клапана.
9. И море,/дымясь, и вздымаясь, и дамбы долбя,/солёное солнце всосало в себя – Е. Евтушенко: «Любимая, спи!».
10. фейк – (анг.) фальшивая новость.