Жалкая черная змейка, как веревка тощая после зимы, выискивала таких же тощих лягушат в сухой траве заброшенного сада. Внезапно, шумя травой, в верхнем, голубом, ослепительном мире промчалась громадная белая собака, потом, грохоча, пришли резиновые сапоги – и, взвизгнув: «Гадюка!» - замерли. Змейка тоже замерла. Если повезет, ее прикончат в седьмой раз, и тогда она наконец-то вырвется из этого жалкого ползучего тела и станет… Ох, вот бы стать белой громадной собакой, веселой, с горячим языком, которым она норовит лизать добрые руки, с теплой шелковистой…
Сияющее лезвие ржавой лопаты раскромсало тощий черный шнурок на куски, потом – только тьма, и она осознала себя молодой, корявой яблонькой-дичком, расправляющей ветки в голубом солнечном мире…
Со спеющими на солнышке, наливающимися ядом яблочками.