Всякие забавные истории случаются в театре.
Этот веселый спор произошел на репетиции.
Веселым и дуракавалятельным он был для меня. Поскольку я некоторое время Булгаковым занимался очень серьезно, по разным причинам.
А позже, потом, подрабатывал - водил "булгаковские" экскурсии по Москве. Помимо разных других - по баптистам, евангелистам, мечетям, синагогам, храмам и монастырям.
А еще потом писал о нем пьесу.
И потому, конечно, время от времени, кроме всяких нужных разных текстов, дневников и прочая-прочая - смотрел всё, что было по нему снято...
Для того, с кем спорил - напротив - спор вышел не сказать, чтоб сильно радостным.
Он был человеком очень заводным, азартным, и воспринял происходящее прямо таки апокалиптически... Хотя изначально, я спорить вовсе не собирался.
Я ставил Бурю. А сорежиссером моим был Лев Дуров.
Сорежиссерство это произошло потому, что руководство театра в очередной раз, опять, ну никак не хотело, чтобы я у них в театре поставил спектакль. Так уже не случилось несколько постановок.
Оно, конечно, имело право отказать. И я не был режиссером этого театра.
Актеры же там в большинстве своем руководство это не только что не любили, а попросту презирали.
Уже как-то позже, когда мы с этой Бурей были на гастролях в Мурманске, после спектакля, на посиделках в ресторане, один очень немолодой артист, отмечавший заодно и свой День рождения, встал, и обращаясь к коллегам из местного театра, как кусок монолога из старой пьесы, с драматичным надрывом прогудел:
- У нас в театре ог-ром-на-я проблема-а-а... Чу-до-вищ-на-я проблема-а-а!.. Мы не-на-ви-дим нашего художественного руководителя-а-а…
Более юная немногочисленная часть артистов засопела. Они были учениками этого руководителя, и, конечно, ненависти к нему не испытывали…
И, в общем-то, меня бы это никак не касалось, если бы раз за разом мне не говорили:
– Ну, приходи, поставь что-нибудь… Так уже это всё… Сил нет…
Я отнекивался, они уговаривали.
Уговаривали о встрече и руководство. Чтоб меня приняло, сделало милость.
Наконец, оно, скрепя сердце, соглашалось. Я приходил.
- Здравствуйте.
- Да, проходите… Вы…
Оно как будто мучительно вспоминало.
Я называл себя.
- Ах, да-да… Мне говорили… Вы учились у…
Я рассказывал о ГИТИСе и мастерской. Я учился в мастерской Марка Захарова.
- Ах, да-да... Мне говорили… А ставили…
Я рассказывал про спектакли и давал ему двд.
- Ах, да-да... Мне говорили… Что бы вы хотели предложить?
Я предлагал несколько названий.
- Хорошо. Я позвоню вам на днях... В любом случае... Посмотрю диски…
Проходили дни.
Потом недели.
Потом месяцы.
Через года полтора мне опять звонили актеры:
- Ну, приходи…
Я изумлялся и опять отнекивался. Они опять звали. Я опять соглашался. И снова было дежавю:
- Да, проходите… Вы… Ах, да-да... Вы учились… Ах, да-да... Вы ставили… Ах, да-да... Что бы вы хотели предложить?.. Я позвоню…
И снова то же.
Так было несколько раз.
Но на этот – я сам захотел поставить эту самую Бурю. С этим актером в главной роли.
Потому что мне в этом спектакле была важна его собственная реальная судьба, судьба большого актера и проживание этой судьбы в конкретной эпохе, с ее взлетами и безднами, с его... Ну, и так далее... Много там чего...
Поначалу я думал еще о двоих. Из других театров.
Позже, уже после выхода спектакля, я рассказал об этом Дурову. О других кандидатах.
Про первого он сказал, что ничего бы с ним не получилось - уж очень тяжкий характер. Про второго крепко задумался. И почему-то мне показалось, что в глазах промелькнула какая-то искорка... Что сыграл он, а не тот актер... Хотя полноценно порепетировать и выпустить "как надо" всё-таки не получилось. Спектакль привязали к дате, и времени попросту не хватило... Возраст, болезни... Потом он, спектакль, правда, поднабрал... Месяцев через пару после премьеры. Но так и не добрался до того, что хотелось...
Мне же Дуров как-то сказал. Один на один. Пригласив к себе домой. Хотя публично нигде и никогда об этом не говорил, и меня в ответах на вопросы про этот спектакль не упоминал. Мы чуть выпили, он задумался и произнес:
- Вот был на даче... Посмотрел видео нашей Бури... Какой грандиозный все-таки получился спектакль... И что ты мне показывал Стрелера? - я в начале репетиций приносил ему запись стрелеровской Бури, не помню зачем, что-то хотел пояснить, наверное... - Да лучше ты сделал этого ср...ного Стрелера!!
Ну, так вот. Я позвонил Дурову – не хотел бы он сыграть Просперо в моем спектакле? Он сказал «да» сразу, не раздумывая.
Это было приятно, поскольку он, понятно, артист знаменитый. Я, мягко говоря, известен гораздо меньше, да и вообще человек нетусовочный и непубличный.
В общем, теперь уж я сам обратился к руководству.
Оно начало привычно тянуть время. Откладывало и откладывало встречу. Но и «нет» не говорило…
Старая испытанная тактика…
Я понял, что так опять ничего не получится.
Да, я не был режиссером этого театра.
Но уже поставил там пару спектаклей раньше, когда этого руководства там и в помине не было.
И оба этих спектакля были номинированы на разных фестивалях... За режиссуру, за музыку... В Москве, в Торонто... Да и еще много где много чего делал... То есть не то, чтобы я совсем уж с улицы...
Я поразмыслил.
Решил, что спектакль Буря важнее амбиций.
Не думаю, что я буду ставить его еще...
К тому же, то один, то другой актер звонили мне и говорили, что Лев Константинович хотел бы и сам поучаствовать не только как актер... Что-то где-то сказал... Но настаивать, конечно, не будет...
В общем, я снова позвонил Дурову, и предложил быть сорежиссером этого спектакля...
Я понимал его... Он хотел подстраховаться - несмотря на свой огромный опыт боялся этой роли... Боялся, что что-то не будет получаться и хотел оставить себе "поле для отступления"... Он много чего переиграл, но таких знаковых масштабных ролей со времен Эфроса особо и не вспомнить...
А первая сцена (собственно, сцена, после выхода корабля, когда действующие лица, стоя на авансцене, как в литмонтаже пятидесятых-шестидесятых, бросают реплики в зал) - это как раз его режиссерское детище...
Впрочем, через несколько лет я увидел только что вышедшую Бурю лондонского Шекспировского театра. Там было так же - все стояли и бросали реплики. Правда, еще при этом качаясь из стороны в сторону, что должно было, видимо, обозначать бурю... То есть такие кургузые (на мой взгляд) решения могут приходить в голову не только артистам, но и режиссерам.
Добавлю, что такое решение, в принципе, возможно, думаю, если менять общую стилистику всего спектакля или ставить его как реконструкцию театра шекспировских времен...
Больше он в постановку не вмешивался... С актерами работал, советовал, помогал.
...Я позвонил Дурову.
Тут уже руководство не могло с нами не встретиться. Правда, всё равно начало выбрыкивать - давайте так: не Буря, а Старший сын...
Знало, что откажусь...
Я почувствовал, что сейчас сорвусь, и скажу что-нибудь резкое... Ну, и всё... На это, видно, и был расчет.
Но Дуров быстро взглянул на меня, и, упреждая, как последний аргумент произнес:
- В будущем году у меня юбилей. Я хочу, чтобы это была роль Просперо. Возможно, это последняя моя роль.
Возразить на это руководству было нечего.
И работа началась.
Потом, правда, спектакль был объявлен "подарком" театра любимому артисту...
Молодцы, что скажешь...
Роль эта стала действительно его последней ролью в театре... И сыграл он ее достойно...
Да и ставил я про него самого, как говорил уже. В этом была задумка. Потому был нужен именно он. И он это понял. И играл про себя... Иногда это проявлялось совершенно неожиданно.
Например, во втором акте (спектакля, в пьесе это 4-ый акт) он должен был соединить руки Миранды и Фердинанда со словами:
"Но если ты кощунственной рукой
Ей пояс целомудрия развяжешь
До совершенья брачного обряда -
Благословен не будет ваш союз..."
Казалось бы, ну, и что?
Нет. Он всё пропускал через себя. Абсолютно всё. В этой роли тем более.
Он отказался это произносить.
- Так не бывает уже... Так уже не живут...
- Лев Константинович, это же пьеса... Здесь об идеале... О том, как было и должно быть...
- Нет... Я не могу... У меня дочь... Когда-то... Выросла... Приходит... Папа, я беременна... Вот мой муж... - его глаза заблестели от слёз давней, незаслуженной и незаживающей, видимо, столько лет обиды. - Ну, хорошо, доченька... Через несколько лет... Снова... Папа, я беременна... Вот мой муж... Уже другой...
Этих шекспировских слов в спектакле он так и не произнес...
Он был настоящим большим артистом...
Как-то он рассказал мне, как ушел из из одного московского квазитеатра, где тоже играл, подрабатывал. Он играл там в Чайке. (В конце раздавалось почему-то два выстрела... "Второй - контрольный" - ядовито комментировал Дуров)...
- Идет это... чеховоподобное... Я сижу на сцене... И тут вдруг мысль в голове: "Лева, тебе не стыдно?.. Зачем тебе это надо?.." Я не сказал ничего никому. Просто когда позвонили в следующий раз, ответил - не могу, болен. Потом позвонили, сказал - у меня выступление в этот день. Потом что-то еще... Потом перестали звонить...
...Ну, вот. В один из дней Дуров пришел на репетицию в приподнятом настроении.
Он был в Доме кино или где-то еще, на показе «Мастера и Маргариты», где он играл Левия Матвея.
Играл замечательно.
Там вообще очень хорошие актеры и их актерские работы, и я всегда поражался, как с таким чудным актерским составом можно снять настолько несусветную похабень…
Ну, по моему мнению, конечно… Может, это шедевр такой…
Хотя и по актерам... вообще-то, Маргарита хорошо бы, чтоб была хотя бы младше мастера... Либо он постарше... Ну, а Воланд... Его почему-то обычно делают каким-то магрибским колдуном, или семитско-индийским гуру, в сторону Хью Гриффита... У Булгакова совсем по-другому описан... И по возрасту, и вообще...
Так же, кстати, например, пушкинского Сальери обычно любят делать таким прямо умудренным старцем, в пику юному дуралею-гению Моцарту... Хотя на самом деле, они чуть ли не ровесники - пять лет разницы...
Ну, да ладно... Сальери Моцарта вообще не травил... Что совсем не помешало знающему это Шефферу пойти всё-таки за Пушкиным и написать свою знаменитую пьесу (в которой, правда, Сальери сводит Моцарта в могилу не ядом, а завистливой злобой и интригами), по которой тоже знающий это Форман снял свой знаменитый фильм...
В общем, настроение у меня было веселое, и я решил Дурова чуть-чуть поддеть.
Беззлобно, конечно.
- А знаете, Лев Константинович, - сказал я после того, как он закончил рассказ о показе, - там в фильме есть одна фраза... Просто катастрофичная... По которой становится ясно, что режиссер вообще не понимает, про что снимает... Фраза, которая разрушает все смыслы и обесценивает сюжет... И, собственно, убивает всё... Независимо от того, что и как потом кто подрезал и отрезал...
Я помолчал, и добавил:
- И эту фразу говорите вы.
Ну… Трудно описать, какова была пауза…
Дуров надолго ушел в себя… Очень надолго…
Потом "вернулся" и начал ходить и морщить лоб, видимо пытаясь вспомнить и прогнать в голове весь свой текст.
Потом сел. Потом снова встал. Ничего «такого» не припоминалось.
Он снова начал ходить взад-вперед, то и дело останавливаясь и шевеля губами.
Настроение его портилось…
Я с улыбкой всё это терпеливо наблюдал, и даже чуть насвистывал какую-то песенку.
Наконец, он сдался.
- Да нет там ничего!! – сердито прокричал он.
- А вдруг есть?
- Что!? Что!? Ну, скажи уж, черт тебя возьми!..
Надо сказать, что я отдал должное его мужеству. В жизни он общался исключительно матом. Что тут же располагало к нему людей самых разных профессий, воинских званий и ученых степеней. Но ни разу я не слышал мата на репетициях. Может, правда, это было только на моих репетициях…
Вот и сейчас, поскольку была репетиция, он с трудом сдержался, но этого особо высокого штиля лексику не применил. А хотелось очень. Это было видно…
- Ну, что там!?
- Сцена, когда Воланд прощается с Москвой на крыше Пашкова дома. И появляется ваш Левий Матвей…
- Ну…
- Воланд его спрашивает – говори, зачем появился?
- Ну… - он наморщил лоб и даже как-будто перестал дышать. – Ну, скажи, наконец!!
- И ваш герой отвечает: Он прочитал роман, и приказывает взять мастера с собой…
Опять пауза.
- Ну, и что?..
- Он не может приказывать. Даже Воланду. В этом всё дело. Если бы мог, мир был бы другим… У Булгакова – Он п р о с и т…
Опять была большая пауза.
Я не стал говорить, что в ранних редакциях так и было – приказывает. Но потом Булгаков поменял. Он думал об этом…
Они, создатели шедевра, понятно, в эти дебри и не лезли…
- Я не мог так сказать…
- Я понимаю, скорее всего, это оговорка. Во время съемки никто не обратил внимания. Хотя, по идее, это слишком важный текст, чтобы так просто прозевать… Даже если вдруг так было и в сценарии... Сценаристом ведь был сам режиссер... И потом была же озвучка, был монтаж, в общем, весь постпродакшн… Режиссер пересматривал сотни раз. И он, и редактора, и все остальные… Значит, для режиссера э т о не так существенно…
- Я не мог так сказать!!
Я развел руками и улыбнулся.
- Спорим! – он завелся не на шутку.
- Ладно, если хотите.
- На что!? – он был почти в ярости. – Я не мог так сказать. Спорим!! Я готов на что угодно!.. На что!?.. Но у тебя же ничего нет!! Ты нищий!! Не хочу тебя разорять… Давай на коньяк!!
- Хорошо, на коньяк!
- Готовь коньяк. Сказать так я не мог!!
Конечно, он проиграл…
Но к его чести, проигрыш не сунул где-то в коридоре. Нет. Спор был на репетиции. Потому на следующую репетицию он его и принес. Бледный. Хмурый. С воспаленными глазами - наверное, пересматривал много раз это место в фильме...
И это было, как трагическое ритуальное священнодействие.
Дверь в репзал отворилась, он зашел медленно и торжественно. С лицом мрачным донельзя.
Я, увидя его, начал приплясывать что-то вроде лезгинки.
А он достал из пакета здоровенную бутылку коньяка «Старейшина». Со значением, то есть…
- Что ж, проиграл, значит, проиграл, должен вручить… - он оглядел всех, тяжело вздохнул, и вручил мне бутылку. – Этот (он сдержался) режиссер (он сдержался) не знал, что снимал! (он очччень сдержался)
Это было очень смешно.
Все вокруг засмеялись, он опять горько вздохнул, но подняв голову и посмотрев на остальных, вдруг неожиданно расхохотался и сам, чуть не руками не давая губам высказаться по полной…
Расхохотался до слез, мотнул головой, вздохнул напоследок, и сел.
Я начал репетицию.
2019
.