Глава 13
Сколько Кареглазов спал или дремал на белой постели, он не знал. Может час или два, а, может, и неделю. Когда открыл глаза, опять же, в них полыхнуло, словно только что выпавшим снегом, белым. Чуть смежил веки, чтобы не так резало в глаза. Помня, что поле зрения у человека это угловое пространство, видимое глазом при фиксированном взгляде и неподвижной голове и то, что каждый глаз среднестатистического человека имеет поле зрения — 55 градусов вверх, 60 — вниз, 90 градусов наружу (то есть суммарное поле зрения двумя глазами — 180 градусов), Кареглазов, боясь лишний раз пошевелиться, окинул взглядом «коридор поля зрения» в 180 градусов. «Коридор» был пуст.
Никого.
«Странно, — думал Кареглазов. — Все время, когда я приходил в себя, кто-то был рядом, а сейчас — никого. — Он снова осмотрел взглядом «коридор». — На самом деле меня оставили в этой проклятой палате одного. Как ни странно, мне впервые хочется не только пить, но и… есть. Это уже кое-что. Раньше даже не тянуло на еду, да и на то, чтобы попить хоть немного. Позвать, что ли кого-то?»
Кареглазов попытался подать голос, но понял, что у него нынче ничего не получается. Язык во рту как-то вяло шевелился, да и пальцы на руках тоже едва шевелились, и всё. Как и прежде, во всем теле была нега, радость жизни, но голос… пропал.
Затем его ошарашило. Ладно, я уже… У меня уже шевелятся пальцы на руках! Кареглазов опустил свой взгляд на правую руку и попробовал пошевелить пальцами. И, о Боже, они действительно шевелились. И довольно уверенно. Он сначала пошевелил указательным, а потом средним пальцем, и всё ему удалось. Почувствовал, как сердце, его сердце зашлось от радости… И еще — у него, хоть и медленно, но поворачивалась голова и угол обозрения стал намного больше. Однако зацепиться взгляду было не на чем. Разве что на белых стенах и опять же белой кровати да белом подобии стула на трех выгнутых спиралью ножках, который стоял левее кровати. Скорее всего, этот стул предназначался сиделке или врачу, коей, по-видимому была Брама.
«Но что случилось с моим голосом? — подумал Кареглазов. — «Я же говорил с Брамой пред сном! Говорил, отвечал ей. Отвечал громко и внятно. Что же теперь случилось? — мысль носилась рывками. — Что? И кто она такая, эта Брама? Ведь я о ней ничего не знаю… Даже того, Брама голубокровная шестипалая или пятипалая? Может она и не врач вовсе, а просто сиделка. Умная, многознающая сиделка? Но я ничего не знаю и о той старухе, которая «держала моё «Я» живым… Хотя, нет, о старухе что-то «высветилось» в моей памяти — она шестипалая. Значит, предзонница. Тогда, почему и зачем она, старая голубокровная, меня спасала? Меня, краснокровного… Ведь для всех голубокровных я враг, а то, что я еще и оператор Станции поля Периметра, то, однозначно, вдвойне враг…
Так, голова моя «работает», пальцы на руках шевелятся. А на ногах? Есть ли у меня ноги? Не сгорели ли они во время взрыва Станции поля Периметра? — со страхом подумал Кареглазов, и опять же ощутил, что ноги, прикрытые белой пребелой простыней, у него на месте, да и пальцы на ногах тоже шевелятся. — Если так, то что, если попробовать поднять руку? — Рука с надтугой, но повиновалась сигналу мозга и поднялась. — А нога? — Правая нога тоже, через силу, но приподнялась. Он опустил ее и осторожно приподнял левую ногу. Хоть и проблематично было ее поднять, но Иван Кареглазов поднял ее и много выше, чем правую, согнул в колене. Все подчинялось ему. — Значит я уже не привязан к кровати? Раз такие пироги, Ваня, теперь пора встать с кровати и выйти «на белый свет», тьху, на солнце из этой осточертелой белой комнаты.
С высоковатой, как для него, больного, кровати Иван Кареглазов, несмотря на то, что был в чем мать родила, медленно сполз на пол. Долго лежал на нем, прохладном. Затем, собравшись с силами, поднялся на четвереньки — благо, руки и ноги хоть и исподволь, но слушались его. О том, чтобы полностью встать на ноги, пока даже и мечтать не приходилось. Не только ноги и руки у Кареглазова тряслись, но и руки, всё тело, а глаза заволакивало туманом как после перегрузки в барокамере или в специальном тренировочном кресле, когда он, курсант, сдавал последний экзамен на курсе и спустя неделю после отлежки в войсковом госпитале, стал лейтенантом.
«Ну, ничего. Я уже в пути, с которого не сверну ни при каких обстоятельствах». — подумал Кареглазов, оглядываясь и ища дверь из этой осточетревшей белой комнаты, вернее, палаты. Отыскал ее с трудом, поскольку и дверь была снежно-белой. Хотя ее выдала едва заметная вертикальная черточка, которая была чуть темнее всего остального, да крохотная кнопка, которая, видимо, открывала и закрывала дверь вместо ручки. — Ну, вот она, желанная, — радостно подумал Кареглазов и медленно двинулся на четвереньках к двери. Опять же после каждого ползка пелена застилала глаза, затуманивался мозг, но, как ощущал Иван Кареглазов с каждым ползком преодолевать каждые следующие несколько десятков сантиметров ему было все легче и легче, хотя страшная усталость, которая навалилась на него перед самой дверью дала о себе знать, и он растянулся на полу словно тряпичная кукла.
Сколько так, перед дверью, пролежал, Кареглазов не знал — то ли несколько секунд, то ли десятки минут. Почти полностью придя в себя, Иван вновь стал на четвереньки и дополз до двери. Дотянуться до кнопки в таком положении он не мог, поэтому, превозмогая боль в суставах, и опять же страшное головокружение, он упершись руками в мягкую белую стену у двери, таки встал и нажал на вожделенную кнопку. Дверь на самом деле, словно с ленцой, медленно стала отходить в сторону. Он, пока не сполз от бессилия на пол, и не потерять, уже в который раз сознание, еще успел выглянуть в коридор, который был не белый-белый, как в палате, а какой-то светящийся. Он был пуст. Свет в нем переливался от голубого до светло-зеленого.
— Та-ак, Иван, ты почему самостоятельно собрался выйти в коридор? Тебе никто этого делать не разрешал! То, что сняли защелки на руках и ногах, не говорит о том, что тебе всё разрешено! — Голос Брамы был строг и суров.
— Но никто и не запрещал этого делать, — тут же попытался ответить Кареглазов, подняв глаза с пола, но голоса как не было раньше, так не было и сейчас.
— Лучше помолчи. Лежи и не двигайся. Сюда уже мчат помощники. Мы осторожно положим тебя на кровать и подключим восстановитель. Ты не соображаешь, что сделал для себя. Как минимум по твоим меркам, после твоего «вояжа» восстанавливаться тебе предстоит не менее двух недель. Хотя ты этого не ощутишь.
— Ну, почему, Брама…
— Молчи. Я тебя отключаю. Спи…
Кареглазов тут же сомкнул веки и погрузился, как во время гипноза, в сон. Сколько он будет спать? Да наверное столько, как сказала Брама. Ну и ладно…
Глава 14
Солнце уже зашло, и Кирр не прикрывал ладонью глаза от слепяще яркого света, но его взгляд все так же был устремлен вперед, туда, за горизонт.
Кирр знал, что Врата рядом, в нескольких сотнях метров от него, за пригорком и рекой. Знал и то, что он и все предзонники сейчас находятся в иной параллели, но все равно парня глодало не уходящее ощущение пустоты, утраты. Их он ощутил еще тогда, когда впервые прошел через Врата. Потом дискомфорт прошел. Эйфории свободы, встречи с Прародиной хватило ненадолго. И в нем снова проснулся воин. Воин, который будет драться до последнего вдоха. За свое детство, юность, за Предзонье. Он еще вернется туда. Чего бы это ему ни стоило. Поскольку он, да и все предзонники, не живые куклы, не марионетки. Они — люди, и проводить с ними игрища не позволено никому. Даже Тем, Кто Над Ними. Но пока необходимо, чтобы вернувшиеся на прародину не чувствовали себя здесь в дискомфорте, не чувствовали себя пришлыми. Возможно, придется драться с аборигенами. Ну и что из этого. Предзонники умелые воины и смогут постоять за себя. Хотя, лучше бы решить все мирно... Но аборигены сами стали на тропу войны, сами показали свои клыки, и их необходимо приструнить. Но как? Негодяи захватили Класту и Антона, еще четверых предзонников. Аборигены хорошенько намяли бока предзонникам. А не надо расслабляться. Как же, пришли на Прародину. Как же, ждали вас здесь с распростертыми объятиями. Если не уменьем, так силой следует заслужить уважение к себе... Это первые такие большие потели. Мы адаптируемся быстро... Вот тогда аборигенам не поздоровится. К тому же они... пятипалые, а к ним у каждого предзонника с детства неприязнь... Разве что единицы могут заслужить некоторую поблажку. Ну, например, Антон... О Класте речь не идет. Она наша. Правда, рожденная с увечьем — без основного, шестого пальца на руках и ногах. Ну да ладно, отсутствие основного пальца, как показала сама девушка, не является увечьем. Она неплохо справляется с метательными шарами и без основного пальца. Но она еще и... не голубокровная. В ней ее сердце перекачивает кранную кровь, кровь врагов. Однако она отнюдь не враг. Класта своя до костей… Она — предзонника, что бы ни говорили о ней некоторые недалекие предзонники…
...Кирр вышел к реке. Как и тогда, во время похода из Предзонья. Но рядом не было Пармы. Все шло не так, наперекосяк. Эйфория радости и того, что они, наконец, обрели свободу и возможность жить спокойно, была такой призрачной, что Кирр едва не сорвался. Поэтому и вышел к реке. Парму просило не беспокоить. Кирр хотел подумать, решить, что и как, почему все так получилось, почему всех предзонников преследуют неудачи?
И тогда, в Предзонье, и здесь, на Прародине.
Подобрав под ногами камешек, Кирр бросил его в черную пучину реки. Едва слышный всплеск. Бросил еще один камень, побольше. Всплеск был громче. Именно в этот момент Кирр вспомнил, как перекликались в темноте возничие. Тогда, из Предзонья уходили в темноте, чтобы в предрассветной мгле скрыться то ли в овраге, то ли в лесу. Вспомнил, и подумал, почему ГОшники за колоннами предзонников гнались не в полную силу? Почему посылали разрозненные группы пехоты, а не использовали вертолеты, которыми стереть с лица земли группы уходящих предзонников было бы как раз плюнуть? Почему не находили их, затаившихся в пролесках? Ведь после очередного «марша» предзонников на земле оставались огромные рубцы от следов, которые не мог скрыть даже полоскавший почти всю дорогу сильный дождь! Видимо ГОшникам было велено пропустить их к Вратам? Но кто отдал этот приказ? И зачем? Возможно, пятипалые думали, что предзонники не дойдут, что даже горстка самых сильных не окажется на подступах к Вратам, которые откроют им путь на Прародину. А, может, пятипалые сами хотели узнать, где находятся Врата, чтобы потом покорить и Прародину предзонников? А узнав, по остальным охотились бы по всем правилам. Взять хотя бы его, Класту, Антона и Анну, когда они убегали от преследования. Пятипалые не пожалели даже красавицы рощи и бомбили с вертолетов как следует...
...Еще один камешек полетел вниз, в невидимую темную гладь воды...
...Валун был еще теплым, и думалось ночью, у реки не только о приятном, но и о грустном. Несмотря ни на что, Предзонье, которое покинули все предзонники, было его, Кирра, Родиной.
Ностальгия воспоминаний о детстве и юности все сильнее и жестче брала его в тиски, и если бы Кирра у реки не нашла сейчас Парма, неизвестно чем бы все это закончилось. Скорее всего Кирр отправился бы назад, чтобы продолжать бороться за Родину, пускай даже и в одиночку...
Он ощутил ее присутствие, несмотря на то, что она попыталась скрыть все свои мысли, чтобы Кирр не смог прочесть их, не смог угадать ее присутствия за валуном. Да, она подошла так тихо, что никто бы не смог ее не только заметить, но и вычислить. Даже хорошо обученные предзонники-стражи. Но Кирр вычислил. Все равно. Потому. что она уже была частью и него самого, поскольку поделилась с ним своими знаниями. опытом, возможностью при желании прочесть мысли друг друга. Это же сделал тогда и Кирр...
— А что, если мы все это сделали напрасно, Парма? — в голосе Кирра одновременно и сожаление, и боль. Прародина — прародиной, но Предзонье — это не только плач каждой семьи, это в то же время и Счастье каждой семьи, поскольку это наша Родина. Твоя, моя, всех живущих ныне предзонников.
Парма вышла из-за валуна.
— Возможно ты и прав, — согласилась девушка, сзади обняв Кирра.
И что мы будем дальше делать? Как мне, тебе, всем предзонникам поступить в данный момент, а, Парма?
— Я не знаю, милый. Если бы я знала, я бы...
— Но с кем посоветоваться? Я стою на раздорожье, Парма...
— Я чувствую это, Кирр, но, думаю, мои мысли покажутся тебе такими мизерными, что... Хотя, читай, — и она раскрыла перед ним всю себя...