Ну… Началось всё в субботу, когда…
Ах да! Простите, господин Верховный Инквизитор. Совсем забыл.
Итак, меня зовут Шарль Тертул. Мне сорок два года. Я – верный слуга Бога и короля. В этой деревне живу с рождения. Здесь у меня трактир, построенный моим дедом, царство ему небесное.
Так вот, начались эти страсти в субботу. Утром прибегает ко мне мой старший сын и говорит, что на погосте могилу Мирона раскапывают.
- Кто?! – спрашиваю.
А он отвечает:
- Священник наш да инквизитор, который третьего дня приехал.
Ну, на самом-то деле двое наших мужиков копали, а почтенные духовные лица командовали. Мне, конечно, захотелось пойти да самому глянуть, но не пошёл. Ведь я, как все простые люди, инквизиторов страшусь. Ничего достойного смерти не сделал, однако же как на инквизитора гляну, так сразу о плахе думаю. К тому же отец Людвиг, пастырь наш, муж суровый, праздного любопытства не терпел. Словом, остался я дома. А вечером, как положено, отправился со всем семейством в церковь на богослужение. И там священник объявил, что завтра, в день воскресный, в храме свершится инквизиторский суд над отшельником Мироном, и все жители деревни обязаны присутствовать.
Услышав это, наш староста воскликнул:
- Так отшельник же год как помер!
Инквизитор молчал да улыбался. А священник молвил, что от суда инквизиции еретика не спасёт ни ангел, ни демон, ни даже сама смерть. Больше староста ничего не восклицал.
Что?..
Да, господин, все в деревне знали Мирона. Он в нашем лесу почитай полвека прожил. Каждый в своё время к отшельнику за советом приходил, за наставлением. Великой мудростью владел сей старец…
Ну, конечно, обращались и к отцу Людвигу, только… Ох, господин Верховный Инквизитор, боюсь я прогневить вас… Просто у священника нашего на всякое дело только один совет имелся: кайся да молись, молись да кайся. Не то чтобы этого мало, но…
Так ведь следующим утром и собрались. Как только зазвонил колокол, мы тут же в церковь пошли, не мешкая. Там перед алтарём стол широкий стоял, а за ним сидели отец Людвиг, инквизитор и писарь, коему поручили вести протокол.
А мёртвого Мирона из гроба вытащили да усадили подле окна с витражом, на котором был изображён всадник на белом коне. Ну, знаете, тот, что копьём змеюку огромную пронзает. И чтоб отшельник не падал, его к стулу верёвкой привязали. Кто-то ещё пошутил шёпотом, что, мол, спеленали покойничка, дабы он от неминучего поповского суда не убёг.
Чего?..
Нет, господин, не знаю. Шутник этот неразумный позади меня сидел, а я озираться не стал, не до того мне было. Я от Мирона взгляда отвести не мог. Он был таким, что не привидится и в кошмарном сне. Одежды на отшельнике не осталось. Он весь прогнил, потемнел и сморщился как дуб столетний. Одна глазница пустовала, в другой высохший глаз бурел. Нос отвалился, а из дырки дохлый жёлтый червяк свисал прям как сопля. Губы тоже куда-то подевались, так что мертвец на всё сборище зубы скалил. Кожа на груди издырявилась, а ниже, на рёбрах её и вовсе не было. Сдутые кишки вокруг позвоночника обмотались и походили на сброшенные змеиные шкуры. Ноги выглядели получше, только вот гноем сочились. И не ощущалось более в церкви ладанного благовония. Теперь смердело там как на скотомогильнике в знойный день.
И разве ж диво, что Анежка, дочка бондаря, не утерпела да на пол сблевала? Отец Людвиг на неё жуть как осерчал. Кулаком по столу грохнул и пообещал епитимью на девицу наложить за то, что она святое место осквернить посмела. А меня, признаюсь, самого чуть наизнанку не вывернуло. Особенно когда к трупной вонище кисло-сладкий запашок блевотины добавился.
Сынишка мой младший, на мертвеца глядя, в тихие слёзы ударился, а жена так мне руку сжала, что я от боли зашипел. Бабы со страху такими сильными иногда бывают…
Ну, значится, отец Людвиг Анежку отчихвостил, утихомирился и об отшельнике заговорил. Так, мол, и так, стало, мол, ему известно, что Мирон был еретиком закоренелым и колдуном проклятым. Дескать, церковь он хулил, учения богопротивные в тёмном народе распространял, могилы праведников осквернял, порчу наводил, с ведьмами по Вальпургиевым ночам на шабаш летал и многое другое зло безнаказанно творил.
Потом стал говорить инквизитор и клятвенно пообещал, что дело это будет ныне тщательнейшим образом рассмотрено, и ежели отшельник окажется виновным, то его тело предадут очистительному огню, а пепел бросят в реку. Писарь же пером гусиным поскрипывал, всё сказанное записывал.
После того как инквизитор договорил, отец Людвиг хмуро оглядел нас, прихожан, и вызвал на допрос первого свидетеля. Пастуха по имени Ян.
Что?..
Да какой там отец у Яна? Он ведь ублюдок. Мамаша его ненасытная перед каждым встречным подол задирала, так что и сама точно не знала, от кого понесла. Да и плевать ей на это было. Если б не добрые люди, так Ян помер бы ещё во младенчестве. Она ж его чуть…
Ах, да, извините, господин Верховный Инквизитор…
Ну, Ян когда услышал, что его имя назвали, так и обомлел весь. Белым стал, как молоко, только веснушки на лице покраснели, будто прыщи.
- Какой же я, - говорит, - свидетель? Никакой я не свидетель!
А священник ему тогда:
- Раз не свидетель, значит, соучастник. Нам известно, что ты помогал Мирону собирать некоторые растения. Или ты будешь отрицать это?
Ян головой помотал:
- Нет, не буду. Но разве ж есть чего плохого в том, чтоб целебные травки да корешки рвать?
- Лекарственные растения собирать позволительно, - грозно промолвил отец Людвиг, - а колдовские – нет. Мы знаем, что отшельник Мирон вешал в лесу чёрных котов, под которыми впоследствии вырастала мандрагора. Её он использовал для изготовления амулетов и приворотных зелий, для гадания и поиска древних кладов. Ты отрицаешь то, что был этому свидетелем? Быть может, нам следует допросить тебя не здесь, а в темнице?
Тут Ян бухнулся на колени. Аж пол загудел.
- Был, - говорит, - свидетелем! Видел котов удавленных и… мордагору эту, чтоб ей пусто было!
Священник на спинку стула откинулся и спрашивает:
- Почему же ты мне об этом своевременно не доложил? Почему скрывал, пока тебя к стенке не прижали?
Ян себя в грудь кулаком ударил и как закричит:
- Помилуйте! Я ж не ведал, что это за сорняк такой и чего Мирон с ним делать удумал! Ни сном ни духом не ведал! Клянусь могилой матери!
- Что ж, лучше поздно, чем никогда, - сказал пастуху инквизитор. – Подпишись под своими показаниями.
Ян вскочил и, без конца извиняясь, намалевал в протоколе крестик. Отец Людвиг ему пальцем погрозил и велел завтра же явиться в храм за епитимьей. Пастух покивал и поспешно в дальний угол забился.
Священник с инквизитором о чём-то пошушукались и вызвали второго свидетеля, коим оказался лекарь Филипп Артус. Этот образованный муж к столу подошёл спокойно и ответствовал твёрдо. Священник же его спросил:
- Бывал ли ты, почтенный, в лачуге Мирона, которая в лесу находится?
Филипп кивнул:
- Бывал. Дважды.
- А череп человеческий там видел?
- Видел.
- И что ты о нём скажешь?
- Искусная поделка из белой глины.
Услыхав это, отец Людвиг, похоже, разочаровался.
- Так он что, - говорит, - не настоящий был?
Филипп головой покачал:
- Нет. Я же сказал, из белой глины.
Видать священник думал, что череп тот Мирон добыл из могилы какого-нибудь праведника.
- Зачем же, - продолжает отец Людвиг, - отшельнику понадобился бутафорский череп? Неужели для красоты?
- Я его о том же спросил, - говорит Филипп, - а он объяснил мне, что череп напоминает ему о смерти неизбежной и тем самым не позволяет жизни опьянить его. Ибо опьянённые жизнью много грешат. Им кажется, что они будут жить в этом мире вечно и ад не грозит им.
Отец Людвиг прищурился.
- И много вы, - говорит, - об аде толковали, о Дьяволе?
- Нет, не много, - отвечает лекарь.
Тут заговорил инквизитор. Улыбнулся и спрашивает:
- А как насчёт книг? Были в лачуге отшельника книги?
- Были, - кивнул Филипп. – Всех я не помню, но точно знаю, что видел Библию и несколько томов Блаженного Августина.
- И ничего еретического или колдовского? – поинтересовался инквизитор, пристально глядя на лекаря.
- Нет, - говорит Филипп.
Инквизитор перестал улыбаться и, повысив голос, произнёс:
- По нашим сведениям у Мирона имелись трактаты манихеев и различные гримуары, в том числе «Некрономикон» арабского чернокнижника Абдулы Аль-Хазреда.
Тут лекарь тоже побледнел, хоть и не так сильно, как до него Ян. Однако же ответил Филипп сдержано, как и прежде:
- Я таких книг никогда не видел.
- Точно? – спросил инквизитор.
- Точно, - подтвердил Филипп.
Отец Людвиг вздохнул, будто опечалившись, и сказал:
- Что ж, добрый человек, подпишись под своими словами. Из деревни в ближайшее время никуда не уезжай. Мы ещё с тобой побеседуем. О пользе чтения.
Лекарь нахмурился, шагнул к писарю и взял у него перо. Расписался. Потом вернулся на то место, где сидел, пока его к столу не вызвали.
Инквизитор опустил взор и задумчиво побарабанил по столу пальцами, а священник призвал третьего свидетеля. Вернее, свидетельницу. То была Марфа, жена мельника, баба дородная и глуповатая, сплетница каких поискать. Её и спросить-то не успели, а она уже затараторила:
- Видела, своими собственными глазами видела, как затворник два года назад в канун Дня Всех Святых на чёрном козлище над лесом летал и сам на всю округу, будто козёл, блеял. Долго кружил-кружил, после чего со стаей летучих мышей на запад унёсся. Своими глазами всё это видела. Чтоб мне помереть здесь и сейчас, ежели лгу!
Писарь же всё пером по бумаге скрипел, старался, да изредка поглядывал на девиц, которые, к трупному смраду принюхавшись, от удивления рты раскрыли.
Подсудимый хранил поистине гробовое молчание.
Выслушав Марфу, инквизитор усмехнулся, а отец Людвиг её пальцем поманил. Она к нему склонилась, и он ей что-то прошептал. Мельничиха враз краской залилась, точно свёкла, и дрожащей рукой закорючку в протоколе поставила.
Далее в свидетели призвали нашего кузнеца по имени Константин. Тот насупился, бороду свою опалённую пригладил и к столу прошагал. А инквизитор интересуется:
- Крест настенный Мирону ковал?
- Ковал, - говорит кузнец.
- Какой?
- Обыкновенный, христианский.
Священник опять по столу кулаком – бах!
- Лжёшь! – кричит. – Лжёшь святой инквизиции в святой церкви Божьей! Богу лжёшь, мерзавец!
Инквизитор ему знак рукой сделал, успокойся, мол, а сам Константина снова спрашивает:
- Мирон тебе распятие заказывал или просто крест?
- Просто крест, - отвечает кузнец.
- И никаких знаков на том кресте он тебя сделать не просил? Хорошо подумай, прежде чем сказать.
Константин сглотнул тяжело и говорит:
- Попросил выгравировать в центре спираль о семи витках. Сказал, что это… символ вечности.
Духовные лица переглянулись, друг другу многозначительно кивнули, а кузнецу велели слова свои подписью скрепить. Он и скрепил, сопя в бороду.
Священник перст указующий поднял и провозгласил:
- Да будет всем вам известно, что не спираль, а круг издревле символизирует собою вечность.
Инквизитор после этого долго на присутствующих смотрел да улыбался. Потом заявил, что собранных свидетельских показаний вполне достаточно для вынесения окончательного решения, но он готов выслушать всех, кто, руководствуясь добрыми побуждениями, пожелает высказаться по данному делу.
Желающих не сыскалось.
Тогда отец Людвиг подался к инквизитору и прошептал что-то ему на ухо. Тот кивнул и священник произнёс моё имя. Тут сынишка мой младший уже не в тихие слёзы ударился, а в самые что ни на есть громкие. Жена его успокаивать стала, чтобы лишний раз духовных господ не сердить. У меня же от страха чуть ноги не отнялись, однако же я подошёл к столу и ответил на все вопросы. А спросили меня вот о чём:
- Правда ли, что Мирон, бывая в твоём трактире, не ел мяса, а употреблял только овощи?
Я сказал, что это чистейшая правда, но не вся, потому как отшельник вкушал ещё сыр, хлеб, кашу и квас. Бывал же он у меня редко.
- А почему он мяса не ел? – полюбопытствовал инквизитор.
- Не хотел, - говорю, - причинять страданий живым существам, в которых есть бессмертный дух.
Инквизитор опять заулыбался и спрашивает:
- Это он сам тебе сказал?
Я кивнул, а отец Людвиг торжествующе воскликнул:
- Ересь! Вселенский собор давным-давно постановил, что у животных духа нет!
Инквизитор похвалил меня и велел поставить в протоколе подпись. Я, конечно же, поставил. Как иначе?
Что?..
Да, благодарю вас, господин Верховный Инквизитор, у трактирщиков действительно на людей глаз намётан. Стоит мне внимательно глянуть на человека, и я могу понять, чего от него ожидать и как с ним обходиться. А про Мирона скажу, не колеблясь, – то был человек поистине святой. Жил один, изучал Священные Писания, к женщинам не прикасался, питался простой пищей, которую выращивал на своём огороде или собирал в лесу. И людям при случае всегда помогал. Бывало, работаешь в поле, а он мимо идёт, остановится и обязательно подсобит. Другие же по дороге шагают и говорят: «Бог в помощь, Бог в помощь». Понимаете?
А ещё Мирон мне в нужный момент наставлением очень помог. Лет, этак, двадцать назад я твёрдо решил даже малейшего зла никому не делать и все заповеди Божьи строго соблюдать. Однако же после того, как начал я истинного пути держаться, принялись на меня беды сыпаться. Сперва одна за другой, а потом гурьбой. Тогда-то я и засомневался в решении своём да наведался к отшельнику. Так, мол, и так, говорю ему, когда грешил я направо и налево, тогда счастливым был, а после того как стал жить по-божески, счастья лишился. Где ж, спрашиваю, награда? Справедливость где?
Отшельник меня выслушал, отваром из душистых трав напоил и так сказал:
- Испытание тебе дано, дабы упрочился ты на избранной стезе, дабы закалился, словно клинок булатный. Ко всякому горю, ко всякой потере относись как Иов праведный. А он, страдая, говорил: «Наг я вышел из чрева матери моей, наг и возвращусь. Господь дал, Господь и взял; да будет имя Господне благословенно!»[1] И не сожалей о временном счастье, но думай о счастье вечном, которым Бог награждает благочестивых. Ибо мы потеряем всё, чем обладаем в этом обманчивом мире, но райские сокровища не отнимутся у нас вовеки веков, если только мы сами не откажемся от них. А отказываться от вечного блаженства ради благ преходящих есть безумие. Помни слова царя Давида: «Не ревнуй злодеям, не завидуй делающим беззаконие, ибо они, как трава, скоро будут подкошены и, как зеленеющий злак, увянут. Уповай на Господа и делай добро; живи на земле и храни истину. Утешайся Господом, и Он исполнит желания сердца твоего».[2]
Такие речи весьма ободрили меня. Впредь я не поддавался сомнениям, и жизнь моя мало-помалу наладилась. Я вновь стал счастливым человеком. Поэтому о Мироне я ничего дурного сказать не могу. Наоборот…
А судьи после меня свидетелей не вызывали. Инквизитор откашлялся и собрался было приговор отшельнику вынести, но аккурат в этот момент на церковной башне зазвенел колокол. Да так громко, что стены затряслись, а витражи в окнах задребезжали.
Все разом поглядели на глуховатого звонаря, который сидел на одной из передних скамеек.
- Кто в колокол бьёт?! – разгневанно вопросил священник. – Кто посмел?!
- Не знаю, - пожал плечами звонарь.
- Так ступай наверх и узнай! – прокричал отец Людвиг. – Живо! И чтобы приволок наглеца сюда! Я ему покажу!
Звонарь вскочил и, спотыкаясь, взбежал по лестнице на балкон хористов. Вскоре он перегнулся через балюстраду и пожаловался, что дверь колокольни почему-то не открывается.
Священник поднял кулак, намереваясь в очередной раз обрушить его на стол, да так и застыл, глядя на покойного Мирона. Вернее, на витраж за ним. Штука в том, что эта оконная картина изменилась. Теперь там был не могучий воитель на белом коне, а человеческий скелет на скелете лошадином. И копьём он пронзал не змеюку огромную, а жёлтую петляющую тропу.
Все мы вслед за священником на витраж уставились. А колокол всё звонил и звонил, всё громче и громче. А потом вдруг смолк. Ненадолго воцарилась тишина. Ненадолго, потому что витраж со звоном разбился, будто в него булыжником запустили. И за окном узрели мы такое, что даже имена свои запамятовали. Там было наше кладбище. Хотя видеть его мы не должны были, ведь погост находится на одной окраине деревни, а церковь – на другой, самой что ни на есть противоположной. А тут как-то получилось, что деревня между кладбищем и домом молитвы неведомо куда исчезла. Да и приблизилось кладбище к церкви настолько, что до него теперь шагов тридцать было. Земля, на которой погост раскинулся, сделалась мёртвой да бесплодной, сплошь потрескавшейся да без единой травинки. И вокруг погоста вроде как река обвилась. Вместо воды в ней шуршащий серый песок тёк. Небо же стало белее снега. И висела в нём полная луна. Чёрная. С бурыми пятнами.
А возле разрытой могилы Мирона сама Смерть стояла. Высокая, в чёрный пыльный плащ закутанная. Голову капюшон скрывал, а в костяных руках коса была ржавая с черенком из позвоночника звериного.
Отец Людвиг простонал что-то непонятное, и его десница упала на стол как срубленная ветка.
Снова зазвенел колокол. Затем громыхнул гром, и алая молния ударила в каменный крест, который отшельник собственноручно вытесал для своей могилы. Надгробие окуталось пламенем, но вскоре погасло и выпустило молнию в косу Смерти. Коса тут же вспыхнула, и Смерть подняла её над собой.
Из безжизненной земли медленно выползли четыре скелета. Подошли к могиле Мирона, и достали из неё потемневший деревянный гроб.
А Смерть, положив горящую косу на плечо, неторопливо двинулась к церкви. К нам…
Первым бросился бежать инквизитор. Он лихо перемахнул через стол и понёсся к двери по проходу между скамеек. За ним припустили отец Людвиг и писарь, продолжавший держать в руке перо. Ну а потом, само собой, повскакали и мы, устремившись за нашими пастырями. Я подхватил сынишку на руки. Какой-то мужичок упал и его чуть не затоптали.
Только дверь не открылась, хоть и не была заперта ни на засов, ни на замок. И вышибить её не удалось, хоть мы и старались всем кагалом. Тогда мы рванулись к окнам и принялись бить стёкла. Вернее, попытались разбить их, а они биться совсем не пожелали. Инквизитор, схватил увесистый позолоченный канделябр и со всего маху вдарил им по витражу с изображением какого-то святого. Канделябр погнулся, а стекло даже не потрескалось.
Наружу оставался лишь один путь – через единственное разбитое окно, перед которым сидел полусгнивший Мирон. Однако этим путём никто так и не воспользовался, потому как между мёртвым отшельником и окном уже стояла Смерть. Коса пылала у неё на плече, но пламя нисколько не вредило плащу. Под капюшоном я разглядел затенённый череп, который глядел на нас чёрными глазницами. И в той черноте, будто угли, мерцали красные зеницы.
Челюсти Смерти разомкнулись, и она беззвучно проговорила:
- По местам.
Беззвучно, потому что её кошмарный, ни на что не похожий глас раздался только в наших головах. И никто не посмел ослушаться. Все мы вернулись туда, где сидели прежде.
Я глянул в окно и увидел, что скелеты теперь стоят на берегу диковинной реки. Они зачерпнули гробом немного песка, и я подумал, что сплю, что такого не может быть наяву. Но как я не силился, проснуться не сумел.
Смерть подошла к столу и стукнула по нему косой. На столешнице тотчас появились разные вещи: мёртвый чёрный кот с вывалившимся из пасти языком, корень мандрагоры, похожий на пузатую куриную тушку, череп из белой глины, три фолианта в чёрных кожаных переплётах, отрезанная голова чёрного козла, настенный железный крест и деревянная миска с двумя свежими, но неподвижными карасями.
Затем Смерть поочерёдно прикоснулась косой к священнику, инквизитору и писарю. Они пару раз нехорошо содрогнулись и закатили глаза, так что на виду остались только белки.
Каким-то жутким, не своим голосом отец Людвиг позвал:
- Пастух Ян. Пастух Ян.
И пастух медленно-медленно, будто лунатик, проковылял к столу.
- Возьми то, что принадлежит тебе по закону, - велел инквизитор. И голос у него был точь-в-точь как у священника.
Ян потоптался немного и сжал в одной руке дохлого кота, а в другой – мандрагору. Смерть трижды ударила необычным черенком косы в пол. Кот и мандрагора во мгновение ока обратились в прах, который просыпался не вниз, на пол, а вверх, на лицо пастуха.
Ох, господин Верховный Инквизитор, как же Ян закричал! Не закричал даже, а завизжал, будто свинья резанная. Кожа на его лице покрылась пузырями, словно бы её кипятком ошпарили, а потом и вовсе отвалилась как маска. Обнажился кровавый череп. Ян грохнулся под стол и корчился там, пока дух не испустил. Умирая, он обхватил руками ноги инквизитора.
Марфа, жена мельника, попыталась подняться со скамейки. Она вся напряглась и взмокла, но на ноги не встала. Что-то держало её.
Я тоже попробовал подняться, и тоже не сдюжил. Тело не повиновалось мне.
Отец Людвиг тем временем вызвал Филиппа Артуса. Тяжело ступая, лекарь миновал меня и остановился перед судьями, которые теперь были всего-навсего марионетками.
- Возьми то, что принадлежит тебе, - велел инквизитор.
Филипп взял бутафорский череп, а книги пододвинул к инквизитору. Тот, не спеша, открыл одну и принялся листать. И оказалось, что все её страницы пусты. Тогда он полистал другую книгу и тоже ни единой строчки не отыскал. Раскрыл третью и в ней на самой последней странице были-таки слова, написанные красными чернилами.
Смерть вновь стукнула косой по полу. Трижды.
Увы, но я со своего места слова в книге прочесть не смог. А может, оно и к лучшему, потому как инквизитор, проведя по ним пальцами, лишился глаз. Они у него лопнули, будто виноградины под сапогом. Брызги упали на раскрытые книги и те загорелись. И тогда же из левой глазницы глиняного черепа выползла длиннющая чёрная гадюка. Не навредив лекарю, она спустилась на стол, а оттуда забралась на священника. Тот не закричал и не стал её стряхивать. Она же обвилась вокруг его шеи и замерла.
Инквизитор тоже не кричал и не дёргался. Похоже, на потерю глаз ему было начхать. Хотя по его лицу вовсю текла кровь…
После того как догорели книги, а Филипп целым и невредимым возвратился на место, отец Людвиг вторично вызвал третьего свидетеля. Вернее, свидетельницу.
Марфа, которая всё это время тщетно старалась оторвать свои телеса от скамейки, теперь слетела с неё так, будто ей пинка дали. Подползла к столу, кое-как поднялась на трясущиеся ноги и промычала нечто невразумительное.
- Возьми то, что принадлежит тебе, - проговорил инквизитор, а Смерть постучала по полу.
Продолжая мычать, Марфа взяла чёрную козлиную голову, из которой тут же бурый дым повалил, как из трубы. И он не рассеялся, а собрался в облачко величиной с тулово годовалого козла. И на этом самом дыму голова принялась летать вокруг мельничихи, бодая оную рогами. Они же были длинными, острыми, почти не загнутыми.
Тут уж баба с мычания на визг перешла, но в бегство не бросилась. А потом рога по самое основание вонзились ей в грудь. Марфа захрипела и рухнула. Как только она затихла, дым развеялся. Козлиная голова больше не двигалась.
Я снова посмотрел в разбитое окно. Прямо за ним стояли четыре скелета с гробом на плечах.
Отец Людвиг вызвал Константина. Кузнец немедля протопал к столу и по приказу инквизитора сжал в руках крест, который сам же и выковал для Мирона. Смерть, как повелось, трижды ударила черенком косы в пол. Константин поднял крест над головой и витраж в окне за алтарём тоже разбился, просыпав осколки стекла наружу, во двор. А над этим двором было небо. Но не белое или синее, а чёрное. И в нём висела огромная спираль из серебристых искр, похожих на звёзды.
Отец Людвиг захрипел. Гадюка, заглатывая собственный хвост, сильно сдавила шею священника. И продолжала сдавливать, пока тот не издох, запрокинув голову.
Положив крест обратно на стол, кузнец вернулся на своё место.
А я только теперь понял, что настал мой черёд. И сердце у меня едва не разорвалось. Никогда в жизни я не терпел такого ужаса.
- Шарль Тертул, - проговорил инквизитор.
Мне бы чувств лишиться да на полу распластаться, но вместо этого я, подчиняясь чьей-то воле, поднялся со скамейки и прошёл к столу. Клирик велел взять то, что принадлежит мне, и я поднял миску с карасями.
Смерть постучала по полу. Мне показалось, что это забивают гвозди в крышку моего гроба.
И тут свершилось новое чудо. Рыбы зашевелились и… заговорили приятными человеческими голосами, да к тому же принялись цитировать Священные Писания. Один карась сказал:
- Тело без духа мертво[3].
А другой провозгласил:
- Как многочисленны дела Твои, Господи! Всё соделал Ты премудро; земля полна произведений Твоих. Это – море великое и пространное: там пресмыкающиеся, которым нет числа, животные малые с большими; там плавают корабли, там этот левиафан, которого Ты сотворил играть в нём. Все они от Тебя ожидают, чтобы Ты дал им пищу их в своё время. Даёшь им – принимают, отверзаешь руку Твою – насыщаются благом; скроешь лицо Твоё – мятутся, отнимешь дух их – умирают и в персть свою возвращаются[4].
Ну, как тут не вспомнить валаамову ослицу?
Инквизитор же содрогнулся всем телом, а из глазниц его в добавление к ручьям крови потекла какая-то серая жижа. Наверное, мозги.
Потом рыбы соскользнули с миски и поплыли по воздуху к окну, за которым спираль искрилась. Вскоре караси исчезли в чёрных небесах.
Инквизитор свалился со стула на пол и более не шевелился. Теперь за столом остался только писарь. И он, взяв перочинный нож, вырезал им у себя на лбу слово НЕВИНОВЕН. Затем почти целиком вогнал нож себе в ухо, подёргался немного и простился с жизнью.
Смерть в последний раз ударила косой по полу. Дверь церкви распахнулась и внутрь, неся гроб, вошли скелеты. Приблизились к Мирону и поставили перед ним свою ношу. Сняли с мёртвого отшельника все путы, и бережно положили его в гроб, до половины заполненный серым песком. И Мирон мгновенно сам обратился в такой же песок.
- Суд окончен, - беззвучно проговорила Смерть и двинулась к выходу.
Когда же она проходила мимо гроба, то её длинный плащ прикоснулся к нему. И гроб стал золотым. И крышка золотая накрыла его.
Витражи вдруг все разбились, а окна исчезли, будто их никогда в стенах и не было. Так что в церкви теперь, как вы знаете, нет ни единого окна.
Выйдя за порог, Смерть сделалась невидимой. То же самое случилось и со скелетами. Тогда мы ощутили, что вновь обрели власть над своими телами и можем делать, чего пожелаем. А желали мы лишь одного – спастись. И потому бросились вон из церкви. Припустили в деревню, которая, на наше счастье, снова была там, где ей и полагается быть.
Едва последний прихожанин соскочил с паперти, дверь с грохотом захлопнулась и превратилась в камни обтёсанные, ставшие частью передней стены. Смерть замуровала отшельника в церкви, определив ей быть его склепом до самого Судного Дня, в оный все мертвецы, как написано, воскреснут…
Позднее оказалось, что из могилы Мирона в сторону церкви подземный коридор протянулся, у которого стены, пол и потолок выложены человеческими костями. И, похоже, что это кости тех, кого на погосте ранее погребли.
Что?..
Нет, пока никто по коридору пройти не осмелился. Только заглядывали пугливо, как зайцы в лисью нору. Зарыть могилу тоже побоялись.
И нынче похоронить на кладбище никого не удаётся. Оно не принимает мертвецов. Если закопать там гроб с покойником, то наутро этот самый гроб будет лежать поверх земли. Так было несколько раз, после чего мы начали погребать наших умерших на другом поле.
Вот. Это всё, что мне ведомо.
Поставить подпись? Конечно, господин Верховный Инквизитор. Я готов подписаться хоть собственной кровью, ибо сказал кристальную правду.
ЭПИЛОГ
Вечер выдался долгим. Наступила ночь. В зале трактира собралось много самых разных людей, но вопреки обыкновению почти никто не разговаривал, не шумел. Зажаренный поросёнок так и остался на вертеле в остывающем камине. Пиво не пенилось в кружках. Свечи догорали в люстрах и гасли одна за другой. А гости, сидя за столами, слушали рассказ трактирщика.
- И что сделал Верховный Инквизитор? – спросил тучный заезжий купец. – Полез он в костяной коридор, аль нет?
Шарль Тертул прислонился к огромной винной бочке и усмехнулся:
- Ещё как полез. Но перед этим три дня постился строго, книги мудрёные читал да думы думал. Мы его в подземелье всей деревней провожали. Некоторые бабы даже прослезились и подвывать начали. То ли клирика пожалели, то ли испугались, что он на них новую беду навлечёт. Теперь ведь даже дитё смекнуло, что покойного отшельника лучше не тревожить. Однако Верховный Инквизитор твёрдо решил довести дело до конца… И вот, взявши Библию да лампу масляную, он спустился в могилу глубокую и вошёл в коридор жуткий. Мы же на погосте до поздних сумерек топтались. Но ничего в тот день так и не дождались. Верховный Инквизитор не вернулся, а когда стемнело, все, разумеется, по домам разошлись.
- Значит, пропал клирик? – спросила жена купца, теребя горбушку хлеба.
- Нет, не пропал. – Трактирщик снова усмехнулся и глянул в окно, за которым ущербная луна всходила. – Поутру зазвонил церковный колокол, отчего в деревне вмиг переполох сделался. Люди решили, что Смерть опять с того света явилась, но оказалось, что явился только Верховный Инквизитор. Пошатываясь, он шёл со стороны погоста. Седой как лунь, зато счастливый-счастливый. К груди обеими руками Библию прижимал, а лампу, видать, бросил где-то…
- Но разве он до этого не седым был? – перебил купец.
- Нет. Прежде у него волосы были чёрными как шерсть у тех котов, что в петлях над мандрагорой болтаются. Да и не старик ведь он совсем, хоть и Верховный Инквизитор. Лет сорок ему… Так вот, подходит он к толпе гомонящей и, потрясая книгой, объявляет, что по коридору подземному попал в нашу церковь, во всём разобрался, а теперь отправляется прямиком к Понтифику, дабы умолять его причислить Мирона к лику святых. Так-то! И не далее как вчера прибыл в деревню новый священник, который сказал мне, что Понтифик внял Верховному Инквизитору и отшельника нашего канонизовали.
- Значит, в церкви вновь богослужения будут? – спросил белобрысый юнец, по виду школяр.
- Конечно, будут, - кивнул трактирщик, - но не в прежней, которая склепом сделалась, а в той, что нынче на новом погосте строится.
- А в старую церковь по коридору ещё кто-нибудь ходил? – поинтересовался пожилой господин, путешествовавший в сопровождении троих мрачных вооружённых молодцов.
- Да, время от времени смельчаки выискиваются, - сказал Шарль. – Только вот никто из них обратно не воротился. Все в подземелье или в склепе сгинули. Сдаётся мне, что туда и обратно пройти способен лишь праведник вроде Верховного Инквизитора.
Какой-то человек, сидевший в тёмном углу, громко фыркнул:
- Инквизитор не может быть праведным.
Трактирщик нахмурился.
- Ну и напрасно ты так думаешь, гость дорогой. Далеко не все инквизиторы уродливых баб на костёр отправляют ради того, чтобы их собственность заграбастать. Среди инквизиторов немало таких, которые настоящих ведьм и колдунов изводят, дабы нам с вами спокойнее жилось. Не стоит из-за негодяев порочить всех людей подряд. Не надо святое с грешным смешивать. Не правильно это… Да, отец Людвиг подлецом был и сговорился с таким же подлым инквизитором. Они знали, что с мёртвого отшельника им поиметь нечего, но знакомцев его обобрать вознамерились безбожно. У попа ведь нашего все его епитимьи к одному сводились – вытряхни монетки из мошны да ему вручи. А мельничиха, кузнец и лекарь – люди состоятельные, так что есть чем поживиться… Но Верховный Инквизитор показал себя судьёй справедливым. Он никого ради своей выгоды не запугивал и в темнице не держал. Никого не погубил. Мы здесь ничего плохого от него не видели.
Тут Шарль замолчал, призадумавшись. Потом оглядел зал и воскликнул:
- А чего это вы, люди добрые, не пьёте, не едите?! Этак пиво прокиснет, а мясо высохнет! А ну-ка давайте выпьем за Верховного Инквизитора! Пусть Бог благословит его!
- Пусть Бог благословит его! – повторили почти все гости, поднимая кружки.
[1] Иов 1:21
[2] Пс 36:1-4
[3] Иак 2:26
[4] Пс 103:24-29