В 1950-м году меня, третьеклассника, приняли в Пионерскую органицацию имени Ленина. Задолго до того события в моей жизни я уже знал что-такое хлеб из отрубей и мучки в колхозе, что-такое сбор колосков в закрома Родины, что-такое хлебные карточки и очереди за сурогатным хлебом в городе, и как выживать в нём. Все мои одноклассники, кто больше, кто меньше, но нахлебались горя войны по самую макушку.
Пионерский период жизни послевоенных лет это не только красный галстук, призывы горна, бой барабана, чеканный шаг легионов мальчишек и девчонок от Москвы до самых до окраин, с южных гор до северных морей, где закалённый в пламени войны, шагает с песней СЧАСТЛИВЫЙ и УСТРЕМЛЁННЫЙ к ЖИЗНИ Пионер. Это ещё и период шкод, забав и приключений не предусмотренных Уставом организации, но предусмотренный божественной Природой.
Мой 3-й «А» класс был смешанный во всех отношениях: русские, армяне, как говорится «всякой твари по паре», а татарин один. Рифат Любаев, кроме того, что татарин, ешё и самый шкодливый из нас. Он на три- четыре года старше любого из нас, силён физически, но не умственно. К тому-же он почти не говорил по русски, а его тарабарщину плохо понимали даже учителя, не говоря о нас, пацанах и девчонках. Особенно трудно с ним было нашей пионервожатой. Она была восьмиклассницей, симпотная армяночка, а Рифат, как я уже сказал, татарин, который волочился за ней, пылая страстями.
И вот в один из прекрасных дней наша Мариам, пионервожатая, которую мы называли просто – Мара, вывела нас в зоопарк для ознакомления с животным, птичьим и прочим миром вплоть до насекомых. Всякие там зайцы, лисы и волки мало нас привлекали. А вот всякие горилы-гамадрилы очень. Мы облепливали их вольеры, старались войти с ними в словесный контакт, поэтому горланили, стараясь подражать обезьяньим крикам. Особенно обезьяны пришлись по душе Витьке Сердюкову (это который сильно заикался от страха и контузии во время войны). Он залез на вольеру выше всех и орал: «А-а-аа! А-а-аа! Си..., си..., си..! Что это означало, мы не понимали, пока он не выговорил последнее - «Си..., си..., си...Светка!». Она, Светка, – его безответная любовь, закричала: - Сам ты гамадрил конопатый! Слезешь – убью! А мы все хохотали над этой парочкой и корчащими рожицы обезьянами.
Много было хохм, но о офигенной хохме я поведую.
Подошли мы к загону, где величественно стояли громаднейшие «корабли пустыни» - верблюды. Стоят так семейно Он и Она, отрыгивают и жуют с толком и растоновкой из запасов желудка. И всё бы ничего, но привязался к ним Рифат, наш татарин. Балаболил что-то на тарабарском языке, глядя и тыча пальцем на верблюдицу, а потом, переводит взгляд своих раскосых глаз на повелителя верблюдицы, которую, как мы поняли, обзывал нехорошими словами, начинал не смеяться, а дико визжать. Мара, хоть и армяночка, но уловила что-то скверное в общении Рифата с верблюдами и стала требовать от него: - Сейчас же отцепись от верблюдов! Как тебе не стыдно! Ты думаешь я не понимаю что ты говоришь?! И верблюд понимает, что ты обзываешь его подругу по несчастью жить в зоопарке, а не в пустыне. Там бы он тебя в момент горбатым сделал. Это ты здесь, за загородкой такой смелый. Я тебе сказала – отцепись, а то Анне Филипповне скажу, она из тебя сделает козью морду.
Рифат решил выпендрится до конца перед Марой и лихо крикнул в сторону верблюда: - Чока-Чока, на дулю!
Он хотел ещё и показать свою дулю, но не успел – жёлтый комок жвачки оскорблённого верблюда залепил всю мордаху Рифата.Плевок был настолько мощным, что Любаев отлетел от жердей загона и упал, размазывая плевок и обиду за свою храбрость.
Финал – мы все хохотали до коликов в животе. И с того замечательного похода в зоопарк Рифата Любаева называли не иначе как Чока-Чока. Он дюже злился, но изменить уже не мог. Так и жил Чокой Чокой до перестройки. А потом я не знаю кем он стал. Может, даже, стал жить в зоопарке.