Глава 4
Сергей Сыскин в жизни стоял на ногах твёрдо. Это и в прямом смысле: от занятий в юности футболом и боксом ноги были как железобетонные сваи, а кулаки – как гранитные булыжники. И в смысле переносном – «заработать». В этом Сергей являлся человеком очень умелым, так как в окрестных селениях слыл лучшим мастером, буквально – профессором отопительных и сантехнических систем. Даже в те времена, когда наши власти всех уровней мало думали о народе (а такие времена у нас – не редкость), он не унывал.
- Проблем-то нету,- лукаво щурился, улыбаясь в ответ на чей-нибудь воспалённый вопрос «Как без денег жить будем?»,- будем жить. Раз калым, два калым – вот проблем и нету. Прорвёмся.
Любил Сергей жизнь, всё в ней любил: женщин любил, природу, мясо на праздник пожарить, заработать хорошо любил. Всей натурой своей был от мира сего. И только одна узкая полоска в его жизненном спектре, насыщенном, густом и отчётливо земном, не совпадала цветом с основным содержанием. Одна – в самом начале, в годах совсем юных – светлая, тоненькая, совершенно солнечная и едва различимая за остальной прожитой до сего дня жизнью. И частенько о ней, помимо прочего, заводил разговор профессор калымных дел, когда выпивал со своим другом, Володькой Егоровым. Разговор этот, начавшись много лет назад, время от времени повторялся.
- Ты знаешь, Вовка, как я в юности рисовать хотел,- тяжёлой рукой обнимал за плечи друга Сергей, погружаясь в чувства под давлением выпитого.- Мне снились даже картины, как я их пишу. Ты вот напрасно улыбаешься, я тебе серьёзно говорю. Я прямо видел, как за мольбертом стою. На косогоре где-нибудь, а чуть ниже колок кудрявится. Или у озера – бережок такой травянистый, вечереет, луна только проклюнулась. За камышом по центру рыбак в лодке, а над ним утки стаей летят. Я даже доску для этой картины приготовил. Лиственница – медовая, чуть скрасна, гладенькая. До сих пор, кстати, не пустил её ни на что. Храню зачем-то, сам не знаю.
- Ну, и чё же художником не стал?- поначалу спрашивал Егоров, когда впервые услышал это откровение.- Может, рисовать – призвание твоё, а ты похерил его.
-Чего похерил?! Я с четырнадцати лет сам себе на хлеб зарабатываю. То одно надо, то другое. Семья вот, дом, ребятишки. Всё надо чего-нибудь. Думаешь, я не переживаю?!- наливал ещё по одной Сергей.- Уплыла моя мечта, улетели утки. Мне по сей день картины мои не написанные снятся,- выпивал, молчал пару минут.- Только всё реже теперь. Знаю, что не напишу их никогда.
- Почему?
- Потому что сегодня один калым закончился, а завтра новый начнётся. И не будет ничего другого, одна гонка эта за деньгами.
Короткое пьяное смятение чувств выветривалось, привычное жизненное равновесие возвращалось и покрывало душу верным защитным слоем.
- Проблем-то нету,- снова щурился в улыбке Сергей.- Раз калым, два калым – безнадёгу победим. Заработаем.
Один объект сменялся другим, потом находился третий и тоже проходил. С ними проходили дни, много дней – месяцы. Годы.
- Прошлой ночью опять утки приснились,- сбил Сергей водой поднявшийся в мангале под шашлыками огонь. Он получил деньги за очередное сделанное отопление и отмечал это событие во дворе своего дома.- Долго не снились, а вчера опять.
- Какие утки?- удивился друг Егоров, не сообразив сразу.
- Какие, какие… Которые над озером летят.
- А, эти-то.
- Вовка, ты понимаешь, они же не по небу, они в душе моей летят. Снова летят! Вижу, как стою я на бережку, а стая из-за камыша с чистой воды поднимается. У меня и холст передо мной, и палитра в руке. Я кистью краску с неё беру, хочу момент этот запечатлеть. По холсту веду, а следа не остаётся. Я снова краску беру, а на холсте – ничего. Как будто по воздуху я кистью провожу.
- Это же во сне. Мало ли что во сне увидишь. Пустяки.
- Не-е, Вовка, не пустяки. Это ведь у меня в жизни так получается, как во сне-то. Улетела моя стая, не запечатлел я её. И мается душа последнее время, аж места не нахожу. Как будто, света мне в ней не хватает, как если бы воздуха в груди не хватало.
- А ты щас нарисуй. Возьми и нарисуй.
- Не смогу. Огня во мне прежнего нет, не горит больше. Я вот неделю назад Саню Игонина от бомжей оттаскивал. Он их за Гусика своего убивал. Убивал, понимаешь?! И убил бы, если б не оттащил. А мне за моих уток кого бить? Некого, понял, только себя. Улетели они, а я себе даже пенделя не пнул, живу себе, хлеб жую,- Сергей снова сбил поднявшееся под шашлыками пламя.- Вот, в мангале теперь мой огонь. Давай, наливай,- он раздвинул на шее ворот рубахи, словно действительно задыхался.
Друзья выпили, закусили, закурили.
- Серёг, тут же каждому своё,- глубоко затянувшись, выпустил Владимир сизый дым.- Саня Игонин – гончар от бога, ему такой талант дан. А ты по отоплению лучший мастер – у тебя такой талант, тоже от бога.
- Саня, когда гончарит, песни поёт. Он сам рассказывал. Вот и понимай это так, что в душе у него песня. А через руки она в работы его вдыхается. Представляешь, как жизнь. Вот и нравятся они всем, живые они. Чудо получается.
- Твоё отопление тоже всем нравится. Тоже для жизни. Вон, отбою от заказчиков нет.
- Нравится-то оно нравится… Только у меня вместо песни усталость в душе. Как штамповка какая-то – все эти мои калымы. А я – пресс штамповочный. Понимаешь, устал я от всего. Такая, знаешь, апатия – не высказать. А Саня не устал. И не устанет. Давай, наливай ещё. Мы с тобой после десятой рюмки тоже споём душевно,- усмехнулся тоскливо.
- Так и у меня – калым за калымом. А как ещё жить-то?! На какие шиши?!
- Не знаю я… Но не хватает мне света, понимаешь… задыхаюсь… нельзя без света… не могу больше так вот дальше калымить…
Снова выпили и закусили. Подоспел шашлык.
- Ух, запах какой!- стянул на тарелку с первой шпажки потемневшие от жара куски мяса Сергей.- Вовка, ты вот говоришь, талант от бога. А ты крещёный?
- Да, в детстве ещё, мальцом. Кажись, даже грудным ещё.
- Вот-вот, и меня грудным хотели. Отец с матерью на «Газике» повезли. До Покровки минут двадцать ехать, в церковь-то. Ну, а я не доехал, в пелёнки надристал.
- Так и не покрестили?- засмеялся друг Егоров.
- Меня вскорости опять повезли. И чё ты думаешь? Я опять… После второго раза уже мать с отцом такой вывод сделали, что заказан мне пока путь к крещению. Решили, мол, вырасту – сам тогда покрещусь. А была бы у нас своя церковь, так успели бы, может.
- Успели бы,- ещё больше засмеялся Егоров,- как раз бы в церкви надристал. А ты щас покрестись. Щас все крестятся, кому охота. Кто из-за моды, а кто, может, правда верит.
- Вот-вот, из-за моды. А самые большие кресты – у бандитов. А попы их крестят и грехи им отпускают. Столько золота на шее у тех и у других, что новый приход бы хватило отстроить и подать каждому прихожанину.
- Кто их знает, какие у них дела. Есть же, наверное, и хорошие попы.
- Есть, наверное. Но у них, я так представляю, сума пустая должна быть, или уж хотя бы не такая ожиревшая. Они ж – до бога проводники, а не поборники. А тут, гляди, всё за деньги. Перечень ценников у них – как меню в ресторане. Нет, проблем-то нету, я заплачу. Только к кому он меня проведёт, такой проводник? У него карманы золотом набиты – он сам идти не может, а ему ещё меня вести.
- Попы-то попами, а сам-то ты идти хочешь? Я потому спрашиваю, что про это же всё, что и ты щас, раньше как-то с тёткой своей говорил. Да ты знаешь её, тёть Люба-то. Её как брат мой, Толян, из деревни в город к себе забрал, так она сильно быстро здоровьем сдала. Оно понятно – от земли-то оторвалась. Но зато у ней в городе к храму доступ большой. Здесь-то у нас нет ничего. Вот я посмотрю на неё, она ведь в любую погоду – дождь там или мороз трещит, а она всё равно в церковь на молебен идёт. Хоть там простывшая совсем, хоть охромеет на обе ноги, а поковыляет. Я вот в церкви сто лет не был, даром что крещёный. А она – не дай бог, чтоб не пойти. Говорю ей: «Ты попу руку целуешь, а он этой рукой деньги загребает». Так она не с обидой мне, а с печалью какой-то такой давай попа защищать: «Батюшка должен быть, так надобно. Я жеть хожу богу молиться, а не батюшку судить. Нельзя судить. А што богато живёт, так надо то простить». Во как! Понимаешь?! Прощают бабули попов.
- Мы б с тобой уж никак бы не простили. Нет уважения к таким попам,- они ещё выпили, пожевали мясо.- А бабушки, видишь, прощают,- продолжил Сергей.- Вот про церковь говорят – место намоленное. Так, я думаю, эта намоленность как раз от их молитв и происходит. Коль чистые у них души, так и молитвы тоже чистые. Нету корысти никакой. Если и просят, то всё за кого-нибудь.
- Да уж. Какие есть они, такие перед богом и стоят.
- Я тебе уже много рассказывал, как мы с Анной моей Вильгельмовной в феврале этом в Иерусалим ездили. А всё равно, сколь ни рассказывай, словами не передать, чё я там испытал. Вот где, Вовка, намолено! Сколько там всех! И мы там, и армяне, и евреи, и греки. И эфиопы там… Откуда они там?! А они там – идут, чёрные такие, тоже паломники.
- Надо же…
- Говорю тебе. А главное, Вовка, на лицах у всех доброта и тишина восторженная. Такое, Вовка, благоговение и волнение в душе!
- Да-а…
- Стою я на плитах и понимаю… Нет, прямо ощущаю ступнями, что под плитами следы Его, земля, по которой Он ходил, камни, которые Ему в кожу впивались. И чувствую я их сильней, чем если бы своими ногами. Представляешь?! Чувствую, что был Он, что – правда всё.
- Уверовал?
- Дело не в этом. Не то что уверовал, а словно как увидел Его и точно понял, что был Он. А значит, получается – есть.
- И как ты это почувствовал? Со мной даже близко такого никогда не было.
- Как бы тебе это объяснить,- остановился, подбирая доходчивое объяснение, Сергей.- Вот ты чё почувствовал, когда тебе жена первый раз сказала, что беременна?
- О-о, это-то понятно чё… Это-о… даже не знаю, как сказать… Обрадовался сильно,- заулыбался очень понятному и дорогому Егоров.
- Вот, примерно так,- удовлетворённо хлопнул себя по колену своей медвежьей лапой Сыскин, видя, что угадал с объяснением.- Вчера ещё не было никого, а сегодня есть. Ты не видишь её, а она есть – новая жизнь. И у тебя к ней сразу восторг и любовь.
- Если так, то конечно. Это очень мне понятно. За это вообще выпить надо.
- Давай, давай, за это надо,- они выпили.- А ещё, Вовка, чуду я поразился: камень там помазания – плита такая мраморная, в трещинах вся, жёлто-серая такая. На неё Христа после казни положили. И ты знаешь чё…Из неё масло выделяется и выделяется, из каждой трещинки, из всей поверхности. Мироточит плита. Веришь - нет, люди ладонями масло всё сотрут, платками промокнут, а оно опять. Я же сантехник, я всю плиту обсмотрел – нету никаких трубок, ничего не подведено, я бы увидал. Чудо, ты понимаешь?! Прикасаешься к нему, и душа замирает.
- Тебе верю, ты бы увидал. Но как же оно тогда выделяется?
- Вот, Вовка, запало мне в душу это чудо, не отпускает. Так мне по фазе двинуло, что об нём теперь постоянно думаю. Заболел я им, понимаешь?! Хочу, чтобы у нас в деревне тоже чудо было.
- Да ты чё, Серёг?! Сравнил тоже, Иерусалим и мы – не-е. У нас и церкви-то никакой нет.
- Вот, Вовка, именно. А надо, чтобы была,- до конца раскрыл свою новую мечту Сергей, и Егоров понял, что в Иерусалиме его друга действительно сильно двинуло по фазе.- Пусть хоть маленькая совсем, часовенка, но у нас. Чтоб намолено в ней было, и чудо тоже. Вот тогда бы я покрестился. Может, не просто так мне снова утки снятся с картины моей не нарисованной? Зовут…
- Да-а… придумал ты…
- Ты крестик серебряный носишь?
- Серебряный.
- Не темнеет он у тебя?
- Да нет, вроде…
- Ну-ка, покажи… Вот, видишь, блестит, светлый… А мои почернели оба за месяц, меньше даже. Один сперва, потом другой… Эти-то, я тебе показывал, в Иерусалиме которые купил – паломника крест и наш, православный. А священник там говорил, что можно и некрещеному носить, если в Иерусалиме купил крестик. Выходит, нельзя, здесь надо покреститься, потом уж носить.
- Да может, от пота просто почернели. Кто его знает…
- Ты ж тоже потеешь, не деревянный. Нет, надо, надо…
Водку друзья допили, шашлык доели. Егоров на следующий день уехал в соседнюю деревню на свой калым – ставить крышу на гараж. А Сергей Сыскин следующим утром начал чудить.
- Извините,- сказал он, виновато пожимая плечами, приехавшему к нему из города заключать договор богатому клиенту,- не смогу я вам отопление сделать. Обстоятельства у меня непредвиденные.
- Как же так, Сергей Викторович?!- растерялся богатый клиент.- Мы же договаривались… Я же ждал…
- Очень у меня непредвиденные обстоятельства… Извините… Но вы не переживайте, я вам посоветую хорошего мастера. Сделает как надо…
И отказал. Не взялся. Занялся непонятно чем.
- Ты чё?!- цепко посмотрела на мужа жена Анна Вильгельмовна, показав лицо женщины, у которой только что на родной улице бесцеремонно вытащили любимый кошелёк, и она при этом как бы ещё видит спину убегающего вора.- С Егоровым недоперепили?! А спальня новая… а машина… а жить на что?!
- Ты же тоже в Иерусалиме была… Вот и не спрашивай больше,- коротко объяснил он. Потом от дальнейших объяснений отказался и продолжил гнуть совершенно не свойственную ему ранее линию.
- Надо же! Иерусалим ему виноват!- одновременно растерялась и рассердилась жена.
А сделал Сергей после отказа богатому клиенту именно вот что: ближе к обеду пересёк узкий проулок, отделяющий его дом от избёнки одинокой старушки Лазаревой, отворил хилую калитку и постучал в дверь. В ответ за дверью долго сохранялась тишина, потом по полу прошаркала мягкая обувь, звякнул снятый с петли крючок, и на Сыскина из чуть открывшегося проёма глянули вопросительно подслеповатые старушечьи глаза.
- Открой пошире-то, баб Вер. Здравствуй!- глянул навстречу Сергей.- Иль боишься чего?
- Чего мне бояться?- открыла шире дверь Вера Даниловна.- Не ждала никого, вот и думала: кто бы это ко мне мог? Теперь вижу.
- В дом-то пустишь? Разговор у меня к тебе не короткий.
- Пущу, чё же… Пойдём.
В единственной комнате, с окнами, когда-то румянившимися чистыми стёклами от каждой зари, а теперь потускневшими, уселись за круглый стол. Старый стол под локтями Сыскина издал такой протяжный скрип, что локти тут же были сняты.
- Баб Вер, а я к тебе с чудом.
- С чудом?!- не поняла, о чём речь, старушка Лазарева, не увидев ничего в руках гостя, и потому уточнила:- Где ж оно, твоё чудо?
- Вот тут и тут,- Сергей приложил ладонь сначала ко лбу, потом к сердцу.
- Уж больно мудрёно объясняешь. Проще-то можно?
- Ты город Иерусалим знаешь?
- А как же, как же его не знать? Ты из меня бестолковую-то не делай, мы в Бога-то веруем. Знаю, столица это Божья. И слыхала, ты с Анной своей нынче в нём был. Мне-то не судьба в нём побывать, а я бы побывала. Мало, видать, кто из наших людей в Иерусалиме бывает.
- Сейчас уже много. Паломники… едут чудо посмотреть.
- А-а. Ну, нам-то отсель не видать ни паломников, ни чуда.
- Так вот, баб Вер, я и хочу, чтобы у нас здесь хоть немного Иерусалима было. Чуда своего, понимаешь…
- Эк, хватил. А чё ж ты сможешь? Ты же – человек простой, а там – Бог.
- Смогу, баб Вер, смогу, если ты поможешь. Мне для этого угол твоего участка нужен, что к проулку. У меня-то, понимаешь, к проулку дом стоит, и с другой стороны – всякой всячины. А в сам проулок чудо не засунешь.
- Да чего ж ты сделать-то такое хочешь? Не пойму я. Чудо, чудо…объясни толком. Чудо-юдо…
- Часовню хочу поставить, баб Вер.
- Ох-ох, вон чего… Замахнулся ты, даже не представить,- покачала головой старушка.- Так поставь в центре где-нибудь, всем видней будет. Оно лучше, в центре-то…
- Не дотянется до центра чудодейство моё.
- Ну тебя! Опять загадками говоришь. Ладно, мужик ты, знаю, дельный, не болтаешь попусту,- ничего не поняв про чудо, но угадав в затее соседа что-то совершенно для них небывалое и очень хорошее, подошла к согласию баба Вера.- Ток это тебе не тяп-ляп – чё хочу, то ворочу. Тут и батюшки благословение надобно, и место освятили чтоб…
- Да потом, баб Вер, привезём попа, если надо. Мне щас поторопиться бы, до холодов сделать кой-чего. А потом-то – конечно, освятим это дело. Ну, позволишь?
- Ладно, перечить не буду тебе. Мне – не помеха, а у тебя, может, получится… Только, смотри, весной за благословением поезжай.
- Она пять на пять получится. И забор со стороны проулка весной уберу.
- Ох ты, размахнулся. Ну, согласилась уже, делай, делай, Бог тебе в помощь.
- Пойду тогда, начну,- представляя теперь всю последовательность действий, поднялся Сергей,- поторапливаться надо. Фундамент хорошо бы в этом году до холодов залить. Да и пол тоже… чтоб весной уже продолжить. А я ведь думал, баб Вер, ты пошлёшь меня куда подальше со всем моим чудом.
- Чего ж от чуда отказываться? Пущай будет. До Иерусалима мне уже не доехать, а тут ты своё, под боком, смастерить обещаешь. Поглядим, чего получится.
- Ты пока не рассказывай никому ничего, раньше времени-то.
- Не скажу.
В тот же день за забором начались работы.
- Ты чё, к Даниловне нанялся?- удивлялись происходящему заглянувшие туда прохожие.- А чё делаешь? У неё, поди, и денег-то нету. Чё ты тут заработаешь?
- А я за еду,- добродушно улыбался Сыскин.- Она говорит мне: «Кушай, Сергуня, мою горошницу. А за это в работниках у меня послужишь». Я и согласился.
- Ну-ну,- с недоверчивой ухмылкой удалялись прохожие.
Через пять дней в пустом углу на участке появилась траншея с опалубкой и арматурой. Подъехавший миксер, вытянув рукав, заполнил её бетоном.
- Ты чё, правда, что ли, к Даниловне нанялся? Дом ей новый строишь? Ей уже о душе надо думать, а она…,- не унимались односельчане.
- В таком доме о душе точно думать лучше,- загадочно отвечал Сергей.
- Ну да, ну да,- понимающе кивали любопытствующие, но сами, конечно, ничего не понимали. А если понимали, то каждый прикидывал что-нибудь на свой лад: «Нашёл у кого калымить» или «Магазин строит. Землю у бабки Лазаревой прикупил и строит. Наверняка».
Разные расползлись по деревне понимания. Только жена Сыскина, Анна Вильгельмовна, совсем ничего не понимала. Реально, мозг её уже осаждала фантастическая убеждённость: «Мужа похитили, а ей подсунули двойника». Тайком, сонного осмотрела его с головы до ног – всё на месте, никаких перемен. «Да что же в башке-то твоей такие перемены?!»
Когда от заработков выгодных отказываться стал, удивилась досадливо, но уверяла себя: «Скоро пройдёт. Надоело пахать, от усталости всё. С Егоровым перепил – заскок». Но душевно-умственное расстройство у мужа затянулось, и Анна Вильгельмовна перешла в режим недовольного ожидания – обиделась, отвернулась, замолчала и перестала готовить. Однако это не помогло. Ещё больше нахмурилась и продолжила молчать.
Но когда Сергей развёл на соседском участке стройку, а дома разломал пол в котельной и выкопал яму в свой рост, тут уж она встала на дыбы в защиту собственного хозяйства:
- Иди-ка ты, мил друг, знаешь куда! Будет он мне ещё дом ломать! Ты чё тут натворил?! Щас же верни всё в прежний вид и давай, проваливай вон, к бабке Лазаревой, раз тебе там теперь интересно строить.
- Потерпи, Ань, не ругайся,- попытался успокоить жену Сергей,- завтра всё восстановлю. Не заметишь даже.
- Опомнись уже,- чуть не заплакала Анна.- Об тебе уже люди чёрти чё говорят! Поди, послушай!
- А ты не слушай никого. Ты мне поверь, что всё хорошо будет,- убеждал жену Сыскин с таким видом, будто клялся в верности на всю жизнь.- Мне это очень надо.
- Чего надо?! Дураком выглядеть?! Да ну тебя…,- ушла, махнув рукой.
Сергей выкопал такую же яму в центре облитого фундаментом участка у Лазаревой и пробил своими особыми инструментами на глубине двух метров под проулком дыру в земле, от ямы к яме.
- Ой, мороз, мороз,- запел вдруг, просовывая в эту дыру две гибких трубы,- не морозь меня… Вот пустят нам газ в деревню в следующем году, а у меня уже готово всё.
Провозился ещё пару дней на участке Веры Даниловны с какими-то трубами. Потом засыпал ямы песком, пролил водой, проармировал и забетонировал. Пол был готов. На том осенние чудачества Сыскина закончились. Вернулся со своего калыма Егоров. Пришёл к другу.
- Ты, гляжу, правда, с часовней-то. Ага?
- Ага.
- Ты даёшь! Быстро как ты! Сколько сделал уже! Подождал бы меня, вместе бы…
- Да некогда было ждать.
- Чё, Серёг, посидим? Я пузырёк прикупил.
- Ой, Вовка, чё-т прям воротит меня от этого дела, не полезет. В другой раз. Лучше, давай, с чаем посидим.
Они расположились с чаем на веранде.
- Ты не болтай пока никому. Щас вот-вот уже зима подойдёт, а весной уж само всё откроется, как строить начну. И это, ты к тётке Любе своей съезди. Она в церкви там знает, наверное, батюшку. Оказывается, благословение на часовню надо и освятить всё.
- А-а, ну, съезжу, не вопрос.
Зима подошла. Замела новый фундамент, заморозила пронырливое людское любопытство – на какое-то время всем стало всё равно, что там строит Сыскин у старушки Лазаревой. Забылось до поры.
Сергей положил на пол в своей котельной новую плитку. Съездил на несколько небольших зимних калымов – в семейном бюджете добавилось денег. «Выздоравливает,- с радостью смотрела на это Анна Вильгельмовна,- наладится всё». А Сергей сдерживал назойливое нетерпение: «Скорей бы весна. Снег сойдёт, подсохнет и…» Его несло.
Весна выдалась ранней. Солнце включилось на полную сразу, без раскачки. Настоявшимся в загустевшей листве теплом середина мая походили на середину лета. Именно в эти дни Сыскин убрал забор на углу участка Лазаревой, и оттаявшее после зимнего безразличия любопытство местных жителей снова уставилось на фундамент: « Ага! А чё дальше?»
А дальше из города пришли два «Камаза», загруженные газобетонными блоками. Сергей встретил их и показал, куда эти блоки сгрузить. Сразу собрался народ, как будто здесь пообещали раздать материальную помощь.
- А чё это тут, а?
Объяснение носило исключительный характер, ибо появилась Анна Вильгельмовна.
- Ты опять за своё?!- посмотрела на мужа уничтожающим взглядом, как капитан на рулевого, который только что прочно посадил на мель его корабль.- Мало начудил по осени?! Иерусалим решил тут построить?! А деньги на него из семьи тащить – ты меня спросил?!
- Ань, ты чё при всех-то? Пойдём домой, поговорим.
- Да говорили уж дома-то! Не действует, видать, на тебя. Может, люди тебе лучше объяснят, чё ты творишь!
Но, к дальнейшему расстройству Анны Вильгельмовны, мнение людей не показало тут же, что её Сыскин однозначно потерял нормальный ум. Одним из случайных прохожих оказался Александр Игонин.
- Привет, Серёг! Объясни, если не секрет, чё у тебя тут такое? А то разговоры всякие разные, а понять – ничё не поймёшь.
- Привет, Сань! Да нет секрета никакого. До времени просто болтать не хотел. Часовню я задумал здесь поставить. Ну, а потом покреститься в ней. Вот и всё.
- Ох ты… Слушай, так и я не крещёный. Сто раз собирался, да всё никак. А теперь… Мимо такого не пройти. Может, и я присоединюсь? Ты не против?
- Чё ж бы я против был? Присоединяйся, если есть в душе такое желание.
- Я же и говорю, очень даже есть. Вчера, конечно, и не думал, чтобы вот так, а ты сказал сейчас про часовню, и… Короче, я с тобой.
- Если так, вставай рядом.
- Серёг, а чё тут-то?- донеслось из толпы.- В центре-то лучше бы…
- Ну, так вот… приснилось мне так.
- А-а, понятно.
Откликнулась и встала рядом большая часть деревни – свой храм, своя часовенка на их земле. Даже заядлые атеисты, всегда считавшие бога чепухой, на этот раз почему-то почти промолчали.
Собрали люди на цемент, на облицовочный кирпич…
И старушке Лазаревой не пришлось напоминать Сергею о церковном благословении. Егоров Володька сдержал слово – через тётку свою Любу договорился со священником.
- Ты б видел, как в епархии там поудивлялись все затее твоей. Так их от удовольствия распёрло, что сразу собрались святить ехать. Обещались, приедут.
Батюшка приехал. С бородкой, роста среднего, лет сорока.
- Мужик как мужик,- придирчиво рассматривал приехавшего Сыскин,- только в рясе. И машина – не лучше моего «Ниссана», не ахти.
- И с жиру не лопается, нормальный,- добавил Егоров.
- Может, он какой-нибудь совсем младший у них?
- Не знаю я.
- Здравствуйте!- улыбчиво и с поклоном поздоровался с людьми священник.
- Здравствуйте, батюшка!- многоголосо ответила растущая толпа.
- Мир вам. А есть ли здесь человек, по чьему желанию часовенка у вас строиться началась?
- Так вот он,- подхватил под локоть Сергея Егоров,- вот он, Серёга наш Сыскин…
- Да ладно, чё ты,- остановил тот плечом друга,- хорош выпячиваться.
- А чё скрываться-то? Как есть…
- Позвольте поблагодарить вас,- подошёл и пожал руку Сыскину батюшка.- Редкое движение души. Вы, наверное, богаты и пожертвовали деньги на богоугодное строительство?
- Да я…- замялся Сергей.
- Он богатый?!- выступила вперёд Анна Вильгельмовна.- Это он богатый?! Да всё своим горбом, своими руками всё…
- Ладно тебе, Ань…
- Что же, тем ценнее деяние ваше. Примите благодарность епархии за труды во имя Господа нашего. А ещё хотелось узнать, какому святому посвящаете вы часовню?
- Так… я и не думал как-то,- растерянно пожал плечами Сыскин.- Увидел чудо в Иерусалиме, вот и у нас захотел, чтобы чудо… маленькое…наше…
- Может быть, тогда с именем Николая Святителя, Николая Чудотворца будет расти часовня ваша?
- Ну, пусть так… Пусть Николая Чудотворца.
Поблагодарив Сергея, священник начал каждение: понёс вокруг фундамента дымящееся кадило, громко проговаривая: «Христе Боже наш, в воню благоухания духовного, еже прием в пренебесный мысленный Твой жертвенник, возниспосли нам благодать пресвятаго Твоего Духа». Благовонный дым развеивался над бетоном, над торжественно притихшей толпой.
- Да вознесутся наши молитвы к престолу Божию,- обойдя и окурив фундамент и людей, убрал батюшка кадило в машину, а достал высокую, округлую серебряную чашу и разлохмаченную, с длинной рукоятью кисть- кропило. - Да познаем мы присутствие благодати Господней. По воле Его сегодня пустит корни на этой земной тверди и проломит тьму, возносясь к свету, новый храм Николая Святителя. Снизошла на то воля Божия, и познал её односельчанин ваш, Сергей Сыскин. Господь принимает наши благие начинания, жертвования и благословляет нас и наши семьи. Церковь всегда молится за строителей и жертвователей храмов. Стройте благословенно, ибо сказано: «Когда мы в покое – демоны веселятся, а когда в трудах – Ангелы радуются». И всё с Божией помощью и в единых трудах ваших исполнится. Аминь.
Обильно и далеко полетела с кропила на фундамент и людей святая вода.
- А побрызгайте на меня,- подставляли смеющиеся лица ребятишки.
И священник брызгал, кропил долго, стараясь дотянуться до каждого желающего. И праздничным шумом занялось всё собрание у будущей часовни.
Уехал батюшка, а праздничность в душах осталась – будто всюду в деревне заметно светлее стало. Так жилистая молния, что в полнеба, видна каждому, и не увидит её только невидящий.
Большая это сила, когда всем миром. Подхватилась стройка. Двое-трое – не один, и каждый со своим умением. А кто без умения, тот или большой бак под воду со своего огорода к освящённому фундаменту переправлял. Или хоть какую-никакую верёвку с крючком, на которой по осени вёдра с картошкой в погреб спускают. А тут наоборот – снизу вверх, раствор на стены тянуть. Каждый участвовал. Даже категорический протест Анны Вильгельмовны совсем потерял силу, сменился солидарностью, а борщи получались наваристее, чем прежде. И порции мяса в мужниной тарелке увеличились вдвое.
- Давай, Серёж, добавки, ещё тарелочку. Силы тебе нужны, похудел последнее время, гляди, с лица сошёл.
- Вот и хорошо, давно хотел килограмм двадцать сбросить. Заодно всё вышло, стройка вместо диеты.
- Ещё ж и котёл газовый покупать. Газ-то уж на нашей улице к домам подводят. Пустят осенью.
- Всё успеем, не переживай. А на стройке я не устаю, в радость работа такая. Даже петь охота. Налей, налей ещё тарелку, борщ у тебя – песня с припевом.
Анна Вильгельмовна зарделась и, довольная, налила, что называется, с горкой.
Никаким приказом не поднять людей строить так вольно, с сердцем, легко, как строили свою часовенку деревенские жители. Красным кирпичом облицованная, ладная, желанная, к концу сентября поднялась она до вершинки. От стен убрали леса и со дня на день ждали из города маковку с крестом.
И день настал – прозрачный, безветренный, с ярко-синим небом. Купол приехал на маленьком грузовичке. И сам он выглядел совсем небольшим. Давным-давно, однако, не случалось в деревне ничего большего, чем этот приезд.
- Сияет-то, точно золотой!- чувствовали радость люди и улыбались.
- Металл такой, под золото спецом,- объяснял ответственный за изготовление маковки с крестом Володька Егоров.- Щас наверх подымут, так с высоты натурально всё золотым будет выглядеть.
Приехал и батюшка, тот же, что в мае благословил строительство и освятил фундамент. Привёз в дар небольшую икону Николы Чудотворца:
- Вашей часовне с именем его, примите.
Икону взяла бабушка Лазарева. Священник освятил вершинку, и кран поднял её. Она проплыла полукругом над запрокинутыми лицами, сверкнула на солнце золотым боком и опустилась на конус часовни. Двое рабочих в строительной люльке приняли купол, установили и закрепили.
- Ура!- закричал народ. Ребятишки прыгали, хлопали в ладоши и дурачились, а старушки крестились и кланялись.
- Да поможет нам сей храм в молитвах наших приобщиться к великому единому свету,- кропил святой водой красные стены батюшка.- От сердец ваших – дар искренний, открыты они и доступны благодати…- не торопился, не жалел он времени, долго святил часовню снаружи, долго святил внутри. И всё говорил, говорил, говорил. Из часовни снова вышел к людям.- Да поможет вам храм в единении, как вы трудом единым создали его. Да объединит он вас в главном – служении Богу и отечеству. Здоровья тела и духа вам в вере православной…
- А побрызгайте на меня,- снова, как в прошлый раз, подставляла весёлые лица ребятня, когда священник, закончив обряд, пошёл к машине.
И он кропил, кропил всех и сам радовался не меньше ребятишек.
- Святой отец,- встал вдруг перед ним Сергей Сыскин,- а покрестите меня… прям вот здесь… прям щас, а…
- И меня,- встал рядом Александр Игонин.
- Неправильно это будет,- ответил им священник,- так вот, сразу. Подготовиться человек должен: исповедаться, молитвы прочесть…
- Так вот она, моя исповедь,- кивнул на часовню Сергей,- и молитвы мои – в ней же.
- Ага,- поддакнул Александр.
- Да, тоже верно,- улыбнулся батюшка.- Но… так и купели здесь нет. Без купели-то как?
- А это чем не купель?- шагнул Сыскин к большому металлическому баку, в котором во время строительства держали воду.- В нём, если на дно на колени встать, то вода до горла достанет.
- Так пустой он…
- О-о, это мы мигом, вы только скажите. Река у нас тут рядом.
- Холодна уже вода в реке.
- Ничего, нам такая в самый раз. Ну, так как, святой отец?
- Что ж, коли так, то уж и мне было бы неправильно не поддержать вас в стремлении вашем. Давайте готовиться. Мне потом в соседней деревне женщину неподвижную крестить, так с собой у меня всё.
- Вот спасибо!- засуетился Сергей.- Мужики, давай, скопом! Мы щас мигом…
Через пару минут все подходящие вёдра из ближних домов зачерпнули речной воды и понеслись от берега к храму. И ещё раз, и ещё…- вот уже и полон строительный бак.
- Никогда не видел такого,- дивился и радовался батюшка, надевая белые рукава.- Праздник, воистину праздник.
- Всё, святой отец, наполнили,- подошёл запыхавшийся Сергей.- Вы скажите, что ещё нужно?
- Немного надобно: крестики нательные и белые рубахи, вот и всё.
- У меня есть.
- И у меня,- поставил вёдра Александр.
- Попросите родных своих, чтобы принесли их сюда,- приблизился к наполненному речной водой баку священник.- А покажите-ка, люди добрые, где солнце всходит.
- Там… там…- наперебой стали показывать деревенские жители,- за часовней как раз, в той стороне.
- Вот, значит, там и надо зажечь нам три свечи. Есть ли кто желающие держать их?
- Я, я подержу,- поспешила назваться, чтобы не опередили, старушка Лазарева.
Второй подошла взять свечу ещё одна старушка. А третьим вызвался Иван Логин:
- Давайте мне. Я с Саниным протезом, считай, ходить заново начал. Так я для него не только свечку, я для него хошь костёр в руках держать буду.
- Стоять-то долго, устанешь,- крикнули из толпы.
- Ничё, я уж обучился, выстою.
- Благословенно Царство Отца и Сына и Святаго Духа,- начал батюшка,- ныне и присно и во веки веков. Аминь.
И зажёг три свечи, и кадил купель, и трижды крестил в ней воду.
- Крещается раб Божий Сергей во имя Отца,- голова Сергея погрузилась в воду под ладонью священника в первый раз.- Аминь. И Сына,- погрузилась во второй.- Аминь. И Святаго Духа,- погрузилась в третий.- Аминь.
Следом погрузился в купель Александр. Потом стояли они рядом – в белых рубахах, с крестиками на груди, помазанные елеем.
- Как чисто мне!- подняв руки вверх, пытался вдохнуть, вобрать в себя синее осеннее небо Сергей.- Как чисто мне!
Александр тоже смотрел в небо и дышал им, дышал, дышал…
- А как же ваша часовня в холода обогреваться будет?- перед отъездом спросил батюшка.
- Не сомневайтесь, святой отец,- улыбнулся с прищуром Сергей,- будет тепло в нашей часовенке.
Не по сезону удивительно тёплая погода продержалась ещё неделю, и холод взял своё. Небо в один день выцвело. В резких порывах ветра летели вперемежку ржавые умершие листья и первый снег. Люди поёжились и включили в домах отопление.
- Красота с газом!- радовалась деревня важному новшеству.- Ни угля тебе не надо, ни дров, ни золу выгребать. Нажал кнопку на котле, повернул ручку – и вся забота. Топится круглые сутки, только посматривай. Так и горячая вода ж ещё вдобавок! Красота!
А в часовне не было ни батарей, ни обогревателя, ни хоть какой-нибудь печурки. Но неведомо откуда идущее тепло согревало её не меньше, чем отопление жилые деревенские дома.
- Серёг,- допытывался удивлённый народ,- ты скажи, как такое может быть? Чё ты такое придумал?
- Да ничё я не придумал,- пожимал плечами и хитро посмеивался Сергей.- Я ж говорю: чудо.
И только Володька Егоров (ну, и Анна Вильгельмовна, конечно) знал про фокус друга с тёплым полом. Но на людях об этом ничего не говорил.
«Здорово Серёга придумал,- думал он.- И пусть оно живёт, наше маленькое чудо. И пусть все так и представляют, что само собой в часовне тепло берётся. Есть теперь где согреться людям и душой, и телом. И хорошо это».